Текст книги "Спаситель Петрограда"
Автор книги: Алексей Лукьянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
Снимал он парад цифровой камерой, которая передавала изображение непосредственно на электронный почтовый ящик. Как Саша справедливо подозревал, его могли засечь жандармы, а давать им отчет в своих действиях Призоров не хотел и не мог.
То ли по наитию, то ли по подсказке наметанного глаза снимал Призоров в основном не парад, а государя. Картинка в видоискателе была мелкая и неразборчивая, но Саша с упорством, достойным лучшего применения, продолжал снимать, пока не увидел, как вдалеке, сквозь толпу, к нему начинают приближаться люди. Саша мигом поменял объект съемки и сосредоточился на капельмейстере Семеновского полка, шагающего не в ногу со всеми.
Он ожидал, что его схватят и потащат сквозь толпу, но вдруг что-то кольнуло репортера в плечо и перед глазами все поплыло. Последнее, что в этот день услышал Призоров, было: "Разойдитесь, разойдитесь, здесь человеку плохо".
Три дня Сашу продержали на Литейном, требуя ответить, что именно он снимал и куда именно передавал картинку. Саша настаивал, что снимал парад, а картинку передавал на свой компьютер.
На вашем компьютере ничего нет, продолжали давить на независимого репортера. Значит, отвечал он, техника подвела.
В конце концов его отпустили – попробовали бы не отпустить.
И вот, изнуренный десятками часов допросов, небритый и осунувшийся, с темными кругами вокруг глаз, Саша вышел на улицу и побрел домой.
Два дня он отсыпался, на третий воспрял и кинулся к компьютеру. Привычным движением мышки ликвидировал программу-жучка, которую внедрили жандармы, и принялся качать фильм.
Картинка была мелкая, Призоров сделал десятикратное увеличение, и чуть не взвыл от удовольствия – лицо императора выражало все что угодно, но не радость. Это была гримаса боли и ненависти. Со всей очевидностью можно было сказать, что на террасе что-то происходило.
Отмотав на начало, Саша стал смотреть материал в замедленном режиме. Что-то мелькало в кадре, но что – понять было невозможно, поэтому Призоров еще сильнее замедлил воспроизведение, а потом еще дал увеличение.
Удивлению его не было предела, когда он понял, что это мелькают пули.
Пендель, сопровождаемый Манюней, снял трубку с надрывающегося телефона и пикантно пошутил:
– Смольный слушает.
Весь апломб слетел с него, когда трубка спросила голосом Манькиной матери:
– Александр, нет ли у вас случайно моей дочки-балбески?
– А... это... конечно, да, сейчас... – Он оторвал ухо от мембраны и громким шепотом позвал: – Манька, тебя мать ищет.
Манюня царственным жестом приняла трубку:
– У аппарата, – акая, протянула она.
– Манечка... то есть Марья Олеговна, – под стать дочери заговорила мать (Пендель включил динамик, ибо секретов он не признавал, так что разговор стал достоянием общественности), – тут на ваше имя пришло письмо... Откуда бы вы думали?
– Ма, ну хватит прикалываться, – посерьезнела Маня. – Какое еще письмо?
– Из Академии, – торжественно объявила мама.
– Так, все, я бегу! – Манька бросила трубку на рычаг, чмокнула Пенделя в лоб, быстро напялила сапожки, накинула на плечи шаль и выскочила на лестничную площадку.
– Мань, ты куда? – расстроился Пень.
– Хакни его без меня, Пенделёчек, моя есть очень торопиться. Каракула признала меня лучшей, – и Маня ссыпалась вниз по лестнице.
Весь в растрепанных чувствах Пендель позвонил Манькиной маме:
– Римма Сергеевна, что там Маньке пришло, она как ошпаренная убежала.
– О, Александр, это что-то особенного! – голос Манькиной мамы настолько походил на голос дочери, что Пенделя подмывало потребовать не прикалываться над ним. – Из Академии изящной словесности пришел ответ, что сочинение Манечки на тему "Люблю тебя, Петра творенье" признано лучшим в городе, и ее приглашают на аудиенцию в Царское Село.
– Чего? – опешил Пендель.
Один-единственный раз он слышал от Маньки доброе слово о родном городе, и прозвучало оно следующим образом: "Эх, люблю я этот глючный Питер". Что она могла кроме этого написать, Пендель даже представить себе не мог.
Так что хакнуть призоровский комп ему пришлось в гордом одиночестве. И то, что он увидел на своем мониторе, повергло юного взломщика в трепет.
Саша Призоров не очень разбирался в программировании, он был просто пользователь, а вот парнишка из квартиры снизу, коего тоже звали Александром и который нам уже известен как Пендель, любой компьютерный код вскрывал, как шпроты, да еще и сочинял всевозможные защитные, поисковые и просто развлекательные программки и слыл цифровым гением.
Так или иначе, но однажды скандально известный репортер заказал Пенделю программу, отыскивающую и нейтрализующую шпионские файлы. Месяц-другой юный хакер потратил на миниатюрную, но эффективную программу-антидот, которую сам же и установил Призорову. Теперь мятежный оператор мог спать спокойно.
Однако не прошло и года, как его тезка подумал: а что скрывает этот трупоед (так звала Призорова бабушка гения-программиста) на своем компе? Интересно-интересно...
Именно на сегодня он и планировал торжественный взлом вражеского компьютера на глазах у изумленной Манюни. И вот нате – сбежала подруга, не дождалась, такое шоу пропустила.
Так-так-так, а что же теперь делать? За такой материальчик трупоед обязательно попросит немаленькую сумму, все хорошо знают, чем промышляет Саша Призоров. А не пошутить ли над ним?
Часам к семи Комарик уже лыка не вязал, а Галя успела протрезветь и снова налакаться. Юран продолжал допытываться у ротмистра, куда, мол, царь запропастился. И когда выпивка подошла к концу, а собутыльники потерялись в алкогольных парах, Возницкий поднялся на шатающихся ногах, совершенно не чувствуя боли в спине, – решил найти еще водки.
Только он начал открывать дверь, как Комарик резко поднял голову.
– Куда?
Юран развернулся и пошел на него тараном.
– Ты мне скажешь, куда царя подевали?
– Царя убили, Юра, – послышался из-за спины чей-то спокойный голос. Со всей семьей.
– Кто? – испугался кентавр.
– Имя Герострата не должно оставаться в веках, – ответил худощавый невысокий человек в штатском костюме и в распахнутом длиннополом пальто, стоявший в дверях и со странной смесью брезгливости и уважения смотревший на весь тот тарарам, который троица организовала в царских покоях.
– К-когда? – Юран не трезвел, но тем не менее прекрасно понимал, о чем ему говорят.
– Давно, Юра, в восемнадцатом году. – Человек в штатском прошел в комнату и уселся на венский стул.
– Так на кого же я тогда похож? – удивился Возницкий. – Меня же как двойника завербовали, так?
– Юра, ты похож на последнего русского императора Николая Второго.
Тяжело захрапел Комарик. Человек поплотнее закутался в свое пальто, будто ему было холодно.
– Романовых как фамилии не осталось.
Возницкий ничего не понимающим взором буравил незнакомца, ожидая, что сейчас тот признается, мол, пошутил неудачно... Нет, не похоже на шутку. На сон похоже, на страшный сон...
– Возницкий, не спи, – похлопали его по щекам. – Не спи.
Юран открыл глаза.
– Не спи, Юра, – повторил незнакомец. – Нам нужно все исправить.
– Что исправить? – Кентавра мутило. – Племенным жеребцом заделаете меня, что ли?
Незнакомец лишь улыбнулся.
Улыбка эта Юрану не понравилась.
– А что вы веселитесь? Вы кто такой вообще? Комарик, у нас шпион, а ты спишь. – Возницкий оглянулся.
Комарика, однако, не было. Не было и Гали. И следов от пьянки никаких не осталось.
– Сейчас придет Комарик, никуда не денется. – Человек отступил на шаг. – Если тебя это так интересует, то я начальник Девятого отделения полковник Исаев Максим Максимович.
Кузнец встал по стойке "смирно".
– Вольно, Юра. Забудь обо всем, даже о своей вербовке. Нам нужно, чтобы ты знал – ты сейчас последняя надежда империи. Ты – защитник Питера.
Двадцатое января
Призоров не мог решить: спит он или наяву грезит. Он несколько раз разглядывал присланную бумагу, нюхал ее, тщательно прощупал, посмотрел на просвет – водяные знаки в виде герба Романовых наличествовали, – и даже пару раз лизнул, хотя и стесняясь при этом жутко.
Его приглашали в качестве оператора на широко рекламируемую аудиенцию в Царском Селе, с сохранением авторского права на снятый материал.
Это было настолько шикарным предложением, что даже думать о нем казалось кощунством: вот так, с бухты-барахты, попасть в загородную резиденцию прогнившего на корню монарха. Не происки ли это господ с Литейного?
Тем не менее приглашение на имя Александра Михайловича Призорова выполнено было на настоящей гербовой бумаге, с печатью канцелярии Дома Романовых, и грех было не воспользоваться таким приглашением.
Сашу колотило мелкой дрожью. Материал настолько горячий, что руки заранее жжет. А вдруг подстава?
Залез в свое "мыло", проверить – не пришел ли ответ из Си-эн-эн али из какой другой компании... Ан нет, только хлам – рассылки электронных офеней, предлагающих никому не нужные товары и услуги. Деловой почты не было уже два дня.
Попытался выйти на связь через гостевые книги, форумы, даже чаты, и тут оказалось, что его забанили всюду, где только можно, причем намертво – со своей машины Призоров не мог зарегистрироваться даже под новым именем.
Что за притча? С одной стороны, медом намазано, с другой – дерьмом. Может, хакеры балуются?
Саша позвонил соседу. Трубку взял Пендель:
– Смольный слушает.
– Пень, привет, – поздоровался Призоров.
– Здорово! Как живешь?
– Да вот, на аудиенцию оператором зовут, – похвастался Саша, – думаю пойти.
– Что-то всех зовут, а меня нет, – обиделся Пень неизвестно на кого. Чего звонишь-то? Соскучился?
– Да нет, я по делу. Ты меня не полечишь?
– А ты тоже болеешь?
– В смысле?
– Я грипп подхватил гонконгский, на карантине сейчас...
– А... – промямлил Призоров. – А я думал...
– Что за ботва у тебя там, колись. Писюк повис, мамка сдохла?
– Да нет, все нормально. – оператор поморщился – компьютерный жаргон ему очень не нравился. – У меня немного иные проблемы...
– Излагай, – разрешил Пендель, шмыгнув носом.
После того, как вкратце пересказав свои трудности, Саша попросил о помощи, Пень чихнул, да так натурально, что Призоров даже ухо попытался вытереть от воображаемой слюны.
– Не, не могу, – сказал он. – Заразный я.
– Да не боюсь я твоего гриппа, я его легко переношу.
– Интересно ты рассуждаешь, Шура, – усмехнулся в трубку компьютерный гений. – Это, значит, ты грипп переносишь легко, а о том, как грипп государь император переносит, и думать не хочешь?
– А он-то тут при каких делах? – удивился Призоров.
– Ты же сам сказал, что на аудиенцию собираешься. Чихнешь нечаянно – и помрет государь, тьфу-тьфу-тьфу.
Чтоб ты сам сдох, чертыхнулся про себя Саша.
– Ладно, выздоравливай, – попрощался он и положил трубку.
В конце концов контакты восстанавливать не к спеху. Надо подготовить аппаратуру к съемке, созвониться с Царским Селом, узнать, как что будет проходить... куча дел, короче, не соскучишься.
– Господин полковник, – поручик щелкнул каблуками, – разрешите с докладом?
– Что такое? – Исаев оторвался от бумаг.
– Метрики Возницких погибли во время пожара в Тобольском архиве.
– А через линию Васильчикова что выяснили?
– Бабка Васильчикова, Ядвига Войцеховна, была сестрой Йозефа Возницкого, того, кто является родным дедом нашему кентавру, но она ведь не может носить отцовский геном, насколько я понимаю...
– Вам не надо понимать, вам приказ выполнять надо. Мать Возницкого допрашивали?
– Она после того, как муж сбежал, ничего о нем не слышала и слышать не хочет, – четко отрапортовал поручик. – От такой бабы кто угодно сбежит.
Исаев задумался ненадолго, потом велел:
– Трясите линию Йозефа, может, наткнетесь на что-нибудь стоящее. Что там по снайперу?
– Ничего, Максим Максимыч, как сквозь землю провалился, – повинился поручик.
– Под землю надо было спуститься. – Исаев сломал ручку. – Вы за что жалование изволите получать? За погоны поручика? Работы не вижу. Плывете по течению, как... – Лицо полковника озарилось мучительной догадкой. Канализационные люки вы проверяли?
Растерянный вид поручика был куда как красноречивее его сбивчивого ответа. Исаев с превеликим трудом сдержался, чтобы не надавать этому мальчишке пощечин и ругательски обругать недоросля.
– Так, господин поручик... – Полковник представил себя кипящим чайником и, осторожно приподняв крышечку, чтобы она не подскакивала, спустил пар. Сейчас вы отправитесь в канцелярию и напишете подробный рапорт о действиях вашей опергруппы, а потом направитесь прямиком к коменданту с устным распоряжением о гауптвахте на трое суток. Можете идти.
На поручика жалко было смотреть, но Исаеву этого и не хотелось делать. Он снял трубку:
– Штабс-ротмистра Комарика! И побыстрее.
Идея Петровна до глубины души была потрясена известием, что Юру как возможного свидетеля антигосударственного заговора ищет жандармерия.
Господин, поведавший ей эту ужасную историю, потребовал от нее сохранения спокойствия и гражданского мужества, а также взял подписку о неразглашении полученной информации, взамен пообещав сделать все возможное, чтобы спасти Юру, оказавшегося, возможно, в плену у заговорщиков.
– Я бы на вашем месте вернулся домой, – посоветовал господин на прощание. – И прервал всяческие контакты с господином Шепчуком.
– Он что?.. тоже?.. – Идея Петровна прикрыла рот.
– Мы не знаем наверняка. – Господин огляделся, не слышит ли кто, а потом склонился поближе к Юриной маме. – Вполне возможно, что это двойник настоящего артиста, пытается выяснить, известно вам что-нибудь или нет.
Расставаясь с пожилой женщиной, оперативник Рома Гай, которого за яркую и мощную полевую работу сослуживцы звали Болидом, чувствовал себя обманщиком и подлецом. Застращал бедную старушку, только бы она не мельтешила под ногами. А в чем она виновата? В том, что операция пошла наперекосяк?
До сегодняшнего дня мама Юры успела уже поставить на уши всю полицию и весь Путиловский завод. Она объездила, кроме всего прочего, все больницы и все морги столицы, заказала в мелкой типографии тысячу объявлений "Найти человека!" и даже проникла на несколько частных телестудий с просьбой дать в эфир ее объявление. Бог весть, что еще натворила бы любящая мать, но тут в образе секретного агента на сцену вышел Гай-Болид. И уладил все буквально за час.
Он убедил Идею Петровну отказаться от розысков: мол, те, кому положено, сами отыщут ее сына. Она сопротивлялась, но Рома как бы невзначай обронил, что все заговорщики – беспринципные сволочи, они не остановятся ни перед чем, и если они узнают, что Юру ищет мать, то могут, чего доброго, и избавиться от него.
Никак не объяснив свой внезапный отъезд, Идея Петровна распрощалась с Васильчиковыми, расцеловала их и отбыла на вокзал.
В этот же день Гай-Болид встретился с Ювенальевичем, насчет которого не испытывал ни малейших иллюзий.
Шепчук воспринял приглашение жандарма пропустить по кружечке пива в "Сайгоне" без осоБого энтузиазма, но тем не менее на встречу пришел.
– Георгий Ювенальевич, – Болид вставил в уголок рта сигарету и прикурил, – у меня к вам просьба.
– Догадываюсь, – процедил Шепчук.
– Простите, а почему так сурово? – удивился Гай. – Наши пути как-то пересекались, вы чем-то недовольны?
– Я всегда настороженно отношусь к людям в погонах. – Шепчук тоже закурил. – Они всех во всем подозревают.
– У каждого своя работа. – Гай пожал плечами. – Кто-то со сцены глотку дерет, кто-то врагов выискивает, кто-то канализацию чистит. И среди представителей всех профессий есть люди порядочные и непорядочные. И ни у кого на лбу не написано, что он сволочь.
– Не надо передергивать, – лениво отозвался Шепчук. – Говорите, что вам нужно.
– Прекратите поиски Возницкого, – попросил Рома. – Хотя бы на время.
– Это вы его упрятали? – Георгий прищурился.
– Вас это никоим образом не должно касаться. Возницкий – важный свидетель, временное исчезновение которого и в его, и в наших интересах.
– Я вам не верю.
– Мне не нужно ваше доверие, тем более что оно ничего не решает. Вы уже слышали мою просьбу, и уговаривать вас я не собираюсь. Если вы умный человек, то поймете. Если нет – вас и танком не остановить.
– Вы угрожаете?
Рома наклонился поближе к Шепчуку и доверительно сообщил:
– Георгий Ювенальевич, кому вы на фиг нужны? Я знаю, что вы отстаиваете ценность отдельной личности, и, поверьте, я тоже считаю, что главная ценность в государстве – человек, рядовой его гражданин. Мы только задачи свои видим по-разному. Вы считаете, что надо дать человеку пистолет и розу в руки, а он сам пускай решает, что с ними делать. Я же полагаю, что человеку сначала необходимо объяснить, что такое пистолет и роза, для чего они, а уже потом предложить – не угодно ли воспользоваться?
– Бога ради, не надо меня лечить, я сам кого угодно залечу! рассердился Ювенальевич.
– Что вы, что вы! – всплеснул руками Болид. – И в мыслях не было. Надеюсь на вашу порядочность, господин Шепчук, и о нашем разговоре никто не узнает.
Георгий промолчал. Его так и подмывало послать этого хлыща куда подальше.
Манюня порхала, как бабочка. Точнее, порхала она, как бочка, но Пендель врал, что как бабочка. С тех пор, как Каракула, руководитель семинара изящной словесности при Смольном институте, признала, что Мария Куваева лучше всех оперирует русским литературным языком, Манька начала считать себя почти Ахматовой... ну или Гиппиус... Черубиной де Габриак на худой конец или Жорж Санд. Хотя нет, последняя писала на французском. Но тоже не слабо.
Как Пень ни пытал ее, что уж она такого написала в своем сочинении, Маня только довольно хехекала и ни в какую не желала признаваться. На этой почве молодые люди уже успели поссориться раз двадцать, не меньше, и столько же помириться.
– Везет тебе, – ныл Пендель. – В Амстердаме была, сейчас на такую клевую тусу попадешь. Оттопыришься...
– Но-но, без этих, пожалуйста, жаргонизмов, – пробухтела Манюня, пялясь на монитор, – я девушка скромная, носитель родного языка.
– Я тоже носитель, – в знак доказательства Пень показал свой длинный красный язык. – И у меня он не менее родной.
Потом подумал и уточнил:
– А ты какой носитель – магнитный или лазерный?
– Я-то? – Манюня, казалось, совершенно не следила за беседой. Я высококультурный носитель.
– Я про такую технологию еще не слышал.
– Темнота. Понаехали тут.
Не зная, чем уж и возразить на это, Пендель прибегнул к запрещенному приему:
– Я тебя щас из-за компа выгоню.
Маня тут же запричитала:
– Пенделёчек, но ты же техническая элита, весь научно-технический прогресс ляжет на твои плечи. Как, кстати, твоя шутка?
– Э...
Как удалась шутка, Пендель не знал. Он просто перенастроил почту Призорова, и трупоед, считая, что отправляет отснятый и отредактированный материал в Си-эн-эн, на самом деле сделал подарок господам с Литейного. Как отреагировали жандармы, шутник узнавать не хотел.
– Слушай... – От Манькиного хриплого шепота у Пенделя аж мурашки по всему телу пробежали... приятные такие мурашечки. – Я придумала, как посмеяться...
– Колись! – Компьютерный гений подобрался.
– У тебя есть какие-нибудь ролики типа... ну я не знаю... типа "Мосты Петербурга" или "Знаменитые дворянские фамилии"?
Пень поморщил лоб с полминуты, потом хлопнул в ладоши и начал по очереди открывать многочисленные ящики своего рабочего стола. Там валялись всевозможные лицензионные программы, пиратские диски и пустые, даже не распечатанные, болванки, а также дискеты, магнитооптика и прочая белиберда; в них, словно шахтер в забое, и рылся теперь гроза виртуального мира.
– Нашел! – На колени заскучавшей уже Манюне плюхнулась аккуратно перевязанная упаковка новых дисков.
Барышня прочла вслух и с выражением:
– "Путиловские заводы: этапы большого пути". Ты где дрянь такую взял?
– Май фазер там фрезер... фрезеровщиком то есть работает, – с достоинством ответил Пендель. – Мало ли какие закидоны у Путилова – пожелал цикл фильмов снять о своем предприятии. Кстати, неплохая фильма, название только дурацкое.
– Показуха, – скуксилась Маня.
– Много ты понимаешь, – заступился Пень за Путилова. – Это тебе не про глючный Питер врать, это монументальное творение.
– Ладно уже... Давай-ка мы отправим эту сладкую репу туда, куда надо.
– Заморским буржуинам?
– Ну не Путилову же! – Манюня закатила глазки. – Пусть приобщатся к шедеврам кинодокументалистики.
– Как ты только такие длинные слова умудряешься выговаривать? – Не скрывая восхищения, Пень уставился на подружку.
– Я тебе уже говорила – я носитель...
– Да-да-да, по новой технологии, – вспомнил он.
Надо бы ей признаться, подумал Пендель. Или не надо? Не буду пока. Все равно моя шутка будет лучше.
Возницкий откровенно скучающим взглядом следил за миграциями патрона, но прерывать – не прерывал. Комарик мерил шагами комнату, время от времени поглядывая на опекаемого – не спит ли шельма? – и продолжал рассуждать:
– ...А где одна попытка – там и вторая. Думаю, на масштабную акцию силенок у них не хватит – типа лазером тебя из космоса сбить или баллистическую ракету направить. Все-таки это не государственный заказ, просто кто-то очень Богатый оплачивает убийцу-профи.
– А зачем?
– Ты что – заболел? Чтобы императора убить. Ты знаешь, сколько всего покушений было? Убили трех Алексеев, двух Петров и пятерых Николаев.
– Я, значит, шестым был бы, ага? – съязвил Юран.
– Да ты что, думаешь, мы их вот так, под пули, и подставляли? Да одна подготовка этих царей чего стоила. Это же миллионы. Операции, легенды, семьи липовые, обучение – все в копеечку влетало. Убийц-то в основном сразу ловили, но из них ничего не выудишь – заказчик анонимно выходил на связь.
– Брр, – помотал головой кентавр. – Давай назад. Зачем убивать императора?
– Юра, не будь ребенком. Император убит, семьи у него нет, в стране паника...
– Э, погоди! – Юран довольно потер руки и хлебнул минералки из горла. Что, сразу всю семью убивали?
Комарик ошеломленно посмотрел на кузнеца.
– Ты чего мелешь-то?
– Ну какая начнется паника, если царь внезапно умер, а наследник есть? Ведь официально-то у царя были наследники, да?
Ротмистр уловил, куда клонит Возницкий.
– Хочешь сказать, что заказчик не собирался узурпировать власть?
– Нет, – ответил Юран. – Если вы решили, что это не государственный заказ, значит...
– ...никакое государство не собирается ослаблять наши политические позиции таким грязным способом, – закончил Комарик.
– Я бы так красиво не сказал... – скромно помахал хвостом Возницкий.
– Погоди! – Комарик оседлал стул и оказался лицом к лицу с Юраном. Тогда получается, что политика тут вовсе ни при чем?
Кентавр пожал плечами.
– Я почем знаю. Если бы ты спросил, как стремянки гнуть или стрелочные тяги ковать...
Штабс просто не находил себе места. Он вскочил и кинулся к столу, пытаясь зарисовать какую-то схему. Потом смял бумагу и выбросил в корзину.
– Вот ведь холера, все сходится! – бубнил он. – Он пытается извести императора... Но зачем? – закричал ротмистр. – Зачем ему это надо?
– А я о чем спросил? – и Возницкий кротко взглянул на патрона.
В дверь постучали.
– Войдите! – хором гаркнули кентавр с жандармом.
Это пришел камердинер. Он сообщил, что штабс-ротмистра Комарика приглашает к телефону полковник Исаев.
И все-таки Ваня увидел его. В смысле – крокодила. (Телевизор не считается, потому что телевизор, как утверждал папенька – это жвачка для дураков.)
Крокодил оказался здоровенной рептилией, Бог весть каким образом вставшей на задние лапы, напялившей на себя клетчатое кашемировое пальто и брюки и совершенно невероятным способом носящей ботинки, котелок и тросточку. Лапы у крокодила были длинные – что передние, что задние, – так что тот без труда отмахивал почти метровые шаги и легко вынимал из пасти дымящуюся трубку.
Ваня, будто загипнотизированный, побрел вслед за гадом, на которого на улице никто уже и внимания не обращал – столица быстро привыкает ко всему необычному, иначе бы она не была столицей. Папенька говорил, что еще до рождения Вани, даже до его женитьбы на маме, в Питере появился кентавр. И ничего, привыкли и к кентавру, не то что к крокодилу какому-нибудь.
Ящер зашел в антикварную лавку на Бармалеевой. Иван хотел было уже зайти следом, но в это время к лавке подъехал небольшой тентованный грузовик, из кузова выскочили дюжие ребята и начали вытаскивать огромный ящик.
Тотчас из лавки вышел высокий белоголовый и белобрысый толстяк с накрашенными ресницами и женским голосом начал распоряжаться, чтобы ящик несли аккуратно, не царапая. Смеясь и переругиваясь, дюжие ребята внесли ящик внутрь, потом вышли – и машина уехала.
Ваня с улицы заглянул в лавку.
Крокодила там не было.
Потоптавшись немного перед входом, Иван решился все-таки войти внутрь.
В лавке пахло благовониями, звучала восточная музыка, приглушающая чей-то разговор за бамбуковой занавеской, прикрывающей вход в глубь помещения.
– Што табе, малчык? – спросил его небритый носастый дядька, похожий на пирата.
– Зашел на крокодила посмотреть, – сознался Ваня. – Он, наверное, через другую дверь вышел.
Пират скривился:
– Ай, малчык, взрослых абманываищь? Какой в Петербург кракадыл? Сушеный?
– А разве... – Ваня готов был поклясться, что собственными глазами видел, как огромный ящер входил в эту лавку. Неужели ошибся?
Тут дверь распахнулась и тишина антикварной лавки взорвалась смехом, громкими разговорами и шорохом одежды – вошли туристы. Видимо, где-то рядом остановился экскурсионный автобус, и молодые ребята и девчонки из провинции решили накупить сувениров, чтобы не с пустыми руками возвращаться домой.
Пока дверь была открытой, по полу потянуло весьма заметным сквозняком, даже бамбук закачался, и Ваня, лишь мимолетно и нечаянно обернувшись на красивый деревянный перестук, заметил в тускло освещенном коридоре на вешалке клетчатое пальто и шляпу-котелок.
В глубокой задумчивости он вышел из лавки под тоскливое питерское небо. Странно, что пират пытался его обмануть. Или он не заметил посетителя? Хотя... как такого дылду, да еще и крокодила, не заметить? Очень странно.
Вот теперь-то и пришла пора думать своей головой. Крокодил вошел в лавку, в лавке пират сказал, что никто не заходил. Зачем? Ваня ему честно признался, что хотел поглазеть и точно видел, что крокодил зашел именно сюда, – на двадцать метров влево и вправо от "Бармалея" нет ни одной двери. Оттого, что ты отрицаешь очевидные вещи, они менее очевидными не становятся, ведь так?
Тем не менее – отрицал. Может, не хотел, чтобы мальчик испугался? Нет, потому что Ваня сам захотел посмотреть. Или ему запретили говорить о визите крокодила? А что такого, что крокодил зашел в антикварную лавку, им что нельзя? У владельца, например, не все в порядке с санитарной инспекцией, и животное в помещении – грубое нарушение норм санитарной безопасности. Но Ваня – ребенок, при чем тут инспекция? А может...
Страшная догадка поразила воображение Ивана Филаретовича. Крокодила заманили в лавку, убили, а из его шкуры решили сделать сапоги и дамские сумочки.
Глупости, как такую зверюгу убьешь, не попортив шкуры? Отравить разве что. Ваня вдруг вспомнил, что в лавке пахло свежим кофе, и крокодилу действительно могли подсыпать туда яд.
Что же делать? Звонить в полицию? А что говорить? "В антикварной лавке на Бармалеевой отравили крокодила"? А ну как у ящера с хозяином просто приватный разговор и никто о нем знать не должен? Вдруг они в сговоре?
Бедный Иван уж не знал, что и думать. Сплошные вопросы. И он решил сделать так: попросить папеньку... не сегодня, лучше завтра, утро вечера мудренее... пусть папенька позвонит в миграционную службу и узнает, где остановился крокодил. А потом легко уже будет выяснить, там он, или ушел куда-то и не вернулся. И если он действительно пропал – тогда уже бить тревогу.
Подумав, Ваня решил, что нашел неплохой выход, и от сердца отлегло.
Нежная трель телефонного звонка вывела Крокодила из состояния глубокой задумчивости. Трубку снял Муурики.
– Слушаю, – сказал он. – Добрый вечер. Да-да, все готово, можно заезжать. Спасибо, ждем.
Трубка заняла свое место на аппарате, а Гиви Зурабович в крайней волнительности потер вечно стынущие руки.
– Насколько я понял – пора? – поинтересовался Крокодил.
Сообщник кивнул. Крокодил встал с кресла и начал разоблачаться.
С самого утра гада преследовало стихотворение, прочитанное на днях: "Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать...", – так вроде. Это к чему?
Чем дальше, тем больше Крокодил склонен был думать, что в предстоящей акции замешаны не только и не столько деньги... хотя и деньги тоже. Почему-то о покушении не сообщалось в прессе. Крокодил на сто процентов был уверен, что ранил царя, пусть легко, но ранил. Если бы в Англии стреляли в королеву...
Почему о покушении умолчали? Не хотели паники?
– Укладывайтесь! – Гиви Зурабович гостеприимно распахнул крышку ящика.
Ящик наполовину был заполнен зернистым пенопластом, чтобы лежать было мягче. Крокодил погрузился в противно шуршащие шарики. Добро хоть широкий ящик сделали – вошел чешуйчатый только по диагонали, а хвост свернул кокетливой завитушкой.
– Вы хоть не шевелитесь там, – напутствовал Муурики.
Крокодил не ответил – мелкий пенопласт мигом попал бы в пасть.
Крышка закрылась.
Через десять минут из египетского консульства подъехал фургон, и грузчики осторожно, словно саркофаг с мумией фараона, вынесли ящик из лавки.
Гиви Зурабович проводил их до дверей, потом вернулся и укутался в шаль. Его знобило.
Исаев с Комариком сидели друг против друга и яростно спорили.
– Да кто он такой? – шипел, как прохудившийся чайник, Исаев. – Свалился тут, хрен с горы, и сразу все по местам расставил. Уже скоро девяносто лет, как никто не может понять, кто покушения организовывает, а Юра Возницкий, будь он хоть трижды Романов, появился – и все раскусил.
– Ну, Максим Максимыч, ну, отец родной, – не отступал Комарик. – Потому и раскусил, что свежим взглядом посмотрел. Рассудите сами – у нас была хоть одна версия, кроме как подрыв экономической и политической стабильности в России?
– Нет, – скрипнул зубами полковник.
– А теперь смотрите – если бы убийство царя ставило своей целью именно подрыв, то неужели бы таинственный организатор рассчитывал, что такая сильная держава, как Россия, рассыплется после гибели царя, который даже не принимает участия в управлении государством?
– Формально принимает, – сказал Исаев.
– Да бросьте вы! Подписывать документы и принимать законы, которые в любом случае придется подписать и принять, – это управление? Заказчик просто хочет убрать царя, как лишнюю фигуру на доске. Это как в шахматах.
– В шахматах король отнюдь не лишняя фигура.
– То-то и оно, Максим Максимыч. Кто-то хочет занять это место.
