Текст книги "Спаситель Петрограда"
Автор книги: Алексей Лукьянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
– Что?
Комарик не испугался гневного вопля начальства.
– Давайте без эмоций, господин полковник, – холодно заметил он. – Не обязательно стать царем. Ему надо, чтобы на какое-то время гаранта законной власти в России не было. Заметьте, как долго мы тянули спектакль с женитьбой Николая Третьего, затем с появлением наследника. Сейчас Ивану Седьмому по легенде немногим более восьми лет. И уже пять убитых Николаев. Заказчик не знает, что заказы были приведены в исполнение, следовательно, он или из простых граждан, не вовлеченных в политический процесс, или, если он вовлечен (а я думаю, что так оно и есть, иначе бы он не рвался к власти), наш заказчик – один из депутатов Думы.
– И как, по-вашему, этот гипотетический заказчик-депутат собирается занять место царя? – Полковник был само ехидство.
– Ну смотрите. – Комарик поерзал на стуле, устраиваясь поудобнее. Царь мертв, цесаревич мал, жена государя мало что смыслит в политике – она архитектор по образованию. И тут на сцену выходит заказчик. Я, говорит он, давно говорил о кризисе монархии как государственного устройства. Или сейчас, или никогда мы должны признать, что монархия устарела и единственной альтернативой может быть только...
– ...президентская республика, – выдохнул Исаев. – Ты Распутина имеешь в виду?
– Вы сказали, – улыбнулся Комарик.
– Подожди, что-то у тебя все равно не укладывается. Ему же только сорок пять, допустим, он организовал последние два удавшихся покушения, но перед ним-то кто был?
Ротмистр продолжал изображать Джоконду.
– Прекрати лыбиться, отвечай! – прикрикнул Исаев, но уже не так сурово.
– Все дело в том, что девичья фамилия мамы Распутина – Новикова. Вам это ничего не говорит?
– Хочешь сказать, что декабрист Новиков – его предок? И что с того?
– А то, Максим Максимыч, что дедушка Распутина по материнской линии, если помните, довольно долго был лидером думской республиканской фракции. И был яростным противником монархии, называя царскую семью не иначе как дармоедами. Вы поняли мою мысль?
– Доказательства?
– Нет, – признал Комарик. – Поэтому и пришел.
– В чем дело?
– Распутина надо взять под колпак.
– Ты с ума сошел, ротмистр! Депутата – под колпак. Кто мне такое разрешение даст?
– Никто. Сами возьмите. Если это не он – ничто не мешает нам снять наблюдение. Если он – победителей не судят.
– Это будет прецедент, нам головы снимут.
– Вам голова важней или судьба отечества?
– Отечество важней, – сказал полковник. – Но без головы я не смогу ему послужить.
Ротмистр не мог не согласиться.
– И все же... – обратился он к Исаеву.
– Говори.
– Еще один момент: необходимо снизить уровень контроля во время аудиенции. Думаю, убийца будет там, и мы должны взять его с поличным.
– Ты меня угробишь когда-нибудь, – застонал полковник. – А если он убьет Возницкого, что делать будем?
– Постараемся, чтобы не убил. В конце концов он будет последней жертвой. Я думаю, что Распутин и есть заказчик. Я уверен.
– Уверен он... – проворчал полковник. – У Юры у одного геном Романовых, боюсь – последний.
– Найдем, – уверенно сказал Комарик. – Если всплыл один – найдется еще. Кровь притянет.
Двадцать четвертое января
Гай-Болид, кое-как разобравшись с матерью Юрана и побеседовав (был ли толк – вот вопрос) с Шепчуком, теперь занимался разработкой генеалогического древа Васильчиковых-Возницких. Бабка инженера умерла, умер и ее брат Йозеф, в Тобольске, откуда они были родом. Все метрики погибли во время пожара. Жандармские управления империи искали отца Марян-Густава, но нигде таковой не встречался.
Дело было заведомо безнадежным. Болид слетал в Тобольск, ничего, разумеется, не нашел, объявление по местному телевидению результатов не дало. Несолоно хлебавши он вернулся в столицу утром двадцать четвертого, доложил об оперативных мерах, принятых к розыску таинственных родичей, и получил приказ продолжать работу. Кого работать, где, зачем? Метрик ведь все равно нет. Надо было опрашивать родственников. Все родственники в Питере Васильчиковы, только у них и узнаешь.
И направился Рома прямиком к инженеру в гости.
Дверь открыла хозяйка.
– Здравствуйте! – Рома изобразил из себя робкого очкарика. – Это я вам звонил, от имени Георгия Ювенальевича Шепчука.
Дарья Михайловна, молодая красивая женщина, пригласила его войти.
– Итак, вы частный сыщик? – спросила она.
– Не совсем, – слегка гундося, поправил ее Болид. – Я журналист, тоже разыскиваю Юру Возницкого...
– Странно, что Георгий направил вас к нам, – растерялась Дарья Михайловна. – Мы ведь даже не знакомы с этим Юрой, хотя он и приходится моему мужу троюродным братом.
– Именно это меня и интересует, – обрадовался Рома. – Я сейчас пишу цикл репортажей "Русский характер". Вы так горячо откликнулись на призыв о помощи практически чужой женщины...
Госпожа Васильчикова смутилась:
– Она нам не чужая... просто мы не были знакомы, да и степень родства, знаете ли, не самая близкая.
– Вот и расскажите об этом подробно.
– А что рассказывать... Позвонила она как-то вечером, представилась, попросила помочь. А мой муж, он, знаете ли, очень трепетно относится к родственникам. Он ведь знал родных только по мужской линии, а его очень интересует и женская... особенно бабушка. Она ведь у него полячка была, а прадед – потомок ссыльных поляков.
– Вот как? Это, Дарья Михайловна, даже лучше, чем я ожидал. – Гай-Болид вынул из кармана диктофон и поставил на стол. – Россияне сильны своими кровными узами, все наши народы – братья по крови.
Дарья Михайловна совсем застеснялась, но продолжила:
– Только дальше прадеда мы не знаем. Ядвига Войцеховна Филарету совсем немного рассказать успела – старая была. Знали еще, что у нее брат был и племянник, семья вообще большая была, все жили в Тобольске, потом Ядвига Войцеховна замуж вышла и переехала с мужем в Петербург, а родные там остались.
– И все, потерялись? – расстроился Рома.
– Нет, писали друг другу, потом, насколько я знаю, что-то произошло – и писать перестали.
– А что произошло?
– Кажется... – Хозяйка задумалась. – Кажется, отец Ядвиги Войцеховны развелся и женился на другой, она его простить не могла и перестала писать, а ее брат все пытался их примирить. Ой, надо же, как я много помню!
– А как же вас эта женщина-то нашла... Дума Павловна?
– Идея Петровна! – рассмеялась госпожа Васильчикова. – Ну она тоже очень за родственников цепляется. Пока со своим мужем жила, она все адреса, все телефоны родственников выспросила, и открытки писала от имени Возницких, и так поздравляла. А потом с мужем тоже рассталась.
– Тоже?
– Не знаю... – пожала плечами Дарья Михайловна. – Может, это у них наследственное?
Рома уже готов был выть от восторга и от собственной глупости: ну как можно было отпускать Идею Петровну, не расспросив обо всех родственниках?
– И что же, вот встретились два совершенно незнакомых человека, состоящие в дальнем родстве. Как это было?
– Да никак! – Хозяйка совсем уже раскрепостилась и болтала, подперши румяную щеку рукой. – Сидели, чай пили, сонные все – они же с Георгием ни свет ни заря приехали. Потом Ванечка вышел, наш сын...
Тут она нахмурилась.
– Знаете, – сказала она, – наверное, это действительно зов крови. Она нам потом детские фотографии своего сына показывала, этого самого Юры. Так они с Ваней – одно лицо.
– Вот даже как... – протянул Болид.
Лидер партии "Монархический союз" Тульский болел той редкой формой эпилепсии, симптомом которой являлись не корчи и судороги в припадке падучей, а то, что в психиатрии называется ригидностью, сиречь "вязкостью" мышления. В таком состоянии человек не способен поменять однажды принятого решения, даже если того потребуют обстоятельства. Сопровождалось это состояние, как правило, сильнейшей головной болью, круги плыли перед глазами, но, по счастью, никто об этой болезни не знал, тем паче приступы у Владимира Владимировича случались крайне нечасто и даже становились с возрастом все реже.
С мышлением же и принятием решений у Тульского все было, напротив, очень хорошо. Настолько хорошо, что сын миллионера приумножил состояние батюшки и подался в политику, где очень неплохо себя чувствовал, сделав ставку на монархическое движение.
Партия, которую возглавлял сейчас Владимир Владимирович, была самой многочисленной и сильной в Думе, хотя с недавних пор левые чересчур ополчились против существующего государственного уклада и их блок "Свободная Россия" уже мог кое в чем соперничать с "монархами".
Сие, впрочем, не столь огорчало Тульского. Больше его беспокоил Вадим Вадимович Распутин. Два лидера и два чуть ли не самые богатые человека России (если не считать Зураба Церетели и Аллы Пугачевой) были совершенными противоположностями. Если Тульский был суровым, расчетливым и неторопливым дельцом, то Распутин – дворянином-полукровкой, и с его яростным и извилистым умом Россию могли ожидать большие потрясения.
Ситуация в стране, конечно, критическая, думал Тульский: власть рассредоточена настолько, что пойди ее, консолидируй. Судебная, исполнительная, законодательная, в которой полный кавардак – как лебедь, рак и щука, честное благородное. Власть – она на то и власть, чтобы ей владеть. А владеть властью должен монарх, один человек, у которого в голове разброда нет, который знает, что делать.
Ну ничего. Последний законопроект, который Тульский разрабатывал самостоятельно к весенней сессии Думы, расставит все по своим местам. Лишь бы Распутин никакого фокуса не отмочил. Очень уж непредсказуемый.
Вадим Вадимович Распутин и в самом деле был весьма энергичным и жадным до работы человеком. Человеком новой формации, как любил он повторять. В его лице Тульский заполучил достойного противника.
Распутин не ждал, он предпочитал действовать, а для того, чтобы действие было не наобум, а исполненным смысла и пользы, требовалась информация. Источников всевозможных сведений у Распутина было исключительно много, и это позволяло ему не зависеть от обстоятельств, а даже наоборот управлять ими.
Единственным источником, из которого Вадим Вадимович не получал до недавних пор никакой полезной информации, был Зимний дворец.
Казалось бы, чего проще: вроде все открыто. Ан нет, господа из Девятого отделения, ведающие охраной Его Императорского Величества, – хотя, между нами, какое уж там величество?.. – ничего, кроме официальных хроник и заявлений, не выпускали за пределы дворцовых стен. Даже личная жизнь царской семьи строжайше секретилась.
Этой таинственности не терпел Вадим Вадимович, полагая, что в знании сила, а всеобщая информированность – залог развития и процветания государства. Именно Распутин настоял на учреждении во всех министерствах и ведомствах империи пресс-служб, обязанных чуть ли не ежемесячно на своих сайтах вывешивать отчет о проделанной работе, новых целях и задачах, стоящих перед тем или иным государственным учреждением.
Когда информация о том, что происходит во дворце, наконец просочилась, Вадим Вадимович понял, что даже этих крупиц достаточно, чтобы переломить хребет и Тульскому, и даже самой истории.
Филарет Ильич, человек в политических интригах неискушенный, был готов сделать отчаянный шаг и сокрушить все, ради чего он воспитывал сына.
Ради его же блага.
Какого черта эта глупая баба приперлась к нему и стала тыкать под нос свои семейные фотографии? Ее подослали, или она сама о чем-то начала догадываться?
Ничего... ничего... Ване еще восемь, но думает он уже своей головой, и это добрый знак. Он уже начинает мыслить, как будущий государь. Значит, все не зря. Все эти десятилетия не могут пройти даром, и если до сих пор ничего не получалось, то нынче – Филарет Ильич решил, что уже послезавтра, получится обязательно. И случится это там, где Иван находиться имеет полное право. Там, наверное, и нужно будет ему все объяснить. Он должен понять.
Инженер Васильчиков тяжело вздохнул.
Действительно, нелегко будет взвалить на ребенка такую ношу. Однако иного выхода не было. К тому же, как чувствовал Филарет Ильич, государство начало ворочаться, будто пробуждаясь, будто чувствуя, что государь возвращается.
За это и жизни не жаль. Ни своей, ни тем более – чужой. Ничего личного, правильно поет Шепчук – все тебе, моя Россия.
А Шепчук между тем чувствовал себя чуть ли не государственным преступником, потому что собирался выступить против жандармского произвола по центральному телевидению.
Он давным-давно отбрыкивался от журналистов, приглашавших его на различные передачи общественно-политической направленности. Но недавняя беседа с тупым солдафоном из жандармерии убедила Георгия окончательно: России грозит опасность стать полицейским государством. Все либеральные законы не стоят выеденного яйца, когда к тебе может подойти человек в погонах, скрытых под пиджаком или косухой, и сказать, что делать чего-то нельзя, потому что это что-то якобы мешает работать органам государственной безопасности. Поэтому, когда его попросили принять участие в прямом эфире какого-то молодежного дискуссионного клуба, он согласился.
А вот теперь, сидя в лучах софитов, горько сожалел об этом. Шепчук чувствовал себя двусмысленно. С одной стороны, он ничего не обещал этому жандарму, с другой – тот не требовал никаких обещаний, просто попросил посидеть тихо какое-то время... и выразил надежду на порядочность Георгия. И с минуты на минуту тот собирался эту надежду убить.
– ...Господин Шепчук, – подскочил к нему ведущий, – а как вы думаете: в должной ли степени в России соблюдаются все права и свободы личности?
Ювенальевич с неизбывной тоской посмотрел на ведущего, а потом вырвал у него микрофон и заявил:
– Вот что, ребята: все, что вы тут городите – ерунда, на мой взгляд. А пришел я на вашу передачу с одной-единственной целью. Седьмого числа возле "Сайгона" была стычка с уродами из "черной сотни". Там парень один был, который первым дал отпор нацистам. Его зовут Юра Возницкий. Так вот. Юра, если ты меня сейчас видишь, выйди со мной на связь, позвони своей маме, у нее есть мой телефон. Я жду. Спасибо за внимание.
Он вернул микрофон обалдевшему телевизионщику и под нестройные аплодисменты покинул студию.
Двадцать пятое января
Поручик Голицын вышел из-под ареста немного позже, чем рассчитывал. Мало того, его ждал еще один неприятный сюрприз – приказ об отставке, и первое, что ему пришлось сделать, выйдя на свет Божий, – дать подписку о неразглашении оперативной и прочей служебной информации.
Вроде бы всего и делов-то – чиркнул в нужной графе пером, перекрестился, что легко отделался, и иди восвояси. Только ставить свою закорючку Валера Голицын – простой уже гражданин, не поручик – не торопился.
Не из страха проболтаться, отнюдь.
Просто он уже проболтался.
Валера не был предателем, не был беспринципной продажной тварью, не был шпионом... Ему никто не угрожал, ничего не сулил.
Просто поручик держал нос по ветру – и всё.
С тех пор как Валера попал в Девятое отделение, его неотступно преследовала одна мысль: скоро все откроется... не может не открыться...
Немцы говорят: что знают двое, то знает свинья. Конечно, Зимний был набит только сотрудниками Девятого и никто из других подразделений жандармерии не догадывался, никто вообще не догадывался о том, что на самом деле нет никакого царя, все только фарс, игра... затянувшаяся на восемьдесят пять лет. Но вечно так продолжаться не может. Если обман вскроется – полетят головы. И неважно – чьи, важно, чтобы не твоя.
В ходе операции с кентавром Валера понял, что вопрос о раскрытии грандиозного обмана уже не стоит, – это случится на днях. А потом еще оказалось, что Романовы не исчезли, что этот конь – их прямой потомок, и, значит, вполне возможно, что есть и другие реальные претенденты на престол, их надо найти. Он понял – надо действовать, потому что очень многим не понравится, что их столько лет водили за нос, тут и до переворота недалеко. А вдруг наследничек объявится? За его жизнь Валера сейчас не поставил бы и гроша, тем паче что на императора и так охотились все эти годы.
И Голицын слил информацию. То, что за нее заплатили и обещали заплатить еще за дальнейшее сотрудничество, было приятным дополнением, но никак не целью. Цель была одна – спастись.
А вот теперь вставал интересный вопрос: если он сейчас подпишет бумагу, не получится ли, что его уже вычислили – и снаружи, у двери канцелярии, встретят поручика в отставке дюжие молодцы, а потом поведут за баню, расстреливать?.. Может, отказаться подписывать и пойти с повинной?
С другой стороны: если не вычислили, то он может лечь на дно, попросить поддержки у своего реципиента... Что же выбрать?
– Подписывай давай – и свободен, – поторопил Валеру клерк, чем и определил его судьбу: Голицын быстро подмахнул бумагу и выскочил вон.
Двадцать первого весь кадетский корпус подвергся внезапной диспансеризации. Понаехало врачей, привезли лабораторию, флюорографическую кабину, и на весь день учебное заведение превратилось в поликлинику.
Впрочем, надо отдать должное профессионализму медиков: за шесть часов осмотрели тысячу учащихся.
Так что уже к пятнице на столе полковника Исаева лежало заключение о том, что генотип Ивана Филаретовича Васильчикова идентичен генотипу Юрия Марян-Густавовича Возницкого. Иными словами – наследник был найден.
Только радости по этому поводу полковник не испытывал.
Слежка за Распутиным не дала желаемого результата. Комарик скрипел зубами, рыл землю носом, но ничего, что в той или иной степени могло изобличить депутата как цареубийцу, отыскать не успевал.
А возвращаясь к наследнику: каким образом отцовский гаплоидный набор хромосом передался Васильчикову по материнской линии? Тут дело явно нечистое, и надо быть дураком, чтобы не взять анализ ДНК у всех Васильчиковых, вплоть до покойной Ядвиги Войцеховны. Клятые Возницкие, что за скелеты у них там в шкафу хранятся?
Позвонил Комарик. Сообщил, что все приглашенные на аудиенцию отрабатываются по полной. Подозрительных пока не выявлено, но осталось уже меньше четверти списка.
– Ты мне скажи, что у тебя там по Распутину.
– Ничего, Максим Максимыч! – Ротмистр отвечал бодро, но полковник чувствовал его напряжение. Еще бы – перспективная версия на поверку оказывается ложной, но признать свою ошибку и найти в себе смелость искать новые пути очень трудно. Тем более что и ложность суждений еще не подтвердилась окончательно.
– Сроку до полуночи, – распорядился Исаев. – После полуночи – снять колпак. Понял?
– Так точно! – Шелкнул зубами Комарик и связь прервалась.
– Витек, ну куда ты все время спешишь? – Юран, истомившийся в Зимнем до такой степени, что наплевал уже на всякие приличия и шастал по дворцу, цокая копытами прямо по паркету, провожал сейчас Комарика, заскочившего еще раз проверить, как Возницкий запомнил все инструкции.
– Убийцу твоего ловлю, – задумчиво отвечал патрон.
– А что, версия-то наша работает? – продолжал докучать кентавр.
Ротмистр остановился.
– Нет, Юран, пока не работает, – покачал он головой. – Ничем этот человек себя не выдает.
– А что, только один хочет моей крови? – удивился Юра.
– А ты что же думаешь, целая армия?
– Нет, ну... – Возницкий опустил глаза и шаркнул копытом по полу. Неужели всего один человек претендует на мое место?
– Да не на твое, а на царское. Кстати, не забудь, когда опять под царя косить будешь: убийца постарается подойти как можно ближе, у него при себе не будет ни пистолета, ни ножа, он сможет тебя только отравить – уколоть булавкой, подсыпать яд в шампанское. Или, если он смертник, попробует свернуть тебе шею.
– А что, со мной все бокалами чокаться будут?
– Нет.
– Только избранные? Шишки какие-нибудь?
Комарик пристально посмотрел на подшефного.
– Думаешь, заказчик сам захочет тебя убрать?
– Ну, ты же у меня женщина понятливая! – хохотнул Юран.
– Черта с два! – ответил, немного подумав, ротмистр. – Этот тип тебя и на дух не переносит. В смысле – царя. А пить с тобой будут только монархисты, они вообще за реставрацию монархии как таковой... Черт.
В голове Комарика сложилась версия настолько стройная, что все предыдущие казались бредом сивой кобылы. Ну конечно – Тульский. Не зря же так ратует за абсолютную монархию. Пришьет царя – и станет, чем черт не шутит, регентом при Иване-царевиче. И с прошлым все не так чисто у Тульского – известно только, что папаша миллионер был... точно – он и финансировал все акции. А может, они с Распутиным в сговоре? А что: делают вид, что враги, а у самих причин дружить, поди, предостаточно. Нет, бред передерутся из-за власти, такой пирог на двоих не режут...
– Возницкий, как тебе это удается? – Комарик уже не скрывал своего восхищения кентавром. Недаром ведь в нем царская кровь циркулирует.
– Что? – не понял Юран.
– Как тебе удается, ничего не говоря, все сказать?
Юран заржал и признался:
– А я ничего и не хотел говорить, ты и сам все знаешь. Просто ты свой мужик, рубишь поляну. Не то что этот... земля ему пухом... Ты бы и сам придумал, как аэроплан увезти.
Комарик не понял, при чем тут аэроплан, но нехитрый комплимент согрел ротмистра, пожалуй, больше, чем это могла бы сделать награда по службе.
– Спасибо, Юра! – Витя надел шапку. – Если все закончится хорошо, мы еще напьемся.
– Не, – замотал головой кузнец, – я тебя лучше в "Сайгон" свожу, оттянемся по полной.
– Заметано.
Они ударили по рукам и расстались до завтрашнего утра.
Оперативники Егоров и Кантария до недавнего времени работали под началом поручика Голицына и прекрасно знали, за что он подвергся дисциплинарному взысканию, но об отставке знать не могли, так как в конторе не появлялись с позавчерашнего дня. И они явно не ожидали увидеть его в районе операции.
– А этот что здесь делает? – Егоров оттопырил нижнюю губу и сделался похож на удивленного карпа, если, конечно, карпы умеют удивляться.
– Кто? – Сидевший за рулем Кантария проследил взгляд напарника. – Ух ты, Голый! Его что, уже выпустили?
Голицын неторопливо переходил улицу и двигался в сторону штаб-квартиры "Свободной России". Конечно, рядом располагались еще и кафе, и банк, и Мантерская по ремонту сотовых телефонов, и поручик мог свернуть куда угодно, но оперативники не верили, что человек из их ведомства может оказаться здесь случайно
– Скажи, ты сейчас о том же думаешь, о чем и я? – Егоров напряженно следил за бывшим шефом.
– Я даже не думаю, я вижу. Он идет к Распутину.
– Вот так, без звонка?
– Не знаю. – Рука Кантарии легла на дверную ручку. – Мог же он и курьера послать... Черт, все-таки в "Жазиль" пошел...
Поручик действительно скрылся в дверях кафе "Белокурая Жазиль", не дойдя до "Свободной России" каких-то полсотни шагов. Тем не менее Егоров вышел из машины.
– А если на связь выйдут? – спросил Кантария.
– Дай сюда рацию! – Егоров сел обратно в машину.
Динамик в машине оживился:
– "Земля" слушает.
– Я – "Луноход-один", – сообщил Егоров. – В поле наблюдения подозрительный объект.
– Действия объекта?
– Пока никаких, однако не исключено дистанционное воздействие на "Луну".
– Продолжать наблюдение. Подкрепление будет через десять минут.
– Есть! – подтвердил Егоров приказ.
Кантария пожал плечами: мол, ждать так ждать, не впервой. Егоров достал из кармана мятный леденец, закинул в рот и сердито захрустел.
Прошло пять минут. Кафе покинули парень с девчонкой, толстый господин в широкополой шляпе и плаще до пят помог выйти своей даме роста прямо-таки гренадерского и попытался поймать для нее такси. Дама попыталась поцеловать господина, тот отмахнулся и с выражением крайней досады удалился прочь. Дама постояла еще немного, ожидая, очевидно, что мужчина вернется, потом тоже махнула рукой и, спотыкаясь, побрела в противоположную сторону.
– Во дает! – Кантария плюнул с досады.
– Ты чего?
– Баб пьяных не люблю.
– А что смотришь тогда? – хмыкнул Егоров.
– На работе потому что! – огрызнулся Кантария, потом округлил глаза и выскочил из машины.
Егоров только рот открыл, когда увидел, что напарник торпедой несется к пьяной дамочке, и тут до него дошло, что дамочка спотыкается не потому, что слегка перебрала, а по причине неумения ходить на каблуках. Создавалось впечатление, будто элегантные сапожки на шпильках жмут ноги богатырски сложенной женщине.
– Да это мужик! – заорал Егоров и прыгнул на место водителя.
Кантария вовремя понял, что баба – не баба вовсе, а переодетый поручик Голицын, и бросился на перехват. Голицыну до входа в "Свободную Россию" оставалось пятьдесят шагов, а Кантарии до поручика – полста метров и двадцать из них – через проезжую часть. Оперативник ринулся напролом, не обращая внимания на негустой, в общем-то, поток транспорта.
Автомобилисты реагировали на внезапно появившегося посреди дороги мужика вполне адекватно: гудели клаксонами, выглядывали из окон и кляли самыми последними словами. Голицын не мог не услышать шума за своей спиной и оглянулся. Увидев стремительно приближающуюся фигуру, он понял, что его все-таки выследили и валять дурочку не имеет смысла, теперь все решают скорость и маневр. Поручик скинул страшно жмущие сапожки и припустил по тротуару босиком: он только что позвонил из туалета Распутину и попросил, чтобы охранник на входе впустил атлетически сложенную женщину без пропуска.
Кантария оценил маневр: если не успеть поймать Голицына сейчас, то выцарапать его из-под опеки депутата будет весьма непросто, поэтому вытащил пистолет из кобуры и прицельно швырнул в спину "бабе".
Тем временем Егоров на автомобиле никак не мог сдвинуться с места мостовая сильно обледенела. Он сдал чуть назад, аккуратно вырулил и, едва почувствовал сцепление колес с дорогой, утопил педаль газа в пол. Шины взвизгнули, и машина пулей вылетела на середину дороги.
Пистолет пребольно ударил Голицына под колено. Поручик взвыл, но скорости не снизил, потому что иначе – суд и Сибирь. Однако секундной его задержки Кантарии хватило, чтобы сократить расстояние почти вдвое. Он лишь мог предполагать, что делает сейчас его напарник, потому что гул, площадная брань, визг тормозов и звон битого стекла лавиной надвигались на преследователя и преследуемого.
Когда до "Свободной России" оставалось метров пять, Голицын почувствовал, что его хватают за плечо. Он резко остановился, и локоть его ткнулся в лицо бывшего подчиненного. Кантария охнул и схватился за сломанный нос. Поручик для верности пнул оперативника поддых и готов был уже нырнуть в спасительную дверь, как в нее врезалась "лада-спец", перекрывая путь к спасению.
Сидевший за рулем Егоров вскинул пистолет, и от его голоса, казалось, по стеклам побежали трещины:
– Мордой в пол, падла, или я за себя не отвечаю!
Чтобы у Голицына не возникало никаких иллюзий, он выстрелил. Пуля просвистела над ухом поручика, и тот послушно плюхнулся на обледенелый асфальт. Егоров привычно глянул на часы.
Прошло ровно семьдесят секунд с того момента, как Кантария выскочил из машины.
– Послушай, Виктор Палыч, старого жандарма. Заговор нам только мерещится. Убийство царя – это тактика народовольца. Если человеку, который вхож во власть, захочется ее захватить, он постарается сделать это в первую голову цивилизованным способом: дискредитирует правительство и главу государства, выставит себя в самом выгодном свете и чуть подтолкнет силовые ведомства. Он даже чрезвычайного положения вводить не будет – зачем народ нервировать?
Комарик слушал, сжав губы в нитку.
– Эпоха дворцовых переворотов прошла, – продолжал Максим Максимыч, – и слава Богу, что прошла. Стоит признать, что версии наши ни гроша не стоят. Да, с Тульским версия интересная, красивая даже, но именно поэтому она неверна. Чтобы стать регентом, нужно по крайней мере быть близким к царской семье, а у нас что? Нет и нет. Я думал, что с Распутиным у нас все верно рассчитано, особливо когда орлы твои Голицына повязали у него на пороге. Тем не менее признайся – пустышки до сих пор тянули.
– Завтра аудиенция, Максим Максимыч, – напомнил Комарик. – Давайте про завтрашний день думать. Я думаю, завтра будет нанесен очередной удар.
– Опять друг твой подсказал? – скривился Исаев.
– Между прочим, господин полковник, – ротмистр сцепил пальцы и уперся взглядом в столешницу, – до сих пор Возницкий подавал весьма недурные идеи. Кроме того, как вы сами знаете, в его жилах течет царская кровь...
– Виктор Палыч, – полковник махнул рукой, – кровь ничего не значит, как показывает время. Если бы у него царские мозги были.
– Все-все-все, молчу! Тем не менее вероятность покушения во время аудиенции весьма высока, и ее во что бы то ни стало нужно использовать для задержания террориста.
– Слушай, а ты уверен, что китовраса нашего примут за императора?
Затрезвонил телефон.
– Слушаю, – снял трубку Исаев.
На том конце линии кто-то взволнованно залопотал.
– Чего? – Глаза полковника полезли на лоб. – Немедленно его ко мне. Посмотрев на ротмистра, Максим Максимыч усмехнулся: – Везучий ты, Витя. Папаша Возницкого нарисовался только что.
– Папаша? Этот... Марян-Густав?..
– Да-да, Юрин отец. Сейчас приведут.
Двадцать шестое января
На пропускном пункте бушевал скандал.
– То есть как это – нет в списках? – психовал господин, увешанный кофрами и сжимающий в руках запотевший с мороза штатив. – Официальное приглашение в качестве оператора – это вам что, баран чихнул?
– Успокойтесь, успокойтесь, господин Призоров, сейчас все выяснится, ваше приглашение унесли к распорядителю, возможно, вы проходите по отдельному списку.
– Решайте быстрее, мне еще пристреляться нужно, я же здесь ничего не знаю. Безобразие какое!
Пендель, притулившийся в хвосте очереди, довольно подхихикивал. Вот что значит – современная полиграфия. Он подделал приглашение для трупоеда, используя в качестве гербовой бумаги с водяными знаками новенькую облигацию государственного займа. Знакомый химик аккуратно стравил буквы и цифры с ценной бумаги, а текст Пень почти в ноль передрал с Манькиного приглашения, подставив только необходимые слова насчет оператора и авторских прав. Он был на все сто уверен, что скандально известного репортера вышибут отсюда под зад коленкой, едва он предъявит липовое приглашение, но по какой-то причине этого не случилось. Жандарм долго исследовал бумажку, потом попросил подождать и ушел прочь.
Оскорбленный Призоров уселся в кресло ожидать своей участи и тут заметил Пенделя.
– А ты что здесь делаешь?
Пендель, поняв, что спалился, старательно засипел:
– Маньку жду, ее тоже на тусню позвали.
– Ты же всех заразить боишься, – усмехнулся трупоед.
– Уже не боюсь. Горло только... кха-кха... не проходит никак.
– Долго же тебе ждать придется. – Призоров заметил, что ушедший жандарм поспешает обратно. – Ну ладно, пока, жди давай.
