Текст книги "Что значит быть студентом: Работы 1995-2002 годов"

Автор книги: Алексей Марков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Такова общая характеристика источников, привлекаемых для рассмотрения настоящей темы. Их разнообразие создает не только трудности, но и возможность «рассказать» о прошлом многомерно.

Глава 1
Реальности «единой семьи»: петроградские студенты в 1914–1920 годах

В период Первой мировой войны и первых послереволюционных лет формы мышления студента о себе как студенте мало изменились по сравнению с длительной предшествующей эпохой 1860–1900-х гг. Хотя на уровне риторики степень «беспокойства» при обсуждении ставших к тому времени традиционными тем единства и солидарности заметно повысилась. Уже в работе С. Кассова отмечалось, что феномен студенческого движения предполагал апелляцию к традициям, заложенным в пореформенный период, известную спонтанность и слабую управляемость студенческого протеста, его теснейшую связь с вопросами корпоративного статуса и прав, наконец, эмоциональное отношение к членству в корпорации и все ту же солидарность [71]71
  Kassow S. D.Students, Professors, and the State in Tsarist Russia Berkeley; Los Angeles; London, 1989. P. 50.


[Закрыть]. В годы революции, Первой мировой и Гражданской войн эти черты по-прежнему доминировали в социально-психологическом автопортрете петроградского студента.

На первый взгляд, расширение социальной группы накануне 1914 года, равно как и новые возможности для «свободного» политического выбора, открывшиеся после 1905 года, вели к медленной, но бесповоротной деградации связующих студенческую семью «социально-психологических черт». Однако то ли эта деградация происходила слишком медленно, то ли происшедшие в российском обществе изменения не были настолько глубоки, но петроградский студент во многом остался тем же, кем и был. Конечно, простое повторение «модных» среди петроградских (и вообще российских) студентов «понятий» мало что дает для понимания становления социальной идентичности как процесса. Мы не собираемся, разумеется, отказываться от привычного в социальных науках использования, воспроизведения и (даже!) «оправдания» категорий обыденного сознания [72]72
  Boltanski L., Thévenot L.De la justification. Paris, 1991. P. 161–162.


[Закрыть], но попробуем проследить их генезис и способы существования и проявления.

«Признаки корпорации», или корпоративная жизнь

Корпоративность как система ценностей была представлена и в письме, и на практике. Она не сводилась только или даже прежде всего к противопоставлению себя окружающему миру – университетскому или какому-либо иному, но проявлялась в повседневности студенчества как социальной группы через существование и деятельность различных студенческих организаций, уклад жизни в студенческих гостиницах и столовых, особенности вовлечения новичков в общую «семью», и – не в последнюю очередь – в поведении выпускников. Сама по себе эта корпоративность не являлась чем-то исключительным, специфически российским: аналогичные феномены изучены историками студенчества Франции, США, Великобритании и других стран [73]73
  Caron J.-C.Generations romantiques. Les étudiants de Paris et le Quartier Latin (1814–1851). Paris, 1991; Jarausch K. H.Students, Society, and Politics in Imperial Germany. The Rise of Academic Illiberalism. Princeton; New Jersey, 1982; Cohen R.When the Old Left was Young: Students Radicals and America’s First Mass Students Movement. N.Y.; Oxford, 1993, и др.


[Закрыть]. Однако нам интересно посмотреть на нее с иного «наблюдательного пункта»: как формировались в языке и действительности рядового студента «комплексы корпоративного сознания»?

Чтобы разобраться в этом, обратимся к анализу того, что представлялось сводом «неотъемлемых» прав российского студенчества (на примере Петрограда), покушение на которые воспринималось особенно болезненно (откуда бы оно ни исходило) и которые «старожилы» стремились «привить» тому потоку новичков, что наводнил высшую школу в 1918/19 учебном году. Главное «право», из коего проистекали все остальные, можно было бы определить как право на корпорацию, на единство. Оно не было сформулировано эксплицитно, но «ощущалось» практически. (Редко встречалось в студенческой прессе описание и уж тем более обсуждение того, как следует друг друга называть, что носить и т. п., – лишь с появлением учащихся рабочих факультетов оказалось, что это может стать проблемой.) Понятие «студенчество» интегрировало разрозненные группы учащихся вузов города и России. Студенты обращались друг к другу на «вы», используя выражения «господин студент» или «коллега» [74]74
  См., например, «этнографическое» описание жизни московского студенчества в начале века: Иванов П.Студенты в Москве. Быт. Нравы. Типы. 3-е изд. М., 1918. С. 113. Есть свидетельства и о бытовании среди отдельных групп студенчества обращения «товарищ»: Воронков М.Из жизни дореволюционного студенчества. М., 1947. С. 8.


[Закрыть]. Характерно и то, что называли «гордостью за форму» и что позднее было подмечено рабфаковцами в обидном прозвище «белоподкладочники» [75]75
  Воронков М.Из жизни дореволюционного студенчества. С. 5–6; Иванов П.Указ. соч. С. 239–244 (сатирическое изображение «модника»).


[Закрыть]. Наконец, священная традиция единства впечатляюще проявлялась в моменты конфликтов той или иной части студенчества с «нестуденческим» миром, как принцип безусловной солидарности и взаимоподдержки.

Мемуарные свидетельства и студенческая «этнография» дают обильный материал для наблюдений и размышлений. В мемуарах студентов Петербургского университета различных эпох – не только анализируемой – ярко запечатлен тот стресс, который испытывал недавний гимназист, переступивший университетский порог. Мемуаристы выделяли ощущение несоизмеримой с их прошлым жизненным опытом свободы, возможность выбора – как в учебных программах, так и в общении [76]76
  Иванов П.Указ. соч. С. 110–111. Однако так было не всегда, о чем свидетельствуют воспоминания Н. И. Кареева о Московском университете рубежа 1860–1870-х годов: «…студентов первого курса угощали преимущественно латинским и греческим языками с приемами, сильно напоминавшими гимназию» (Кареев Н. И.Прожитое и пережитое. Л., 1990. С. 114).


[Закрыть]. Однако речь шла об индивидуализме, прочно ассоциированном с жизнью в рамках определенного сообщества: недаром П. Иванов отмечал, что студенты-первокурсники любили не в меру часто величать друг друга «коллега» [77]77
  См. примеч. 4. (в файле – примечание № 78. – верст.).


[Закрыть]. «Свобода» интерпретировалась прежде всего как свобода от тех форм зависимости, которые обусловливали мир гимназиста, – от авторитаризма преподавателей, «единомыслия», «зубрежки», дисциплинарных практик гимназии. Эта же «свобода» предполагала подчинение общепринятым правилам дискурса и действия (если их можно разделять [78]78
  Ср. идеи Витгенштейна и Остина о языке-действии: Витгенштейн Л.Философские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. 1 / Пер. Козловой Н. С., Асеева Ю. А., М., 1994. С. 215, 218, 248–249 и др.; Austin J. L.Philosophical Papers. Oxford, 1962. P. 220–239.


[Закрыть]) – отказ следовать им, как показал опыт «красного студенчества», приводил к глобальному конфликту. Самоназвание и обращения можно рассматривать и в более широком контексте, имея в виду мир практик [79]79
  В этом смысле представляется продуктивной концепция Бурдье о габитусе, под коим подразумеваются «<…> схемы-генераторы принципов классификациии поддающихся классификации практик, которые (схемы. – А. М.)функционируют на уровне практического действия, но не достигают эксплицитного выражения, и суть результат оформления, в форме различных диспозиций, известного различимого положения в социальном пространстве – точно определенного<…> внешним(в контексте внутреннего/внешнего. – А. М.) соотношением с другими такими положениями» (Bourdieu P.La noblesse d’état: Grandes écoles et esprit de corps. Paris, 1989. P. 9; курсив и выделение – наши).


[Закрыть]. Статус студента предполагал постоянную апелляцию к корпоративной традиции, отличительные формы действия (мода – «гордость за форму»; досуг – выходы в определенные театры, на поэтические вечера и т. п.; «места обитания» – студенческие дома, например на Мытнинской набережной, и образ жизни в них; студенческий труд – заработки прежде всего «уроками»; университетская жизнь – сходки, землячества, политические кружки, различные формы взаимопомощи).

Конфликты вокруг статуса студенческой корпорации, связанные с игнорированием в университетском уставе 1883 года самого ее существования, «содействовали» складыванию группового самосознания не в последней степени. Но после принятия 27 августа 1905 года существенных юридических поправок к уставу поле конфликтов несколько сузилось: по крайней мере, уменьшились препятствия к легальной деятельности студенческих организаций и – в соответствии с манифестом 17 октября 1905 года – собраний, результатом чего явился расцвет землячеств в вузах Петербурга (впрочем, в этом город мало отличался от других университетских центров империи) [80]80
  См., например: Петроградский студенческий календарь на 1914/15 учебный год. Пг., [б.г.]. С. 99 (указана цифра – около 140 землячеств). С. 106–108 (проект нормативного устава землячества).


[Закрыть]. Возможно, именно сокращение пространства кризиса внутри и вне университета – хотя и очень относительное – повлияло на дискуссию об «умирании» или «перерождении» российского студенчества (как внутри самой студенческой корпорации, так и вне ее) [81]81
  Kassow S. D.Students, Professors and the State in Tsarist Russia P. 370–374.


[Закрыть]. При этом традиционные уже формы жизнедеятельности студенческого сообщества мало изменились: те же сходки, та же болезненная реакция на преследование товарищей, растущая политизация конфликтов с властями [82]82
  Важно подчеркнуть, что в России кануна первой революции любой социальный конфликт мог политизироваться, и даже сугубо студенческие «истории» 1890-х годов обретали политический характер в глазах и власти, и «общественного мнения». Мы говорим о политизации с учетом изменения содержания «политического» в России рубежа столетий и начала XX века. С возникновением РСДРП, партии социалистов-революционеров и Союза освобождения понятие «политического», вероятно, эволюционировало.


[Закрыть], обозначившаяся еще накануне революции 1905 года. Одновременно столкновения с группой «академистов» свидетельствовали, что проблемы, связанные с развитием корпоративного самосознания студенчества в рамках авторитарного режима, не исчезли [83]83
  О конфликте с «академистами» см.: Лейберов И. П.Революционное студенчество Петроградского университета накануне и в период Первой мировой войны (март 1914 – февраль 1917 г.) // Очерки по истории Ленинградского университета. Вып. 2. Л., 1968. С 18. 23–24, 28–29.


[Закрыть]. «Академисты» казались другим студентам «инородным телом», – поскольку представляли интересы правительства и защищались структурами власти в моменты конфликтов с товарищами. Тем самым оставался открытым вопрос о признании государством самого существования студенчества как автономной корпорации. Кроме того, не было ясности со статусом студенческих организаций внутри университета: иногда, как в истории с проектом студенческого кооператива в Петербурге, режим делал настолько значительные шаги назад, что «завоевания» 1905 года выглядели лишь временным, эфемерным успехом [84]84
  См.: Лейберов И. П.Революционное студенчество Петроградского университета накануне и в период Первой мировой войны (март 1914 – февраль 1917 г.) // Очерки по истории Ленинградского университета. Вып. 2. Л., 1968. С. 32.


[Закрыть]. Именно в рамках подобных конфликтов студенты конструировали и «проявляли» свое групповое самосознание.

Возьмем столкновения с «академистами» 1914–1915 годов в Петроградском университете. 3–4 октября 1914 года в университете состоялись сходки «академистов». 4–5 марта 1915 года «антиакадемическая» сходка левых студентов привела к столкновениям с «академистами» в коридоре университета и массовому возмущению действиями последних. В начале ноября 1915 года в том же университете распространяется листовка «Обращение к студенчеству», обвиняющая «академическую корпорацию» в «загрязнении товарищеских традиций». «Академисты» прибегают к прямой помощи правительства и защите полицейских чинов [85]85
  См. также: Студенческие годы. 1915. 13 ноября. № 19. С. 3–4.


[Закрыть]. Как видим, источником возмущения большинства студентов были не столько сами «взгляды», но «официальность» группировки «академистов», воспринимавшихся как агентура правительства в университете. Хотя, конечно, учитывая «политическую сторону дела» (непосредственно вытекающую из того же «официального» статуса «академистов»), нельзя абстрагироваться от узкополитических коннотаций событий как для «буржуазной общественности», так и в сознании самих участников спектакля – студентов. Таким образом, конфликт вокруг «академической корпорации» не только выявил особенности уже сложившейся групповой самоидентификации студенчества, но и оказался тем жизненным миром (Lebenswelt), в котором она заново конструировалась [86]86
  В данном случае слово «конструировалась» призвано подчеркнуть активную роль тех, кто «конструировал», то есть самих студентов. Жизни этих последних не были простым воплощением действия неких всемогущих социальных (социально-психологических) сил; каждый студент снова и снова конструировал свою самоидентификацию (на протяжении своего студенческого бытия и позже – в воспоминаниях), всякий раз изменяя самую конструкцию, которая пребывала в постоянном движении, выражавшемся в сложном процессе согласований, конфликтов и компромиссов с целью выработать и поддерживать прагматически организованную и гибкую конвенцию.


[Закрыть], постоянно в то же время меняясь, как вновь пришедшими студентами, так и старшекурсниками. В этой связи уместно сказать несколько слов по поводу противоречивых данных о роли и месте новичков (перво– и второкурсников) в студенческих «историях» 1914–1919/20 годов (хотя слово «истории» тогда было уже «не в ходу»). Известна позиция С. Кассова, который отмечал (прежде всего на основании данных рубежа веков и кануна революции 1905 г.) доминирование младшекурсников в студенческом движении – среди его руководителей в том числе [87]87
  Kassow S. D.Op. cit. P. 113, 147, 168.


[Закрыть]. Из эпохи 1914–1915 годов показательна фигура большевика С. Петриковского, начавшего участвовать в партийной работе еще с гимназических лет и выдвинувшегося уже на I–II курсах на руководящие роли в политической и общественной жизни университетского студенчества столицы [88]88
  См.: Лейберов И. П.Указ. соч. С. 25 и др.; Петриковский С. И.Наш университет //Ленинградский университет в воспоминаниях современников / Под ред. В. А. Ежова, В. В. Мавродина. Т. 2. Петербургский-Петроградский университет. 1895–1917. Л., 1982. С. 128–137.


[Закрыть]. С другой стороны, наиболее яркой персоной «антибольшевистской оппозиции» в университете 1918 – начала 1920-х годов был С. Жаба – «вечный студент», член партии социалистов-революционеров и руководитель Центрального общестуденческого комитета Петрограда в годы Гражданской войны [89]89
  Сведений о нем хотя и немного, но все же больше, чем о прочих лидерах студенчества эпохи, прежде всего благодаря его же отчету перед эмигрантскими студенческими организациями, подготовленному и изданному почти сразу после высылки 1922 года: Жаба С.Петроградское студенчество в борьбе за свободную высшую школу: Доклад студента Петроградского университета С. П. Жаба, представленный Второму Съезду Российских Эмигрантских Студенческих Организаций. Paris, [б.г.]. Кроме того, Жаба упоминается в ряде документов, например: Зиновьев Г.Студенчество и пролетарская революция. СПб., 1921. С. 28–40 (ср. Жаба С.С. 33). Нам удалось обнаружить в ЦГА С.-Петербурга личное дело универсанта С. П. Жаба, пусть и весьма формального характера, но позволяющее «реконструировать» его студенческую биографию: ЦГА СПб. Ф. 7240. Оп. 2. Д. 1261.


[Закрыть]. Жаба начал учебу в 1913 году и прошел типичный для «вечного студента» путь – с академическими отпусками и переменой факультета [90]90
  ЦГА СПб. Ф. 7240. Оп. 2. Д. 1261. Л. 2–4, 11а-12.


[Закрыть]. Более того, в своем отчете перед эмигрантской студенческой общественностью он особо подчеркнул роль «старого студенчества» в условиях наплыва незнакомой с университетскими традициями молодежи в годы свободного приема – 1918/19 учебный год – и сосуществования с рабочими факультетами (в Петрограде с конца 1919 г.) [91]91
  Жаба С.Указ. соч. С. 24–25, 57–58.


[Закрыть]. Наконец, из истории высылки интеллигенции в 1922 году известно, что среди высланных были студенческие лидеры (включая С. Жабу) из числа «старых», или «вечных», студентов [92]92
  О подготовке и проведении высылки см.: Ленин В. И.Полн. собр. соч. Т. 54. М., 1965. С. 265–266; Алексеев П. В.Революция и научная интеллигенция. М., 1987. С. 164–166.


[Закрыть]. Вполне вероятно, что происшедшее изменение (если оно все-таки произошло) как раз характеризует то, что студенческое самосознание в 1917–1919 годах стало конструироваться на принципиально иных основах: реальная численность студенчества быстро падала в силу различных причин (мобилизации, разрухи и голода, окончания учебы, ухода из вуза по причине неподготовленности к восприятию программы и т. д.), в то время как университеты начали сталкиваться с абитуриентами, пришедшими не из гимназий и не с интеллигентскими родословными, то есть наделенными иным, нежели у их предшественников, габитусом [93]93
  В 1918/19 учебном году в I ПГУ числилось 8314 студентов при реально занимающихся 1214 (ЦГА СПб. Ф. 7240. Оп. 14. Д. 130. Л. 4 об., 54). Ср.: Купайгородская А. П.Высшая школа Ленинграда в первые годы Советской власти (1917–1925). Л., 1984. С. 58, 63.


[Закрыть]. Оставшиеся немногочисленные «старики» символизировали некую традицию, о поддержании и воспроизведении которой они не могли не заботиться, ибо сквозь ее призму понимали, описывали этот мир и жили в нем. Кроме того, сознавая неустойчивость, как им казалось, большевистского режима, они не видели для себя перспектив в тех конформистских практиках, которые отличали студенчество старших курсов в годы старого порядка [94]94
  Kassow S. D.Op. cit. P. 111 (о слабом желании – если не его отсутствии – старшекурсников Московского университета продолжать забастовку 1899 г. и возможных мотивах этих настроений).


[Закрыть], сверх того, и сама новая власть едва ли стремилась учитывать их интересы. Однако нам кажется, что существенные изменения в конструировании студенческого самосознания происходили уже после 1905 года, когда работа в ставших легальными землячествах, кооперативах, кассах взаимопомощи, студенческих столовых и прочих «хозяйственно-учебных организациях» не несла опасного «политического» привкуса. В этих обстоятельствах началась неизбежная рутинизация и «бюрократизация» этих институций студенческой жизни, которая не могла не закрепить их за более «опытными коллегами». Старшекурсники приобретали в глазах новичков статус «хранителей студенческих традиций» и до известной степени действительно являлись таковыми. В дальнейшем в смутной атмосфере 1918/19 года пришедшие по свободному набору a priori не могли взять на себя какую-либо инициативу в самоорганизующемся студенческом сообществе, а «старикам» ничего не оставалось, как выступать в роли «застрельщиков». «Существо» передаваемых традиций, казалось, оставалось прежним, но способы их «хранения и передачи» менялись: студенческая самоидентификация как процесс предполагала выделение касты «старейшин», то есть «хранителей» и «наставников», причем эти последние все более отождествлялись с «вечными студентами». Автоматически началась и кодификация самой традиции, у которой появились собственные историки. Первые следы кодифицирующей историографии студенчества относятся к годам «столыпинской реакции»: это книги и статьи С. Мельгунова, Г. Энгеля и В. Горохова, Р. Выдрина [95]95
  Мельгунов С. П.Студенческие организации 80–90-х годов в Московском университете. (По архивным данным). М., 1908; Горохов В., Энгель Г. (Е. А.)Из истории студенческого движения 1899–1906. М., 1908; Выдрин Р.Основные моменты студенческого движения в России. М., 1908, и др.


[Закрыть]. В период Первой мировой войны выделяется продолживший это начинание сборник под редакцией С. Г. Сватикова, написанный студентами-историками и общественными работниками для студентов же [96]96
  Путь студенчества. М., 1916.


[Закрыть]. Актуальность издания подчеркивалась соединением сугубо исторических статей с публицистикой о современном – для авторов – студенческом движении. Публикации, подобные данному сборнику, с одной стороны, подкрепляли ту «бюрократизацию», о которой говорилось выше, а с другой – обеспечивали традиции известную независимость от лиц: ведь она становилась писаной. Хотя и этот факт нужно рассматривать в контексте возвышения «вечных студентов» – ведь писаная история требует хранителей и толкователей.

По своей сути 1918/19 учебный год в Петрограде – как, впрочем, и в Москве – представляет собою один из ключевых моментов в эволюции студенческой самоидентификации. Столкновение студенчества и его лидеров с первыми шагами Советской власти по реализации программы народного университета – открытого и доступного широкой публике, не требующего предварительного гимназического образования и подконтрольного «советской общественности» (что в российских условиях обернулось жестким государственным контролем) – поставило перед ними проблему ассимиляции и одновременно вытеснения «простодушных» новичков, не имевших сколько-нибудь четких представлений о «коде» студенческого поведения. При этом первоначальные попытки Наркомата просвещения привлечь старое студенчество на свою сторону путем раздачи внутриуниверситетских привилегий не увенчались успехом – сотрудничество с властью, тем более направленное против профессуры, не отвечало студенческим традициям [97]97
  McClelland J.C.Bolshevik Approaches to Higher Education, 1917–1921 // Slavic Review. 1971. V. XXX. № 4. P. 823–825; Fitzpatrick Sh.The Commissariat of Enlightenment. Soviet Organization of Education and the Arts under Lunacharsky, 1917–1921. Cambridge, 1970.


[Закрыть]. Кроме того, само оно привело бы к утрате корпоративной автономии, не говоря уже об автономии университета. Приток «чужаков», обязанных своим социальным продвижением новому режиму, первоначально казался угрозой самому существованию корпорации. Глухо об этом упомянуто в отчете С. Жабы; отчетливо проговорено в воспоминаниях «красных студентов» [98]98
  Жаба С.Указ. соч. С. 9, 24–25, 26–27; Красное студенчество 1929. № 11. С. 26–29; На штурм науки: Воспоминания бывших студентов факультета общественных наук Ленинградского университета / Под ред. В. В. Мавродина. Л., 1971. С. 21, 60.


[Закрыть]. Однако до прямого конфликта между двумя «фракциями» не дошло: «новички» еще не были сплочены усилиями государства, а также его политических структур и оказались легко уязвимы и для быстрого усвоения правил игры, когда это было возможно, и для вытеснения из университета, при ином развитии событий [99]99
  Жаба С.Указ. соч. О «методах» ассимиляции см.: На штурм науки. С. 75–79, 135–136.


[Закрыть]. Именно в этот период чаще, чем обычно, вспоминают о «бунтарском духе» студенческой традиции [100]100
  См: Жаба С.Указ. соч. С. 18, 20, 23, 26, 55–56, 61.


[Закрыть]. Кроме того, в студенческом самосознании окончательно оформился новый важный фактор, о котором еще недавно, в 1905 году, трудно было даже помыслить: профессорский лозунг автономного университета, автономного не только от государственного, но и от всякого общественного контроля, объявлялся общим наследием, знаменем и лозунгом дня. В 1905 году студенты следовали противоположным путем: они открыли университет для собраний и дискуссий политиков, интеллигентов и рабочих, стремясь к «слиянию» его с обществом и превращению в «народный» [101]101
  О перипетиях лозунгов «автономного» и «народного» университета см. в работах: McClelland J.С.Autocrats and Academics: Education, Culture, and Society in Tsarist Russia Chicago; L., 1979; Fitzpatrick Sh.The Commissariat of Enlightenment…; Гусятников П. С.Революционное студенческое движение в России. 1899–1907. М., 1971; Матвеев М. И.Студенты Сибири в революционном движении. Томск, 1966; Иванов А. Е.Высшая школа России в конце XIX – начале XX века. М., 1991. Иванов А. Е.Демократическое студенчество в революции 1905–1907 гг. // Исторические записки. 1982. № 107. С. 171–225. Иванов А. Е.Университеты России в 1905 г. // Исторические записки. 1971. № 88. С. 114–149.


[Закрыть].

Почему или, вернее, как произошел этот поворот? Был ли он связан с «политикой» в узком смысле слова? Полагаем, что помимо снижения – весьма относительного – студенческого радикализма в 1907–1917 годах, и, возможно, в значительно большей степени, здесь прослеживается та же логика: угроза студенческой идентичности казалась отнюдь не абстрактной, «народный» университет грозил затопить и без того поредевшее студенчество, игнорируя его код поведения и связанные с ним традиции. Сверх того, формирующаяся каста студентов-«бюрократов» («общественников»), подобно профессуре, стремилась к стабильности, гарантировавшей статус и связанные с ним привилегии. Будучи, до известной степени, «хранителями традиции», вольно или (скорее всего) невольно они должны были способствовать повороту. Наконец, лозунг «автономного» университета соответствовал способу мышления и действий студенчества как корпорации; причем его не нужно было «изобретать» – он давно использовался студентами инструментально против старой автократии и постоянно звучал в дискурсе профессуры. Новый элемент групповой идентичности позволил также в риторике и на практике закрепить компромисс с профессорской корпорацией против большевиков, определяя свою принадлежность к единой традиции и давая общий лозунг дня. Таким образом, он отражал своего рода конвенцию, достигнутую путем согласования интересов и взаимных уступок в сложных условиях революции и Гражданской войны.

Завершая краткий обзор особенностей и эволюции студенческого самосознания во второй половине 1910-х годов, еще раз подчеркнем исключительную гибкость и подвижность, с одной стороны, и самодостаточность, с другой, этой системы, каждый раз заново конструируемой и отчасти изменяемой любым рядовым студентом. Перейдем теперь к более детальному разбору наиболее важных ее аспектов – так, как они были даны в индивидуальном опыте.

«Естественные права» российского студента и его корпорации

Круг корпоративных представлений в евро-американской цивилизации Нового времени воспроизводил идею просветителей о «естественных правах», распространяя и опосредуя ее применительно к группе. В этом заключалось известное противоречие с присущим гражданскому обществу духом эгалитаризма [102]102
  Манхейм К.Проблема интеллигенции // Манхейм К. Демократизация культуры. Ч. 1. М., 1993. С. 28–34.


[Закрыть]. Это противоречие – «реликт прошлого», осмысленный в новых терминах. В России, где гражданское общество только нарождалось, ситуация была еще более запутанной: в корпоративном можно усмотреть сословное. Впрочем, как показывают исследователи высшего образования во Франции и Германии рубежа столетий и более позднего времени (вплоть до современности), меритократическая риторика и там часто скрывала замкнутый сословно-корпоративный характер академических элит и их самовоспроизводства [103]103
  Bourdieu P.La noblesse d’état…; Charle С. La république des universitaires, 1870–1940. Paris, 1994; Jarausch K. H.Students, Society, and Politics in Imperial Germany. The Rise of Academic Illiberalism. Princeton; New Jersey, 1982; Ringer F. K.The Decline of the German Mandarins: The German Academics Community, 1890–1933. Cambridge; Mass., 1969. P. 39–42.


[Закрыть]. Так же противоречиво было и самосознание российских и, как частный случай, петроградских студентов на перекрестке между политическим радикализмом/либерализмом и охраной корпоративных прав группы. Однако именно с усвоения (или «конструирования») последних начиналась студенческая биография бывшего гимназиста или реалиста.

Первое базовое право – право называться студентом и носить студенческую форму – автоматически означало, что субъект ощущал себя членом корпорации и участвовал в ее жизни. Как уже было показано выше, это право вступало в противоречие с сохранявшимся в силе даже после 1905 года уставом университета 1883 года, что часто приводило к невозможности вести деятельность студенческих организаций внутри университета/института, – например, в случае со студенческим кооперативом универсантов, слушательниц Высших женских курсов и учащихся Психоневрологического института в годы Первой мировой войны [104]104
  Студенческие годы. 1915. № 19. 13 ноября. С. 4; № 21. 27 ноября. С. 4; Лейберов И.Указ. соч. С. 32.


[Закрыть].

Право на неприкосновенность и ненаказуемость иначе как по решению студенческого суда чести или с согласия сходки/суда распространялось на каждого члена корпорации. Петроградские студенты 1914–1919 годов часто демонстрировали приверженность этому принципу. Так было в связи с арестом лидеров и активных работников левых партий в 1916 году и во время конфликтов 1919–1920 годов вокруг мобилизации петроградского студенчества на фронт. Студенты выражали возмущение нарушением священного права неприкосновенности без различия политических и иных взглядов арестантов и призывников.

Другим важным правом было право на сходку. Последняя представляла собою специфический институт, который можно сравнить с народным собранием. Американский историк Д. Броувер усматривает его корни в жизни русской крестьянской общины, привлекавшей внимание студентов в 1860–1870-е годы [105]105
  Brower D.Training the Nihilists: Education and Radicalism in Tsarist Russia Ithaca; London, 1975. P. 124 (цит. по: Kassow S.Op. cit. P. 55–56).


[Закрыть]. Так или иначе, сходки быстро стали неотъемлемой чертой студенческой жизни и приобрели некоторые ритуальные особенности: отсутствие жесткого регламента, постоянный шум и дискуссия всех со всеми, открытый характер голосования (как правило!), принцип «один человек – один голос». Сходка могла быть и курсовой, и общеуниверситетской (общевузовской). Первокурсники, как их описывал в начале века П. Иванов, со «священным трепетом» являлись на первую в их жизни сходку – незабываемый момент вступления в общественно-политическую жизнь корпорации [106]106
  См.: Иванов П.Указ. соч. С. 116–117 (см. там же о прокламации: С. 115).


[Закрыть]. На сходках могли происходить потасовки и горячие дискуссии между противоборствующими студенческими фракциями, но доминировал дух солидарности и гордости за принадлежность к сообществу. Сходка была внешним проявлением самого факта существования социальной корпорации там, где этот факт не всегда признавался. Кроме того, она утверждала прямую демократию со всеми ее атрибутами в качестве базового принципа студенческой жизни.

Право на солидарность, или корпоративную помощь, можно трактовать достаточно широко: будь то солидарность политическая, будь то моральная или «материальная» – все они могут и должны быть учтены. Солидарность пронизывала жизнь корпорации уже на уровне землячеств (о них речь пойдет ниже), члены которых помогали землякам-первокурсникам освоиться в непривычной для них университетской атмосфере, требуя взамен участия в своей деятельности [107]107
  См., напр.: Воронков М.Указ. соч. С. 26–30.


[Закрыть]. Затем студент попадал в сеть различных касс и комитетов взаимопомощи, кооперативов, научных обществ, студенческих библиотек и столовых, политических организаций. Большинство из них было ориентировано на цели взаимопомощи. Внимательные наблюдатели, такие как С. Кассов, уже отметили, что ничто не занимало студентов так, как их корпоративная жизнь и ее проблемы, – чистую «политику» они тоже рассматривали сквозь эту призму (это неудивительно и, наверное, естественно для любого корпоративного сообщества) [108]108
  Kassow S. D.Op. cit. P. 86–87 (конфликт между кассой взаимопомощи СПбУ и землячествами) и др.


[Закрыть]. Характерным примером служит в этой связи история Василеостровского студенческого кооператива, о котором уже упоминалось. Дискуссия, предшествовавшая его открытию, позволяет нам вскрыть некоторые особенности студенческого дискурса той эпохи. Споры нашли отражение на страницах петроградского студенческого издания – газеты «Студенческие годы». Главным вопросом оставалось направление финансовой деятельности кооператива: либо искать средства у благотворительных организаций и у крупных предпринимателей, либо стремиться их заработать самостоятельно. Левая редакция газеты склонялась, подобно москвичам с их Студенческим домом, ко второму решению [109]109
  Студенческие годы. 1915. № 18. 5 ноября. С. 4 («От редакции»).


[Закрыть]. По сути, стержень дискуссии лежал в в и дении и осмыслении внешнего мира сквозь корпоративные очки: даже если газетными публицистами из студенческой среды двигала идеология, они вынуждены были пользоваться риторикой о студенческой самостоятельности и независимости, всячески выделяя тему престижа сообщества и отдельно взятого студента. Прямая демократия, о которой говорилось выше, являлась средством поддержания и культивирования группового сознания, в то же время позволяя студенческим лидерам вещать от имени «демократической интеллигенции» или ее существенной части. (Конечно, было бы ошибкой рисовать студенческую субкультуру как сугубо замкнутую на самое себя, однако в данном случае нас интересует именно эта сторона студенческой жизни.) Факты солидарности с политически преследуемыми студентами для студента-новичка были, возможно, наиболее ярким материалом для конструирования образа студенческого единства, но повседневно он сталкивался именно с кооперативом, наподобие Василеостровского в 1915–1917 годах, или с землячествами.

Реализация права на создание студенческих организаций и участие в их деятельности не встречала затруднений только на первый взгляд. Несмотря на Манифест 1905 года, студенческая свобода в стенах alma mater оставалась жестко ограниченной. Студенты – прежде всего университетские – часто были вынуждены создавать свои организации вне высшей школы. И в то же время в 1907–1917 годах студенческие организации и общества различного характера исчислялись десятками. Возродившаяся субкультура землячеств – только один из многих примеров. В начале века казалось, что землячества скоро исчезнут – студенты все меньше интересовались их деятельностью [110]110
  Иванов П.Указ. соч. С. 126–127; Kassow S.Op. cit. P. 78.


[Закрыть]. Однако после революции 1905–1907 годов они возродились и более активными, и в значительно большем числе. Появились внутригородские землячества, объединявшие выпускников одной и той же гимназии или жителей одного из городских районов. Значительно больше стало и землячеств по этническому признаку. Только в Петроградском университете к началу Первой мировой войны существовало более сотни землячеств по всем перечисленным признакам [111]111
  Петроградский студенческий календарь на 1914/15 учебный год. Пг., [б.г.]. С. 99 (указана цифра – около 140 землячеств).


[Закрыть]. Землячества образовывали что-то вроде «корпорации в корпорации», вербуя своих членов по происхождению, то есть по месту рождения, этническому признаку, месту учебы. В то же время их замкнутость была весьма условна: ведь главная задача заключалась в интеграции новичков в университетскую (институтскую) студенческую жизнь и лоббировании интересов «земляков». Землячества практиковали неформальное общение среди своих – встречи на квартире – у одного из «земляков» или по месту прописки организации – с долгими разговорами на местные и прочие – весьма разнообразные – темы [112]112
  В этом они напоминали землячества французских студентов первой половины XIX века. Можно напомнить, в частности, свидетельство Г. Флобера о землячестве, которое он не особенно стремился посещать. Ср.: Caron J.-C.Op. cit. P. 133–134.


[Закрыть]. Не менее важной была целенаправленная работа с первокурсниками: ознакомление со студенческими порядками, в частности введение в студенческую «политику», экскурсии по городским местам, связанным с историей студенчества и студенческого движения, социальная помощь (жилье, работа, питание). Некоторые землячества пытались помочь своим членам в решении финансовых проблем, хотя и располагали немногими возможностями: либо помощь частных благотворителей общего с «земляками» происхождения, либо создание собственной кассы взаимопомощи, либо попытки организовать свою столовую и т. п. Наконец, важной являлась учебная и культурная деятельность этих объединений – коллективные выходы в театр, библиотеки землячеств, дискуссии [113]113
  О различных сторонах жизни землячеств см.: Kassow S. D.Op. cit. P. 77–85; Воронков М.Указ. соч. С. 18–30; Иванов П.Указ. соч. С. 126–127.


[Закрыть]. Таким образом, землячество стремилось создать собственный «жизненный мир», в котором студент-участник мог прожить все университетские годы. В некотором смысле землячество заменяло ему семейную атмосферу. В связи с этим уместно напомнить концепцию Ю. Хабермаса о порождении буржуазной семейной культурой – с ее совместным чтением и дискуссиями за столом и у камина – современной общественной жизни [114]114
  Habermas J.Strukturwandel der Öffenllichkeit: Untersuchungen zu einer Kategorie der bürgerlichen Gesellschaft. Frankfurt am Main, 1995. S. 107–116.


[Закрыть]. Возможно, студенческие землячества (и не только в России) были неким суррогатом этой семейной культуры. В любом случае, их влияние на конструирование студенческой общественности трудно переоценить. Практически все, так или иначе занимавшее студенчество всего вуза – от учебы до высокой политики, – проходило предварительную стадию обсуждения в землячествах. Разумеется, структура «интересов» членов землячеств менялась от одного сообщества к другому: где-то доминировали политические «страсти», где-то в центре оказывались «развлечения» и учеба – сути дела эти различия не меняют. Студенческая солидарность уходила своими корнями в практику взаимовыручки «земляков». Вероятно, значимость институции получила довольно отчетливое дискурсивное выражение – о землячествах говорили много и часто. Они вызывали особое беспокойство властей [115]115
  См. подробнее: Kassow S. D.Op. cit. P. 77–85.


[Закрыть].

Но если с землячествами, как формой реализации «органического права» студента, пришлось смириться, иначе складывалась судьба касс взаимопомощи и кооперативов. Археология первых приводит нас к социал-демократической кассе Санкт-Петербургского университета 1890-х годов [116]116
  Kassow S. D.Op. cit. P. 85–86, и др.


[Закрыть]. Да и последние часто были в руках студентов-политиков. Связано это было с нелегальным характером студенческой общественности до 1905 года, что делало всякую деятельность такого рода рискованной. И хотя после 17 октября 1905 года юридические условия изменились, прежние установки эволюционировали медленно. Даже в рассматриваемый период 1914–1920 годов «экономической работой» нередко занимались члены различных политических партий, часто одновременно входившие в более или менее нелегальные структуры, вроде Объединенного комитета представителей социалистических фракций университета [117]117
  Лейберов И.Указ. соч. С. 3–32.


[Закрыть]. Но с течением времени ситуация менялась в контексте той рутинизации и бюрократизации, о которой мы уже говорили. Однако опыт студентов-«бюрократов» зачастую включал и «политику». Просто они не уходили из нее после II курса, да и репрессии за участие в политической деятельности смягчились и не приводили к вытеснению даже всех активистов. Соответственно и многие «экономические» дискуссии казались на самом деле идеологическими. Так было, в частности, с полемикой об источниках финансирования студенческих организаций [118]118
  Там же. См. примеч. 39 и 47.


[Закрыть]. При всей своей политизированности лидеры редко позволяли себе не считаться со спецификой студенческого дискурса – если можно прибегать к глаголу, имеющему коннотацию сознательного действия, – по сути, они и сами мыслили в студенческих категориях: поэтому апелляция либо к традиции «демократического студенчества», либо к признанным ценностям корпоративной независимости оставалась лейтмотивом всех публичных споров. Даже те, кто отрицал существование единой корпорации, не могли отрешиться от этого призрака в своей речи. Поэтому «экономические организации» дискурсивно и практически дополняли «жизненный мир» петроградского студента, будучи важным инструментом поддержания институциональной солидарности. Если кооперативы охватывали меньшую часть учащихся высшей школы, то к услугам касс взаимопомощи рано или поздно прибегал всякий «недостаточный студент». Корпорация поддерживала своего члена, когда это было необходимо, требуя взамен минимум лояльности. Сами практики участия в деятельности кассы были как бы практиками солидарности: член кассы ежемесячно вносил взнос, который работал на него самого и на его товарищей. Отчеты правления, заслушиваемые ежегодно, проходили бурно и не кажутся современному читателю корреспонденций и стенограмм простой формальностью [119]119
  См., например: Студенческие годы. 1915. № 19. 13 ноября. С. 4; 1915. № 21. 27 ноября. С. 4 (о кассе взаимопомощи и кооперативе на Высших Женских Курсах). Мы подразумеваем здесь возможную ассоциацию с деятельностью различных «добровольных» обществ в советскую эпоху, где доминировали формализм, конформизм и связанное с этим последним притворство. В этом смысле кассы взаимопомощи выглядят эталоном «добровольности».


[Закрыть]. Наряду с этим, подобно всем остальным студенческим организациям, право студента на самостоятельный выбор – участвовать или нет в их деятельности (т. е. присоединяться к ним или нет) – признавалось и уважалось. Корпорация стремилась тем самым к довольно гибким формам взаимодействия с индивидами, которые, в свою очередь, конструировали для себя некое сообщество равных.