Текст книги "Карлики-великаны"

Автор книги: Алексей Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Алексей Лукьянов
Карлики-великаны

Повесть

Часть первая . Дым коромыслом

Однажды Тургений предложил Трефаилу:

– Слушай, Сууркисат. А давай сбежим?

– Куда? Мы на острове живем.

Спорить не хотелось: после вчерашнего здорово болела голова. Вернее, головы: несмотря на почти сиамскую привязанность, Тургений Мумукин и

Сууркисат Трефаил обладали индивидуальными комплектами рук, ног и постельного белья. Головы у них тоже были свои, отдельные, но болели одинаково.

Бросили монетку. По итогам жеребьевки первым в душевую отправился

Мумукин. Послышались шум воды и громкая песня:

– Пи-исьма-а… Письма лично на по-очту ношу-у… Сло-овна-а я роман с продолженьем пишу-у…

Трефаил сплюнул на пол:

– Тебе-то хорошо, а мне думать, как дальше жить…

– Зна-аю, знаю точно, где мо-ой адреса-ат… – Песня прервалась, и

Трефаил насторожился: Мумукин наверняка собирался учинить какую-то подлость.

Атмосфера дрогнула:

– В до-оум-ме-е-е-е… где живе-о-о-от… Су-у-рки-и-са-а-а-а-ат.

Снизу бешено застучали. Шум воды в душевой смолк, Мумукин, напевая уже под нос, вышел в розовом халате, ожесточенно вытирая голову.

Взглянул на товарища, покачал головой, продолжил вытирать голову.

– Я помню чудное мгновенье, передо мной я… – Тургений попытался разглядеть себя в зеркале.

– Полотенце отдай, – потребовал Сууркисат.

– Будешь орать – вообще со мной пойдешь! – Мумукин сделал вид, что обиделся, но полотенце отдал.

Хотелось взбодриться. Рискуя выпасть, Мумукин по пояс высунулся из окна.

– Лысюка! Лысю-ука! Выгляни на минутку.

Окно этажом ниже распахнулось, и показалась прозрачная прическа Лысюки.

– Че надо?

– Хочешь, будущее предскажу?

Лысюка открыла рот. Все-таки она была непроходимой дурой.

– Будет у тебя любимый. Красавец мужчина, офицер, котовец. Родишь ты от него мальчика. Вырастет твой сыночек, в школу ходить начнет. Вот тут ему туго придется…

– Почему? – насторожилась Лысюка.

– Потому что звать его будут Лысюкин сын! – Тургений с хохотом втянулся обратно в комнату.

– Придурок бешенства!

Повеселевший Мумукин распахнул холодильник. На дверке допотопного агрегата кто-то нацарапал твердым острым предметом: “Оставь надежду всяк, сюда входящий”. В недрах агрегата валялся лишь значок

“Передовик производства”. Сколько Тургений себя помнил, этот значок преследовал его и встречался в самых неожиданных местах, вплоть до аппендикса, который Мумукин удалил себе в прошлом году перед зеркалом (операция сопровождалась сальными шуточками Трефаила, державшего зеркало, и непрерывным стуком Лысюки, потому что орал

Тургений на весь остров).

– Как там насчет пожрать? – осведомился из душевой Трефаил.

– Жуй, – последовал ответ.

На работу побежали голодные.

Улицы Тунгусска кипели от людских потоков, всюду слышались мягкие чавкающие удары – незадачливые пешеходы попадали под транспортные средства. Ежедневно в столице острова Сахарин гибли сотни людей, крематории дымили безостановочно, однако, несмотря на ужасающую статистику, народу меньше не становилось. Людская мешанина напоминала внутренности паровой машины – все шипело и пузырилось, то и дело через клапаны государственных и полугосударственных учреждений уносились по своим рабочим местам кипящие людские струи, шатуны, рычаги, коленчатые валы многомиллионного города двигались в заданном ритме.

Огромные рекламные щиты отвлекали спешащего на службу обывателя от мрачных мыслей: “Вступайте в Государственную Организацию Вечно

Недовольных Обывателей” (с призывом выступала милая такая тетенька лет пятидесяти, в папильотках на босу голову), “Вас ЧУДО ждет”

(рекламный плакат с изображением небоскреба призван убеждать, насколько благое это дело – Чрезвычайно Уплотненные Домовые

Общества) и совершенно новый плакат, изображающий Большого Папу в позе лотоса: “Хороши Упражнения Йоги”.

Тургений и Сууркисат по сторонам не смотрели. Кто отвлекался, тот немедленно становился жертвой паровика. Мумукин жизнерадостно бубнил очередной шлягер:

– Кипучая, могучая, никем непобедимая…

– Осторозно, моя масына едет вперед, – послышалось совсем рядом, и

Сууркисат едва успел выдернуть товарища из-под массивных колес новомодного паровика “Шибейя”.

– Трескучая, вонючая, ты самая е..чая! – в ярости закончил Тургений, потрясая кулаком вслед водителю. Правда, заканчивал Мумукин шепотом и кулаком потрясал исподтишка, потому что номера паровика сообщали, что управляет им не кто иной, как Эм-Си Кафка, шеф Комитета

Общественного Трудоустройства.

– Ну, ты, – пихнул Трефаил Мумукина локтем в бок, – не очень-то матерись.

Кое-как перебравшись на другую сторону шумного проспекта, друзья оказались перед приземистым небоскребом. Тетрадный листочек, приклеенный на жвачку к двери центрального входа, информировал, что в здании располагается ЦАПП-ЦАРАПП.

Здоровенный котовец минут по десять разглядывал удостоверения личности сначала Тургения, потом Трефаила:

– Куда направляетесь?

– Слушай, еппонский городовой, я точно тебе когда-нибудь по яйцам врежу! – вскипел Мумукин. – Каждый день слушаешь нашу программу, автографы несколько раз брал, два года знаешь нас как облупленных, а все равно спрашиваешь, куда направляемся.

Вскипел он, разумеется, в лифте, когда серая физиономия котовца исчезла из поля зрения.

– Вот за что тебя люблю, Мумукин, так это за твою смелость и бескомпромиссность, – с жаром признался Сууркисат товарищу.

– Правду говорить легко и приятно. – Мумукин со значением ткнул пальцем куда-то в потолок.

Двери с шипением разошлись в стороны, и друзья оказались на сорок восьмом этаже, занятом студией “Радио Сахарин”.

Первым делом замерли перед информационным щитом. Кроме разнообразных приказов о лишении премиальных, квартальных, повременных и прочих надбавок за провинности различной степени тяжести, как-то: выход в эфир в нетрезвом состоянии, нарушение правил техники безопасности при обслуживании центрального парового котла студии и прочая, – на щите висел подслеповатый экземпляр свежей листовки “Чукчанская правда”. Вся студия была завалена ими по самое не могу, однако требовалось зачитать крамольный документ прилюдно, дабы не прослыть стукачом. Стукачи тоже читали, но их давно знали в лицо.

“Чукчанская правда” являлась вездесущим оппозиционным печатным органом, и никто не знал, по каким каналам она поступает в госучреждения, однако ежедневно свежий выпуск подпольной газеты оказывался везде, где только проходили люди. Листовки печатались на дрянной туалетной бумаге паровым матричным принтером и содержали хулу в адрес высшего эшелона власти, а именно – гениального создателя единого государства Вальдемара Хэдэншолдэрса, министра обороны Че Пая, генерального шефа Комитета Общественного

Трудоустройства Эм-Си Кафки, народного шамана Распута Григоровича и других официальных лиц. Собственно, никакой информации “Чукчанская правда” не содержала, просто от выпуска к выпуску подбирала все новые и новые эпитеты каждому члену Президиума Верховного Совета и, к чести неведомого издателя, ни разу не повторилась. Некоторые отдельные словечки и целые идиоматические обороты кое-кто из персонала выписывал в маленький гроссбух, и на прошлой неделе закончился третий том энциклопедии изящной словесности.

– Откуда они все знают? – удивился Мумукин, закончив читать “ЧП”.

– Балда, у них свой человек в Верховном Совете.

– Неужто сам Распут?

– Почему Распут?

– Так он единственный среди них чукчанин.

– Какой ты умный, – восхитился Сууркисат.

Мумукин молча заложил правую руку за лацкан и устремился к шефу.

Шеф был в мыле – горел выпуск новостей. Точнее, сгорел он еще вчера: редактор получил новости, но отвлекся, и лента сгорела в топке телетайпа. Редактор чуть с ума не сошел от радости: по чистой случайности бутылка технического спирта, стоящая рядом с телетайпом, не взорвалась, иначе полыхнул бы весь этаж.

Потом, конечно, шеф схватился за голову – что делать? Новости через полчаса. Но тут жизнь снова улыбнулась: не успел он как следует испугаться, как с новой лентой телетайпа пришло спасение. Новости, сгоревшие минуту назад, только что были забракованы Кафкой, поэтому читать надо новости прежние (к слову – прежние новости читали уже пятый день).

Подход к выпуску новостей в Соседском Союзе, в который острова Гулак преобразовались могучею волей и великою славой Вальдемара-Большого

Папы, довольно странный, но вполне оправданный и даже в чем-то прогрессивный. Центральное Агентство Правдивой Печати (сокращенно -

ЦАПП) поставляло новости официального характера, непосредственно из

Президиума Верховного Совета. В пику им Центральное Агентство

Революционно-Анархической Подпольной Печати (соответственно -

ЦАРАПП) собирало все неофициальные новости, не гнушаясь слухами. Это называлось – “Мы делаем новости”. Информация проходила десять идеологических фильтров, и жалкие ее остатки попадали на стол к шефу

Комитета Общественного Трудоустройства.

Зачастую Кафке не нравилось ничего из предложенного, а сообщать известия надо каждый день. Поэтому и появился институт “вчерашних новостей”: нет хороших вестей сегодня – читай вчерашние.

Впрочем, вернемся к горящим новостям. Спустя сутки в кабинете редактора зазвонил телефон.

– “Радио Сахарин”, Худойназар Лиффчинг, – представился редактор.

– У какого Назара худой лифчик? – прошипела трубка. Худойназар посмотрел на аппарат – не разошлись ли спайки? – и тут осознал, что слышит голос самого главного котовца.

– Прошу простить, – пробормотал Лиффчинг. – Это зовут меня так -

Худойназар Лиффчинг.

– С такими именами долго не живут, – пошутил Кафка.

– Исправлюсь, – не своим голосом ответил редактор, и рука потянулась к ящику стола, где лежал паровой однозарядный пистолет.

– Не паясничать! – рявкнул Эм-Си. – Сегодня приказываю зачитывать новости, присланные вчера.

– Но… – открыл рот Лиффчинг.

– Разрешаю.

Оставалось одно – застрелиться. Худойназар приставил раструб пистолета к виску и нажал спусковой клапан. Прогремел выстрел.

У пистолета разорвало котел, килограммовая гиря выпала из казенника и глухо ударилась об пол. Лиффчинг в тоске и тревоге завыл. На вой сбежалась вся редакция (стукачей не впустили), и, едва Худойназар объяснил суть катастрофы, в кабину вошел Тургений.

– Трефаил! – Мумукин выглянул из редакторской и отчаянно засемафорил левой рукой. Жест обозначал только одно – дают пожрать. Благодарный за дружескую заботу, Сууркисат поспешил в кабинет к Лиффчингу, где его ожидало жестокое разочарование.

– У людей горе, – скорбно произнес Тургений. – Сгорели новые новости.

– Насколько новые? – Сууркисат слегка придушил Мумукина правой рукой, а левой приводил в порядок прическу.

– Вчерашние, – всхлипнул Лиффчинг.

– Возьмите позавчерашние, – тщательно разминая шейные позвонки товарищу, предложил Трефаил. – Почти свежие.

– Какие, на хрен, свежие? – возмутился диктор Ле Витан. – Это резервный повтор прошлогодних известий.

– Новое – это хорошо забытое старое, – самоотверженно просипел посиневший от дружеских объятий Тургений.

– Я работаю в условиях тотальной слежки и поголовного стукачества, балансирую на грани провала, рискую жизнью, переходя улицу в неположенном месте, читаю всякий бред по радио… – завел Витан арию умирающего Каварадося.

Этого Трефаил стерпеть не мог. Он освободил от захвата друга и надвинулся на Ле.

– Ты кого стукачом назвал? – Сууркисат недобро прищурился.

– Я… я… – раскис диктор.

– Головка от часов ЗАРЯ! – выкрикнул Сууркисат. – Я тебя научу родину любить! – И запел: – Родина! Еду я на родину! Чтобы кушать смородину! Чтобы счастливо жить!

– Стоп, еппона мама, – прервал процесс насильственно вбиваемого патриотизма Мумукин. – Сууркисат, не насилуй диссидента, он на алименты подаст. Худой, я тебя спасу, а за это ты нам с Трефаилом организуешь отгул на майские праздники, угу?

– Офонарел, Мумукин? – загрохотал Лиффчинг. – У вас неделя прогулов.

– Вот-вот, – радостно закивал головой Тургений. – Ты про них забудешь и добавишь отгулы, трех дней нам хватит, правильно, Трефаил?

Вообще-то именно Сууркисат и офонарел от такой чудовищной лжи и наглости, но поддержать блеф друга – дело святое.

– Нет, ну зачем так? – Он с укором посмотрел на Тургения. – Совесть надо иметь, Тургений Герыч. Не три, а четыре дня.

– Ну ладно, четыре, – легко согласился Мумукин.

В результате сошлись на двух, но, по правде говоря, Мумукин не рассчитывал даже и на один отгул: ему надо было избавиться от прогулов. Теперь же, когда редактор воспрял духом и попросил освободить кабину, забыв поинтересоваться, каким образом Тургений собирается спасти выпуск последних известий, Сууркисат мог дать волю негодованию.

– Ты соображаешь, на какую хрень подписался? – шипел он Мумукину, пока они шли в эфирный зал. – Нас же живьем на капустные плантации…

– Если сейчас не заткнешься – глаз высосу, – уголком губ пообещал

Тургений.

Подобной угрозы Сууркисату не приходилось еще слышать. Рот его захлопнулся, а мозг лихорадочно придумывал достойный ответ. Ответ не формулировался даже приблизительно, поэтому Трефаилу только и оставалось пихнуть Мумукина, чтобы тот не вписался в дверной проем.

– Вот ведь… собака сутулая…

Мумукин ощутимо врезался носом в косяк, но не разбился, а рассмеялся:

– Сегодня такое будет… Ты, Трефаил, вспотеешь.

Чейнджер на два диска, шкаф, в котором хранятся фланцы с записями звезд эстрады, две топки: для проигрывателя с колонками и мониторами

– большая и для микрофона – маленькая, – вот и все устройство звукорежиссерской кабины. Кабинка диктора вообще представляет из себя каменный мешок (одна из стен, правда, стеклянная) с микрофоном, стулом и пюпитром, на котором лежат новости. К регистру парового отопления когда-то присобачили телефон, спаренный с редакторским.

Вместо звонка в регистре что-то жутким образом стучало, после чего можно снять трубку и разговаривать. Все вместе – дикторская и операторская кабины – имеет звучное название “эфирный зал”. Общая площадь – шесть квадратных метров. Соединены два помещения дверью, которую во время эфира нельзя открывать, и коммуникативной трубой – переругиваться в краткие секунды перекура.

Трефаил встал в исходную позицию, хрустнул пальцами, повращал шеей, потом тазом, пару раз присел и решил, что очередную вахту выдержит.

За закопченной стеклянной переборкой гримасничал Тургений.

Сууркисат посмотрел на циферблат паровых часов, более похожий на манометр. Тем не менее минутная стрелка почти доползла до часовой, и это значило только одно:

– Готовность номер один! – объявил Трефаил в трубу и забросил в обе топки по лопате угля.

Монитор с микрофона зашипел, и через мгновение голос Мумукина спросил:

– Сууркисат, как слышишь меня?

– Слышу хорошо. – Еще пара взмахов совковой лопатой. – Десять секунд до эфира…

Уголь стал летать в гудящие огненные чрева с поразительной быстротой, и, когда до эфира оставалось всего пять секунд, Трефаил метнулся к шкафу и вынул оттуда огромный фланец из нержавеющей стали, шпеньки, шишечки и крючочки на котором содержали запись гимна

Соседского Союза. Фланец с глухим звоном ушел в паз чейнджера,

Сууркисат вручную совместил воспроизводящую головку проигрывателя с диском, и грянули первые такты самого чудовищного музыкального произведения за всю историю островов Гулак. А за ними начался самый ужасный эфир со дня возникновения парового вещания.

– Семь утра на всех часовых поясах, в Перепаловске-Взрывчатском – полночь. В студии “Радио Сахарин” – повсеместно полюбившийся публике

Тургений Мумукин и его бессменный ассистент за звукорежиссерским пультом – Сууркисат Трефаил, человек-паук. Мы работаем в прямом эфире, наш телефон – три, два-два… два-два, три… три, два-два. Ждем ваших звоночков, а пока для вас споет что-нибудь из последнего монстр отечественной эстрады Лемурий Гиббонтьев. Звоните, звоните, передавайте приветы и поздравления, можно пожаловаться на ваше домоуправление и участкового-котовца, признаться в любви партии и правительству, добрые пожелания в адрес Распута Григоровича принимаются вне очереди. Итак – Лемурий исполняет очередную свою ле-муру, пардон муа за мой хранцузский…

Если бы человек-паук не стоял в настоящий момент за звукорежиссерским пультом, он расчленил бы повсеместно полюбившегося публике диктора и сжег в топке. Однако времени на скорый, но справедливый суд совершенно не оставалось. Едва услышав имя исполнителя, Трефаил извлек из фонотеки фланец Гиббонтьева и метнул его в чейнджер поверх гимна, и, едва Тургений завершил тираду,

Лемурий заголосил: “И вот в полет меня зовет мой паролет, мой паролет…”

– Что ты мелешь? – заорал во время короткого перерыва Сууркисат. -

Собака сутулая, ты почему последние известия не читаешь?

С той стороны коммуникативной трубы донеслось:

– Сам собака. Исправлюсь после рекламной паузы.

– Чего? – Трефаил поскреб затылок.

– Работай, пару нет, – отмахнулся за мутным стеклом Мумукин.

Делать нечего, пришлось кидать уголь. Сууркисат кидал в жаркое пламя топливо лопата за лопатой, придумывая планы мести один страшней другого, но ни распиловка, ни вырывание пальцев с корнем, ни сжигание в топке заживо, ни даже сдача Мумукина в лапы самому Эм-Си

Кафке не казались Трефаилу достаточно суровой карой вероломному диктору. Однако нестандартное решение нашлось, и Сууркисат аж вздрогнул при мысли, как он отомстит. Сердце сладко заныло от предвкушения. Тургений же, ни о чем не подозревая, разминал свой рабочий инструмент:

– Мми, ммэ, ммо. Уэ. Абыр… абыр… абырвалг… Фрякает франкмасон нефердопердозно. Не ржи рожей, во ржи лежа. Проехали рохирримы проводить Фродо до Ородруина. Тыры чёрё, соровсерем чёрё лири, серейчарас карак дарам борольноро, бурудерешь знарать…

Едва Гиббонтьев отпел свое, Мумукин вновь подал голос:

– “Радио Сахарин” – это БУЙ! Это ДВА БУЯ! Ля-ля-ля, это была рекламная пауза на “Радио Сахарин”, а сейчас предлагаем вашему вниманию…

В это время регистры в дикторской кабине застучали, и звукорежиссер с ужасом понял, что это – первый звонок в прямом эфире. Первый в мире. Тургений сорвал трубку.

– Привет, к нам в студию дозвонился… – весело начал он. -

Представьтесь, пожалуйста.

– Здравствуйте, – послышался сквозь бульканье котельных голос. – А можно передать привет?

– Обязательно, – торжествующе прокричал Мумукин. – Привет всем. – Он бросил трубку и продолжил: – Последние известия. Приказом Президиума

Верховного Совета гениальный создатель е…ного государства, дорогой товарищ Вальдемар Некрасович Хэдэншолдэрс, с чувством глубокого удовлетворения, переходящего в пароксизм довольства, награждается орденом Трудового Красного Пламени. В теплой дружеской обстановке орден вручал народный шаман Распут Григорович. Трудовые новости: небывалый урожай белокочанной царицы полей собрали с полей нашей любимой Родины…

Мумукин гнал пургу, а бедный Трефаил действительно вспотел. Он думал, что ослышался, но слух до сих пор ни разу не обманывал

Сууркисата. Он ясно слышал, как именно Мумукин назвал Большого Папу, но повторить не решался. Он только слушал болтовню своего товарища и машинально забрасывал уголь в печь.

– …и на этой оптимистической ноте наш выпуск новостей заканчивается.

Свой трудовой подвиг наша бригада в лице меня, Тургения Мумукина, и виртуоза лопаты Сууркисата Трефаила посвящает гениальному создателю…

Мумукин напрягся.

– …е..ного государства.

Это был конец.

Эм-Си Кафка смерил Худойназара Лиффчинга тяжелым взглядом, встал на табурет, придвинул голову редактора за уши поближе и плюнул ему на лысину.

– Так вы утверждаете, что это есть диверсионный акт?

– Нет, – выдавил Лиффчинг. – Это гнусный диверсионно-террористический акт, с элементами глумления над самым святым, что у нас есть.

– Ага. – Эм-Си спрыгнул с табуретки. – В таком случае объясните: каким образом диверсанты проникли в эфирный зал?

– Э… – проблеял редактор. – Втерлись в доверие… Волки в овечьей шкуре… в шкурах. Ввели в заблуждение…

Он смолк под уничтожающим взглядом котовца, а потом вдруг нашелся:

– Их же ваш охранник пропустил.

Эм-Си задумался.

– Вы что, намекаете, будто я халатно отношусь к своим обязанностям по контролю за кадровым составом? – Угрозы в голосе Кафки почти не слышалось, но Лиффчинг вспотел.

– Никак нет! – отчеканил Худойназар. – Я подозреваю заговор.

В коридоре послышался шум, колючие буркалы Кафки сфокусировались на двери, поскольку нестройный галдеж стремительно приближался к кабине редактора.

Дверь не преминула распахнуться, но сделала она это как-то странно:

Эм-Си точно помнил, что дверь открывалась наружу, а тут она открылась внутрь кабины. Причиной распахивания послужил оперативник-новичок, влетевший в дверной проем вперед головой и бесславно прервавший полет лбом о стену.

– Ну вы… Не очень-то… – послышался из коридора чей-то сердитый бас.

Наши же герои продолжали вершить скромный трудовой подвиг, не зная, что жизни их не стоят капустной кочерыжки на полях великой Родины.

Точнее, Трефаил уже понимал, куда они с Тургением попадут после эфира, но бросить работу не мог. Во-первых, надеялся, что никто не заметил мумукинской оговорки, а во-вторых – вошел в привычный полуавтоматический режим работы. Касательно Тургения можно сказать лишь одно: глухари на току бывают во сто раз бдительнее. И только в час пополудни, после слов о погоде, когда закончилась их вахта, уставший и злой Сууркисат скрутил Тургения в бараний рог:

– Над твоим трупом поглумиться, или пускай так куски валяются?

– А что я сделал-то, еппонский бог?

– Ты что – дальтоник? Не слышишь ни фига? Не мог просто сказать -

Большой Папа?

– А я как сказал?.. – похолодел Тургений.

Тут Сууркисат замялся. Сам он брезговал табуированной лексикой, но нужно же как-то объяснять, чего такого сказал этот… этот…

– Ты в слове “единого” вместо “ди” сказал “ба”, – скорбно произнес

Трефаил.

Тургений пошевелил губами, мысленно заменяя один слог другим.

Результат подстановки потряс его до глубины души.

– Что, прямо в эфир? – В глазах Мумукина мелькнул неподдельный ужас.

– Открытым текстом.

Так они стояли и смотрели друг на друга в полном молчании не менее минуты.

А потом разразились хохотом.

– И нас до сих пор не схватили? – Изнемогая от смеха, Мумукин открыл дверь и тут же получил подлый удар в живот, и две пары рук в черно-буром камуфляже выдернули Тургения из эфирного зала.

– Э, куда? – рассвирепел Сууркисат и бросился за товарищем.

В коридоре толпились котовцы, в их объятиях тосковал Тургений.

– Мумукин, держись! – Сууркисат поспешил на подмогу.

Пожалуй, если бы не шесть часов непрерывного махания лопатой и перетаскивания фланцев из нержавейки, Трефаилу удалось бы раскидать оперативников и унести Тургения на руках, но звукорежиссер очень устал. Поэтому единственный эффектный трюк у него получился с каким-то хлипким котовцем, которым он сломал дверь редакторской кабины, да и то – чисто случайно.

– Ну вы… – прогудел Сууркисат. – Не очень-то…

– Вмажь им, Трефаил, вмажь! – орал бьющийся в цепких руках оперативников Тургений. – Еппонский городовой, больно же!

Но вмазать не удавалось. Котовцы плотной стеной облепили Трефаила и не давали места для маневра.

Из раскуроченной редакторской двери выглянул карлик. Над ним показалась голова Лиффчинга.

– Эти?

– Они самые.

– Вы за автографом? – Тургений перестал биться в цепких руках оперативников. – А почему вы такой маленький?

– Да он вообще сикавка, – подтвердил Трефаил.

– Сюда их, живо, – оскорбился Эм-Си Кафка.

Задержанных втолкнули в кабину редактора.

– Моя велик! Моя очень велик! – вскочив на редакторский стол, сотрясал кулачками Эм-Си, сбиваясь на чурекский акцент.

Сууркисат с Тургением переглянулись.

– Осторозно, моя масына едет вперед, – и оскорбительно заржали.

Эм-Си побагровел.

– Вы арестованы за террористическую деятельность, – уже без акцента отчеканил он. – Вы опорочили имя и должность Большого Папы, читали несанкционированные известия и оказали сопротивление властям. Об оскорблении меня при исполнении я умолчу – этот вопрос мы еще провентилируем, в частном порядке…

– Протестую, – заявил Тургений. – Новости санкционированы Большим

Папой, никого я не оскорблял… то есть мы не оскорбляли… И последнее

– я читал с листа, присланного по факсу лично Вальдемаром Некрасовичем.

– Что? – округлил глаза Эм-Си. Оперативники при этом подтянулись и отдали честь портрету Папы, висящему на стене. Новичка поставили на ноги и приставили безвольную руку к козырьку.

– Вот, почитайте, – и Мумукин протянул Кафке страницу с известиями.

Эм-Си машинально взял в руки улику и непонимающим взглядом уставился в текст.

– По-моему, ты совершил крупную ошибку, перевернув лист вниз головой, – прошептал Сууркисат.

– Покажи мне хоть одного чурека, который умел бы читать, и я съем какашки, – так же тихо ответил Тургений.

– Ничего не понимаю… – возмущенно фыркнул Кафка, трепля бумагу в руках, потом перевернул лист… – А, вот теперь понятно.

Быстро пробежав глазами по тексту, главный котовец в недоумении уставился на арестованных:

– Это же позавчерашние известия.

– По-моему, ты съешь какашки, – заметил Трефаил.

– Мне тоже так кажется, – покраснел Мумукин. – Никогда больше не буду шовинистом. Драпаем.

Минуты две прошло, а котовцы никак не могли понять, куда побежали арестованные.

– Кхым… Мнэ… – прочистил горло Лиффчинг. – Вы… как бы это помягче сказать… догонять их будете, или пусть бегут?

Безумный взгляд Кафки уперся в переносицу редактора.

– Что?

– Я… кхым… вы их будете ловить?

– Кого?

– Ну… этих… Диверсантов.

До Кафки дошло, что арестованные просто-напросто сбежали. Постепенно это поняла и опергруппа. Кроме новичка, пребывавшего в нокауте.

– Остолопы! – заверещал Кафка. – Догнать! Сиктым на кутак!

Карабулдык чикалдык! Аглы!

Котовцы загрохотали коваными каблуками в направлении пожарной лестницы.

– Стучать будешь? – Кафка посмотрел на Худойназара.

– Лично вам.

– Молодца.

На первом этаже, представ пред светлые очи дежурного, беглецы притормозили.

Пожалуй, впервые в жизни стражу давался шанс отличиться и продвинуться по службе. Он понял, что каким-то образом террористам удалось избежать встречи с опергруппой, и решил выполнить всю работу сам.

– Сдаюсь. – Трефаил поднял руки, но движения не прервал, а даже ускорился.

– И я сдаюсь, – повторил маневр Тургений.

Котовец ласково улыбнулся, но расслабился он зря. Сууркисат подошел к охраннику на расстояние поцелуя и двинул коленом в самое незащищенное место. Не ожидавший такой подлости страж захныкал, выронил УЗИ из слабеющих рук, устремленных если не защитить, то хотя бы пожалеть уязвленный орган. Тургений подхватил оружие на лету, с особым цинизмом отдавил охраннику обе ноги поочередно и таинственно шепнул:

– Я тебе сейчас глаз высосу.

Глаза дежурного закатились, и он упал в обморок.

Первое, что увидели беглецы на улице, – “Шибейя” Эм-Си Кафки.

– Клевая тачка, – позавидовал Тургений. – Бешеных бабок стоит.

– Знаешь, чья? – Трефаил устремился к машине и решительно открыл дверь. – Моя.

Упрашивать не пришлось – Тургений нырнул внутрь и стал баловаться рулем.

– Кыш, я поведу. – Сууркисат сел за руль.

– А ты умеешь? – Мумукин опасливо покосился на друга, пока тот разглядывал приборную доску и искал зажигание.

– Ложись! – Трефаил накрыл собой тело Тургения: из здания выскочили котовцы.

– А нас здесь не будут искать? – просипел Мумукин. – Ой, кнопочка какая-то…

Машина взревела и рывками поехала вперед, выстреливая облачка черного дыма. Сууркисат выпрямился и посмотрел на дорогу, Тургений тоже поднял голову.

– Дави, дави их, еппона мама! – радостно завопил он, увидев, как котовцы бросились врассыпную.

– Не оказывай на меня морального давления! – огрызнулся Сууркисат.

Он вращал руль, крутил все рукоятки подряд, пытаясь добиться стабильной работы парового двигателя. Наконец поршни заработали чаще и ритмичнее, дым повалил столбом, машина поехала ровнее.

– Поехали! – завопил Тургений так, будто сам сидел за рулем. – Тормози.

Сууркисат утопил педаль тормоза: проезжая часть разверзлась перед ними всей своей безысходной непроходимостью и напоминала кипучую стремнину горной реки. Попасть в это течение означало верную смерть.

Мумукин посмотрел в зеркало заднего вида. Котовцы уже пришли в себя, мало того – на улицу выскочил хозяин паровика.

– Моя твоя кушать! Ритуально! – бесновался он на крылечке небоскреба, обрушивая на своих подчиненных потоки сановной ненависти.

Оперативники приходили в себя медленно, но и до них дошло, что паровик их шефа захвачен террористами.

– Твоя слушать моя! – крикнул Кафке Сууркисат. – Моя брать заложник.

– Какого еще заложника? – опешил Эм-Си.

– Твою машину.

Кафка вновь впал в ступор.

– А на фиг нам его машина? – шепотом спросил Тургений.

– Ты что – глухой? – разозлился Трефаил. – Я только что сказал – в заложники.

– А ему она на фиг?

Эм-Си приказал:

– Взять их!

Все-таки исполнительность у котовцев была на высоте. Издав воинственное “УРА” (Уроем Растлителей Архипелага), они ринулись на штурм паровика, даром что тот стоял без движения, только взбрыкивая задними колесами.

– Какое мужество! – восхитился Трефаил и въехал в транспортный поток, опрокинув несколько замешкавшихся машин, круто развернулся – и поехал по встречной полосе.

Тургений причитал:

– Ой, рябина кудря-а-ва-а-я-а. Куда же тебя несет, сво-о-ло-очь?

Убить меня, быдла, хо-о-че-ешь.

– Какое мужество! – продолжал восхищаться Сууркисат, поглядывая в зеркало заднего вида, как котовцы один за другим выбегают на дорогу и исчезают под колесами машин.

– Ты это обо мне? – оторвал обезумевший взгляд от дороги Мумукин.

– Нет, про Кафку. Ради дела такую тачку не пожалел.

Ехать по встречной было не только неудобно, но и опасно, поэтому

Сууркисат резко развернул машину, увильнул от готовых уже врезаться в “Шибейю” махоньких паровичков и теперь уже двигался вместе со всеми, почти не нарушая правил. Тургений, покрывшийся во время этого маневра испариной, стремительно приходил в себя, задирался на других участников движения и умудрился плюнуть на Кафку, когда Трефаил проезжал мимо.

Глупо уповать, что так легко можно уйти от преследования властей. Не прошло и пяти минут, как Тургений обратил внимание на эскорт паровиков.

– Нас принимают за Кафку! – заржал Мумукин.

Трефаил поглядел в зеркало и покачал головой.

– Пожалуй, ты не прав.

Мумукин присмотрелся и узнал в злобном карлике, приплясывающем на капоте спецпаровика, самого Эм-Си.

Погоня… Какой детективный сюжет обходится без погони? Один – бежит, другой – догоняет.

Тысячи машин не создавали такого количества лязга, грохота и летальных исходов, какое организовали Тургений с Сууркисатом на угнанной “Шибейе” и четыре спецпаровика котовцев. Сирены выли, как на похоронах Большого Папы, буде таковые когда-нибудь случатся, водители преследуемой и преследующих машин наплевали на все правила, поэтому Проспект Ильича, единственная транспортная артерия