Текст книги "Матушка-Русь"

Автор книги: Алексей Домнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

ЗНАМЕНИЕ НЕБЕСНОЕ

Собирались князья крепкой силою – войско в семь тысяч. Раскинули стан вдоль реки у старого городка Оскола. Игорь с пешими и конными сотнями, дружины юного сына его Владимира и рыльское воинство Святослава да полк наемных ковуев с боярином Ольстином во главе, посланный хитрым черниговским князем Ярославом, дядей Игоря. И еще должны вот-вот подоспеть отважные куряне со Всеволодом.

Грозою пройдут полки по становищам половецким, разгонят их, разметут по степи.

Отдыхают русичи, сил набираются. Купают коней, а кто посмелей – и сам лезет в воду. Далеко вдоль берега дымят костры, копошатся около них люди. Князь, Святослав и боярин Ольстин собрались на холме возле главного шатра. Степь, одетая первой зеленью, далеко отсюда видна, кажется, что за дальними холмами она кончается и переходит в небо.

– Скорыми дорогами идти надобно, чтоб не растревожить гнезда половецкого. Замешкаешься – успеют силы собрать. Без отдыха пойдем, – говорит Игорь. – Тебе, Святослав, с Владимиром и Ольстином впереди держаться. Будешь за старшего.

Встретишь малое войско – бейся.

Святослав согласно кивнул, не подал виду, что доволен. Боярин Ольстин, рыхлый лицом и телом, с медовыми глазками-щелочками, обиженно поморщился. Не достойно, мол, ему в ряду с юнцами ходить. Но смолчал.

Тень упала на степь. Она ползла от холмов, расплывалась, застилая солнечный свет. Помрачнело как перед грозой. И откуда грозе быть – на небе ни облачка!

Глянул Святослав на небо и похолодел: солнце будто бы и светит, да не так – тускло, нерадостно. Мрачней и темней становится вокруг. Из трав от реки поднимается ночь. На глазах тает и меркнет солнце. Висит оно черным шаром, и только по краям разливается белое сияние.

– Конец света! – возвопил кто-то истошным голосом.

Жутко стало. Дружинников, испытанных в ратях мужей, страх полонил. Часто закрестились. Разверзнется сейчас небо, полыхнет огонь.

А тень медленно перекатилась через солнце и растаяла.

– Дьявол солнце украсть хотел, – крикнул кто-то в ряду ближних воинов. Встревоженные, тесней и тесней сбивались они ко княжьему шатру.

– То знамение небесное! Неугоден наш поход господу!

Игорь встрепенулся, глянул тревожно на князей и Ольстина.

– Как решать будем?

– Ворочаться надобно, – мягко и трусливо пропел Ольстин. – Не к добру знамение. Да и ратники, вишь, всполошились.

Воины собирались к шатру, роптали.

– О помыслах господних не ведаем, – гневно ответил Игорь. – Мыслю, что на погибель поганым знамение это. Братья и дружина! – крикнул он. – Лучше убитому быть, чем полон терпеть. Испытаем судьбу: или головы сложим в поле половецком, или изопьем шеломами из Дона великого!

Воины загудели, заспорили.

– Не простит господь нашей дерзости, – ныл гнусаво маленький ратник.

– Меньше на небо смотри – не споткнешься! – выкрикнул невесть откуда взявшийся Путята-гусляр.

Вечером Святослав подозвал Путяту. Что же означает знамение? Толковали, однажды после такого затмения пришел мор на скот, в другой год принесло оно неурожай. Может быть, и теперь предостерегает их господь от дерзости? Может быть, против божьей воли они поступают?

– О боге говорить не хочу, – сердито сказал гусляр. – В ссоре я с ним, с православным богом.

– Что ты, Путята?

– В ссоре, – упрямо повторил Путята. – Чужой он, не наших обычаев. Деды наши по жизни своей богов избирали: чтоб земле тучность давали, скоту – нагул, житу – тугой колос. А православный бог из чужой земли пришел и чужие обычаи принес. Чернобог он. Жизнь перемешал, будто кашу в горшке, людей от земли оторвал, друг с другом поссорил. Пусть, мол, меж собой дерутся и каждый защиты у меня ищет. Жаден он и зол, как бояре наши. Послушай, как народ о нем судит.

Создал бог Адама и сказал:

«Будешь ты жить наравне со зверьми и прочей тварью».

Адам же не зверь, а человек есть. Увидел, как вкушает бог плоды премудрости в саду своем, и любопытствие взяло его. И вкусил он плода запретного. Увидел бог, что человек хочет его разума достичь, и проклял Адама и весь род его. Внуки Адамовы разбрелись по лицу земли и стали отцами всех земных племен. И каждый народ тогда жил по своему обычаю.

Не по нраву пришлось это православному богу. Послал он потоп великий на землю и все живущее на ней загубил. Только Ною, который ему поклонялся, спастись дозволил с малой живностью.

И опять расплодился род людской. Не зря человекам разум даден: стремятся постигнуть они жизнь земли и неба. Решили люди такую башню возвести, чтоб к облакам подняться. Видит бог – люди-то скоро в его царствие долезут. Смахнул он башню единым махом, а людей по всей земле рассыпал и языки их перемешал, чтоб друг друга не понимали.

И голодом, и мечом, и молнией старался он людей принудить к покорности и почитанию. Сколько племен непокорных извел.

А у людей все равно сомнение: этот бог правый или другой, скажем, заморский Аллах, или наши, славянские?

Видит православный бог: упрямы люди, все самим разглядеть надобно. Так он сына своего Иисуса отдал на казнь мученическую, чтобы только себе почитание добыть. Своею волею муки и смерть ему учинил. Мы, грешные, на такое не отважимся, а богу-то совсем не гоже.

Путята пожевал губами и повторил:

– Не гоже.

– Не там правду ищешь, – с угрозой произнес Святослав. – На земле не нашел, так на небо руку поднял?

– А почто им пугают меня, богом-то православным! – распалился Путята. – Покорись, говорят. А покорствие не по нраву мне. Не желаю. Думаешь, почему на Руси неправды столько? За грехи наши? Не наши в том грехи, а его проклятье. Каков бог, такой и обычай.

Святослав смотрел на Путяту в смятении. Непонятный он старик. Все у него по-своему выходит.

– Видишь, я-то нашел правду свою, – сказал гусляр. – А твоя правда где?

Святослав помедлил, потом резко вырвал меч из ножен и воткнул его в землю.

– Вот моя правда, – гордо показал он на меч.

Путята пожевал губами, сказал грустно и тихо, будто уличил в недомыслии:

– Не надо, князь. Это при слабости люди силой кичатся.

ЧАГА-НЕВОЛЬНИЦА

Скорым походом двигались полки. Не позволял Игорь долгих остановок. С ранней зарей поднимали ратников трубы, и только при звездах становилось войско на отдых. Реже попадались дубравы, холмистая степь в сочном цветастом разнотравье поглотила войско.

Лазутчики донесли: у быстрой Орели-реки половецкие становища. Ездят степняки, облачась по-ратному, будто встревожены чем.

Игорь заволновался. Не проведал ли Кончак о походе?

Послал он гонца Святославу, приказал на бой изготовиться.

– Нам первым мечи окропить, – сказал Святослав Ольстину и Владимиру. – Конными дружинами вперед пойдем, и черные люди пусть следом поспешают. Коли велика сила поганская – держаться до Игоревых дружин.

Шли на рысях. Только перевалили ближние холмы – увидели за рекой половцев. Суетятся они между повозками, седлают коней. Двое навстречу к реке подскакали, пустили по стреле и повернули к своему стану.

Сразу вдруг стало жарко и душно, даже ладони вспотели. Степь впереди бугристая и рыжая, жидкие кусты по краям оврага.

Половцы спешат составить повозки полукругом, чтобы оборонить лагерь от стрел. Слышно, как визжат женщины и плачут детишки.

Святослав занес над головою меч:

– Не посрамим земли русской!

И с места пустились вскачь.

Конная лавина влетела в воду. Речка не широка, и кажется, будто во всю длину запрудили ее всадники.

Впереди летит Владимирова дружина, справа обходит половцев Святослав. Ольстин замешкался и приотстал.

Степняки нестройными сотнями выезжают навстречу.

Сшиблись! Перемешались дружины, не понять, где свои, где чужие.

Врезалась клином в половецкие сотни Святославова дружина.

Мелькнуло перед князем скуластое лицо, сверкнула кривая сабля. Увернулся, ударил мечом. Лопнул плоский серебристый шлем, ухнув, съехал половец с седла. Еще одного ударил Святослав наотмашь. Смотрит – перед ним уже спины своих дружинников.

Уходят половцы, рассыпаются по степи. А за ними по пятам с отчаянным гиканьем летят разгоряченные русичи. Мелькают среди них красный плащ и золоченый шлем юного Владимира.

У повозок толкотня, как на торжище. Охапками тащат воины дорогие одежды и узорочье всякое, выгоняют девок и жен.

Святослав разгорячен битвой, не может сдержать восторга и радости быстрой победы. Спрыгнул с коня, суетится меж повозками. Его толкают, он толкает кого-то и не может понять, что нужно ему.

Остановился, огляделся.

Из-за повозки с голубым шелковым верхом испуганно смотрит на него смуглая черноглазая девица в красном расшитом кожухе. В косу вплетены серебристые монеты, на груди поблескивают ожерелья.

Князь так и замер на месте. Не встречал он такой красы.

Почувствовал: дрогнуло сердце, румянец залил щеки.

– Не бойся, – выговорил он тихо, с трудом вспоминая половецкий говор. – Не обижу. – Заулыбался вдруг, сказал, не зная, зачем: – Вот руку поранил. – И стал рассматривать узкие, замазанные грязью и кровью ладони.

Половчанка посмотрела на него с любопытством. Шагнула было к князю, наверное, руку ему перевязать. Вдруг испугалась и снова спряталась за повозку.

А Святослав переминался с ноги на ногу и не мог больше вспомнить ни одного половецкого слова.

– Моя! – прохрипел кто-то за спиной.

Князь вздрогнул. Шумно дыша, подскочил толстый Ольстин. Его маслянистые глазки-щелочки искрились недобрым огоньком.

– Я первый! – он обхватил пленницу, она вскрикнула, рванулась, звучная пощечина отскочила от жирной Ольстиновой щеки. Боярин резко отпрянул. Пленница метнулась к Святославу, прижалась к нему, легкая и трепетная. Князь растерянно обнял ее.

– Отдай! – хрипел взбешенный боярин.

– Уйди! – резко сказал Святослав. – Прочь! – закричал он в красное лицо Ольстина и подхватил половчанку на руки.

– Попомнишь, – услыхал он злобный шепот во след.

Стоны, крики, плач, смех. Снуют мимо воины – на конях, пешие, гонят невольниц, тащат добро. Святославу до боли захотелось увести отсюда половчанку, укрыть ее от этого смеха и плача. Он все еще держал ее на руках, и она смотрела на него большими удивленными глазами.

«О РУССКАЯ ЗЕМЛЯ, ТЫ УЖЕ ЗА ХОЛМОМ»

Всяк человек разумен в чужой беде, а в своей – бессилен.

Словно тучи черные на солнце надвинулись. Вздымается над степью, клубясь, густая бурая пыль. Плывет она на русский стан лохматым темным пологом. И кажется: нет конца этим тучам пыли, нет конца скачущим конникам. С Дона, и с моря, и со всех четырех сторон спешат к Орели встревоженные половецкие полчища.

Русичи тревожно переговариваются. Куда ни глянь – всюду конные степняки. Хоть и пришли сюда русичи не малым числом, но как совладать с такою несметною силой?

Знать, проведали половцы об Игоревом походе, поджидали в готовности. Не успели полки передохнуть малость, а передние дружины добычу поделить, как подступили к ним недруги.

Самошка бегал, приплясывая, меж рядами, звенел своим высоким голосом:

– Ишь, пугают. Будто мы суслики полевые, в норы попрячемся. А вы что не веселитесь? – ругался он на сынов. – Радоваться должны, что обиду воронью поганому учинили. Будет потеха!

Сыны неохотно заулыбались.

Игорь ссутулился, будто занедужил. Был он бледен, то и дело поглаживал побагровевший шрам над бровью. На Святослава взглянул мельком, словно не заметил его.

Нет, не трусил Игорь. О такой битве – отчаянной, насмерть, мечтал он. С коварным ханом Кончаком давние у них счеты, еще с той сечи, когда в одной лодке бежали позорно.

Не удалось врасплох застать могучего хана, дерзким налетом разгромить его войско. Знать, нарочно хоронился он до этого дня, заманивал их глубже в свои земли…

Нет, нельзя дожидаться, пока Кончак петлей затянет мешок, отрежет пути. Уходить, сегодня же ночью!

Стараясь быть спокойным, Игорь заговорил:

– Вся земля поганская тут. Коль на каждого степняка по стреле – стрел не хватит…

– Шли по шерсть, а возвращаться стрижеными, – невесело хмыкнул Ольстин.

– Примем битву – дружину погубим. И не будет нам за то ни славы, ни чести. Я так мыслю – отходить надобно. В ночь поднимать конные полки…

– За ночь далеко утечь можем, – торопливо выговорил Ольстин.

Святослава гнев охватил. Как отходить? Людей оставлять на погибель? Лобастый, взъерошенный, вскочил он на ноги.

– Не добро замыслили, братья. Сами на конях утечем, а смерды и черные люди как за нами поспеют?

Колеблется Игорь, не знает, как порешить. Не смеет он положить полки в чужой стороне!

Ольстин подливал масла в огонь:

– Черных людей оставим – дружины сохраним. А кому с того польза, коль все зазря полягут?

– Не знать мне прощения от земли родимой, – тихо проговорил Игорь. – Путь один вижу – уходить. А что черных людей на смерть и полон обречем, за то грех на себя беру.

– Здесь стоять буду! – упрямо сказал Святослав. – Все равно кони мои притомились, не выдержать им большого пути.

– Слушаю тебя, брат, и диву даюсь, – обратился к Игорю сивоусый Всеволод. – Страхом разум твой полонен. Не пристало нам задом вперед ходить.

Игорь нахмурился, постоял молча. Задели его слова брата. Не был он трусом и не будет. Битва – так битва!

…Долго ночь тянется. Не спят русичи. Дом вспоминается, земля родная. Далеко она, не подашь туда весточки. Прошел Святослав меж кострами дружинными, присел на горючий камень. Не чаял, не гадал, что придется на чужой земле голову сложить. Не за себя больно – за них, за мужей рыльских. Не видать им жен, детишек своих.

Подошел к князю Путята-гусляр. Посидели, помолчали, на том и разошлись.

– Попомни эту ночь, Ольгович, – сказал князю старик. – Она всей жизни твоей испытание.

Собрал Путята вокруг себя воинов – сказывает им старину под гусельный напев: о древнем славном Святославе, который ходил легко, как барс, и спал промеж дружинников, под голову седло положив. Много земель он Руси привоевал, а сам погиб в чужом краю от меча печенежского. Отбивался храбро, как лютый зверь, хотя и ран на теле было – не счесть. Сделал печенежский князь чашу из его черепа, написав на ней: «Чужое ища, свое потерял».

– А мы не за чужим сюда пришли. За обиды Руси отомстить, к славе дедовой своей прибавить, – кончил сказ Путята.

 
Кости наши взяты от камени,
телеса наши – от сырой земли,
кровь-руда – от черна моря!
 

Встрепенулся: – Эх, гни песню новую, что дугу черемховую. Выходи на круг, кто плясать охоч – сердце потешить да ноги поразмять. – И ударил по струнам. – У нас шуточки зашучены со крепка ума, с ясна разума.

 
Жил-был дурень,
жил-был бабин.
Вздумалось дурню
По Руси гуляти…
 

Повскакали воины, отбросив раздумья, пошли в перепляс в пудовых своих кольчугах. Заходили, заметались тени вокруг костра.

Сам Путята быстро струны перебирает, на месте пританцовывает. В отсветах костра его длинная борода кажется огненной.

Прислушивается издали Святослав к тяжелому топоту с присвистом и перезвоном, улыбается. Велика душа русская: в радости ее не унять, в беде не понять – не затужит, не заплачется.

Все больше крепнет у князя надежда. Не пировать половцам победы, полону большому не радоваться. Насмерть встанут на брани русские хоробры супротив черной силы.

Вдруг услышал князь приглушенный девичий вскрик, возню у своего шатра. Обернулся. Две тени метнулись в сторону и пропали.

– Тати треклятые, – заругался тощий ратник, поднимаясь с земли. – В такой час на княжье добро позарились…

Святослав бросился в шатер. Насмерть перепуганная, забившись в угол, сидела там половчанка. Князь удивился. Совсем он забыл про невольницу. Странная она: то ласковая, а то сидит, сжавшись в комок. Как зверек дикий.

Утром зашел к ней Святослав – она песню мурлычет. Грустную и тягучую. Князь присел рядом, подпевать начал. Невольница замолкла, уставилась на него своими черными глазами.

– Бабка у меня половчанка была, она научила, – просто сказал Святослав.

Девушка так обрадовалась его словам, будто ее на волю отпустили.

Может, и вправду отпустить? Кто знает, что будет завтра.

Он подсел к невольнице. Она все еще вздрагивала, не оправившись от испуга. «Ольстиновы люди были, – подумал князь, вспомнив угрозу боярина. – А может быть, и половцы…»

Он ласково улыбнулся девушке.

– Соскучилась, поди, по отцу-матери? Иди к своим, пока не забрезжило, успеешь до света.

Радостью сверкнули глаза невольницы. И жалко стало ей молодого князя: добр он и ласков. Пусть помилуют его половецкие стрелы.

Помедлила черноглазая и вдруг обвила горячими руками шею князя.

– Ну-ну, не балуй, – отстранил ее Святослав.

– Посиди со мной, – попросила она.

Святослав присел:

– Расскажи что-нибудь.

– Про себя можно?

Князь кивнул.

– Отец сказал мне: будешь ты женой батыра. Я ждала этого батыра и думала, что он большой и красивый. А приехал старый хан Елдечук, кривоногий и смешной. Отец сказал: «Вот твой батыр. Он дает за тебя большой выкуп». Я долго плакала. Про этого хана Елдечука так рассказывали. Попал воробей в орлиное гнездо, и стали его считать орленком. Орлята выросли, а воробей нет. Птицы думали, что он еще подрастет, и дали ему ханство, как настоящему орлу. Прошел год, прошел другой, а воробей был все так же мал. И все поняли, что он воробей… Но посадить его обратно к воробьям не тоже, и в орлах ему тоже не место. И махнули рукой.

Так и живет воробей среди орлов и принимает орлиные почести. Елдечук хотел приехать за мной. Но тут пришли вы и стали воевать. Вот и все.

Святослав провел рукой по ее волосам.

– Горлинка ты моя. Не дам тебя воробью на съедение.

Поднялся и поспешно вышел.

…Кровавые зори рассвет возвещают. Воронье гомон подняло. Завыл в овраге одинокий волчище и смолк.

Ратники к побоищу готовятся.

Самошка в чистую рубаху облачился, лапти снял. Заставил и сынов так же сделать.

– Деды наши босые дрались, а мы веригами, как монахи, обвешались. Чур, отца не срамить! – добавил он грозно.

Ветер по степи прошел, заколыхал стяги полков Игоревых. Солнце багровое глянуло из-за тучи и скрылось. Полыхнули тучи кровавым пламенем и потухли. С гиком поднялись половцы на русское воинство. Русичи щитами красными преградили им путь. Запели стрелы, понес их ветер стаями на русский стан.

ТАКОЙ БИТВЫ НЕ СЛЫХАНО

Второй день жестокая сеча идет, в далекой степи, на чужой земле. Поредели полки, отходят, помалу рубежи сдавая. Сумел Кончак оттеснить русичей от реки, окружил на бугристой солончаковой равнине.

Будто огромной живой подковой стиснуло войско Игорево и края подковы скрыты за пылью. Рвутся русичи к реке – то разломится где-то подкова, то снова сожмется теснее и уже.

Много битв видывала земля. Такой не бывало.

Весь прошлый день бились без роздыху. Майская ночь светла; и ночью гремели мечи о шеломы, с диким гиком бросались половцы на русичей.

Только к утру, сами вконец измаявшись, позволили малый отдых.

Тут же, где бились, среди тел порубленных, падали ратники, мертвым сном засыпая.

Святослав, шатаясь, брел к своему стану. Кто-то подхватил его под руки.

Глянул – увидел в лунном свете лицо половчанки. Подивился – как не ушла к своим, почему его, словно ладу милого, встречает. Где-то воды раздобыла в ведерке. Жадно и долго пил князь.

Половчанка разула его, растерла грудь пахнущим травами зельем, уложила головой к себе на колени. Улыбнулся ей Святослав устало, так и уснул с улыбкой.

Есть в девичьей любви что-то материнское.

Женщина всегда мать – для отца, для мужа, для сына.

С печалью ласкала невольница его спутанные кудри и плакала. Увидит ли она завтра большелобого доброго воина?

А когда подняли Святослава с рассветом призывные трубы, половчанки уже не было. Связанную, перекинув через седло, увозил ее толстый боярин Ольстин.

Бежал он от сечи, спешил поспеть к русским вежам до того, как поляжет все Игорево воинство. Половцы сами притомились от битвы, не помыслят сейчас о погоне. Пусть не пришлось Ольстину поживиться добром половецким, зато привезет он в свой терем красавицу-половчанку.

…Половцев, словно комаров в болоте, не убывает. Налетят, разобьются о железные ряды, назад отхлынут. И другая волна накатится.

Наседают поганые на пешую сотню. Встали плотным кругом тринадцать Самошкиных сынов – босые, в измазанных кровью рубахах, бьются дубинами и топорами. Мечется в кругу Самошка, протискивается меж ними, но оттесняют его сыны, не пускают в сечу вступить. Кричит Самошка, дубасит их по широким спинам.

Прошлый день так же заслоняли его сыны. Ночью за такое непослушание разложил их старик на земле и выпорол. Шестерых отхлестал, а для остальных рука устала. Но не впрок пошло им отцовское назидание.

Путята длиннобородый рядом со Святославом бьется. Стащил половца с брюхатой рыжей кобыленки, взвалился на нее и крушит в обе стороны тяжелым двуручным мечом.

Святославу сеча разум захлестнула.

Словно ореховая скорлупа, лопаются чужие шеломы от крепких ударов.

Онемела рука. Перекинул меч в другую, не дает к себе подступиться. А половцы наседают, для них князь – завидный пленник.

Бросился сзади кривоногий степняк. Перекинул его Святослав через себя. Глядь, уж дюжина половцев к нему пробилась. Один осел, в плече надрубленный, второй скорчился, на острие меча напоровшись, разинул рот, будто от удивления, и рухнул.

Сверкнула над головой кривая сабля, звякнула по щиту. Рванулся Святослав, двинул кулаком в скуластую морду. Опрокинулся половец, и щитом его сверху Путята прихлопнул…

Жажда нестерпимо томит.

Давно посбрасывали воины тяжелые кольчуги, лоснятся на солнце их голые спины.

Медленней становятся удары, тают силы. Нет больше мочи сдерживать напор…

Хан Кончак последние сотни в битву бросил – страшных своих батыров.

Не ломятся русские, не сдаются.

– Вот как стоять надо, вот как! – кричит Кончак на ханов.

Кончак – старый воин, вся жизнь в седле. Не счесть, который раз бьется он с русскими. Давно известны ему храбрость их и отвага. Втайне мечтает хан помириться с Игорем, снова вместе полки на Киев обратить. Но кто еще знает, на чью сторону обернется победа. Половина войска уже полегла. И какого войска…

Ханские батыры ударили сбоку на брошенный Ольстином черниговский полк ковуев – понял Кончак, что здесь самое слабое место. Дрогнули ковуи.

Увидел Игорь с холма – гонят их половцы. В топь, в болото. Помчался перенять бегущих, да поздно.

Повернул обратно – прямо на него летят половецкие конники. Захлестнуло руки арканом, рванулся князь, выхватило его из седла и грохнуло оземь. Навалились два половца, опутали ремнями. Силится он разорвать путы – и не может.

Подъехал сам Кончак. Сказал, будто прощенья прося:

– Не серчай, сват. Не я тебя звал, сам пришел.