Текст книги "Люди и те, кто против них"
Автор книги: Алексей Кошкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
– Зачем нужна зубная паста?
– Чистить зу-убки! – хором мямлит ребятня.
– Сколько раз в день?
– Два-а-а-а!
– Зачем нужен носовой платочек?
– Сморкаться!
– Нет, Илюша, носовой платочек нужен, чтобы вытирать...
– Сопли!.. – догадался я.
Когда все уехали, я, опозоренный, остался с нянечкой. Тут привели больную прежде Ленку. Мы с ней немедленно поженились.
Лена родила ребенка – пластмассовую Машу без ресниц. Я критически оглядел дочку.
– А где ресницы?
– А ресницы выдрал братик! – сердито закричала Ленка. Она схватила куклу-мальчика и по-футбольному отправила его в угол.
Может, я и был рыцарем. Хотя, возможно, тут все дело в самолюбовании.
А в начальной школе была одна девчонка – Наташка. Так получилось, что ее изводили всем классом. Сейчас это кажется невероятным, но я вступился за нее. Таким образом, я стал в какой-то степени чужим в компании мальчишек. Дело доходило до легких потасовок с тремя-четырьмя одноклассниками одновременно; но вообще-то это было время щенячьей возни, пока дети оставались детьми. Удары их слабых кулаков были безвредными, изводить словесно они тоже еще не умели.
Дошло до классного собрания.
– Что она вам сделала? – вопрошала мама Наташки. – Оставьте ее в покое. Вы неправильные дети, не умеете дружить. Другое дело Илюша. Он за девочку – горой.
Кстати, с Наташкой мы целовались прямо за партой... По-моему, даже на уроках. Учительница – двадцатилетняя девочка – краснела и обижалась:
– Соба-а-акин! – ахала она. – Сейчас пойдешь из класса... Бессовестный!
Мы с Наташкой разошлись через год, ее увезли в другой город – надеюсь, более приветливый. Я недолго жалел – мы бы потом стали чужими, а так остались хорошие воспоминания.
Этот итог – печальный. Хотя, прочитав Томаса Мэлори и кого-то еще, я уже не удивляюсь. Рыцари... у них, конечно, есть дама. Однако, она, обычно, замужем. В наше время, примеряя на себя рыцарские латы, которые носил в первом классе, не забываю делать поправку: у тех, кто в латах, судьба любить чужих женщин... Женщин, принадлежащих:
друзьям...
врагам...
себе...
истории...
воображению...
безумию...
Люди из далекого прошлого, нашли вы свое счастье или нет? Внимание, в случае отрицательного ответа, Илья Собакин готов оказать вам срочную провиденциальную помощь стихами.
Под сладкий запах манной каши
Мы вместе писали в горшок,
И нам немного было страшно
И в то же время – хорошо.
Нам все казалось неизменным,
Но вот прошло немного лет.
Наибанальнейший клозет
Сменил горшок наш незабвенный.
И детство в трубы утекает,
Но кто погонится за ним?
Теперь ты писаешь с другим,
А я с другой, и мне – хватает.
Но знай, я помню хорошо,
Куда мы спрятали горшок.
Взять бы да очутиться опять в теле четырехлетнего, попасть в те годы и при этом сохранить весь опыт взрослого человека, память об этой жизни. Правда, не было бы места обычным детским радостям, тайны большого мира, но зато сколько плюсов! Сначала я облегчаю жизнь родителям, контролирую свое поведение и постепенно убеждаю их в своей коммуникабельности и самостоятельности. Затем – коллектив. Я, конечно, становлюсь лидером, душой компании. В школе я не буду вундеркиндом, ни к чему привлекать к себе такое внимание, но учусь на пятерки, потому что уже владею письмом и знаю арифметику. Освобождается много часов в день, я ведь не учу уроков! Начинаю заниматься спортом, футболом, быть может, боксом, чтобы отпугивать шпану. Взрослея, приобретаю популярность у девчонок (это настоящему подростку нелегко, а я-то замаскированный взрослый, видел их во всех видах). Не теряя ни года, оканчиваю институт, причем ориентируясь на специальности, востребованные в настоящее время; ни в коем случае нельзя расставаться со школьными друзьями – это связи, пригодятся. Таким образом, к настоящему времени у меня полно знакомых, хорошая специальность, жена и ребенок... И всегда хорошее настроение, хотелось бы добавить, иначе зачем все?
Вся тоска по детству – от бедности. Иногда представляю себе такую дорогу, по которой идешь, идешь... бац! – нагнулся, подобрал алмаз. Положил его в корзинку. Или золотые слитки? Это феномен, и тема для застольного разговора – почему такое значение придается золоту и алмазам? Ну не понимаю я! Почему люди дерутся из-за них, убивают, тратят состояния ради этой бижутерии? На шее у красотки висят штуковины и привлекают взгляды мужиков ложь! – голая шея куда интереснее, а украшения можно делать из пластмассы... Химики, докажите мне, что нельзя делать столь же красивые вещи на наших заводах, не используя Au и кристаллы C!
Да, не быть мне экономистом. Не понимаю я, почему сбережения целых государств хранятся в виде золота. Чернышевский думал, что это будет алюминий. Я надеюсь, в будущем золото обесценится, а заменят его достижения культуры и, может быть, владение информацией. Тогда каждая страна, наплевав на золото, будет богатой в меру своего прогресса и развития культуры! И я, Илья Собакин, где-нибудь сбоку присобачусь, хе-хе...
"Загорского партизана", где напечатали мою "Кошку" уже нет. Зато сейчас стал популярен журнал "Загорье". Туда все писатели спешат со своими первыми опытами. Писатель Мамченко жаловался:
– Написал я повесть про детей. Про то, как они подружились с кузнечиком. Приношу в "Загорье". Говорят – берем, отличная повесть. Вставим между рассказом "Судьба" и очерком "Капелька солнца". Оказалось, "Судьба" это про кровавый инцест, а "Капелька" – про групповое самоубийство наркоманов. Я забрал повесть, – скорбно сказал Мамченко, – и отправил в столичные журналы.
Напечатали мой рассказ "Печень Васи". Про то, как недоросль Вася разговаривает с голосами. Услышав их в первый раз, он испугался и взялся за учебу. Но потом стало очевидно, что голоса лохи, в середине рассказа он разрулил их на бабки, то есть доказал, что голоса должны ему деньги. А в конце выяснилось, что Вася разговаривал со своей печенью, которая являлась инкарнацией некоего грешного в прошлом инопланетянина.
Разные люди в "Загорье". Интересные. Все хотят в рай. Но почему-то всем надо сидеть одесную Творца. А если не пустят – на то место подложим что-нибудь острое.
Неверников широко известный писатель. Но круг, в котором он известен, настолько узок, что его даже овалом-то не назовешь. Это щель; но в этой щели Неверников, повторяю, очень известен.
Он балуется грубыми стихами. Не со зла, а в свое удовольствие. Его ставка на то, что люди не убивают за стихи, как во времена Лермонтова. Зато, ухватившись за хвостик сего жанра, он еще чуть-чуть прославил себя:
Кашкин и Машкин поймали ужа,
Змейка погибла во тьме гаража.
Детская неожиданность в двух строчках, не правда ли? Просто незатейливая прелесть.
Кашкин – один мой знакомый. Он ходит в джинсовом комбинезоне и работает в видеопрокате. Дошли слухи, что он собирается судиться с Неверниковым. Машкин же – целиком выдумка Неверникова. Скорее всего, не самая удачная...
Много стихов Неверников уже отправил в Интернет, среди них есть и еще незатейливее. Но на месте Кашкина я бы предпочел другой, школьный метод. А чего? Дружеская потасовка. Интеллигенция решила обратиться к истокам, опроститься, почувствовать широту великодержавской души.
Человек, которого я просто люблю – величайший драматург и главный редактор Иван Рождество. Был я в театре. Не понравилось. Пьеса была да; у Ивана Владимировича все пьесы – да. Актеров вот надо бы ему из столицы переманить, а то у наших всё мешки да мешки под глазами и тонкий голос, как у трубы "Завода пластмасс". А Рождество, когда смотрит свою пьесу – плачет. Он пока не оказал влияния на мою заблудшую душу, не вывел ее к свету, но зато, верю, скольких он уже спас! Искусство способно на чудеса. Вспомним, как много деятелей искусства получило вид на жительство в нормальных странах. Не говоря уже о том, что настоящее, большое искусство может делать деньги.
Да, я хотел сказать еще о театре. Вот говорят – актер, актриса. Однажды шли пить, а на площадке стоит мрачный мужик с сигаретой. Мнет эту сигарету ногой.
– Здрасьте, – я ему говорю, а он на меня посмотрел по-этакому, как на тюбик зубной пасты, который кончился и присох к туалетной полке. Мне потом сказали, что это был Народный артист Великодержавии А.А.Сорокин. Он всегда у Ивана Рождества играет главную роль. Привычка, что тут поделаешь, да и некому больше.
Я, кстати, теперь снимаю комнату в квартире, где мы пили в тот раз. Так что Народный артист – мой сосед за стенкой. Только я его больше не вижу (я сплю днем) и трепета не чувствую. Сигареты на том месте тоже нет.
Зато я разозлил У.Ю.Сорокину, его супругу. Я не хотел. Просто в Великодержавии, где из поколения в поколение жили в коммунальных квартирах, у человека появились, как ранние морщины, определенные рефлексы, отвечающие, например, за строгое соблюдение тишины или квоту на гостей. Теперь, казалось бы, у большинства семей отдельные квартиры, все забились в них, как Наф-Наф в свой домик, однако дремучие инстинкты еще проявляются как-то, в совании любопытного носа в чужие дела.
Говорю ей понятными словами, четко расставляя ударения и даже кашу не жуя:
– Я к вам в квартиру – не лезу. Я вам советов – не даю. В глазок за вами – не подглядываю. Вашей матери... да-да, вашей матери не звоню в полночь и не докладываю, что у вас в гостях какие-то подозрительные люди... Ну и что, что у вас не было подозрительных? Я бы все равно не стал звонить!
Тут выскочила на площадку дочь Народного артиста. Она жевала апельсиновые корки и держала в руках Евангелие от Марка. Что дальше? Она послала меня по матушке и плюнула на лестничную площадку, как в пропасть. Это пропасть между мной и семейством Народного артиста.
А я и не претендую. Поживаю так себе. Ушел от родителей, работал дворником на пару с одним магистром философии по имени Толя. У нас с Толей с самого начала был уговор: пиво покупаем на мои деньги, водку на Толины. Во всем должен быть порядок. И еще он обещал Борхеса с Маркесом на работе не читать, а то территория всегда недочищеной оставалась.
В марте ничего не происходило, только лопнула труба в ванной. Весна заледенела на клумбах и оконных рамах, как разлитый говяжий студень. Чай уже не грел, а ночью мне на шею свалился худенький паук, огляделся и потопал куда-то. Чтобы случайно не раздавить, я отнес его на кухню и отправил в щель между плитой и тумбочкой. Он спланировал и исчез.
А потом я увидел, что в щели на полу сидит жирный паук-самка. И самка сожрала моего паучка, в котором я так нелепо принял участие.
Да, ничего со мной интересного не случается. Вот узнал я о неком товарище Рогове, бородатом мудреце. Меня поразили два факта: что он называет столицу Великодержавии столицей мира, и что он ездит в Индию и Африку бесплатно, только за улыбку и вежливость, которые у него не кончаются. Прочитав его заметки, я загрустил. Почему у меня – ни вежливости, ни улыбки? Был бы я уже далеко отсюда, там где жарко и можно спать под деревом. Рогов сделал Индию обыденным делом, он покорил ее для меня, теперь она лишь провинция моего сознания (а раньше была недосягаемым раем).
Я, однако, начинаю верить двум его бесхитростным тезисам. Первый: хороших людей больше, чем плохих. Второй: по дорогам можно ездить бесплатно, убалтывая шоферов.
Ругая жирного паука (я обязательно убью его в каком-нибудь рассказе), я бодрюсь и представляю свою жизнь дорогой, широкой асфальтированной трассой. Мне помогают на ней разные люди. Кто-то мне сильно несимпатичен и раздражает. Большинство же на меня не обращает внимания, едут себе, решая мелкие и великие задачи. Все стремятся к концу. Конечно, выйти в жизнь, то есть, по-моему на трассу – это поступок. Но когда мы уже родились, когда идем вперед, это не кажется чем-то особенным...
Я сделаю так: уеду из холодного пояса на поезде, а там, на юге, буду голосовать на шоссе, пока не устану от этой жизни (дороги).
Все, иду собирать вещи. Отныне я в настоящем времени, и все мои действия становятся новыми, свежими; пусть все отличается от иронических воспоминаний, которым я только что предавался.
ПРОФЕССИОНАЛЫ
Около двух недель назад в последнем оставшемся в Великодержавии иностранном информационном агентстве директор Синьоретти получил предложение о встрече. Секретарь передал записку от некоего господина, поставившего вместо своего имени длинный прочерк. В постскриптуме неизвестный настаивал на важности переговоров.
Синьоретти прочел и поднял брови. Автор записки почти умолял. Удивляло и то, что директору предлагалось придти лично, но не посылать кого-то из своих коллег. "Но почему?" – подумал Синьоретти. Он уже несколько лет не писал сам и не занимался сбором информации, это была работа его подчиненных, тех, кто был моложе и быстрее, а также легче адаптировался к сложным условиям этой страны. Директор тщательно осмотрел записку. Тяжелый почерк, очень сильный нажим, особенно в окончаниях длинных слов. "Указано время и место... Не пойду. Если это серьезно, то они снова выйдут на связь – тогда и подумаю. Боюсь я идти один, боюсь, – сокрушался директор. – Дикое время, дикие люди, словно вернулись средние века. Провокация, шантаж, угрозы? Хотят прижать мое агентство? Ну что же, им это удастся, как удалось с другими независимыми организациями. Вольные замки падут, останется королевский дворец, полный шутов и палачей".
Такие мысли держали его в напряжении довольно давно. Если агентства, наконец, не станет, если запретят их деятельность здесь – придется возвращаться домой. Но как? Тут личное... Так рвался сюда Синьоретти, так горел – человек пожилой, семейный, преуспевающий – здесь, в Великодержавии, рай для журналиста! Дерзкие факты, разоблачения, огромная жажда информации у народа, огромная жажда обрести профессионализм у местных коллег; вот-вот эта страна поймет, постигнет, поймает западный ветер свободы... А сейчас, когда опускаются руки, когда удивляешься порой, насколько эти люди не уважают себя, как они беспомощно злы, как они вообще еще живые – как я приеду к жене, которую оторвал от себя на десять лет, к детям, которые усмехнутся: "Что, папа, как там? Ты уже научил их свободе?" Старший сын, богослов и философ, будет, конечно, иметь в виду свободу выбора, которую всем предоставил Бог. А выбору, сын, их учить не надо. У них и так огромный выбор. Например, товаров, на которые не хватает денег. Выбор болезней, от которых здесь не умеют лечить. Выбор из двух зол, или даже больше... И самый главный, традиционный – кого ненавидеть. Ну, тут большая тема, большая беда... В общем, никому не нравится терпеть поражение, подумал директор. Ненавидят, в основном, нас, носителей других языков, носителей другой культуры; или даже носителей просто культуры, здешней – их все меньше...
А пока есть агентство – есть люди, крепкие, веселые. Они как будто светятся на фоне местного уныния и сумрака. Некоторые даже друзья... Хотя Синьоретти не любил заводить друзей. За годы работы в Великодержавии столько их предало его, предало работу. Их купили, напугали? Слухи; люди с непроницаемыми лицами, непонятные телефонные звонки, одна заказная статья, другая, третья... Смотришь, а человек-то уже не светится. Вот загадка, да? А я – нет, не вернусь домой так, чтобы отводить глаза. Не дам себе поставить мат, лучше кулаком по доске – трах! Да это и не игра – у меня фигур вдвое меньше и тот, играющий за черных, держит меня под прицелом. Направил револьвер и держит!..
Именно после такой записки закрылось агентство "Независимое бюро", в соседнем здании. По слухам, чтобы освободить журналистов, взятых в плен на войне, понадобились огромные деньги и выполнение каких-то там особых условий... Невероятными усилиями собрали деньги, а выполнить условия обещал генерал из Великодержавной Службы Безопасности, ВСБ. А через месяц смотрю закрылось "Независимое бюро", кто-то уехал, кто-то перешел ко мне, а кто-то вообще пропал...
Идет война, настоящая война! Нет, не та, что с Островом, который поднялся против Великодержавии, борется за независимость от центральной власти... Нет, война всех против всех, и не найти союзников в этой войне.
Через день в кабинете директора раздался телефонный звонок. Говорил глухим, нарочно измененным голосом автор той записки.
– Почему вы не пришли?
– Я вам не доверяю, – ответил Синьоретти. – Почему вы не подписались? Почему обратились именно ко мне? Странно было бы придти на встречу неизвестно с кем, одному. Что вы хотели сообщить?
– Очень важная информация! Надо немедля предать огласке это дело, иначе все погибло. Почему именно к вам... Мы встречались в Европе, нас знакомили, – сказал голос, и Синьоретти узнал его. Он чуть не назвал его по имени, но осекся – их могли слышать.
Синьоретти обещал встречу. Назначили в кафе.
В кафе появился грузный и равнодушный парень, он отвел директора в другое кафе, далеко от агентства. За столиком сидел господин Халиев, в прошлом спортсмен, также в прошлом депутат Великодержавской Думы, а ныне Бог знает кто. Кажется, коммерсант, но на свой манер. Кто их, местных, разберет? Синьоретти кивнул ему.
– Вы мне звонили?
– Давайте уйдем отсюда, – сказал Халиев, поднимаясь. – Поговорим в автомобиле. Это опасно и срочно. Клянусь, вы заинтересуетесь моей информацией! Но всего я вам не скажу, во всяком случае, сейчас.
Разговор состоялся.
О, говорил бывший депутат, это будет удар! Полетят головы. Его, Халиева, голова не полетит. Он скоро будет далеко, уедет из Великодержавии в неизвестном направлении.
У него арендовали пароходы. Кто – он не скажет, только намекнет, что это один из мятежников с Острова. Вы знаете, Синьоретти, засекреченные последние военные новости? Армии у мятежников больше нет, остались лишь небольшие группы экстремистов. Они ходят вдоль побережья на старых парусниках и убивают всех, кого увидят. А генералы Великодержавии разжирели на этой войне, они не хотят воевать. И, по секрету скажу вам, Синьоретти, не будут воевать. Потому что больше никому это не надо. Пьеса окончена! Будет объявлено, что Остров снова в подчинении у Федерации, Президент одержит очередную победу, народ снова почувствует свое единство.
Но пьеса окончена только для дураков, Синьоретти. У нее есть второе, секретное, действие. Никому не известные актеры будут играть за закрытым занавесом. И тут-то появятся мои пароходы.
В них золото, Синьоретти. Я послал двух своих людей участвовать в погрузке. Они рисковали жизнью, но их никто не узнал. Там все забито золотом! Во всех банках Великодержавии столько нет.
Остров? Остров пропустит мои пароходы. Я уверен, что золото и предназначается мятежникам. Актерам заплатили за их работу! Мой человек видел у парохода одного из командиров мятежников, из тех, кого давно проклял Президент.
Моя роль невелика. Я просто решил нагреть руки на войне. Оставим подробности, скажу лишь, что я совершил ошибку. Меня опередили, и сейчас многие хотели бы видеть меня мертвым. С самого начала я обещал помочь транспортом, Синьоретти, и я это обещание сдержал. Теперь пароходы потеряны для меня, а это состояние и доход!
Пока они беседовали, у Синьоретти все больше портилось настроение. Халиев был горяч. Он возбуждался и прижимал к груди сжатые кулаки. В открытом автомобиле они сидели вдвоем; телохранители бывшего депутата стояли поодаль, один спереди, другой сзади. Синьоретти подозревал, что где-то прячутся еще, но его это не слишком интересовало.
Едва директор узнал о чем пойдет речь, его прошиб холодный пот. Он понял: вот оно! То, из-за чего разгромят его агенство. Но каким будет последний материал, а? Вот это информация! Он беззвучно застонал от восхищения и уставился на собеседника, не отрывая от него взгляда.
Халиев замолчал, потом прикрыл ладонью налитые кровью глаза. Отдохнув, он наклонился к уху директора и прошептал:
– Я знаю, что один из пароходов находится на стоянке неподалеку от города Гермеса. Он пробудет там еще некоторое время, а затем пойдет в сторону Острова. Наверное, заберет тех, кто посвящен в это дело, и дальше за границу. Остальные пароходы я потерял из виду. Но я хочу, чтобы все они попали в руки иностранной полиции.
– Вы что, раскаялись в своей прошлой жизни? – спросил директор. – И по гуманным соображениям решили посадить своих сообщников?
– Нет, просто я погиб, Синьоретти, – болезненно ухмыльнулся Халиев. Вся моя сеть, все мои добровольные помощники и друзья уничтожены! Эти ребята, что пришли со мной на встречу – последние верные. Хорошо, что у меня не было семьи... Остается только укусить и бежать.
Прошли сутки.
Синьоретти пригласил нескольких журналистов, из тех, кому он доверял. Они были молоды и еще не потеряли в его глазах; да, наверно, и в своих собственных.
Директору хотелось курить. Однако, он считал себя слишком воспитанным человеком, чтобы курить в помещении, на рабочем месте и в присутствии подчиненных. Во всем цивилизованном мире это уже считалось неприличным. Поэтому он говорил нервно и отрывисто, потирая пальцы так, словно что-то солил.
– Это мерзко! – сказал он. – Думаю, что у всех такое же ощущение. Наша работа в этой стране – грязь. Скоро все захотим отсюда домой. Дома тоже есть работа, лучше, чище. А пока мы здесь – будет задание. Риск, смелость. Кажется, война скоро кончится. Это не только мое ощущение. На это намекает и официальная пресса, только пока не говорит точно. Их газеты, кстати, уже два года сообщают об окончании войны, однако сейчас это правда. У нас не осталось человека на Острове. Люди ждут новостей. Если кто-то из вас, господа, согласен побывать там...
– Я поеду.
– Не ожидал от вас, ведь вы моложе всех, – Синьоретти почти с испугом посмотрел на него. – Надеюсь, за вас не говорит ваше легкомыслие?
Остальные журналисты потупились и, кажется, были обрадованы.
Молодой журналист улыбнулся.
– Я не испугаюсь любого задания, я профессионал своего дела. И я много путешествовал.
Потом они беседовали с глазу на глаз. У молодого журналиста горели глаза, он жадно слушал директора. А Синьоретти говорил все медленней и неохотней, и на сердце его становилось все тяжелее.
– Так вот, слухи об окончании войны... Человек, который подбросил мне эти слухи, сегодня утром убит, застрелен возле своего дома своим телохранителем. Это бывший депутат Халиев...
Директор остановился. Да, подумал он, это наша профессия. И этот парень знал об этом, когда выбирал ее.
Синьоретти вспомнил, как его коллега Джон Смит рассказывал, что люди в масках направили на журналистов оружие и затолкали их в холодный погреб. Потом снаружи раздался треск – совсем близко кто-то взорвал динамит. "От переживаний, усталости, страха неизвестности у меня заболело сердце, но лечь было негде – мы стояли слишком плотно один к другому, – писал Джон в отчете Синьоретти. – Когда снаружи послышались голоса, я подумал, что это пришли выпустить нас, потому что бой кончился, и опасность нам больше не угрожает. Вошел человек без формы и несколько солдат. Один из солдат был с фонарем; он посветил на моего коллегу мистера Йорка из "Всемирных новостей" и сказал: "Это он". После этого Йорка увели. Когда за нами приехал генерал Сухович и принес нам извинения, прошло уже часов пять-шесть. Нас отвезли в Гермес, а там посадили на поезд в товарный вагон. Уже в столице я узнал, что мистера Йорка похитили мятежники и убили".
– Простите, господин директор, я слушаю вас, – напомнил молодой журналист. – Кажется, вы говорили о том, что надо пробраться на Остров?
Это был крепкий парень с веселыми глазами; такие любят блондинок, кожаные куртки и мотоциклы. И еще они умеют драться; как правило, один на один, честно и мужественно... пока сзади ему не всунут лезвие, проткнув кожаную куртку... Что-то не понравилось директору в его взгляде.
– Почему вы так смотрите? – задал он неожиданный вопрос. – У вас странное выражение лица.
Журналист рассмеялся и ловким движением нацепил сильные очки.
– Вы меня раскусили! – сказал он. – Я привыкаю ходить без них, чтобы больше нравиться девушкам.
В очках он стал другим. Теперь это был любитель пива и болтовни, начитанный сынок богатых родителей, который жалеет бездомных собак и увлекается игрой на саксофоне. И они обсуждают какой-то Остров, мятежников? Может, стоит рассказать ему о пароходах с золотом?
– Вы ослышались, – сухо сказал Синьоретти. – Я просил вас поехать на Побережье, занятое войсками Великодержавии. Но сейчас я начинаю думать, что это глупая идея. Сложное задание.
– Но мы должны работать, господин директор, – воскликнул молодой журналист. – Конечно, сложное задание, но тем интереснее! Или вы не доверяете мне? Однако, больше никто не вызвался – кто же поедет вместо меня? Тогда пишите приказ об увольнении. Вы больше не считаете меня профессионалом?
– Считаю... Вы правы, – проворчал Синьоретти. – Это дело, с Халиевым, плохо на меня подействовало. Не сердитесь, и дайте мне подумать...
Он вздохнул, подумал. Нет, не решаюсь. Нет.
– Халиев мало что сообщил, – осторожно сказал он. – Так, одни догадки. Его основной идеей было то, что на Острове есть предатели, и они быстрее закончили воевать, потому что им якобы обещали это золото... Он обещал передать мне сведения о конкретных людях, но не успел. Сейчас эти сведения, конечно, пропали. Расследованием убийства занимается ВСБ. Понимаете, что это значит? Пропали с концами.
– Вы догадываетесь, как предатели получат золото и куда его денут?
– Нет! – воскликнул директор. – И вам не дай Бог догадаться.
Он вскочил и заходил по комнате. Сам того не замечая, закурил и удивился – откуда взялся дым перед его носом? Дернул черт этого мальчишку вызваться!
Синьоретти вдруг услышал свой голос. Кажется, он спрашивал, как зовут молодого журналиста.
– М-м... Не хотелось бы называть вас по фамилии...
Журналист оскалил белые зубы.
– Меня зовут Пол, господин директор.
У Синьоретти дрогнул голос.
– Пол... Я дам вам простое задание. Если война кончится, должно быть много пленных мятежников. Постарайтесь взять у некоторых интервью. И посылайте мне отчеты каждый день, пишите обо всем, что там увидите... И не конфликтуйте с офицерами. Если будет выбор – вообще не рискуйте. Возвращайтесь, я прошу вас... Ладно, я верю в ваши профессиональные качества и осторожность. Вот кое-какие материалы, они вам напомнят, куда вы собрались ехать.
Синьоретти достал картонную папку. В папке была подборка об Острове и Побережье за последние десять лет, в том числе статьи из государственных газет, в которых, кстати, островитяне презрительно назывались "чурбаны".
"Вчера в результате вооруженных столкновений в районе седьмой заставы уничтожено более двухсот "чурбанов". Наших ребят ранено семь человек."
"Полковник Биденко сказал: мы отомстим за гибель трех наших бойцов при взрыве самодельной бомбы на Центральном рынке. Мы уже перекрыли Дальний перевал... Вышли на след подозреваемых в это зверском преступлении..."
"В деревне Перепердый захвачены четыре склада боеприпасов. В организации складов и укрывательстве группы из шестидесяти бандитов задержана гражданка Чураева, ее сын, невестка и пять внуков. Ведется следствие."
"Оперативный отряд "Омега" Великодержавной Службы Безопасности захватил ликероводочный завод в городе Гермесе, удерживаемый ранее двенадцатью бандитами во главе с Узи Узиевым. Командир бандитов скрылся, остальные уничтожены. Хранившаяся на заводе продукция утеряна в ходе упорных боев и списана по приказу полковника Биденко. Ущерб составил почти миллион долларов."
"Международные правозащитные организации опять выдвигают протест против планомерного уничтожения силами ВСБ образовательных учреждений Острова и их контингента. По их мнению, эти учреждения ничем не отличаются от обычных школ и лицеев. Однако, западные так называемые "правозащитники", видимо, не имеют всей информации. Пресс-служба Президента Великодержавии сообщает, что в этих школах идет активная боевая и идеологическая подготовка младшего поколения бандитов, в частности, обучение подрывной работе и навыкам партизанской войны."
"Вчера мятежники с Острова еще раз показали свой истинный звериный облик, нарушив договор о прекращении огня. Вероломно ударив в тыл двадцать первой заставе, они самым жестоким образом перебили и захватили в плен более двадцати наших солдат, потеряв при этом около трехсот человек. Начальник службы фронтовой информации Случайник сообщил, что похороны наших бойцов состоятся почти в тридцати городах страны. Завтрашний день Президент в своей речи объявил днем траура."
"К сожалению, западные "правозащитники" настаивают на немедленном прекращении огня в районе города Гермеса. По мнению сочувствующих бандитам средств массовой информации, в этом сложном в плане географических условий районе нет мятежников, а наша артиллерия якобы стреляет по мирным деревням. Наш Президент уже устал объяснять, что на Острове и в прибрежных районах нет мирных деревень, а все они уже давно являются опорными пунктами бандитов.
Говорит капитан Срамнов:
– Стрелять трудно, туман. Каждую секунду могут налететь "чурбаны". Нервы надо иметь стальные. Мы как ориентируемся – на звук коров, лошадей. Один залп для страху, чтобы они заблеяли, потом на слух стреляем.
Пресс-служба Президента и их коллеги из ВСБ сообщают, что до окончательного уничтожения бандитов остается не более трех-четырех недель."
"В результате тщательно подготовленной операции силами ВСБ освобождены заложники-подростки, удерживаемые на шхуне "Альбатрос". Их похитителям удалось скрыться. Бывшие заложники в шоковом состоянии доставлены в лагерь беженцев возле деревни Новосуй."
"В городе Злом начались восстановительные работы. Однако, беженцы не спешат возвращаться в насиженные места. Мы спросили их: почему?
– Мы теперь чувствуем себя в безопасности, – говорит одна женщина. Спасибо великодержавцам, что они защищают нас от бандитов. В лагере мы как за каменной стеной. А если вернемся в большой город, кто нас будет оберегать?
– Да, пока еще рано, – вторит ей ее дочь. – По слухам, еще не все бандиты выметены из Злого. Я боюсь за свою семью, за себя.
Пресс-служба ВСБ сообщила, что принят к рассмотрению окончательный план ликвидации бандитов. Согласно этому плану, вся операция завершится успехом через месяц-другой."
"Житель города Злого попал в плен к мятежникам. Его мучители требовали выкуп – миллион долларов. Когда родственники собрали доллары, вмешалась ВСБ и спасла несчастного. Однако, мятежникам удалось вероломно захватить выкуп и скрыться."
"Начальник службы фронтовой информации майор Случайник сказал нашему корреспонденту:
– Бойцы жалуются на большое количество журналистов на передовой. Ваши коллеги подвергают себя и окружающих смертельной опасности. Я представил доклад по этому поводу в администрацию Президента. Возможно, скоро будет подписан указ об ужесточении условий аккредитации военных корреспондентов. В целях их личной безопасности уже удалены из района боевых действий и районов неблагоприятной обстановки сотрудники агентства "Бюро Свобода", газеты "Независимость", журналов "Взгляд с Запада", "Реформатор" и "Иностранный капитал". Надеюсь, что этот список будет расширен."
