Текст книги "Карлики-великаны"

Автор книги: Алексей Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Тунгусска, превратился в арену гладиаторских боев. Исковерканные корпуса гражданских и государственных паровиков усеивали обочины

Проспекта или же оставались догорать прямо на проезжей части. Не прошло и часа, как улица опустела. По тротуарам в панике металось гражданское население, но и оно вскоре исчезло.

– До чего же тут много всяческих кнопочек! – Пытливая натура

Мумукина жаждала приключений даже в такой аховой ситуации. – Как ты думаешь, что это значит – машинка с пружинкой на пузе?

Естественно, что он нажал на нее, не дожидаясь реакции компаньона.

Страшный удар сотряс “Шибейю”, и вот уже Мумукин в истерике пытался выброситься из непонятно как оказавшегося в воздухе паровика.

Сууркисат глянул в зеркало заднего обзора и обнаружил, что преследователи точно так же взмыли над небоскребами Тунгусска и теперь по параболе падают вниз.

Перспектива оказаться размазанным по асфальту очень не понравилась

Сууркисату, но тут скорость падения резко упала, и, узрев над крышами котовцев огромные белые купола, Трефаил перестал беспокоиться. Скоро машина плюхнулась на землю, беглецы пребольно ударились головами о потолок, но тем не менее Сууркисат прибавил оборотов.

Машина взревела, но быстро не ехала, а только елозила по асфальту.

– Купол мешает, – понял Мумукин. – Сейчас я его…

Он вынул из кармана складной нож размеров воистину исполинских и вылез на крышу паровика. Широкий взмах – и лезвие опустилось на стропы.

Именно в этот момент Тургению пришло в голову, что Трефаил продолжает давить на акселератор.

Паровик стрелой полетел прочь от оперативников, вплотную приблизившихся к беглецам. Тургений возопил:

– Собаклай, притормози.

До Трефаила тоже доперло, что друг остался на крыше. Он ударил по тормозам. Шины завизжали, паровик встал как вкопанный, и Мумукин пташкой спорхнул с крыши “Шибейи”. Бормоча проклятия, он поднялся с грешной земли, зачем-то отряхнулся и влез в кабину совершенно счастливым человеком. Погоня продолжилась.

– Кармагеддон какой-то! – Сууркисат вырулил с тротуара, куда его занесло на очередном крутом вираже.

– Слушай, у нас котел-то не рва… – Оглушительный взрыв не дал

Мумукину закончить, и товарищи громко завопили от радости – паровой котел одного из преследователей не выдержал и лопнул.

Этот непредвиденный случай тут же повлек за собой крушение остальных спецпаровиков, которые оказались под обстрелом разлетевшихся в разные стороны деталей машины.

– Тормозни, шеф, я на их костях попляшу.

– Балбес, какие кости? – Трефаил гнал машину с места происшествия на всех парах. – Там такие системы жизнеобеспечения, что Кафка еще целый месяц в этих обломках проживет, пока его не вытащат.

– Нас не догонят, нас не догонят… – не унимался Мумукин.

Левое переднее колесо попало в противоскоростную выбоину. Паровик озадаченно хмыкнул и исполнил двойное сальто. Такого удара котел

“Шибейи” не выдержал и взорвался. Машина еще раз перевернулась в воздухе и упала колесами вверх.

– Мумукин! – послышался голос Тургения. – Мумукин, ты жив?

Сууркисат не отозвался. Он смутно понимал, что надо бы сказать что-то ободряющее, но мысли наотрез отказывались конденсироваться в слова.

Тургений с Трефаилом висели вниз головой, пристегнутые ремнями, лобовое стекло отсутствовало, поэтому в кабине стало душно и противно. Мумукин немного потрепыхался, выкарабкиваясь из ременного захвата, выполз из машины и встал на ноги, и теперь Трефаил смог наблюдать только мумукинские ботинки. Они ходили вокруг машины, и голос Тургения непрерывно взывал:

– Мумукин! Отзовись, Мумукин!

У Сууркисата затекли и руки, и ноги, он не мог даже шевельнуться.

Проклятый Мумукин, думал про себя Трефаил, сам вылез, а мне помочь не соизволил.

– Турге-е-ений, – заплакал Мумукин, – родненький! Где ты? Ты живой?

Отзовись. Ну пожа-алуйста…

Наконец Трефаил понял, в чем дело: Тургений ищет его, Сууркисата, только от волнения перепутал имена. Трефаила проняло до глубины души, и он тоже заплакал.

– Сууркисат, ты чего? – всхлипнул Тургений.

– Так жалостно ты меня зовешь… – ответил Трефаил.

– Почему тебя? – Мумукин перестал всхлипывать. – Я Тургения звал.

– А ты тогда кто? – насторожился Сууркисат.

Зловещее молчание длилось не менее пяти минут.

– Ура! – Радости Мумукина не было предела. – Это я. Я жив. Я жив!

Еппонский бог, кайф-то какой!

– Вылезти помоги, собака сутулая! – огрызнулся Сууркисат.

Выкарабкавшись из недр “Шибейи”, он поднялся – и упал.

– Хана мне. – Взгляд Трефаила затуманила скупая мужская слеза. -

Ноги не держат, голова кружится…

– Да, кровоснабжение немного нарушилось, такое бывает, когда вниз головой висишь, – сочувственно покивал Тургений. – Ну я тогда пойду?

– Куда?

– Домой…

Кровоснабжение у Сууркисата моментально восстановилось.

– Какой дом? Мы изгои. За нашу поимку объявят награду…

– Поподробнее о награде, пожалуйста.

Трефаил попытался:

– Нас поймают, приведут к Кафке, а тот отвалит кучу бабок.

– И что, круто можно навариться?

– Да почем я знаю? Вот объявят розыск – сразу все выяснится.

Тургений в предвкушении барышей радостно потер руки.

– Прикинь, Сууркисат. Куча бабла и два отгула! Отвиснем по полной!

Сууркисат схватил друга в охапку и нырнул в ближайшую подворотню.

– Утекать надо, Мумукин, утекать… – шептал Трефаил, прижимая

Тургения к сердцу. – У нас теперь отпуск. На все четыре стороны.

Лысюка прекрасно слышала все, о чем трендел по радио Мумукин.

Особенно – слова о Едином Государстве. Сначала думала, что ослышалась, но когда Тургений повторил, Лысюка поняла – взгретием и вздутием такие оговорочки не заканчиваются.

Мысль эта подняла Лысюке настроение, испорченное с утра подлой выходкой соседа сверху.

Работала Лысюка на секретном номерном предприятии и производила продукт номер пять. Вообще-то она не знала, что это за продукт: просто стояла с завязанными глазами у конвейерной ленты и лупила кувалдой по чему попало. Иногда слышался звон битого стекла, порой – булькающие стоны, чаще – звяканье железа, но подозрительная неравномерность и непостоянство звукового сопровождения отработанных пятью годами ударного труда движений Лысюку не пугали и не настораживали. Она ведь была недалекой девицей, думать ей совсем не хотелось. Она мечтала замуж.

Предметом вожделений Лысюки был, как это ни странно, Мумукин. Стены

Лысюкиной комнаты украшали постеры с Тургением, изукрашенные сердечками и поцелуями. Самый большой фотопортрет известного радиодиктора висел над девичьей раскладушкой. Если бы Тургений хоть самую капелюшечку догадывался о чувствах соседки, его бы, несомненно, вырвало, и неминуемое расстройство желудка привело бы, несомненно, в крематорий, но, по счастью, он не воспринимал Лысюку иначе, чем как объект злых шуток.

Несовпадение вкусов и пристрастий Лысюку не смущало: рано или поздно

Мумукин разглядит в ней страстного друга, верную любовницу и закадычную жену. То, что мечтам не суждено сбыться, если котовцы сцапают предмет обожания, Лысюку опять-таки не волновало, равно как и то, что она набитая дура.

Глупость вела Лысюку по жизни надежней компаса.

Вот хрупкая, забывшая наштукатуриться и намалеваться девица Нямня

Назуковна Лысюка и вломилась в комнату к своим неспокойным соседям и там обнаружила оперативную бригаду котовцев.

Каково же было удивление Эм-Си Кафки, когда дверь разлетелась в щепки и на пороге комнаты, в которой оперативная бригада производила обыск и засаду, возникло хрупкое воздушное создание с совершенно прозрачными волосами и кувалдой в нежных мозолистых ручках.

– Жулики? – недобрый тон хрупкого создания заставил котовцев поежиться.

– Мы при исполнении, – попытался оправдаться Эм-Си, ибо почему-то полтора десятка здоровенных мужиков не показались ему надежной защитой.

– Я вам дам – при исполнении! – Лысюка любовно подкидывала на ладошке десятикилограммовую кувалду. – МЕНТУРА разберется, кто тут что исполняет.

Международная Единая Неподкупная, Терроризирующая Уголовников с

Размахом Ассоциация давным-давно и очень серьезно не любила Комитет

Общественного Трудоустройства, и нелюбовь эта при встрече неминуемо выливалась в мордобой.

– Девушка, зачем МЕНТУРА звать, давай шишлык-мышлык кушать… – От волнения Кафка вновь сбился на чурекский акцент. – Мы враг народа ловить, чик-чик делать.

– Кто это враг народа? – Выщипанные брови Лысюки образовали на лбу кардиограмму. – Мумукин, что ли? Да кому он нужен, пивнюк несчастный… Вот пиву-то он враг первый.

Кафка не знал, что и делать. Девку, видать, крепко обработали, если она махрового врага принимает за обычного пивнюка. И решил схитрить.

– Э… тогда мы, наверное, не туда не попали?

Лысюка плотоядно улыбнулась:

– Не-ет… Если бы вы не туда не попали, вы бы попали именно туда, куда вам нужно, а вы ведь попали не туда.

Кафка затравленно посмотрел на своих орлов. На их лицах отразилась мука недопонимания. Эм-Си с тяжелым сердцем осознал, что его лицо выражает то же самое.

– Что-то, девушка, вы меня загрузили, – сдался Кафка.

– А вы что думали? – Лысюка по-хозяйски прошлась по комнате. – Вы думали, в сказку попали?

Признаться, Эм-Си уже и не понимал, куда они попали и что здесь делают. Лысюка продолжила:

– Это центр загрузки населения.

Вот это она сказала напрасно, потому что все конторы Сахарина Кафка знал наизусть.

– Нет такого центра. – Чувство собственной значимости засветилось в его глазах.

– Совсем? – Лысюка была расстроена.

– Да, – торжествовал Эм-Си. – И вы – пособница врагов.

– Каких? – Девица даже не подозревала, что игра с огнем опасна, она надеялась (и небезосновательно) на кувалду в руках.

– Мумукина и Трефаила. Вы знаете, как они назвали сегодня Вальдемара

Некрасовича?

И вот по своей дурости, по своей дремучей, непроходимой глупости

Лысюка повторила звук в звук то, что сказал объект обожания в дневном эфире на всю страну, да еще захохотала.

Смех этот поверг Кафку в священный трепет. Если она смеется в лицо ему, Эм-Си Кафке, значит, за ней стоит некая сила, способная уберечь от лап котовцев.

Это заговор.

– Взять ее! – приказал он, но не тут-то было.

Кувалда в худеньких ручках Лысюки летала так быстро, что котовцы не поняли, каким образом оказались на полу в совершенно неудобных позах, не способные к движению. Они и не знали, что девица могла, между прочим, и убить.

Но не убила. Отключила двигательные центры, да и только. Так что спустя полминуты в комнате на своих двоих стояли только Эм-Си и

Лысюка, пышущая праведным гневом.

– Ах ты… сикавка. – Лицо Нямни Назуковны, начисто лишенное косметики, внушало ужас, и Кафка дрогнул.

– Дэвушка… Нэ убивай, дэвушка…

Лысюка впервые в жизни победила, причем даже не собираясь побеждать.

Единственное, что оставалось сделать: расстрелять пленных. Однако стрелять было не из чего.

– А что же мне делать? – озадачилась она вслух, глядя в зеркало.

Зеркало отвечало: накраситься.

– Так… – Лысюка нависла над умирающим от страха Кафкой. – Я сейчас схожу домой, через полчаса вернусь. Лежать тихо, потом придумаем, как с тобой поступить.

И, как ни в чем не бывало, отправилась восвояси, штукатуриться. А чтобы Кафка не сбежал, стукнула его кувалдой по ноге.

Все подчиненные недееспособны, Эм-Си сидел с ушибленной ногой на койке Тургения… Оставалось одно – пропадать. Потому что спасти котовцев могло только чудо.

ЧУДО? Тут же вокруг тысячи людей живут. Сейчас они спасут попавших в переплет стражей государственной безопасности. Шеф осмотрел орлов бодрым взглядом, чтобы те прониклись.

– Ну-ка, хором: помогите, – шепотом рявкнул Эм-Си.

Орлы крикнули хором. Потом еще раз. Кричали без перерыва минут десять. Потом еще полчаса (ибо Лысюка благополучно забыла о своем обещании, дура такая), однако эффекта от зова было ноль. Котовцы почти сорвали голоса, когда до Эм-Си наконец дошло, в чем дело: кричали орлы шепотом.

– Помогите, – чуть ли не пропел Кафка в полный голос, дивясь идиотизму орлов.

И помощь тут же пришла. В лице Лысюки.

– Чего орете? – возмутилась она. – Я же сказала, что сейчас приду.

На Лысюке переливалось вечернее платье с таким глубоким декольте, что котовцы еще раз позабыли, зачем пришли и кто такие. Грамотно, хотя и несколько излишне наложенный макияж преобразил Нямню

Назуковну в лучшую сторону чрезвычайно, но котовцы не видели ничего, кроме кокетливо раскачивающейся кувалды в наманикюренных пальчиках.

Инстинкт самосохранения сработал у всех мужчин одновременно, и, не сговариваясь, они выкрикнули единственное слово, которое могло их спасти.

– МЕНТУРА!

Жильцы ЧУДО-общаги, внимательно следившие за развитием событий в комнате Мумукина и Трефаила, в едином порыве дернули на паровых телефонах клапаны экстренного вызова ментов.

– Ну вы и идиоты, – обиделась Лысюка. – Зачем кричать, когда клапан можно выдернуть?

Она подошла к батарее, вызвала ментов и присела рядом с Эм-Си Кафкой.

Из рекреации донеслось пыхтение и скрип рессор, что могло означать только одно: прибыл автомент.

МЕНТУРА слыла органом прижимистым и экономным, менты никогда не выходили в отставку и продолжали служить после смерти, вследствие чего профессионализм рос практически на глазах. Автоматизированных ментов было не так много, но со временем их будет гораздо больше, ибо все смертны, и это обстоятельство угнетало Кафку сильнее, чем наличие на Сахарине врагов режима.

Торс и руки автомента армированы железными пластинами, глаза – паровой оптикой, а рот – нержавеющими вставными челюстями с победитовыми насадками и паровым усилителем голоса. Все, что располагалось ниже пояса, представляло шедевр механики и дизайна: двухколесный тарантас с паровым двигателем, фарами и сигнальными фонарями фиолетового и желтого цветов.

Прибывший автомент имел также особые приметы: правая линза светилась недобрым багровым светом, на борту серебрилась надпись: “Арни Шварц, машина-убийца”. Этого громилу Кафка знал при жизни и заметил, что, превратившись в автомента, Арни практически не изменился.

Автомент заметил Эм-Си Кафку и криво ухмыльнулся:

– Я ведь обещал, что вернусь.

Что произошло дальше, Лысюке увидеть не довелось, потому что Арни попросил штатских очистить помещение.

Куда было идти бедной брошенной девушке?

Часть вторая . Коварство и любовь

Биркель проснулся и заорал, но широкая мозолистая рука закрыла ему рот. Через минуту Биркель начал задыхаться, потому что рука закрыла еще и нос.

– Пикнешь – и Мумукин тебе глаз высосет.

Лицо Биркеля выразило крайнюю степень заинтересованности: какой именно глаз собирался высосать Мумукин и каким образом, но кислородное голодание не позволило долго паясничать, и он отчаянно закивал.

Биркель Касимсот, лидер сахаринских контрабандистов, жил в относительном комфорте – на первом этаже, без центрального отопления, с автономным обогревательным котлом и без соседей, а те комнаты, в которых оные соседи должны были проживать, Касимсот использовал под склад контрабандного груза. Все потому, что он был управдом. Сууркисат знал Биркеля как подлого, беспринципного и наглого дельца, иными словами – лучшего партнера для побега и придумать нельзя. Кроме того, у Биркеля имелся личный паровой катер.

– Мы тебя сейчас шантажировать будем. – Мумукин изобразил зловещую рожу.

Биркель сделал вид, что испугался.

– Мумукин, заткни фонтан! – Трефаил дал Мумукину затрещину. – Сиди вон и поддерживай огонь.

Тургений обиделся и уселся напротив топки автономного обогревательного котла системы ЛАЗО.

– Трефаил, – Биркель встал с постели, – я тебе сколько раз говорил, чтобы ты никого ко мне не приводил. Ну ладно, девчонки не в счет. -

Касимсот вовремя прервал возмутившегося Сууркисата. – Но ведь этот твой… шантажист… он на девчонку не похож. Даже если в платье нарядишь его, хе-хе.

– Ой-ой-ой, какие мы щепетильные, уже ему Мумукин и на девчонку не похож, – сморщился Сууркисат.

– Это я не похож? – возмутился Тургений.

– Я кому сказал – сидеть? – Трефаил нехорошо посмотрел на Тургения, тот еще поворчал немного и уселся обратно. – А тебе я вот что скажу, товарищ контрабандист. Нас преследует сам Эм-Си Кафка.

Биркель старательно пытался скрыть свое потрясение, напяливая штаны, но те почему-то надевались шиворот-навыворот. Наконец, оставив тщетные попытки, Касимсот уселся на кровать и жалобно посмотрел на

Сууркисата.

– Ты меня надуть хочешь, ага? Кому вы на хрен нужны?

– Сам ты на хрен никому не нужен. Мы махровые диссиденты! -

Благородная ярость вскипала в Трефаиле как волна. – Враги номер один.

– Один-два, – поправил Мумукин, не оборачиваясь.

– Усохни. Так вот – если нас с Мумукиным поймают, мы все про тебя расскажем.

Вообще-то бить ниже пояса было не в правилах Сууркисата, однако безвыходное положение обязывало вылезти вон из шкуры, но спасти оную во что бы то ни стало. И никого не жалко.

– Нам нужно удрать с острова, – резюмировал Сууркисат.

– Всего-то?

– Я никогда не прошу больше, чем мне нужно.

Касимсот, наконец, оделся и с чувством морального превосходства посмотрел на непрошеных гостей:

– А не слишком ли мало вы просите?

Трефаил растерялся. Но тут ему на выручку пришел Мумукин:

– Я тебе сейчас глаз высосу! – И завершил сердитый выпад продолжительной отрыжкой.

Именно этой отрыжкой Биркель и оказался сражен наповал. Подобной крутизны ему видеть, точнее – слышать, пока не доводилось. Мумукин же попросил прощения, сославшись на выпитое вчера.

– Ладно, куда вас девать… – Касимсот накинул на плечи куртку и распахнул дверь. – Пошли, буду вас спасать.

Чего только не перепробовал Люлик Касимсот ради того, чтобы его сняли с капитанской должности. Из всего арсенала средств аморального поведения он не испробовал разве что откровенную антиправительственную агитацию, но в результате оказывалось, что виноват кто угодно, но не капитан. Это, безусловно, угнетало.

Когда в каюту (Касимсот-старший, как всякий уважающий себя капитан, жил на своем корабле) ввалились трое неизвестных в масках, Люлик пребывал в состоянии каталептическом: как задумался, сидя у иллюминатора и ковыряя трубкой в левом ухе, так и остался сидеть, не обращая на гостей внимания. Брат Биркель, зная о каталепсии, развернул Люлика лицом к Тургению и Сууркисату, а затем дунул в ухо через трубку и, едва капитан начал проявлять первые признаки жизни, отскочил к диссидентам и сделал вид, будто они только что вошли.

Маску догадался снять только Биркель.

– Я… кхм… здрасте… задумался немного. – Люлик вынул трубку из уха и озадаченно поковырял в ушной раковине пальцем. Взгляд сконцентрировался на брате, и в голосе прорезались командирские нотки. – Это кто?

– Диссиденты мы, – встрял Мумукин, но продолжить не смог: трубка капитана угодила ему в лоб.

– Тебя я не спрашивал! – Люлик нахмурил брови и потянулся уже за кортиком, но тут трубка, словно бумеранг, ударила в лоб его самого, и капитан грохнулся со стула.

– Быдла какая, еппона мама! – Трефаил опустил руку, только что вернувшую снаряд владельцу. – Мы люди штатские, кто мячом в нас метнет, тот от мяча и…

Люлик заревел. На Мумукина с Трефаилом такая реакция произвела неизгладимое впечатление.

– Чего это он? – Мумукин незаметно хлопнул из стоящей на столе рюмки прозрачную жидкость, с удивлением обнаружив, что это обычная вода. -

Трефаил, ты его случаем не того… не обидел?

– Да он, по-моему, и так умом скорбный. – Сууркисат перехватил взгляд Биркеля и тут же добавил: – Без обид, я зла не держу.

– Стресс у него, – заступился Биркель за брата.

– Точно, – хлопнул себя по лбу Тургений. – У него шары стрясенные.

Люлик ревел все громче, и успокоить бравого капитана удалось лишь совместными усилиями и килограммом конфет, которые предусмотрительно захватил Биркель. И в тот момент, когда диссиденты уже всерьез начали задумываться насчет отдаться в руки правосудия, Люлик внезапно успокоился и спросил:

– Чего приперлись-то?

– Товарищи с деловым предложением. – Биркель вытер пот. -

Шантажируют нас.

Люлик встал с пола, налил в стопку, опустошенную Мумукиным, прозрачной жидкости, выпил залпом и раскраснелся, что заставило

Тургения с подозрением принюхаться к содержимому бутылки.

– И чего хотите?

– На материк хотим, – сказал Трефаил.

– Ничего не выйдет, – зевнул Люлик и уселся обратно.

– Почему это? – Сууркисат встал в позу.

– Судно каботажное, – развел руками капитан.

– Это как?

– В загранку не ходим. А теперь пошли вон.

Диссиденты озадаченно вышли на палубу и закурили. Потом вспомнили, что не курят, и выбросили сигареты за борт. И тут с Тургением чуть не приключился удар.

– Трефаил, нас ищут!

– Пускай, – махнул рукой Трефаил. – Все равно жить не стоит.

– Но нас уже нашли. – Больно ткнув локтем Сууркисата в ребра,

Мумукин показал пальцем на бредущую вдоль пирса одинокую девичью фигурку в экстремально декольтированном платье и с пудовой кувалдой-тёшшей на плече.

– Лысюка! – радостно замахал руками Трефаил, как будто не видел эту идиотку по меньшей мере год. – Лысюка, мы здесь!

Девка сделала стойку, повела ухом, потом глазом и вскоре увидела на борту огромного парохода две знакомые рожи, причем та рожа, что принадлежала Мумукину, тщетно пыталась мимикрировать под такелаж.

– Ты что, балда, не видишь?.. Это же Лысюка, – зашипел Тургений на

Трефаила.

– А я, по-твоему, как ее назвал? – съехидничал Сууркисат. – Может,

Хрюндигильдой Карловной Брудерсдоттер-Сикорской?

– Что за тёха?

– Не знаю, не знаком, краем уха в новостях слышал… Э, да ты же эти новости и читал.

– Я, по-твоему, дурак – слушать, что читаю?

– Эй, вы, придурки бешенства! – донесся с пирса крик Лысюки.

Друзья пригнулись, чтобы их не было видно. Но это не помогло.

– Дрищи, вы еще здесь? – подошел со спины Люлик.

Трефаил с Мумукиным выпрямились, повернулись к капитану лицом и рявкнули:

– Диссиденты!

Люлик покачнулся, но устоял.

– Приказываю покинуть корабль, – сказал он.

– Эй, ты, шляпа! – послышался окрик Лысюки.

Касимсот обернулся на голос, желая объяснить, что головной убор на его голове называется фураж…

…в этот момент кувалда, прицельно запущенная Лысюкой с пирса, изрядно подрастеряв во время полета кинетическую силу, аккуратно припечатала капитана по лбу. Люлик и тут не растерял офицерской доблести и рухнул на палубу, вытянувшись по стойке “смирно”.

– Какая… – восторженно прошептал Трефаил.

– …дура. – Тургений схватился за голову. – Еппона мама, она же его убила!

– Кувалду верните, – потребовала еппона мама.

Сууркисат слегка прокашлялся, выразительно посмотрел на Тургения, мол, заткнись и не мешай, улыбнулся девушке и предложил:

– Лысюка, не желаешь ли подняться?

Через полчаса “Ботаник”, захваченный Лысюкой, покинул порт.

Люлик был счастлив – все вышло так, как он хотел. Кроме того, Нямня

Назуковна не спускала с него глаз, крепко сжимая тёшшу, и взгляд

Люлика то и дело задерживался на девичьих формах.

Горевал только Мумукин. Он стоял на корме, утирал слезы и то и дело повторял:

– Что же будет с Родиной и с нами?

Трефаил считал, что причинил родному государству еще не весь вред, и надеялся вернуться. Вместе с Тургением: вдвоем они натворят дел в два раза лохмаче.

Меньше всего Сууркисату нравился нездоровый интерес капитана к

Лысюке. Лысюка – террорист, злодейка и дура набитая, к тому же она попала Люлику кувалдой в лоб, а Люлик, вместо того чтобы открыть кингстоны, смотрит захватчице в декольте, будто там навигационные приборы спрятаны.

Да и сама Лысюка… Ей сказали – захвати пароход, а она с Касимсотом кокетничает напропалую. Никакого контроля за экипажем. Если бы

Сууркисату не было лень, он бы давно революцию здесь организовал.

Или хотя бы переворот.

А как они разговаривают? Уши вымыть хочется:

– Люлик Кебабович, вам компресс поменять на лоб?

– Если не трудно, Нямня Назуковна…

“Люлик Кебабович…” Это же позор, а не мужское имя. С такой мощной фамилией – и такое имя… А “Нямня Назуковна”?

Тургений вытирал слезы и смотрел, как в смоге тает Сахарин.

Сууркисат, если честно, тоже испытывал томительное беспокойство, провожая взглядом дымы отечества.

– Ну чего ты ревешь? – Трефаилу надоело думать о странном поведении капитана и террористки, и он решил позаботиться о друге. – Что там особенного осталось?

– Два отгула, – всхлипнул Тургений. – Любовь миллионов… и в туалет хочу.

Наконец Трефаилу открылась истинная причина душевного томления – ему тоже до слез хотелось отдать долг природе.

– Бедный Тургений! – По лицу Трефаила потекли слезы. – Ты пописать хочешь?

– Ага, – жалобно кивнул Мумукин. – Какать…

Трефаил заметался по палубе, пытаясь найти боцмана или кого-нибудь из матросов, однако никого найти не мог, если не считать глухонемого кока, который надраивал и без того сияющую сковородку, на дне которой темнела таинственная надпись “Maria Celesta” – видимо, имя жены. Язык жестов не помог: на все покряхтывания, хватания за живот и приплясывания с ладонями в районе паха кок показывал за борт.

– Идиот слепой, ничего не видит, что я показываю, – проклял Трефаил корабельного повара и помчался к Биркелю.

Биркель едва не угорел, потому что при помощи парового калькулятора пытался подсчитать грядущие барыши. Перспективы в связи с угоном самого большого парохода в мире открывались головокружительные, но младший Касимсот не подозревал, что голова у него кружится вовсе не от перспектив, а от угарного газа.

– У тебя вот… висело, – сообщил ввалившийся в каюту Сууркисат, подхватывая медленно падающий на пол топор. – Форточку открой.

– Не форточку, а иллюминатор, – оскорбился угоревший Биркель.

– Ты меня не учи, – повысил голос Трефаил. – Скажи лучше, где у вас тут туалет, а то повар у вас ни хрена не понимает, за борт предлагает оправляться.

– Во-первых, не повар, а кок. – Биркель открыл иллюминатор, и в каюте запахло рыбой. – Во-вторых, не туалет, а гальюн. И в-третьих, чем тебе не нравится перспектива оправиться через борт?..

А Мумукин там какать хочет, с тоской подумал Трефаил, энергично встряхивая упавшего в обморок контрабандиста.

Аккуратно настучав Биркеля по физиономии и добившись его возвращения в ужасающую действительность, Сууркисат вежливо попросил:

– Я спрашиваю, где мне найти туалет для приличных людей с незаконченным высшим образованием? Мы стесняемся делать это при большом скоплении народа.

Биркель вдруг побледнел, вырвался из рук Трефаила, высунул голову в иллюминатор и что-то несколько раз прорычал.

Когда голова Биркеля вернулась, лицо из бледного стало зеленым… но быстро созревало и вскоре приобрело нормальный розовый цвет. Такие метаморфозы заинтересовали пытливый ум Сууркисата, и он выглянул наружу.

Особых изменений в своем организме он не почувствовал, но зато оказался глубоко потрясен открывшейся ему картиной: по всему левому борту в самодельных люльках висели матросы с голыми задами и отчаянно кряхтели. Подозрительный звук сверху заставил Трефаила вывернуть шею под неестественным углом, и взору его предстало зрелище поистине ужасающее. Огромный зад с татуировкой “Непоседа” висел буквально в полуметре от лица Сууркисата.

Осторожно, чтобы не смущать обладателя кокетливой надписи, Трефаил втянул голову в каюту и ощупал волосяной покров головы, старательно обоняя воздух. Потом вздохнул облегченно – и захлопнул иллюминатор.

– Биркель, вертись, как хочешь, но нам с Тургением нужен цивилизованный… – Сууркисат вспомнил слово: -…гальюн.

И, чтобы как-то разрядить обстановку, пошутил:

– Иначе я тебе глаз высосу.

Через пять минут Биркель спускал на воду шлюпку, а в шлюпке сидели гордый Трефаил и совершенно остекленевший от воздержания Тургений.

– Через час лебедкой обратно подтяну, – пообещал Биркель. – Вам хватит… оправиться?

– Пойдет, – разрешил Трефаил.

Шлюпка плюхнулась в волну, и фал на кормовой лебедке начал стремительно вытягиваться – механик и кочегар, едва вернувшись в машинное отделение, получили команду “полный вперед”.

Шлюпка была вместительная и даже благоустроенная – с небольшим кубриком, в котором нашлись запасы еды, теплой одежды, сухого (и главное – чистого) белья размеров Б и М, а на корме лодки обнаружился стульчак, на который Тургений тут же уселся.

– Мумукин, штаны снять забыл, – предупредил Сууркисат.

Как ошпаренный Мумукин соскочил с насеста, избавился от лишнего гардероба и уже через минуту весело напевал:

– А-а я-а ся-а-а-ду-у… в туалет… и-и у-у-еду-у… куда-нибу-удь…

С чувством глубокого удовлетворения – на борту даже нашелся старый номер “Чукчанской правды”, так что с туалетной бумагой проблем не возникло – Мумукин встал во весь рост и крикнул:

– Лысюка, ты дура-а!

Простор будоражил нервы не только Тургению. Исполненный вдохновения,

Трефаил тоже загорланил песню “Раскинулось море широко”.

Фал меж тем продолжал разматываться, и вскоре пароход ушел так далеко, что казалось, будто диссидентов собирались оставить в открытом море. И если Мумукин хоть как-то реагировал на происходящее, а именно – впал в панику, то Трефаилу все было параллельно.

– Герыч, не суетись, Биркель нас через час подтянет, – попытался он успокоить товарища.

Однако Мумукин не успокаивался. Он приводил аргументы, что погода резко испортилась, что волны ходят слишком высоко, что скорость шлюпки вдруг резко упала, и вода в кильватере уже не пенится, и пароход куда-то исчез…

Трефаил огляделся.

Действительно, раскинулось море широко. Настолько широко, что никаких ориентиров в поле зрения не осталось, ибо пароход действительно исчез.

А через минуту начался шторм.

Люлик понял, что влюбился в Лысюку, когда она призналась, что мечтает замуж.

– За кого? – Улыбка придала лицу морского волка не самое умное выражение.

– За Мумукина, – покраснела Лысюка. – Ой, а у вас руль оторвался…

Черная ревность обуяла душу моряка, который до сегодняшнего утра и слов любви не знал. Он вышел со штурвалом в руках на мостик и вдохнул полной грудью свежего морского воздуха.

Не помогло.

В бессильной ярости капитан забросил штурвал подальше в море. Как бы в ответ с севера ударил порывистый ветер, матросы забегали по палубе, закрепляя снасти.

Не в силах сдерживать гнев, Люлик направился мстить. Заскочив в каюту, взял валяющийся почему-то на койке топор и вышел на тропу войны. Он обыскал весь пароход, но нигде надоедливых дрищей, или как их там – диссонансов? дисплеев? да какая разница… – найти не мог.

На корме стоял Биркель.

– Где эти твои… клиенты? – как бы между прочим спросил Люлик у брата.

Биркель с подозрением осмотрел топор, который старший Касимсот застенчиво прятал за спиной, и сообщил:

– В трех кабельтовых отсюда.

Люлик кинул взгляд в замутневшее пространство моря, и в трети морской мили действительно заметил темное пятнышко шлюпки.

– Ну что же, – ухмыльнулся он, – тем лучше. Море покажет, кто из нас достоин.

С этими словами он обрубил фал. На мгновение показалось, что после этого “Ботаник” побежал значительно резвее.