Текст книги "Карлики-великаны"

Автор книги: Алексей Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Это была наша единственная шлюпка… – убитым голосом констатировал

Биркель.

– Ничего, в Перепаловске-Взрывчатском новую купим, – отмахнулся старший брат.

– Там груз лежал… – продолжил младший.

– Много?

– Нет. – Биркель напряженно всматривался во все больше волновавшееся море, будто надеялся, что Мумукин с Трефаилом нагонят пароход на веслах. – Но это были бриллианты.

– Ну это ерунда, не переживай. – Люлик похлопал брата по плечу и пошел обратно на мостик… Оглянулся и прогремел: – ЧТО?

– Бриллианты, десять штук, с перепелиное…

Люлик летел в рубку. Сейчас, сейчас… Ревность ослепила его, но он исправит свою ошибку.

– А где штурвал? – Люлик в третий раз осмотрел рубку.

Дождь молотил в окна, качка усилилась, боцман Непоседа костерил души матросов, не успевших вылезти из-за борта до начала шторма и исчезнувших в пучине.

Лысюка, дремавшая у компаса, очнулась:

– Так вы, Люлик Кебабович, оторвали его и выбросили.

Люлик вспомнил. Люлик покрылся холодным потом. Люлик мысленно попрощался с жизнью. А потом сказал:

– Нямня Назуковна, будьте моей.

Лысюка задумалась. Глаза ее пытались сосредоточится на стрелках компаса, но те вертелись так быстро, что глаза просто не успевали.

– У вас часы бегут, – пожаловалась Лысюка.

– Где? – удивился Касимсот и посмотрел на компас. Потом на Нямню

Назуковну. Потом на кувалду, которую она нежно прижимала к декольте.

– Это что у вас?

Лысюка покраснела, но ответила с достоинством:

– Это у меня грудь.

– А на груди?..

– Бюстгальтер…

– А на бюстгальтере?

– На бюстгальтере инициалы… – вспыхнула Нямня.

И она показала вышитые люрексом литеры Х и Б.

– Почему Ха и Бэ? – не понял Люлик.

– Потому что Хрюндигильда Брудерсдоттер, неужели нельзя догадаться?

– Лысюка не на шутку рассердилась.

– Так вас же зовут…

– Какая разница, как меня зовут? – Закинув ногу на ногу, Нямня

Назуковна оглядела себя, решительным движением поправила бюстгальтер и одернула платье. – Он мне все равно больше идет.

Люлик потряс головой, избавляясь от наваждения, и поставил вопрос корректнее:

– А что вы в ручках держите?

– Ах, это! – Девица ласково погладила тёшшу. – Это кувалда.

– Железная? – уточнил капитан.

– Не вся, – посчитала нужным объяснить Лысюка. – Рукоятка деревянная.

– Так какого черта ты рядом с компасом делаешь? – На компасе от децибел лопнуло стекло.

Лысюку как ветром сдуло.

Оставшись один, Касимсот мог совершенно спокойно предаваться панике.

Компас испорчен, звезд не видно, управление отсутствует, бриллианты потеряны… и самое поганое – Лысюка хочет замуж за Мумукина.

– Надеюсь, что ему сейчас плохо, – сказал Люлик и успокоился. По крайней мере на пароходе шторм пережить гораздо легче, чем на шлюпке.

– Лю-улик!.. Ау-у! – орал охрипший уже Тургений. – Помоги-ите!..

Шторм прекратился так же внезапно, как и начался. Умиротворяюще шелестели волны, орали чайки, Люлик, разумеется, слышать Мумукина не мог, да и вряд ли хотел, ибо пароход “Ботаник” и сам в данный момент не мог определиться со своим положением в пространстве.

Бурю, кстати, Мумукин с Трефаилом перенесли на удивление легко – забились в кубрик, накрылись одеялами и пили обнаруженную под лавкой угольную настойку “Самый Гон”. Едва друзья напились до той степени, когда качает лежа, головокружение в голове вошло в резонанс с колебаниями волн – и качка перестала чувствоваться. Убаюканные воем ветра, отважные мореплаватели заснули в обнимку под лавкой и проснулись только утром.

Рекогносцировка, произведенная совместными усилиями, результатов не дала: Трефаил умел ориентироваться только по угольной пыли на деревьях, по дорожным указателям и по “скажите, пожалуйста, где здесь ближайшая пивная?”, а Тургений вообще страдал редкой формой топографического кретинизма, при которой не мог сориентироваться даже в своих карманах.

– Может, в кубрике карта есть? И компас? – предположил Мумукин.

Трефаил идею поисков карты и компаса одобрил и поручил исполнение

Тургению. Мумукин в особо изощренной форме перетряхнул шлюпку от носа до кормы, порывался даже отодрать от днища пару досок – вдруг второе дно обнаружится? – однако Трефаил отговорил его от этой перспективной мысли. В результате обыска Тургений нашел мешочек с бриллиантами и значок “Передовик производства”. Значок отправился за борт, бриллианты отобрал Трефаил, и можно было со всей ответственностью сказать: дело плохо.

Тогда Тургений встал на носу шлюпки и начал звать помощь. Около получаса Трефаил терпел его вопли, потом ушел в кубрик, заперся и заткнул уши, а Мумукин все продолжал взывать, но никто его не слышал.

Даже Лысюка.

– Лю-улик, – рыдал в голос Мумукин.

– Дяденька, вы чего кричите?

– Мальчик, уйди, не мешай, – огрызнулся Тургений и продолжил: -

Лю-ули-ик…

Спустя мгновение до него дошло, что голос и в самом деле принадлежит ребенку, и Мумукин огляделся. То, что он увидел в следующее мгновение, привело отважного морехода в состояние священного трепета.

Мальчик действительно имел место быть, но вот размеры оного никак не вписывались в систему ценностей Тургения.

– Еппонский бог… Трефаил, к нам гости, – позвал он друга, предававшегося меланхолии в кубрике.

– Оставь меня, старушка, я в печали, – последовал ответ.

– Адидасыч, не срамись, не срамись перед державами, – свистящим шепотом надавил Мумукин на сознательность и гражданскую совесть товарища. – Это же контакт.

– С кем опять? – Голова Трефаила показалась из кубрика. -

Здравствуй, мальчик.

– Здрасьте! – Подросток поднял руку, с которой на шлюпку обрушились каскады морской воды, поковырял в пещере правой ноздри метровым пальцем. – Вы откуда?

– Э… – До Трефаила, промокшего насквозь, наконец доперло, насколько масштабной оказалась встреча. – Мы путешественники. Из Соседского Союза.

– А ты чей? – поинтересовался Мумукин, прежде чем Трефаил успел заткнуть ему рот.

– Ну и хамло же ты, Мумукин! – Сууркисат больно ткнул товарища под ребра. – Ты что, не видишь: ребенок потерялся?

– Можете не шептаться, я все равно услышу, – всхлипнул великан.

Как ни странно, голос мальчика не обладал никакими чрезмерными характеристиками – обычный детский голос.

– А ты кто, малыш? – не унимался Мумукин.

– Кинконг.

– Это имя такое?

– Нет, это… – Мальчик высморкался, и сопли проплыли мимо шлюпки огромным зеленым маслянистым пятном. -…Национальность.

– Так вот оно что… – Тургений проследил движение пятна. – А как звать тебя?

– Власом…

– Какой тебе годик?

– Восьмой миновал…

– Сколько? – не поверил Трефаил.

– Восьмой миновал, – виновато повторил мальчик. – Три года назад.

– Так это получается одиннадцать, – подсчитал Мумукин.

– А я только до восьми считать умею, – признался кинконг.

После непродолжительного молчания Трефаила озарило:

– А до земли далеко?

– Не, тут рядом остров, – с готовностью ответил Влас. – Их тут вообще очень много, но этот самый маленький, пока я его по береговой линии обхожу, успеваю восемь раз по восемь сосчитать до восьми раз по восемь.

– Что же ты кушаешь, маленький? – проявил заботу Мумукин.

– Дяденек, иногда тети попадаются, – потупился мальчик.

Тургений грохнулся в обморок. Сууркисат с укоризной посмотрел на малыша.

– Еще раз так пошутишь – уши оборву.

– Я же не ушами шутил…

– Не препирайся, а то и глаз высосу.

Через десять минут шлюпку путешественников вынесло на песчаную отмель. Взору предстала стена акаций, и никаких следов пребывания человека, если не считать конусообразной башни, вершина которой терялась в клубах смога.

– Всем слушать меня! – распорядился Трефаил. – Заходим в здание, спрашиваем, где находимся, и если мы ушли далеко – просим политического убежища.

– А я туда не влезу, – пожаловался Влас.

– Будешь охранять, – не смутился Сууркисат. – Мы пошли.

Кто же знал, что в башне их ждет засада?

Кафка не стерпел оскорбления, он жаждал реванша. Он рекрутировал из чурекской диаспоры десяток самых отъявленных тыкчтынбеков, усадил в паролет и выбрал самое безлюдное место на Сахарине (этим местом оказалась местная обсерватория). По мнению Эм-Си, именно там будут прятаться изменщики. И тогда он отомстит…

– Кто там? – Пожилой астроном Хольмарк Ванзайц отворил дверь, в которую нетерпеливо постучались. За дверью переминались, тяжело дыша, темноволосые рослые крепыши с характерными длинными горбатыми носами. – Вы на экскурсию?

– Смотреть вниз!

Ученый послушно опустил глаза, увидел Эм-Си и участливо улыбнулся:

– Чего тебе, малыш?

Сокрушительный удар поддых отбросил астронома в глубину комнаты.

Неистовый карлик набросился на Ванзайца и начал наносить беспорядочные удары по чему попало. Попадало, кстати, не по

Хольмарку: во время падения он попытался ухватиться за что-нибудь и опрокинул на себя вешалку с тулупом, пальто, штормовкой, зонтиком, шляпами, шапками, кепками и еще не одним десятком наименований, так что Эм-Си изрядно взмок, пока осознал, что сражается со скафандром для подводных работ.

– Мальчик, как тебе не совестно…

Хольмарк и пикнуть не успел, как Эм-Си переключился на него.

– Говори, сиктым на кутак, кто такой и что здесь делаешь, а?

– Хольмарк Ванзайц Унд Зыпцихь, работаю я здесь, – послышался сквозь сдавленные рыдания ответ.

– Судьбу предсказываешь, звезды считаешь, да?

– Наблюдения веду, – уточнил Хольмарк.

Эм-Си с подозрением прищурился:

– Шпионишь, да?

Тут уж пришло время удивляться астроному.

– Почему шпионю? За приборами смотрю, показания снимаю, записываю, выводы делаю…

Эм-Си ничего не понял про приборы, но человек, который снимает показания и делает выводы, – это уже наполовину котовец. Кафка неохотно слез с ученого и представился:

– Эм-Си Кафка. Над чем сейчас работаете?

Карлик по-хозяйски обошел рабочий кабинет астронома.

Унд Зыпцихь задумался: рассказывать ли об открытии? Решил, что ничего страшного не произойдет.

– Осмелюсь доложить, что я сделал величайшее открытие со времен

Альберта Однокамушкина.

Кафка не знал не только автора знаменитого “Е равно эм це квадрат”, но и вообще об отраслях научной мысли. Впрочем, как и любой увлеченный человек, Ванзайц считал, что все вокруг тоже увлечены.

– Дело в том, что небо – твердое.

– Что-о?.. – Глаза Кафки побелели.

Астроном подробно рассказал о своих многолетних наблюдениях и опытах. Все теоретические выкладки Эм-Си пропустил мимо ушей, но главное усвоил сразу: открытие опасно, но обещает головокружительные перспективы.

– Откуда знаешь? – прервал он речь астронома.

– Вычислил, – пожал плечами Хольмарк.

– И любой может вычислить? – уточнил Кафка.

– Да, – кивнул астроном, уверенный во всепобеждающей силе разума.

Всех, кто умеет считать, придется убрать, решил чурек. Потом вспомнил о цели визита:

– К тебе никто не приходил, пока меня не было?

– Нет.

Значит, сейчас придут, потер руки Кафка, отодвинул кресло, в котором обычно сидел Ванзайц, и велел:

– Спрячь моих людей.

– Куда?

– Шкаф у тебя есть?

Шкаф у астронома и вправду имелся, в соседней комнате, и даже очень большой, но, по разумению Хольмарка, десять здоровенных парней вряд ли туда влезут.

– Всех? – уточнил Унд Зыпцихь.

– Желательно.

Скромный старик с сомнением посмотрел на рослых чуреков, покачал головой и обернулся к Эм-Си:

– А они меня послушаются?

Кафка распорядился, чтобы бойцы подчинились воле астронома.

В спальне стоял невероятных размеров платяной шкаф, в котором без труда могли разместиться пять мужчин средних габаритов.

– Полезайте, – пригласил ученый.

Тыкчтынбеки послушно направились внутрь. Первые четверо вошли относительно легко, потом дело пошло хуже – места явно не хватало.

Юные чуреки вопросительно смотрели на ученого, но тот повторил:

– Главный сказал, чтобы все.

Пришлось утрамбовываться. Шестеро втянули животы и постарались уменьшиться в размерах, что им частично удалось, но более шести не влезало. Хольмарк подумал и принял нестандартное решение: над головами успевших спрятаться парней оставалось места вполне достаточно, чтобы туда в горизонтальном положении влезли оставшиеся четверо – ежели, конечно, потеснятся.

Горцы восприняли это предложение без энтузиазма, но приказ есть приказ, и вскоре весь десяток отчаянных парней оказался туго забитым в жалобно поскрипывающий предмет спальной меблировки.

Хольмарк закрыл шкаф и на рефлексе повернул в замке миниатюрный ключик, чтобы дверца не открывалась.

Едва он вернулся в кабинет – доложить Кафке об исполнении приказа, как снова раздался стук.

Эм-Си отчаянно замахал руками, на цыпочках добежал до входной двери и встал так, чтобы входящие его не заметили. Кивнул: открывай.

Ванзайц, вконец озадаченный происходящим, распахнул дверь и спросил взмыленных тяжким подъемом молодых людей:

– Кто вы такие?

Те сделали синхронный шаг вперед, резко кивнули головами и четко отрекомендовались:

– Гигант мысли и отец демократии.

– Кто-кто? – хором переспросили ученый и котовец.

Мумукин, услышав знакомый голос, заглянул за дверь и, разумеется, увидел там злополучного карлика.

– Гигант мысли, – повторил он, старательно артикулируя каждый звук.

– Это я. – Над головой Тургения навис Трефаил и присвистнул. – Ой, кто тут у нас, Мумукин? Неужели сикавка?

– Вы знакомы? – ошарашенный Хольмарк переводил взгляд с Эм-Си на незнакомцев и обратно.

– Знакомы ли мы? – переспросил Мумукин. – О, батя, мы не просто знакомы – мы завязаны. Ты знаешь, кто это?

– Эм-Си Кафка.

– Вот именно – сикавка, – согласился Тургений. – И за это мы его убьем, еппонский городовой.

– Что, прямо здесь?

Мумукин задумался. Задумался и Трефаил. Все задумались, включая Кафку.

– А куда ведет это окно? – Похоже, голову Тургения посетила гениальная мысль.

– Никуда. – Хольмарк подошел к окну. – Там внизу камни. И еще я туда мусор сваливаю.

– Шикарно! – восхитился Сууркисат. – Там ему самое место. Что скажешь, сикавка?

Наконец-то Эм-Си дали слово. Он поглубже вдохнул и позвал на помощь:

– Тыкчтынбек, карабулдык чикалдык.

Из соседней комнаты приглушенное многоголосье провозгласило: “УРА!”, потом что-то скрипнуло – и оглушительно загрохотало.

Жилище астронома имело одно неприятное свойство: деревянные перекрытия, служившие Ванзайцу полом, лет тридцать не обновлялись и вследствие влажного климата изрядно прогнили. Если одного сухонького ученого они худо-бедно держали, то десять здоровенных бугаев, забравшихся в один шкаф, выдержать было сложнее. Пожалуй, если бы те сидели тихо и выбирались по одному, может, ничего бы и не случилось.

Однако запертые в тесном деревянном ящике тыкчтынбеки активно пытались разрушить целостность шкафа, в результате чего дорогой – красного дерева – гардероб потерял равновесие и обрушился на пол.

Пол крякнул, просел, и глубокий колодец башни разверзся под ничего не видящими молодыми чуреками. Шкаф замер в шатком равновесии между бытием и битием, причем последнее обещало только летальный исход, и летать предстояло неблизко.

Эхо многократно повторило “сиктым на кутак”, прежде чем самый умный тыкчтынбек по имени Оу-Кей Оби догадался, что лишнее движение означает конец в самом неприятном смысле слова. Он шепнул “Ек!” – и все замерли.

Астроном, диссиденты и даже Эм-Си побежали посмотреть, что случилось. Взору их предстало зрелище, достойное кульминации паровой фильмы какого-нибудь Стефана Спилигоры или Жоржа Чеснокаса: на гнилой балке покачивался, шепотом ругаясь по-чурекски, гардероб, а балка при этом громко скрипела и все сильнее прогибалась под тяжестью тыкчтынбеков.

– Кердык, – предрек Кафка.

– Что? – не понял Унд Зыпцихь.

– Говорит, что калямба твоему шифоньеру, – перевел Трефаил.

– Там же люди! – ужаснулся Хольмарк.

– Класс! – Мумукин даже подпрыгнул от удовольствия, чем вызвал легкое сотрясение пола, и все четверо ухнули в пустоту…

За ту же гнилую балку, на которой балансировал шкаф, цеплялся теперь мускулистыми руками Сууркисат, “человек-паук”, ниже, обхватив его за талию, дрожал Хольмарк, лодыжки которого трепетно сжимал Мумукин.

Эм-Си Кафка висел, ухватившись мизинцем за дырку в мумукинском носке.

– Мумукин, ты меня слышишь? – крикнул Трефаил.

– Слышу, – отозвался Тургений.

– Если мы выживем, я тебя убью, – пообещал Сууркисат.

– И я, – робко предложил свою помощь Хольмарк.

– И моя, – подал голос Кафка.

– Заметано, – покорился судьбе Мумукин. – Только чтобы не было мучительно больно. И потом пивом угостите… А теперь, Трефаил, придумай что-нибудь.

– Не могу, руки заняты, – прокряхтел Сууркисат.

Балка скрипнула и просела.

– Сиктым на кутак, – вырвалось у всех без исключения.

Балка просела еще сильнее.

– У вас тут все в порядке? – донесся из открытого окна детский голос.

– Ну не то чтобы совсем… – прошептал Мумукин. – Влас, будь добр, спаси нас, а?

Трефаил увидел за окном полглаза – формата оконного проема хватало только на это.

– А что вы тут делаете? – спросил великан.

– Спасай, говорю, а то глаз высосу. – Мумукин чувствовал, что помаленьку сползает с лодыжек астронома, поэтому решил поторопить Власа.

Глаз исчез. Некоторое время тишину ничто не нарушало, и Трефаил совсем уж собрался расцепить руки, чтобы убить-таки Мумукина за его длинный язык, как что-то оглушительно треснуло и сверху посыпались пыль, штукатурка и уголь.

– Что происходит? – Хольмарк крепче вцепился в Трефаила.

– Крышу рвет, – процедил Сууркисат.

– Ну уж нет, башню сносит, – как всегда вовремя вставил Тургений.

Однако прав оказался Трефаил. Не прошло и секунды, как крыша башни была грубо сорвана, и в клубах угольной пыли угадывалась физиономия

Власа. Малыш, по счастью, оказался выше обсерватории, поэтому без особого труда отодрал крышу и заглядывал вниз, пытаясь разглядеть

Мумукина с Трефаилом.

– Дяденьки, я вас не вижу.

– Мы тут, – шепнул Мумукин.

Вообще-то сказал он это почти беззвучно, одними губами, однако и того хватило: балка хрустнула, и вся компания дружно устремилась вниз.

– Лови нас, лови! – только и успел выкрикнуть Трефаил.

В этот момент все вокруг загрохотало и стены башни пришли в движение. Сууркисат пребольно стукнулся о каменную кладку, проехал на заднице и уткнулся в лестницу.

Грохот стих, гардероб яростно заклокотал на гортанном наречии. И без перевода было понятно, что ребятам в шкафу весело. Мумукин вновь взывал к самому себе и никак не мог докричаться, Эм-Си невнятно о чем-то рассуждал: очевидно, не мог взять в толк, как у него в зубах оказался чей-то дырявый носок…

– Что это было? – Хольмарк растерянно озирался по сторонам и не мог понять, почему стены так неестественно изогнулись.

– Башню тебе снесло, мужик, – посочувствовал Трефаил астроному.

– Вы там все живы? – раздался мальчишечий окрик, и башня накренилась еще круче.

– Не кантуй, тут ценные приборы, – отозвался Сууркисат.

Услышав про приборы, Хольмарк не на шутку взволновался:

– Телескоп… Где мой телескоп? На крыше стоял паровой телескоп!

Трефаил решил успокоить старика и крикнул Власу:

– Эй, кинконг, ты куда крышу дел?

– В море выкинул, – отозвался подросток. – А что?

Трефаил почесал затылок и поинтересовался у Ванзайца:

– Он дорого стоил?

– Он был бесценен, – горько вздохнул ученый.

– Не повезло тебе. – Трефаил пожал плечами. – Где здесь выход?

Башня кренилась все сильнее, и вскоре из колодца превратилась в туннель.

– Пошли, – велел Сууркисат Мумукину.

– А Тургений?

– Эта сволочь нигде не пропадет.

Мумукин засеменил следом, где-то в глубине души подозревая, что с

Тургением он встретится еще не раз.

На выходе их догнал Ванзайц:

– Стойте!

– Мумукин, если он потребует возмещения убытков – высоси ему глаз! -

Трефаил напрягся в ожидании нелегкого разговора.

Крушение башни застало Хольмарка в домашнем халате, шлепанцах и шерстяных носках. Запыхавшегося астронома, к счастью, волновала вовсе не компенсация.

– А вот эти… маленький такой, и те, в гардеробе… они кто?

– Они, батя, котовцы, – с воодушевлением ответил Мумукин.

– Кто? – не понял Хольмарк.

– Мужчины с чистым сердцем, горячей головой и холодными руками, – расшифровал Сууркисат. – Старик, говори скорее, что надо, и мы побежали. Кстати, где мы находимся?

– Остров Сахарин, восточное побережье.

– Что? – хором возмутились диссиденты. – Мы только позавчера отсюда свалили. – Мумукин с Трефаилом переглянулись, ткнули друг друга пальцами в грудь и крикнули: – Это ты во всем виноват!

– Есть хочу, – пожаловался Влас, стоявший чуть в стороне.

– А это кто? – Хольмарк задрал голову.

– Это наш кинконг, – махнул рукой Мумукин, потом упер руки в боки и ехидно посмотрел на Сууркисата. – Ты, кстати, обещался меня убить.

Трефаил поднес к самому носу товарища классическую дулю, свернутую по всем канонам жестикуляции.

– Может, я помогу? – Хольмарк деликатно потрогал Тургения за плечо.

Мумукин на секунду задумался, и посчитал разумным отказаться от предложения:

– Спасибо, не сейчас.

Влас снова прохныкал:

– Есть хочу.

– Фунтик голоден, – глубокомысленно произнес Трефаил.

– Я с вами. Можно? – попросил Хольмарк.

– Зачем? – удивились диссиденты

– Ну… я умный.

Оскорбительный смех был ответом пожилому астроному. Тургений и

Сууркисат знали, что самые умные – они.

– Что смешного? – обиделся Ванзайц. – Я открыл, что небо твердое.

Новый взрыв истерического смеха. Хольмарк отвесил лоботрясам по доброй плюхе.

– Э, Трефаил, чего он дерется?

– Не знаю. Э, мужик, ты что, серьезно?

– Да! – Хольмарк гордо тряхнул седой шевелюрой.

– Ну ладно тогда, а то шуток мы не любим, – проворчал Трефаил.

– Чего ты там насчет неба твердо знаешь? – Мумукин изобразил, будто всю жизнь увлекался астрономией.

– Ни с места! – Эм-Си в сопровождении скрюченных тыкчтынбеков вывалился из туннеля. – Именем гениального создателя е… – тут Кафка рыгнул.

– Фу, чмошник, – сморщились диссиденты.

– Что естественно, то не безобразно, – парировал котовец.

– Есть вещи, естественные до безобразия, – выдвинул аргумент Трефаил.

– А также естественные в своем безобразии и безобразные в своем естестве, – довел мысль до логического беспредела Мумукин.

– Карабулдык чикалдык! – приказал Эм-Си тыкчтынбекам.

– Сиктым на кутак! – рявкнули тыкчтынбеки и повалились на землю.

Эм-Си не расстроился. Он взбесился. Он прыгал, орал, но гордые затекшие чуреки упорно повторяли одно и то же, не в силах шевельнуться.

– Эк пацан переживает, – посочувствовал коротышке Влас. – Есть хочу.

– Так и ешь его, – разрешил Тургений. – Только не отравись.

В этот момент Кафка случайно нажал на спускной клапан. Раздалось подряд пять оглушительных хлопков, эхом отозвавшихся в недрах башни.

Отдачей Эм-Си унесло в черную дыру обсерватории, и, пока он поминал шайтан, иблис и чихпых, Тургений предложил смотаться. Влас подхватил всех троих и скрылся в тумане.

Когда Эм-Си выскочил на свет, морально разложившиеся тыкчтынбеки пребывали в религиозном экстазе: Бог живьем забрал на небо трех людей.

Удобно устроившись на плече великана, держась для верности за волосы

Власа, беглецы шумно обсуждали, чем накормить ребенка.

– Я думаю, – Унд Зыпцихь посильнее запахнулся в свой халат, – детей кормят молоком.

– Ага, а поят кашей, – поддержал Мумукин. – Нет, еппона мама, все наоборот: кормят кашей, а поят молоком.

– Прошу меня простить, – деликатно прокашлялся Трефаил, – а почему именно этими двумя блюдами?

– Бать, можно я объясню? – попросил Тургений.

Ванзайц милостиво разрешил.

– Так вот, недоумок, слушай. – Мумукин сделал яростное лицо. – Детей кормят кашей и молоком, чтобы они росли сильными и красивыми.

Сууркисат попытался со своего места обозреть всего Власа. Потом перевел взгляд на Тургения, исполненного гордостью за свои познания в педиатрии.

– А наш-то чем не удался?

– В смысле?

– Чем тебе наш пацан не нравится, спрашиваю? Малыш удался крепким, на лицо тоже не страшен, а уж насчет расти – куда еще? Вон какой вымахал, на паровозе не объедешь.

Поди поспорь! Железная аргументация.

– Ну а сам-то ты чего придумал?

– Смотри и учись.

Лицо Сууркисата приобрело то идиотское выражение, какое нацепляют на себя все те, кто ни разу не видел живых детей.

– Скажи мне, милый ребенок, чего ты хочешь поесть?

– Чего дадите, то и съем. Только побольше, – отозвался мальчик.

С видом победителя Трефаил вытятил нижнюю губу и устремил взгляд в морские просторы, которые рассекал великан.

– Ну раз ты такой умный, – Мумукин почесал голые пятки, – то знаешь, наверное, где эту еду достать?

Трефаил и глазом не моргнул.

– А ты, поди, знал, где найти кашу с молоком?

– Есть хочу, – захныкал Влас.

Мумукин чертыхнулся. Сууркисат задумался.

– Слушай, а мы лодку что, на берегу оставили? – вдруг вспомнил он.

– Какую лодку?

– На которой мы плыли!

– Мы плыли?

– Собака сутулая, да я тебя!..

Подраться друзьям не удалось, потому что Хольмарк встрепенулся:

– Рыба!

– Где?! – Мумукин с Трефаилом проследили за указательным пальцем

Ванзайца.

– Где?! – Влас плотоядно облизнулся.

Прямо по курсу бороздил морские просторы кит.

– Лови ее, лови! – заорали пассажиры Власу.

– Не могу.

– Глаз высосу, лови! – рассердился Мумукин.

– Она не кошерная, – уперся мальчик.

– Чего?

– Неблагословленную пищу нельзя есть.

– Ну и ходи голодный! – рассердился Трефаил.

– Ребенку надо кушать, – заступился за малыша астроном.

Выход нашел Тургений.

– Благословляю эту пищу, – торжественно провозгласил он. – Легко войти и безболезненно выйти. Фас!

– Это что такое? – растерялся ребенок. – Я Влас!

– Я говорю: кушай на здоровье.

Кто бы мог подумать, что гигант может двигаться с такой скоростью? В мгновение ока мальчишка догнал бедное животное, выдернул его из среды обитания и откусил голову.

На диссидентов и астронома кровавое зрелище произвело самое неизгладимое впечатление: их начало рвать.

– Дяденьки, вы можете потише, я ведь все-таки кушаю, – в конце концов не выдержал Влас.

– На здороУВЬУЭЭЭЭЭЭ! – вырвалось у дяденек.

И рвалось уже не переставая.

А пароход “Ботаник”, кое-как уцелев в схватке со стихией, полным ходом шел в Перепаловск-Взрывчатский. Боцман Непоседа сразу после шторма сотворил штурвал из запасных кальсон и лага и теперь правил к чужим берегам. На счастье братьев-контрабандистов, буря вынесла судно к самой границе, о чем красноречиво свидетельствовала широкая ярко-синяя полоса на горизонте.

Из всего экипажа только Биркель регулярно видел чистое небо, перевозя контрабанду с Гулак в Ацетонию и обратно. Со всеми остальными случился культурный шок. Кто бы мог подумать, что море – голубое, облака – белые, а солнце – не бледно-серый пятак в мутных разводах смога, а ослепительная блямба, которая еще и шпарит нещадно, аж кожа горит!

Лысюка металась по палубе в поисках зеркала. Распугав всех матросов, она попала, наконец, на камбуз и отобрала у кока сковородку “Maria

Celesta”. Отыскали Нямню только вечером, когда “Ботаник” прибыл в

Перепаловск. Рядом с мокрой от слез девицей лежал бесформенный кусок металла – останки сковородки.

Впрочем, Люлику и Биркелю в тот момент было не до страданий вздорной девки. Они думали, что делать с потерянным грузом.

– Зачем ты вообще их туда заныкал? – пилил брата капитан.

– Думал, мы пароход затопим у границы, а до берега на веслах дойдем.

Нас за эти брюлики Главный из-под земли достанет!

– Не стони, – смягчился Люлик. – Из-под земли, может, и достанет, но не нас. Мы вообще за границей.

– Ты Главного не знаешь! – еще больше раскис Биркель. – Он и из грядущего достанет, не впервой. Трефаилище проклятый, все из-за него. Не пришел бы ко мне, не было бы соблазна…

– Ты что, скоммуниздил камешки?!

Биркель потупился:

– Ну типа… это… камни ведь все равно нужно было переправить сюда. Я и подумал, чтобы притвориться, что мы потонули. Нас бы даже искать не стали. Ты-то сам хорош: бац! – и нету шлюпки.

Братья замолчали, а потом вдруг пристально посмотрели друг на друга.

– Дрищи?

– Точно!

Чего уж проще: свалить кражу брюликов на пропавших в открытом море дрищей… или как их там? Зато какие перспективы! Срубается с хвоста

Главный, и если нужны ему эти алмазы, то пускай сам ищет Трефаила с его полоумным дружком. А здесь можно за неплохое бабло продать пароход и начать новое дело уже в цивилизованном мире!

– Женюсь… – размечтался Люлик.

– Чего?! Кого?! На ком?!

– На Нямне Назуковне.

Биркель помахал рукой перед лицом старшенького: не приступ ли у него?

Нет, не приступ.

– Она же страшная!

– Разве?

– Вообще чудище!

– Но-но, полегче. Теперь, когда Мумукина нет, никто уже не встанет между нами!

Люлику только казалось, что теперь-то жизнь наладится. Увы, именно сейчас судьба готовила братьям новые испытания, более суровые, чем шторм.