Текст книги "Долгая дорога в АД"

Автор книги: Алексей Курилко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

–

Ни в коем случае. Только не в этот период. Зачем? Такой глупости она бы себе не

позволила. Если бы Цезарь узнал, он бы воспринял это как личное оскорбление. Даже если б ей

захотелось как никогда, то и тогда она бы не посмела. Она не имела права рисковать будущим ради

мимолётного настоящего.

–

Тогда я ничего не понимаю.

–

Терпение, мой юный друг, терпение.

–

Да, что вы заладили «мой юны друг, мой юны друг». Я вовсе вам не друг! И, самое

интересное, уже давно не юный. Мне уже тридцать пять.

–

А мне чуточку больше.

–

Всё равно, обращение «мой юный друг» режет мне слух.

–

Хорошо, я обещаю щадить ваш слух в дальнейшем.

–

Не томите, Бога ради, рассказывайте, рассказывайте…

–

Моя мать, повторяю, мечтала родить Цезарю сына. И она делала для этого всё, что могла.

Но прошёл месяц, второй… И она не на шутку забеспокоилась: а может ли он вообще иметь детей.

Мало ли…

–

У него, насколько я помню, была дочь.

–

Да, Юлия. Но была ли она его дочерью – вот вопрос. Mater semper est certa. Мать всегда

достоверно известна. Чего не скажешь об отце. К тому же это было слишком давно. Он уже был

немолод…

–

Ну и?

–

Она даже обращалась к жрецам. Те добросовестно молили богов, приносили им жертвы,

делали специальные снадобья, которые необходимо было подмешивать любовнику в вино, но

ничего не помогало…

Мать почитала многих богов, но самым священным для неё был культ богини Исиды. Она и

сама считалась живым воплощением богини. Однако помощь явилась с иной стороны. Одна из

рабынь посоветовала матери обратиться к Асмодею. В некоторых районах Египта действительно

поклонялись змею Асмодею, в честь которого был даже выстроен храм. Кстати, существовало

поверье, что змей Асмодей и змий, соблазнивший Еву, – одно и то же существо. Но рабыня

11

поклонялась Асмодею потому, что родом была из Персии, где его издревле знали под именем

Аэшма-дэв, он же Заратос, бог войны, похоти и богатства. А евреи его знают как демона Ашмедая, одного из ближайших сподвижников князя тьмы Сатаны. Асмодей – демон воинственный и

похотливый.

Рабыня, надоумившая мою мать обратиться к Асмодею за помощью, научила её ритуалу вызова

демона. Мать сделала всё, что требовалось, и, не дрогнув при появлении демона, изложила тому

свою просьбу, заключавшуюся в том, что она желает зачать от Цезаря. Асмодей согласился, ибо она

принесла необходимую жертву и знала его тайное имя. Но демон, вызванный моей отважной

матерью, был не так-то прост. И он оскорбился такому отношению к себе. Эти жалкие людишки

замахнулись на то, чтобы использовать его в своих примитивных личных целях! Как какого-то

мелкого божка! Невероятная наглость, непостижимая!

Дух Асмодея вселился в Цезаря и овладел матерью в ту же ночь. С одной стороны, он

выполнил условия договора, но с другой стороны, он её обманул. Или наказал за дерзость – как вам

будет угодно. В любом случае, у неё родился сын. Этим сыном был я.

Обо всём этом мне поведал мой воспитатель Родон перед смертью. Я, как и вы сейчас, не был

склонен во всё это верить, но два момента убедили меня в правдивости его слов. Во-первых, он –

мой воспитатель Родон – знал, что умрёт, а угрожающая близость скорой кончины лишает какой бы

то ни было выгоды какую бы то ни было ложь. А во-вторых, наш разговор состоялся уже после

того, как меня убили. А меня убили… убили… О, боги, как же давно это было…

– Продолжайте.

– Не терпится знать, что было дальше?

– Ещё бы! Не каждый день такое доводится слышать.

Запись 005

– После убийства Юлия Цезаря некоторые противники Марка Антония смеялись над ним,

естественно, не напрямую, а за глаза: «Антоний в наследство от Цезаря получил не только Римскую

империю, но и пагубную страсть к этой египетской шлюхе».

И пагубная страсть была. Это правда. Всё меньше он проводил времени в Риме, оставил жену с

тремя детьми, забросил дела империи, чем воспользовался другой наследник Цезаря – приёмный

сын убитого диктатора Октавиан Август.

Мне нравился Марк Антоний. Конечно, он был малообразован, малость грубоват, но он был

настоящим мужчиной и хорошим воином. И он любил мою мать. Это точно. Я знаю. Многие

утверждали, что она приворожила его, околдовала… Не знаю насколько такие слухи соответствуют

истине, но, в принципе, не исключаю… Всё могло быть. Ведь даже осознав, что вся его жизнь летит

в бездну, что она – Клеопатра – погубила его, он – бедняга – оставался с ней и был ей

катастрофически предан.

Рядовые солдаты любили его за простоту и остроумие, но в конце жизни он остался один. Таков

удел проигравших героев. Его все предали. И друзья, и союзники. Все, кто понимал, что дело

проиграно.

При обороне Александрии он своими глазами видел, как весь его флот перешёл на сторону

Октавиана. Так же поступили и сухопутные войска. Всё повторилось. Совсем недавно он, устремившись за бежавшей Клеопатрой, бросил на произвол судьбы всю свою армию, теперь

остатки его армии бросили на произвол судьбы его самого.

Они оба – мать и Антоний – были, по сути, обречены. Создали шуточный «Союз смертников» и

проводили целые дни в мрачных увеселениях и попойках, практически ничего не делая ради

исправления своего прискорбного положения. Октавиану они послали письмо, в котором Клеопатра

просила оставить царство её детям, а Антоний просил предоставить ему возможность жить как

12

частное лицо где-нибудь в Афинах. Октавиан ничего ему не ответил, а что касается просьбы

Клеопатры, то он обещал подумать, но только в том случае, если она выдаст ему Антония, живым

или мёртвым – не имеет значения.

После непродолжительных раздумий, а раздумья имели место, Клеопатра была вынуждена

ответить категорическим отказом. Самое циничное в этом то, что она всё-таки всерьёз

рассматривала предложение беспощадного Октавиана.

Предчувствуя скорый крах и погибель, мать отправила меня в Индию. Меня сопровождал отряд

из двенадцати человек, а также мой учитель Родон и мой личный телохранитель, римлянин

Корнелий Вар. Последний был бесконечно предан мне и любил меня, как родного сына.

На десятый день пути нас настигла весть о смерти моей матери. Она и Марк Антоний лишили

себя жизни. Подробности я узнал позже. Говорят, что дело было так. Когда войско Октавиана, не

встретив практически никакого сопротивления, входило в столицу, Клеопатра заперлась в своей

собственной усыпальнице, чтобы достойно принять смерть. Антонию, возвращавшемуся с

наблюдательного пункта, откуда он видел, как его войска почти без боя переходят на сторону

противника, слуги сообщили, что Клеопатра покончила с собой. Ну, вы знаете, наверное. Об этом

многие писали.

Не видя никакого смысла жить дальше, Антоний сменил военную форму на парадную и

обратился с просьбой к единственному верному человеку, оставшемуся подле него, рабу по имени

Эрот. «Ты поможешь умереть своему господину?».

Сдерживая слёзы, раб закивал, затем схватил кинжал и быстрым движением руки вспорол себе

живот.

«Ты подал пример, – сказал Антоний. – Порой это лучше всякой помощи».

Он взял меч и шагнул к умирающему, который страдал и корчился от боли.

«Давай хотя бы я помогу тебе», – проговорил Антоний и одним ударом добил умирающего.

Потом он попытался убить и себя, но впервые в жизни его рука дрогнула, и он лишь смертельно

ранил себя. От болевого шока он потерял сознание, а когда сознание вернулось, у него уже не

оставалось сил довершить начатое. Он лежал в луже крови и просил хоть кого-нибудь прийти и

помочь ему себя убить. Но слуги и рабы не решались даже подойти к нему. Во всём дворце люди

затаились и находились в каком-то оцепенении от его криков и проклятий, которые он изрыгал на

головы всех, кто его слышал, но никто не приходил на помощь. Ни одна сволочь! О, люди, люди…

Так продолжалось довольно долго. Наконец к нему явился писец Диомед и сообщил о том, что

царица ещё жива и желает его видеть.

«Скорее, скорее, – захрипел Антоний, – несите меня к ней. Это боги даруют мне милость видеть

её перед смертью».

Слуги перенесли умирающего в усыпальницу к Клеопатре, и он умер у неё на руках,

счастливый от её присутствия.

«До встречи, луна моей жизни», – прошептал он напоследок.

И уже не услышал, как она сказала в ответ:

«Иди, мой любимый. Я скоро тебя догоню».

Мать похоронила его. А затем отравила себя, указав в завещании, что хотела бы быть

захороненной вместе с Марком Антонием. Жизнь пленницы, пусть и в золотой клетке, её не

устраивала. Было ей тридцать девять лет.

Не жизнь – печальная песня.

К слову сказать, может, для неё и хорошо, что всё обернулось таким образом… Она, помню, страшно боялась приближающейся старости.

Когда мы узнали о смерти моей матери, Родон принялся уговаривать меня вернуться в

Александрию. Он был красноречив и убедителен. Уверял, что престол принадлежит мне по праву, что никто не посмеет оспаривать моё право, что Октавиан воевал с Марком Антонием, а не с

Египтом; меня никто не тронет, поскольку я не собираюсь претендовать на что-то большее. Народу

нужен фараон, говорил он, а фараон лишь один. Твоя мать этого хотела бы, говорил он, ты должен

вернуться хотя бы ради неё. Я был вынужден согласиться, при том что Корнелий Вар, давший

13

священную клятву Марку Антонию и моей матери спасти меня, протестовал, предчувствуя

нежелательное развитие. Но решение я уже принял.

Мы повернули коней в обратную сторону. Однако когда до столицы оставалось буквально

полдня пути, меня охватили сомнения. Я вновь заколебался: стоит ли так беспечно рисковать. И

ради чего, собственно? Я вовсе не желал править Египтом. Не имел ни малейшего желания. Я не

хотел возвращаться домой. Вар меня поддержал. Но Родон снова призвал на помощь всё своё

красноречие… Он сказал, что моя нерешительность не понравилась бы Клеопатре, что она всегда

любила только смелых и дерзких мужчин. И что провести всю оставшуюся жизнь в бегах –

позорная участь. Родон умел убеждать. Он в совершенстве обладал умением блистательно и

феерично жонглировать словами и аргументами. Я почти дал себя уговорить, но врождённое

звериное чутьё подсказывало: возвращаться домой – ужасно опасно.

Тогда, отправив Родона на разведку в Александрию, мы разбили лагерь в глухом ущелье, подальше от дороги, ведущей в город.

Родон отсутствовал двое суток. Мы уже предполагали самое худшее, что могло случиться: что

он схвачен и его пытают, дабы выведать место моего пребывания.

Но всё было ещё намного ужаснее. О чём мы, конечно, не догадывались.

Мы собирались утром сняться с места. Не довелось. Ночью на наш лагерь напали. Это были

римляне. Они напали на нас без предупреждения, не разбираясь и не спрашивая наших имён. Сразу

стало ясно – Родон предал нас. Хорошо ещё, что мы выставили дозор и успели подняться по

первому тревожному сигналу. Впрочем, это ничего не меняло. Врагов было в десять раз больше. То

есть мы были обречены. И, прекрасно это понимая, мои люди стояли насмерть. Обречённость и

отчаяние придавали нам сил. Но спасти нас это не могло. Результат нашего противостояния был

предрешён заранее. Мои люди гибли один за другим. Зато каждый, умирая, умудрялся унести с

собой две-три жизни.

Я был молод. Если не сказать – юн. Мне шёл всего восемнадцатый год. Воин из меня был

никудышный. Хотя моим обучением занимался Корнелий Вар, но опыта и мастерства всё равно не

хватало.

В самом начале схватки вокруг меня образовалось плотное кольцо из моих телохранителей. Но

постепенно звенья кольца выпадали, кольцо редело и сжималось… Смерть впервые в жизни так

близко дышала мне прямо в лицо. Было жутко.

Мы бились. Мы дрались. Отчаянно. С остервенением! Обезумев от страха, от злобы и запаха

крови.

Одним из последних погиб верный Вар. Я, помню, бросился к нему, и он прохрипел:

«Сделал всё, что мог».

В следующее мгновенье здоровенный римлянин всадил мне меч в горло.

Жуть… И чудовищно больно…

– Я понимаю.

Запись 006

–

До сих пор мурашки по телу… Хотя потом меня убивали раз двадцать…

–

Обождите… Меч в горло… А что было после?

–

После? Ничего. Смерть – это сон без снов. Не помню, кто сказал, но очень похоже. Сон

без снов…

–

А потом?

–

Потом я проснулся. Как ни в чём не бывало.

–

Можно поподробней?

–

Можно. Наши убийцы, действующие по приказу Октавиана, не были ублюдками. Какие-

нибудь варвары просто бросили бы наши тела на съедение диким зверям и всяким пернатым

14

падальщикам. А эти соорудили погребальный костёр и сожгли наши трупы. Я очнулся лежащим

среди обугленных тел и пепла. Я был абсолютно наг, но на теле моём не осталось ни ран, ни

ожогов… Более того, я чувствовал себя…как сказать?.. обновлённым, что ли… Да, именно так, я

чувствовал себя обновлённым. Этакий глубокий катарсис на всех возможных уровнях.

–

Вы вернулись в Александрию?

–

Зачем?

–

Разве вы не хотели отомстить Родону за предательство?

–

Хотел. Ещё как! Но я не торопился.

–

«Месть – это блюдо, которое необходимо подавать холодным»?

–

Бесспорно. Рад, что вы понимаете без лишних разъяснений. Лет сорок я путешествовал

по миру. Где только не бывал. Чем только не занимался. О том, кто я есть, не говорил ни единой

живой душе. Когда опасения быть кем-то узнанным прошли, я посетил Рим. Во-первых, как ни

крути, это был самый центр мира, а во-вторых, я узнал, что Родон теперь обитает там. Он преуспел.

Занимался ростовщичеством. Имел большую семью… Мой воспитатель… Старая ползучая тварь.

Он и думать обо мне забыл. Гнида. Даже теперь вот – вспоминаю и чувствую как злоба, словно

молоко на огне поднимается и стремится хлынуть через край.

–

Вы убили его?

–

Да… Я предал смерти всех, кто находился в его доме, включая рабов и животных. Я

никого не пожалел, поверьте! Не глядите с таким откровенным осуждением. Я был молод и горяч.

Боль и обида напрочь заслонили и чувство справедливости, и чувство жалости… Я был жесток.

Жажда мести… Это не так-то легко объяснить. Пока вы сами не испытаете нечто похожее.

–

Да нет, я понимаю, вы сын того времени…

–

И сын своих родителей.

–

Вы, кстати, узнали, как именно умерла ваша мать?

–

Вы о подробностях? В историю с аспидом я не верю. Это, конечно, романтично, но не

слишком правдоподобно. Мать превосходно разбиралась в ядах. Она испытывала их на рабах и

преступниках. Так было. Обычно она проверяла яды прямо во время пира. Она искала такой яд, который действовал бы безболезненно и мгновенно.

–

А ваша мать, как я погляжу, была довольно-таки кровожадной особой.

–

Она была разной. Она же человек. Я понимаю, у вас своё мнение, многое вам видится в

ином цвете. Вас, наверняка, покоробило бы то, что моя мать интересовалась развитием эмбриона, и

она лично разрезала животы беременным рабыням, чтобы исследовать плод, его расположение, развитие и тому подобное. А я, при этом, до сих пор с трепетом вспоминаю, как она баловала меня.

С какой любовью и нежностью смотрела на меня и говорила: «мой маленький лев».

–

Чем вы занимались после убийства Родона? Вы остались в Риме?

–

А как же. Да, в Риме. Около трёх лет я готовил покушение на Октавиана. Но подлый

старик сдох раньше, чем я осуществил план мести. Это было обидно. Октавиан подох, лишив меня

возможности отомстить, а стало быть, лишив меня цели в жизни. Несколько лет я возглавлял одну

из городских банд, достиг огромных высот в преступном мире Рима, а когда мне всё осточертело до

тошноты, вступил в легион. Мирная жизнь меня не радовала. Вероятно, сказывались гены.

–

Гены?

–

Мгу.

–

Что вы хотите этим сказать?

–

То, что сказал. Воспитание и образ жизни значат много, но не меньшее влияние на

человека имеет кровь.

–

То есть?

–

То есть я немало взял от отца. Родного отца.

–

От демона?

–

От него, родимого. Будь он трижды проклят.

–

Прямо оторопь берёт.

–

Бывает.

–

В том-то и дело, что не бывает. Вернее, быть этого не может.

15

–

Вы о чём?

–

Я обо всём том, что вы рассказываете. Невероятно!

–

Но факт.

–

Не обязательно. Это всего лишь ваш взгляд на вещи. Да и вы, небось, любитель

разукрашивать свои истории.

–

Зачем мне это?

–

Надо же – передо мной Агасфер! Сын демона Асмодея.

–

Кстати, вы второй человек, которому я всё это рассказываю. Открыто. Без утайки. Всё

как есть.

–

Второй? А кто был первым?

–

Моя жена.

–

У вас была жена?

–

Однажды.

–

Вы любили её?

–

Больше жизни. Впрочем, в моём случае лучше сказать – больше смерти.

–

Как её звали?

–

Простите, но я бы не хотел касаться этой темы. По крайней мере, сейчас.

–

Тогда вернёмся к вашему отцу.

–

Как вам будет угодно.

–

Только дайте и мне закурить.

–

Вот те раз! Пожалуйста, угощайтесь.

–

Благодарю.

–

А как же?..

–

Бросьте. Сколько той жизни?

–

Ну уж тут позвольте с вами не согласиться.

–

Кхе-кхе (кашель)… Ух ты… кхе… Крепкие, однако…

–

Это с непривычки.

–

Да, да… Знаю. Глупо звучит, но в определённых ситуациях табачный дым – как глоток

свежего воздуха.

–

Как по мне – звучит что надо! Может, выпьете со мной?

–

Нет, спасибо.

–

Ну а я, с вашего позволения, хлопну ещё рюмочку. А то и две. Отменный коньяк. Такая

редкость.

–

В холодильнике есть лимон. Нарезать вам?

–

Обойдусь.

–

Ладно.

–

Ваше здоровье!

–

Так вы его хоть раз видели?

–

Кого?

–

Вашего родителя.

–

Асмодея? Было дело. Дважды наши пути пересекались… дважды… Вспоминаю – и

мороз по коже.

–

Общались с ним?

–

И довольно-таки плотно.

–

Я весь внимание.

–

Но вначале речь пойдёт не о нём.

–

А о ком?

–

Об одном человеке. Без этого человека наша встреча не состоялась бы. Состоялась бы, но

иначе.

–

Что же это за человек? Кто он?

–

Жертва.

–

Жертва?

16

Запись 007

–

Его детство счастливым не назовёшь. А если счастливого детства не было у человека, то

он уже не такой как другие. Изначально. Да… Так вот, детство у него было хреновое, хуже не куда.

Слишком рано осиротел. Сперва, когда ему было четыре года, умер отец. Скоропостижно

скончался. Затем, когда ему исполнилось восемь, скончалась и его мать. По всей видимости, она

была отравлена ртутью. Такие тогда ходили слухи. Он остался совсем один. Никому не нужный.

Равнодушное или пренебрежительное отношение со стороны окружающих – это самое большое, на

что он мог рассчитывать. Удручающее положение. Никто его не любил, никто о нём, по сути, не

заботился. Растёт себе пацан, и шиш с ним – пусть скажет спасибо, что не придушили щенка. Его

унижали, издевались над ним. Он рос тихим и робким. Со временем он привык к уединению и

пристрастился к чтению. Читал он много, с упоением… Книги скрашивали его серые будни, разбавляли его одиночество… Отсутствие любви в детские годы сильных людей закаляет, а слабых

сжигает изнутри, и затем они носят в душе сплошное пепелище. Он был слабым. Его частенько

оскорбляли, унижали и никак не считались с его мнением. Кто бы мог подумать, что из этого

тихого, грустного мышонка когда-нибудь вырастет царь и великий князь всея Руси Иван IV, прозванный Грозным? Такой фантастической метаморфозы никто и предположить не мог. Верно

ведь? А я вам сейчас легко объясню, в чём тут дело.

Его бы давно лишили жизни. Ещё в детстве. Никто б за него не вступился, а сам за себя он был

не в силах постоять. Но кто бы в таком случае стал великим князем? Об этом мечтали очень

многие. Поэтому противники были слишком заняты борьбой друг с другом, а юный Иван оставался

маленькой бесхребетной марионеткой типа паяца. Соперничество бояр между собой не

ограничивалось одними лишь интригами, порой доходило до тайных подлых покушений, а иногда

переходило в открытое кровавое противоборство. Во всей державе творился полный беспредел.

Смутное, страшное время. Он наблюдал всю эту ужасающую картину и потихоньку сходил от

ужаса с ума. И лучше бы он свихнулся, честное слово. У сумасшедшего своя реальность. Недаром, многие величайшие умы полагали, что психи – самые счастливые люди на земле. Но при этом – что

забавно – добровольно никто не согласился бы окончательно и бесповоротно сойти с ума.

Юный Иван был слаб, безволен, тщедушен и труслив. И вдруг в тринадцать лет он, словно его

подменили, полностью преображается. Причём не только внутренне, но как будто бы и внешне.

Приподняв голову, он расправляет плечи и дышит полной грудью. Он уже не отводит взгляд, не

опускает глаза, как прежде. А глаза при этом сверкают хищным блеском безумия и злобы. Как

такое могло произойти? Невероятно. Не человек – гроза. Офигеть можно. Вы уж извините меня за

мой несовершенны французский. Так говорят англичане, когда сквернословят.

Однажды он неожиданно созывает собрание бояр и громогласно объявляет, что более не

намерен терпеть того, что они пользуются его юностью и сиротством, что они, значит, беззаконствуют, бесчинствуют и грабят народ, обирают бедный люд, казнокрадствуют,

мздоимствуют, самовольно убивают людей и захватывают земли. Речь его была пламенной и

грозной. Даже врождённое заикание прошло, словно его и не было никогда. Говорил чётко, мощно, громко. Что не предложение – плита!

Винил он многих, но заявил, что накажет лишь одного – самого главного виновника – и указал

на князя Андрея Шуйского, первого советника и знатнейшего вельможу, того, на кого ещё вчера все

глядели как на Бога. Псари по приказу малолетнего Ивана схватили Шуйского и, попросту

истерзав, умертвили его. И никто и пикнуть не посмел. Нормальная история?

С этого дня он словно бы страдал раздвоением личности. Я про Ивана говорю. Он был то

здравомыслящим и богобоязненным, то становился беспощадным, кровожадным и злым. Буйство

нрава сменялось ангельской кротостью.

17

В шестнадцать лет он, великий князь, принял титул, который не решались принять ни отец, ни

дед его, – титул царя.

Царя теперь боялись. Даже самые приближённые к нему люди не могли предугадать, какой

будет реакция царя на то или иное действие или всего лишь слово. Одного из бояр, родовитого и

всеми уважаемого, он приказал задушить в винном погребе только за то, что тот как-то упрекнул

Фёдора Басманова в противоестественной связи с царём: «Ты служишь царю гнусным делом

содомским, а я, как и предки мои, служу государю на славу и пользу Отечеству». Басманов

пожаловался царю, передав тому обидные слова, – и родовиты боярин был приговорён к смерти. Без

всякого, само собой, суда и следствия. Придушили к чертям собачьим, как безродного холопа.

Царь и сам убивал не раз. Своими руками. И лично принимал участие в пытках. И получал от

этого огромное наслаждение. Со временем он стал настолько искушённым в делах такого рода, что

часто сам выдумывал и применял пытки и всевозможные казни и достиг в этом извращённом

искусстве невероятных высот. Современные садисты – просто мальчишки перед ним. Жалкие

дилетанты! Раскалённый прут в анус, чтобы прут прошёл сквозь все внутренности и уткнулся в

череп уже околевшего человека – это самое невинное, что он придумал.

Ох, дайте дух перевести!

Многие полагают, что царь Иван Васильевич – обыкновенный безумец. Банальный псих.

Сумасшедший садист. Параноик. Но это не так. Уж я-то знаю. Он не был психом, нет. Как не был и

деспотом.

Он был не деспотом, а жертвой. А знаете, почему? Я вам скажу. В него вселился демон

Асмодей. Мой отец. Вот кто являлся истинным тираном. Он вселился в малолетнего Ивана, и с тех

пор они вдвоём делили тело несчастного царя. Именно этим объясняются резкие смены его

настроения и разительные перемены образа жизни. Вот он трезво мыслит, любит жену, занимается

государственными делами, строит церкви и храмы, ведёт богословские беседы с митрополитом, а

то вдруг спустя месяц-другой бесчинствует и бражничает, мучает и казнит людей, травит

вчерашних друзей, кастрирует недовольных, истязает жену и насилует невинных девиц, а для

пущего удовольствия насилует девочек и мальчиков на глазах их родителей. Монстр, а не человек!

Fuimus!

Сам-то Иван был тихим, смиренным и даже праведным человеком. Грозным Ивана сделал

демон Асмодей, который не знал никакого удержу в пороках и злодеяниях. Вовсе. Одно слово, чудовище.

Это именно он – Асмодей – за царской трапезой поил отравленным вином попавших в

немилость вельмож; это он ударил пастора хлыстом со словами «Поди ты к чёрту со своим

Лютером» и даже намеревался его казнить, хотя за минуту до этого мило и благодушно беседовал

на богословские темы; это он велел изрубить присланного ему из Персии слона, не хотевшего стать

перед ним на колени; это он в Полоцке приказал перетопить в Двине всех иудеев с их семьями, включая младенцев; это он ввёл опричнину и разорял свои же деревни и города, убивая без счёту; это он запрудил Волхов убитыми новгородцами числом в пятнадцать тысяч человек, и с тех пор, по

народному поверью, даже в самые лютые морозы река около места, с которого сбрасывали людей, никогда не замерзает; наконец, это он не пожалел и в приступе гнева убил собственного сына. Это и

многое другое. Всё он. Он! Демон Асмодей! Но люди-то видели лишь оболочку. Они видели Ивана

Грозного.

Все удивлялись его свирепости, как до того удивлялись его святости. Теперь вы, надеюсь, понимаете, почему этот государь, этот человек как бы двоился в представлении современников, видевших его лично, живших с ним в одно время. И предельно ясно, почему один из его

современников, описав его славные и благие дела, совершённые до смерти первой жены, вдруг

пишет, что, дескать, потом словно некая страшная буря, налетевшая со стороны, смутила покой его

доброго сердца и – цитирую – «я не знаю, как перевернула его многомудренный ум в нрав

свирепый и ужасный, и стал он мятежником в собственном государстве». Вот как!

Полюбопытствуйте при случае. Преинтересный документ.

Короче, в Ивана Грозного вселился демон, и время от времени он брал над ним верх, показывая

свою адскую личину. А царь, приходя в себя, пока демон дремал, прячась вглубь, сходил с ума от

18

ужаса перед содеянным. То есть Асмодей грешил, а Иван Васильевич каялся. И не раз он хотел

уйти в монастырь, сделаться монахом…

Такова была тяжкая участь этого царя, который за время своего царствования вдвое увеличил

территорию Российского государства и как минимум втрое уменьшил число живущих в этом

государстве.

Забавно, всё-таки, забавно… Хе-хе…

История клеймит и всячески осуждает русского царя Ивана Грозного, да-да, называя монстром, а его пожалеть надо, он мученик.

Запись 008

–

Всё это я уже понял. Меня сейчас больше занимает ваша с ним встреча. Как это

произошло, где, при каких обстоятельствах?

–

В то время я жил в Польше. И как-то раз очень сильно повздорил с одним отъявленным

негодяем. Разбойником Стефаном Куцым. Дело в том, что этот подлец увёл у меня девицу. Она

была цыганка. Звали её Зара. Молоденькая совсем, лет шестнадцати, красоты неописуемой. Очень

она мне понравилась. И красотой, и нравом. Даже сватать думал. Так этот скот со своими дружками

напал на табор её отца и выкрал Зару. Но это полбеды. Куцый не только увёл её силой, убив её отца

и братьев, но ещё и, вдоволь наигравшись, бросил её на дороге подыхать, как собаку. Я далеко не

святой, однако, узнав о случившемся, был настолько опечален, что поклялся найти мерзавца и

убить. Узнав об этом, Куцый сбежал на Сечь к запорожским казакам, а потом лихая судьба и

нелёгкая привела его в Московию. Там я его и настиг по прошествии двух лет со дня клятвы и

прикончил в честном поединке, на глазах полдюжины свидетелей. Случилось это в одном грязном

дешёвом трактире; в вонючей дыре, в которую забилась эта крыса… Дрался он отчаянно, но против

меня у него не было ни единого шанса… Я к тому времени уже через такой огонь прошёл… Потом

меня схватили опричники и хотели сразу убить, но выяснив, что я иноземец и близкий друг короля

Сигизмунда Августа, повели к царю. Я ничего не страшился. Напротив, меня одолевало

любопытство. О русском монархе я много слышал. Истории и рассказы были более чем

противоречивыми. А тут представилась возможность личной встречи. Я был не против. Впрочем, меня, естественно, никто и не спрашивал. Схватили, связали и потащили. Они ведь и не такие

беззакония учиняли. Виноват – не виноват, им всё равно. Могли и убить за косой взгляд. Никто им

не указ. Для них любой человек – дерьмо. Кроме царя, естественно.

На то время царь окончательно переселился в Александровскую слободу, во дворец,

обнесённый валом и рвом. Там было его волчье логово. Царь опасался мятежа. Дворец больше

походил на крепость, и во всём ощущалось военное положение.

Меня завели в мрачное полуподвальное помещение, где за большим грубым столом ужинал

отвратный худой жёлчноликий старик в простой рубахе. Жидкая, некогда чёрная борода сверкала

серебром от седины и жира, что стекал по тонким губам. Его маленькие глазки прямо-таки впились

в моё лицо, лишь только я вошёл.

Старик бросил недоеденный кусок мяса в тарелку, вытер руки об рубаху и скрипучим голосом

спросил:

«Кто таков?»

Я представился. Держался я спокойно, с достоинством.

Он спросил:

«Ты купца иноземного убил?»

Я принялся разъяснять, что никаким купцом он не был и что он страшный подлец и вполне

заслужил смерть.

19

«Не тебе, пёс, сие решать!» – проворчал старик, слегка повысив голос. А потом вдруг спросил:

«Жрать-то хочешь?»

И, не дожидаясь ответа, указал на стул подле себя. Я смиренно поблагодарил и присел на

указанное место.

«Бери, – сказал он, – любой приглянувшийся кусок. По-простому… Мясо хорошее, сочное, с

кровью… – Неожиданно он засмеялся. – Я тут давеча на Псков пошёл. Хотел стереть сей гнусный

град с лица земли. Эге… Подлый город, подлые людишки… Они знали, какая участь постигла

Новгород. Да. Когда я въезжал в город, подлый народ смиренно лежал ниц на голой земле, покорно

ждал, уповая на милость. Все. И холопы, и торговый люд, и бояре… Тут подбежал ко мне божий

человек и, пуская слюну, протянул мне кусок сырого мяса. Прости, говорю, мил человек, я не

голоден. А юродивый мне в ответ: людоед всегда голоден. Или ты, ирод, только человечинку

кушать любишь? – Старик опять засмеялся. – Ишь ты! Людоедом меня ругает. Пёсий сын… А ведь

я мученик, страдалец… – Он прикрыл глаза и стал проговаривать слова так, словно повторял

заученное напамять. – Тело моё изнемогло, дух болезнует, раны душевные и телесные умножились, и нет того, кто исцелил бы меня. Ждал я помощи, но не явился никто, кто поскорбел бы со мной, утешающих я не нашёл, заплатили мне злом за добро, ненавистью за любовь! – Он открыл глаза и

снова рассмеялся. – Иоанн долго не протянет».

Я молчал, ничего не понимая, а он продолжал говорить.

«Сколько лет ему на вид – шестьдесят-семьдесят? А на самом деле гораздо меньше. Тело

послужит ещё несколько лет. Пять или шесть… Больше Иоанн не сдюжит».

«Какой Иоанн?» – спросил я.

«Да этот! – и он постучал себя в грудь. – Вот этот! Царь!»

«А ты разве не царь?» – спрашиваю.

«Да ты что, сын, родного отца не признал?!»

Лицо его потемнело, брови насупились, а белки глаз налились кровью.