Текст книги "Бандиты. Ликвидация. Книга первая"

Автор книги: Алексей Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

1920 год. Прикосновение

И вот теперь снова – проверка? Да как они вообще смеют?

Сначала – ряженый фокусник Курбанхаджимамедов. Чекист? Да скорей всего! Проконтролировал, чист ли Бенуа перед властью, а потом его начальство просто изымает сокровища. Может, оно им и не нужно, потому что основания для изъятия были, мягко говоря, неубедительными, но они ясно дали понять. Будь верен, но не перечь! Хуже жандармов, право слово! Но второй раз зачем проверять? Причем с той же самой коллекцией! Это что, такая издевка?!

Вошел Кремнев:

– Вы что-то вспомнили, Александр Николаевич.

– Да, вспомнил. Присаживайтесь, пожалуйста. Одну минутку, я только позвоню.

Александр Николаевич взял телефонную трубку.

– Барышня? Соедините меня с Губчека, пожалуйста. Алло? Это чрезвычайная комиссия? Я хотел бы услышать голос Комарова Николая Павловича. Моя фамилия Бенуа. Бе! Ну! А! Совершенно верно. Да, он знает, кто я. Алло! Николай Павлович? Здравствуйте. Я хотел бы знать, по какому праву меня терроризируют ваши сотрудники. Именно терроризируют! Только что пришел некий Кремнев Сергей Николаевич. Представился сотрудником уголовного розыска. Как это – не ваша епархия?! Вы же все принадлежите к Наркомату внутренних дел, я правильно понимаю? Тогда не путайте меня! Повторяю – пришел ваш сотрудник и требует от меня опись коллекции Булатовича, изъятой вами в январе этого года! Нет, я буду кричать, потому что вы меня без ножа режете! Вместо того чтобы готовиться к приему бесценных картин, мне приходится заниматься абсолютно бессмысленной деятельностью, потому что я был в здравом уме и доброй памяти, когда передавал вам эти предметы, у меня и все сопутствующие документы сохранились! Что? Хорошо, с превеликим удовольствием.

Победным взглядом раздавив тихо закипающего от гнева Сергея Николаевича, хозяин кабинета передал ему горячую и влажную от пота трубку.

– Кремнев у аппарата, – твердо сказал сыщик. Выдержав акустический напор, Сергей Николаевич ответил: – Нет, это розыскная тайна, и я не могу вам ее докладывать. Нет, вашим приказам я не подчиняюсь, у меня есть непосредственный начальник. Кошкин Владимир Александрович, глава уголовного розыска. Нет, не подозреваем, просто хотели получить консультацию специалиста. Предельно вежлив. Передаю.

Кремнев протянул трубку Бенуа, который был уязвлен, что начальственная отповедь не превратила сыщика в мокрое место.

– Слушаю. Да, имеются. Да, мог, но... До сви...

Александр Николаевич опустил трубку на рычаг.

– Значит, вот что вы вспомнили, товарищ Бенуа, – с пониманием покачал головой Кремнев. – Что ж, вы прекрасно умеете общаться с начальством. Я такой отповеди не слышал со времен Филиппова, когда его при всех нас генерал-губернатор распекал. Старая школа, узнаю. Спасибо, что напомнили. Будьте добры, покажите мне бумаги из ЧК, мне этого будет достаточно.

Бенуа молча прошел к сейфу, открыл его и вытащил на свет тонкую папку. Кремнев некоторое время изучал ее содержимое, заглядывая в опись, оставленную на столе.

– Значит, коллекция Булатовича. А вы не знаете, что это был за пятнадцатый предмет, которого нет в описи?

– Металлический тритон. Это такое земноводное...

– Я ловил тритонов в детстве, спасибо. Честь имею кланяться.

Кремнев открыл дверь, едва не стукнув по лбу Еву Станиславовну.

– Бога ради, простите, барышня, – испугался он. – Я вас не ушиб? Ну и славно. До свидания, барышня.

Мало кто мог пристыдить или урезонить Бенуа так жестоко и так справедливо. Он сидел в кабинете совершенно разбитый, на оклики Евы не реагировал, и хотелось ему одного – умереть. Какая-то ищейка указала ему на недостойное поведение. Как это вообще могло случиться? Он, интеллигент, образованнейший человек, специалист, каких можно сосчитать по пальцам одной руки, продемонстрировал себя с самой неприглядной стороны.

– Алексанниколаич! Вам плохо? – Ева склонилась над ним совсем близко, так, что её лицо оказалось у самого его лица. Ее непослушный, всегда лиловый от чернил локон даже задел нос Александра Николаевича и тем вернул к реальности. – Что с вами, Алексанниколаич? – шепотом спросила Ева, и они встретились глазами.

Ах, Ева, как она мила и непосредственна. Как свежо ее дыхание, как приятно пахнет кожа, как мило просвечивают на солнце ушки.

– Ева, я старый склочник? – тихо спросил Александр Николаевич.

– Нет, – завороженно прошептала Ева и покачала головой.

Ее бледные губы всего в нескольких сантиметрах от его губ. И дыхание сбивается, как когда-то давно, в юности. И так же свербит в носу.

– Апчхи!

Вот это конфуз! Чихнуть прямо в лицо милейшей девушке, в такой завораживающий момент. Определенно – сегодня неудачный день для всего.

– Бога ради, Ева Станиславовна! Какой конфуз на мою седую голову! – Бенуа вынул из кармана чистый носовой платок и начал вытирать зажмурившуюся и сжавшуюся в комок Еву от капель своей слюны. – Простите великодушно, не знаю, что на меня нашло. Позвольте, я...

– Нет, не надо, я сама... Спасибо, – ответила Ева и взяла платок. Пальцы их соприкоснулись. Бенуа подумал, стараясь всем сердцем впитать это мгновение – сейчас она отдернет руку, и я еще больше почувствую себя неловким.

Но Ева не отдернула. Девушка позволила удержать себя – совсем не намного – только чтобы почувствовать разницу между мимолетным прикосновением и прикосновением, исполненным чувства.

Сердце Александра Николаевича сладко сжалось.

До сих пор он боялся думать о Еве всерьез. Она просто хорошенькая девушка, неглупая, из нее может выйти вполне дельный музейный работник. Ева и работает-то в Эрмитаже всего год, а уже прочла все книги, которые Александр Николаевич дал ей, чтобы она могла получить представление о предмете, живо интересуется искусством, сама немного рисует, но пока стесняется просить об уроках. Если не занята, то следует за ним как тень и готова исполнить любой каприз.

Кто в кого первый влюбился? Ведь Бенуа на нее даже и не смотрел. Мало ли, какие у него сотрудники? Когда это произошло? Было ли это как с Акицей или иначе?

При воспоминании об Акице Бенуа едва не застонал. Ведь они с ней столько прошли, воспитали детей. Никак нельзя, чтобы она узнала. Это же оскандалиться – адюльтер на старости лет. Никак нельзя допустить, чтобы отношения с Евой перешли дальше платонических. Иначе можно вообще остатки самоуважения потерять.

Хорошо, что никто не знает.

1920 год. Март

Ванька-Белка оказался красивым высоким брюнетом лет тридцати, одетым как краснофлотец. Ишь, как скалится, знает себе цену. Не одно бабье сердце по нему, наверное, иссохлось.

– Так что ты говорил, фраерок?

– С глазу на глаз перешептаться хочу. Не боишься?

Белка рассмеялся еще громче:

– Тебя?

Те двое, что терлись чуть поодаль, – не то Белкины телохранители, не то клевреты – смотрели равнодушно. Они не думали, что Белка решится на такое безумие.

– Мерин, Сергун, сдриснули оба.

– Чего?

– Сдриснули, говорю, оба. Нам тут с фраерком интим нужен.

Мерин и Сергун, помявшись, вышли из комнаты.

– Смелый ты, фраерок. Я люблю смелых. Они потом плачут горше.

– Думаю, плакать не придется. Дело тебе предложить хочу...

Что всего удивительнее было Курбанхаджимамедову – так это почему уголовка так бездарно расходовала силы и средства. Посадить человека с биноклем на чердак возле Сенного рынка и записывать все, что происходит. Всего за неделю тщательных наблюдений поручик вычислил, кто из трущихся на рынке людишек наводчики, кто карманники, кто фармазонщики. Вычислив наводчиков, он отлавливал их и тряс до тех пор, пока они не признавались, на кого работают. На пятом – вернее, на пятой, потому что наводчицей оказалась баба, – Курбанхаджимамедову повезло. Баба рассказала, где искать Белку, и поручик милосердно свернул ей шею, потому что все равно ей было не жить.

Впрочем, на встречу с бандитом он пошел не сразу. Сначала он устроился на работу в милицию. Мелкой сошкой, водителем, изображая из себя контуженного на фронте дундука, только и умеющего, что крутить баранку. Выбор его объяснялся просто – если предметы из коллекции Булатовича попали в руки мародеров, где-нибудь они себя да проявят. Но только ментовские сплетни слушать – слишком неэффективная метода. К тому же всех не переслушаешь. Была у Курбанхаджимамедова еще одна богатая идея, но провернуть ее в одиночку он не мог, потому ему и понадобился Белка.

Поручик подкараулил бандита на Лиговке, возле шалмана.

– Эй, морячок, прикурить не найдется, – спросил Курбанхаджимамедов, когда Белка со своими приятелями появился в подворотне.

Бандиты сразу достали волыны, и Курбанхаджимамедов примиряюще поднял руки:

– Вы че, братишки, шуток не понимаете.

– Ты откуда такой вывалился, чувырла?

– Да вот, стою, тебя поджидаю, в шалман одного не пускают.

– А ты ко мне в подружки клеишься?

– У меня подружки с собой. Вели псам своим волыны убрать.

Белка цыкнул, и стволы спрятались в бушлатах. Поручик медленно, чтобы не нервировать преступников, раскрыл полы шинели, и Белка присвистнул – по карманам поручика было рассовано шесть бутылок «смирновской».

– И откуда я узнаю, что ты не из легавки?

– А я из легавки и есть, – ответил Гурбангулы, застегивая шинель.

– Че, серьезно? – заржал Белка.

– Так поговорим?

– Ладно, пошли.

В шалмане было тесно и накурено. Нестройно дребезжали две гитары, где-то играли в карты, из маленьких комнаток зазывно выглядывали страшные бабы.

Белке с компанией отвели совсем крохотную комнату со столом и двумя скамьями. Белка уселся спиной к стене и кивнул поручику на место напротив. Дружки встали у двери.

Когда поручик убедил бандита выпроводить Мерина и Сергуна, разговор пошел конкретный.

– Ты что, правда из легавки?

– Правда. Но ведь ты никому не скажешь?

– Да тебя щас здесь на хлястики порежут.

– Сначала я тебя порежу.

Не успел Белка открыть рта, как нож оказался у его горла.

– Не надо никого звать, Белов, я тебе ничего не сделаю, если ты перестанешь молоть языком и пытаться меня запугать. Представь, зайдут сюда Мерин и Сергун, а ты в таком виде. Они же уважать тебя перестанут. А я хочу, чтобы тебя продолжали уважать. Но и ты меня уважай, иначе я себе другую компанию искать буду, повежливее.

– Уболтал, – ответил Белка. – Только пику убери, царапает.

– Другое дело.

Курбанхаджимамедов достал водку и поставил на стол. Белка позвал своих клевретов, отдал им пару бутылок, чтобы обменяли на закусь, пока гость откупоривал первую и разливал по стаканам.

– Ты знаешь, кто самые богатые люди в Питере? – спросил Курбанхаджимамедов.

– Буржуи недобитые, – ответил Белка, выпивая.

– Ну и дурак.

Поручик тоже выпил, не дождавшись закуски, и снова налил.

– Самые богатые в Питере – это барыги. А недобитые буржуи уже все свое добро сменяли на еду. Работать же их никуда не принимают.

Белка почесал голову. По всему выходило, что странный гость прав.

– Тебя звать-то как? – спросил он.

– Поручик, – ответил Курбанхаджимамедов. – Просто поручик – и все. Так вот, объясняю план. Мне нужна вот эта штука, – и он выложил на стол лист бумаги, на котором, как умел, нарисовал тритона. – Когда ты приходишь к барыге сдавать хабар, показываешь ему эту штуку. И говоришь – так, мол, и так, Борух Соломоныч или Алим Поликарпыч, как там его зовут, – так и так, буду я тебя грабить, пока ты мне не найдешь эту штуковину. А если найдешь или скажешь, где видел, – сразу половину хабара бесплатно отдаю. Понял?

– Да меня свои же на пики поставят. Да и не бывает, чтобы у барыги не было мокрушника своего на пайке. Иначе их бы давно уже ограбили всех.

– Логично, – задумался Курбанхаджимамедов. – Тогда давай так. Показываешь всем эту штуку и говоришь, что нашел купца заморского, который за нее золотом платит.

– А что, и впрямь золотом платишь?

– Вот когда найдешь – тогда и поговорим. Но за такую вещь можно легко миллион золотом взять.

– Это на новые сколько получается?

– Ты таких чисел не знаешь, даже не считай.

– Брешешь!

– Редкая вещь. Раритет. Вот только купца на нее один я знаю, и искать бесполезно, понял?

– То есть, если я тебе эту ящерицу притащу, ты мне миллион золотом?

– Империалами.

– Лады!

Снова выпили, уже под закусь, которую принес Мерин.

– Наливай! – распорядился Белка.

– Некогда мне. Встречаться будем здесь, каждую пятницу. Даже если ничего не найдешь – все равно приходи. Если что разузнаю про ментовские дела – сообщу.

– Слишком ты смелый, – покачал головой Белка.

– Не смелый, а умный.

Курбанхаджимамедов встал из-за стола. На мгновение в воздухе пронесся смрадный запах сортира, и Белке даже плохо стало, но тотчас все прошло – незнакомец скрылся.

1920 год. Пропащие люди

Разговор у начальника уголовного розыска Кошкина с Кремневым начинался тяжело.

– Сергей Николаевич, у вас ведь отец разночинец, да?

– Совершенно верно.

– И мать тоже не из высших слоев?

– Бог миловал.

– А вот мне не повезло. У меня родители – дворяне. И я каждый день по тонкому льду хожу – когда же наконец все начнут тыкать пальцем в мое неправильное происхождение. Никто даже не вспомнит, что отец был беден, мать скончалась после родов, а воспитывала меня прачка. Никто не спросит, что глаз я потерял в кузнице, когда кусок окалины отлетел от пережженного металла во время практики в мастерских. Я под ударом только из-за неправильных родителей. Вы, конечно, тоже, потому что работали на царскую полицию, и никого также не будет интересовать, что вы ловили убийц и воров. Я понимаю, что вам плевать на меня, я вам никто, но ваши друзья! Аркадий Аркадьевич, Алексей Андреевич – с ними как?

Кремнев молчал. Вины за собой он не чувствовал, но Владимир Александрович был прав – под ударом сейчас все. Он никак не мог подумать, что Бенуа выкинет такой номер – позвонит в чрезвычайку.

– Комаров ко мне лично приезжал, вы понимаете? Распекал меня в присутствии всех: и агентов, и подозреваемых. Что, мол, у вас тут за самоуправство, почему вмешиваетесь в дела чрезвычайной комиссии! Десять минут без малого! А я ничего не мог ответить, потому что даже не знал, что произошло.

– Я не могу бегать за вами для согласования таких мелочей. Мне всего-то и нужно было посмотреть, что именно Скальберг сдал из похищенного в Эрмитаже, нет ли каких-то несовпадений.

– А у меня спросить не могли? Я вам совершенно точно могу сказать, что в феврале к нам приходили люди из ВЧК и при мне допрашивали Скальберга о коллекции некоего Булатовича. Там не хватало одного предмета, и они допытывались, куда он мог деваться.

– И вы молчали?!

– А вы спрашивали? У меня такие проверки каждую неделю, то с одним, то с другим.

– Так расскажите сейчас! Что было-то?

Владимир Александрович потер отсутствующий глаз через повязку и стал вспоминать:

– Ну, его сначала допытывали – почему вернул не все предметы из коллекции. Это было логично – если коллекция похищена полностью, то почему в ней недостает только одного предмета. Скальберг уперся – мол, не знает, сколько их там вообще хранилось, и какой смысл ему забирать один предмет, если их так много. Долго они его поймать пытались на вранье, но ничего не получалось. Спросили, где нашел сокровища и почему решил, что они из Зимнего. Ну, на второй вопрос я им и сам ответил – потому что вензеля «эн-два» с короной почти на всех вещах были, а кое-какие и с «эн-один». А насчет где нашел – Скальберг сначала замялся, а потом говорит: приспичило до ветру, когда по Тамбовской шел. У него дом на пересечении с Расстанной, далеко было, вот он во дворы и рванул. Меж сарайками пристроился, а там и увидел мешок с добром.

– И что, в эту ахинею поверили?

– Нет, конечно, пошли проверять. А там и правда меж сараями сплошные кучи и снег желтый. Да и как проверишь – Скальберг вещички сдал в восемнадцатом, а они только через два года проверять прибежали. Не вязалось – зачем ему было золото-бриллианты сдавать, а какую-то железяку прикарманивать? В конце концов, характеристика у парня была хорошая, жуликов ловил – дай бог каждому...

– Вот зачем они его пытали, – понял Кремнев и победно посмотрел на начальника. – Вы понимаете?

Кошкин некоторое время вращал глазом, пока не осознал мысль Сергея Николаевича.

– Думаете, они у него выпытывали, где предмет? Думаете, что Баянист с компанией и уперли тот мешок?

– Глупости, у них на мешок фантазии не хватит. Самое большее – бутылку водки упереть. Сокровища из дворца украл Скальберг и его друзья – Куликов и Сеничев. Потому-то Скальберг так и занервничал, когда их убили... Понял, что кто-то вышел на след.

– Не вяжется, – сказал Кошкин. – Чтобы пытать Скальберга насчет какой-то безделушки, нужно знать о существовании этой безделушки, а вы утверждаете, что о ней знал только он.

– Не забывайте о Куликове и Сеничеве. Кто-то из них мог проболтаться.

– Но что в нем ценного, в этом... как они его называли... а, в тритоне? Ящерица какая-то.

Кремнев задумался.

– Не узнаем, пока не найдем.

Федор появился на пороге раньше условленного времени.

– Собирайся, едем.

– Куда это? – простонал Богдан, не открывая глаз.

– На кудыкину гору.

– Я никуда не поеду.

– Собирайся, или никаких дел не будет.

Богдан, кряхтя, пошарил рукой по стоящему рядом табурету, нащупал пенсне и, только нацепив его на нос, поднялся со своего лежбища.

– Чего уставился? Отвернись.

– Баба, что ли?

– Баба не баба, а отвернись. Не люблю.

Федор пожал плечами и отвернулся. Богдан быстро оделся, вынул петуха из кармана и повесил на шею. Хоть и холодный, а пусть висит. Что-то там Прянишникова задумала, нужно быть начеку.

– Куда едем-то?

– Товар смотреть.

Вроде не врал. По-быстрому одевшись, Богдан натянул сапоги и посмотрел на затылок Федора.

– А зачем нам смотреть товар? Я вам вполне доверяю.

– Зато у нас сомнения есть. Пошли уже.

На улице ждал грузовик, за рулем сидел давешний «барыга», который ни бэ ни мэ у Пассажа сказать не мог. В кузове расположились еще четверо, никого из них Богдан раньше не видел.

– В кабину садись, – велел Федор.

Так Богдан оказался зажат между шофером и Федором.

– Погнали, – сказал Федор.

Автомобиль поехал.

Богдан испытывал досадное неудобство, вроде гвоздя в подошве. Что они собираются с ним делать? Убивать? Пытать, как Скальберга? Неужели Федор каким-то образом узнал, что Богдан работает на уголовку? Однако угрозы для жизни Перетрусов не чувствовал, потому и не сопротивлялся.

Чем дольше ехали, тем сильней нарастало беспокойство. Готовилась какая-то пакость, но никак нельзя было понять какая.

– Ствол есть? – спросил вдруг Федор.

– Нет.

– И не надо, у Яши «парабеллум».

– Зачем это?

– Может пригодиться.

– Я не хочу.

– Поздно уже хотеть.

Они свернули во дворы где-то в районе Витебского, Перетрусов, отвлеченный разговором, не успел рассмотреть название улицы. Далее пошли пустыри, сараи, глухие кирпичные стены и заборы.

– Стой, – сказал Федор водителю.

Грузовик остановился возле двери, обитой ржавым листовым железом, запертой на массивный навесной замок. Сидевшие в кузове громилы повыскакивали и скучковались вокруг нее.

– Будешь сидеть с Яшей, – сказал Федор Богдану.

– Мужики, вы чего задумали?

– Сиди и жди. Будет готов товар – позову.

Снаружи что-то негромко клацнуло. Богдан понял, что это перекусили замок на двери. Один за другим громилы вошли в дверь, открывшуюся на удивление легко и беззвучно – видимо, петли были предварительно смазаны.

Яша зевнул.

– Что там? – спросил Богдан. От беспокойства у него начали зудеть пятки и ладони.

– Товар.

– А что за товар?

– Сиди ровно, щас придут и все расскажут.

Богдан тоже зевнул. Интересно, откуда этот Яша и где они взяли целый грузовик. И главное – где прячут? Или Яша работает на какую-то контору, а таким манером подрабатывает? Доподрабатывается. Перетрусову тут же вспомнился случай в Твери, о котором рассказывал Кремнев: жил там такой вот автомеханик, Богдан хорошо запомнил имя – Михаил Воробьев, работал в уважаемой фирме, еще до революции. И имел хобби – стишки сочинял про домушников, про налетчиков, про Владимирскую пересыльную тюрьму. Очень нравились уркаганам его стишки. Уркаганы же его и пристрелили прямо у себя дома.

Кремнев говорил:

– Потому что не надо заигрывать с тем, чего не знаешь. Почитай сказку о рыбаке: был один рыбак, вытащил из моря бутылку со злым духом, освободил его, а тот в благодарность решил освободителя уконтрапупить. Любой фраер для уголовника прежде всего овца, которую можно стричь и резать, дойная корова, которую можно доить – и опять резать, курица-несушка, которую в любом случае можно зарезать. Если ты по фене ботаешь, это не значит, что тебя за своего примут.

Размышление было прервано хлопаньем двери: вышел Федор и знаком велел Богдану следовать за ним.

– Топай, – сказал Яша.

– Я не хочу.

– Топай, или шмальну.

Теперь зудела вся кожа, будто Богдана комары покусали. Что там такое? Если его хотели убить, могли это сделать уже давно...

Пройдя за Федором по темному прохладному помещению – видимо, заброшенному амбару, в котором пахло плесенью и крысами, Богдан попал во внутренний двор, залитый солнцем. Ослепленный ярким светом, он едва не наступил на лежащий ничком труп мужчины с топором в затылке. В руке мертвеца была берданка, которой он не успел воспользоваться. С противоположной стороны Богдан увидел большие ворота, выходящие на улицу. Видимо, здесь располагался какой-то гражданский склад.

– Что здесь?

– Да ничего, аптекарский склад, почти пустой. Спирта бочки три, меловые таблетки, еще что-то.

– Зачем тогда на мокруху пошли?

– А ты не знаешь?

– Нет.

– А Пална говорила, будто ты умный. Ну, ладно тогда, сюрприз будет.

В это время из дощатой избушки с надписью «Весовая» громилы выволокли еще одного окровавленного человека и подтащили к Федору с Богданом. В этот момент Перетрусов все понял.

Раненого сторожа поставили на колени лицом к Богдану. Федор выдернул топор из трупа, обтер лезвие об гимнастерку мертвеца и протянул Богдану топорище.

– Действуй.

– Я барыга, а не мокрушник.

– А мне по..., кто ты. Пална сказала – проверить, я тебя проверяю. Другого надежного способа нет. Ну так что?

Богдан поудобнее перехватил топор, замахнулся, но, как только сторож с плотно забитым тряпками ртом замычал от ужаса, Перетрусов не завершил удар.

Федор усмехнулся:

– Ссыкотно?

Не ответив, Богдан скинул косоворотку, стянул сапоги и штаны и остался в исподнем. Затем молча подошел к сторожу и раскроил его череп так, что брызги полетели во все стороны. Стянув нательную рубашку, Богдан протер сначала пенсне, затем, намочив подол дождевой водой из бочки, старательно стер кровь с себя. Тщательно вымыл в бочке топор с топорищем. Потом стал одеваться. Зуд полностью прошел.

Громилы, в том числе Федор, изгвазданные кровью с ног до головы, смотрели на Богдана со смесью страха и уважения. Одевшись, Богдан сказал:

– Грузите спирт. Я забесплатно проверяться не желаю. И таблетки тоже.

На все про все у них ушло полчаса. Возвращались тоже в полном молчании. Только когда подъехали к дому Перетрусова, Федор сказал:

– А ты и вправду грозный.

– Завали хлебало. Прянишниковой скажешь, что тебя и мудаков твоих я больше видеть не хочу. Хочет работать – пускай нормальных людей присылает. От меня держись подальше.

С этими словами Богдан приставил Федору к нижней челюсти «парабеллум», который во время поездки незаметно вытащил у Яши.

– Повтори.

Федор повторил.

– Теперь дай выйти.

Федор выполз из кабины, освобождая путь. Перед тем как попрощаться, Перетрусов напомнил:

– Спирт беречь как зеницу ока. Когда пришлют нормальных людей, я скажу, куда его отвезти. А теперь пшли вон.

На конспиративной квартире его ждал Кремнев. Он был весело возбужден и рассказал о последних новостях, спросил, как дела у Богдана. Богдан соврал, что все идет по плану. Возможность убийства гражданских лиц оговаривалась заранее, еще до внедрения, и впредь решено было такие факты при встрече не обсуждать, чтобы не отвлекаться от конкретных задач. Хотя Богдану от этого легче не становилось. Он не хотел больше никого убивать, тем более – тех, кому просто не повезло оказаться на линии огня.

– Отлично, – сказал Сергей Николаевич. – Потому что у меня, Богдан, родился забавный план. О, стихи получились!

– У вас такое лицо, будто вы меня женить хотите.

– Почти угадал. Тут такое дело...

Барышня, которая работала в музее, сразу привлекла внимание Кремнева.

– Знаешь, эффектная такая. Вроде ничего особенного, а заставляет на себя внимание обратить.

– Вы, часом, не втюрились?

– Я-то? Да ни боже мой, я и женатым-то ни разу не был, потому что привязанности в нашем деле слишком дорого обходятся. Дело не в этом. Понимаешь, эта Ева Станиславовна – она вроде и никто в этом музее, по крайней мере я так понял. Но за Бенуа своего горой стоит и всячески показывает к нему этакую ревность: не пускает к нему, говорит, что нету, что занят. Львица такая. Но только он в поле зрения появляется – сразу лапушка такая, шарман, глазки в пол опустит... Всячески старается произвести хорошее впечатление. И, судя по всему, производит, потому что Бенуа с ней тоже весь из себя джентльмен, а при мне просто истеричку из себя какую-то разыгрывал. Сдается, там какой-то шахер-махер затевается, если уже не.

– А нам-то что? Пускай себе...

– Э, не скажи. Что-то Бенуа про эту коллекцию такое знает, чего и чекистам не рассказал. Именно в потерянном амулете дело: и Скальберга пытали именно из-за него, и Баянист не раскалывается, и Бенуа чего-то боится.

– Какое задание-то?

– Охмури девку.

– Чего?

– Девку, говорю, охмури. Влюби в себя. Соблазни. До греха доведи. Чтобы она все-все тебе рассказывала.

– Как же мне ее в себя влюбить?

– Ну, брат, ты меня спросил. Знал бы – сам бы ее в себя влюбил. Впечатление на нее произвести надо. Удивить, испугать, рассмешить. Но девка неглупая или, по крайней мере, хитрая, просто так не купится. Так что – думай. Очень нам надо знать, что там за тайны у этого Бенуа.

– Когда приступать?

– Вчера.

– Ладно. Сергей Николаевич, я вот подумал... Время сейчас военное, а бандиты эти все и прочие – они же враги. В крайнем случае – мародеры. Зачем мы должны их ловить и судить? Стрелять на месте, и вся недолга. Они же нашего брата убивают без зазрения совести.

Кремнев задумался.

– Я тебя правильно понял: взять «льюис», прийти на малину и всех расстрелять к едрене фене?

– Ну, – смутился Богдан, – ведь когда банду берут, даже гранатами пользуются.

– Пользуются. Только тут такое дело. Знаешь, большинство нынешних налетчиков – они же раньше все нормальными людьми были. И когда их ловишь и в кабинет на допрос ведешь, да еще и фотографии выкладываешь мертвых тел – ревут. Волосы рвут. Некоторые из наших думают – притворяются, наказания боятся. Конечно, боятся, каждый боится. Но я считаю – и тебе советую! – что это раскаяние. Многие полагают, что худшее наказание – это казнь, а я тебе скажу, что нет хуже наказания, чем раскаяние. Потому что пришлепнули тебя – и ты свободен навек, убежал ото всех, никто тебе в глаза не плюнет, никто от тебя не отвернется. А раскаяние тебе сердце жечь всегда будет. Не дотла, но очень больно. Поэтому худшее наказание для человека – не смерть, а жизнь.

– А если конченый человек? Если никогда не раскается?

– А про это, Богдан, даже думать не моги. Если человек раскаяться не может – значит, ад кромешный у него внутри, и тогда ему жизнь – точно мука смертная. И поделом.

– И откуда вы все это знаете?

Кремнев встал и сказал:

– Просто знаю, и все. Не бывает пропащих людей. Сам запомни и детям своим расскажи.

С этими словами он ушел. Богдан выждал положенный час и тоже отправился восвояси.

Он злился на себя, на Федора, но еще больше – на Прянишникову. Старая карга подстраховалась. Ей нужен человек, полностью замазанный, чтобы отмыться было невозможно. Ну что же, теперь она получила, чего хотела. Сама виновата. И убивать Богдан больше никого не будет. Даже если придется засветиться.

Потому что пропащих людей не бывает.