Текст книги "Станция Солярис"

Автор книги: Алексей Корепанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Но ты же просил четыреста! – возмутилась Лон.

– А теперь прошу пятьсот. С учителей меньше пяти сотен не беру. Принцип у меня такой. Ты же не говорила, что он учитель.

– Да с чего ты взял?

– А излагает больно хорошо. Заслушаться можно. Так что пятьсот, маленькая, если уж вздумала платить за приятеля. Половину сразу. И как это ты выбрала такого неплатежеспособного приятеля?

– Не твое дело! – огрызнулась Лон.

– А ведь я, Лон, действительно учитель, – сказал я, справившись с желанием запустить чашкой в бледное лицо с темными очками. – Отдай ему, сколько он хочет, а мы с тобой потом рассчитаемся.

Темные Очки издал противный смешок. Лон молча вынула деньги и положила на столик. Темные Очки тщательно пересчитал синие бумажки с портретом Корвенсака Сория Милонда Богоугодного, спрятал в карман и довольно причмокнул:

– Деловой подход. На какое имя оформлять прикажете?

Я растерянно посмотрел на Лон. Об этом я как-то не подумал. Мое настоящее имя было здесь, наверное, не самым подходящим.

– Гор? – спросил я у Лон.

– Да. Гор Линест… м-м… – Она посмотрела на доску над стойкой. – Врондис. Гор Линест Врондис. Именно так.

– Что ж, – невозмутимо промолвил Темные Очки. – За это еще двадцать пять. За особый риск. Я же не знаю, кто такой твой приятель.

– Подожди у выхода, – сказала мне Лон и направилась к стойке, за которой сразу возникла кремовая фигура.

Я вышел из кафе, мысленно повторяя свое новое имя, а в груди расползался неприятный холодок. Что еще, кроме моей Земли и имени, предстоит потерять мне в этом мире? И не терял ли я уже частицу себя, подавив желание запустить чашкой в мерзкое лицо с темными очками?

– Идем, Гор, – мрачно сказала Лон и закинула сумочку на плечо.

И вновь мы куда-то пошли, и только один раз она, вздохнув, прошептала: «Не понимаю…» – а потом молчала, скользя рядом в своем вызывающе серебристом платье, чертовски красивая и грустная…

В маленьком фотоателье меня запечатлели в фас и профиль, и вскоре мы вернулись в кафе. В сумочке Лон лежали мои фотографии. Вернее, не мои, а, этого, Гора Врондиса из феодального рода Врондисов, что распотрошили десяток крепостей, перебили всех мужчин и надругались над всеми женщинами, и расправились со строптивой Тмутараканью или чем-то там в этом роде, а потом сами попали к кому-то там в зависимость. В общем, не было больше Игоря Сергеевича Губарева, и не было подмосковных лесов и Соловецких островов, и не было Иры, а был некий Гор Линест Врондис, был полумрак кафе с развеселым плакатом, была юная Лон из одного столичного борделя, и был тип в темных очках, тоже не проводивший жизнь без дела. Каждый выбирал работу по душе, по вкусу и по желанию.

Тип выплеснул остатки кофе на шахматные квадраты пола, молча протянул руку, и Лон отдала ему фотографии Гора Линеста Врондиса.

– Получишь завтра здесь в это же время, – сказал Темные Очки Гору Линесту Врондису и поднялся.

– Я сама приду, – поспешно произнесла Лон.

– Ну-ну. – Темные Очки растянул губы в ухмылке. – Правильно, маленькая, береги его. Уж больно хорошо умеет излагать.

– Послушай, ты, – вступил в разговор Гор Линест Врондис, тоже поднимаясь и приближаясь к Темным Очкам. – Я рад, что тебе понравилась моя манера изложения. Я хочу доставить тебе удовольствие и произнести еще несколько безупречно построенных фраз.

Гор Линест Врондис взял собеседника за ворот свитера и начал подталкивать к выходу, так что типу в темных очках пришлось пятиться к дверям и поневоле слушать.

– Если ты еще раз при мне и Лон начнешь блистать остроумием, – говорил Гор Линест Врондис, – я совершу несколько целенаправленных действий. – Тип оказался прижатым к стеклянной стене. – Запомни мое первое действие: я набью тебе морду. Запомни мое второе действие: я набью тебе морду. И запомни мое третье действие: я набью тебе морду. Будет очень больно, обещаю. Крепко запомни. Всего хорошего. Можешь даже не благодарить за красивое, достаточно, надеюсь, ясное, краткое и содержательное изложение. – С этими словами Гор Линест Врондис отпустил ворот свитера. – Тебе все понятно?

Тип ошалело смотрел на Гора Линеста Врондиса и молчал. Потом засунул руку в карман, пошуршал там бумажками с изображением императора, подумал и кротко кивнул. И направился к двери. И, выходя, не преминул, конечно, остановиться, повернуться и сказать, презрительно выпятив нижнюю губу:

– Ха, нашел, чем пугать! – И конечно, добавил угрожающе: – Посмотрим, чья морда будет целей!

И удалился.

Гор Линест Врондис обернулся к Лон, молча наблюдавшей за этой сценой, а Темные Очки крикнул из глубины аллеи:

– Эй, маленькая Лон, передай своему клиенту, что я ведь могу и сходить куда надо, и будет он упражняться в красноречии на Райских рудниках! Так что пусть думает, прежде чем говорить.

Лон подошла к Гору Линесту Врондису и осторожно взяла за руку:

– Пойдем, Гор.

…Уже после обеда я спросил у Лон, которая понуро мыла посуду:

– Какими Райскими рудниками этот деятель меня стращал?

– Это на юге. Страшное место. Отец после них недолго прожил.

– За что его туда?

Лон отошла к окну.

– Я тогда еще в школу ходила. Прицепился ко мне один… Страж, гадкий такой, он тут неподалеку живет. Ну, отец и устроил ему небольшой вечер Тонга Неустрашимого.

– Брюггскую заутреню, Варфоломеевскую ночь и Бостонское чаепитие, – пробормотал я.

– При чем здесь чаепитие?

– Да нет, это я так. И его сослали на рудники?

Лон подняла брови:

– Ну, конечно. Это же страж, не кто-нибудь.

– И что он там делал?

– Работал, что же еще? Добывал какой-то «камень смерти», так он его называл. Его уже совсем больного привезли, ну и…

– А мама?

– Мама! – Лон вздохнула. – Мама еще до его возвращения умерла.

Не нужно было затрагивать эту тему. И у меня из близких осталась только сестра.

– И у меня только одна сестра в Подмосковье, – задумчиво сказал я.

– В Подмосковье! – Лон грустно усмехнулась. – Где же это твое Подмосковье, милый?

– Эх, Лон! Знаешь, как хорошо в Подмосковье? Кончается лето, лежишь в траве на склоне холма, напротив дорога вьется среди пшеницы, дальше ельничек с грибами, а над головой березы… В детстве я в той березовой роще часто бывал. А приехал тут недавно, через много лет – и пшеница вроде не та, и ельничек не на том месте, и дорога в другую сторону изогнулась. Только березы все те же. Как в детстве. Подобрал я там несколько желтых листочков, положил в бумажник и так с собой и ношу. Только сейчас вот дома оставил. А ты говоришь, где Подмосковье? Тут оно, Подмосковье, в душе моей, как принято выражаться.

Этого, наверное, тоже не стоило говорить, потому что Лон смотрела на меня с жалостью и испугом.

– Знаешь, Гор, – поколебавшись, произнесла она. – Ты только не обижайся…

– Знаю, знаю, – прервал я ее. – Считай, что я ничего не говорил. Послышалось тебе про березы да ельничек. Это просто пылесос у соседей гудел. Но если захочешь узнать побольше о другой стране, не стране Корвенсака Богоугодного, а совсем-совсем другой, ты только скажи, и я тебе очень много всякого поведаю.

Лон всплеснула руками:

– Писатель! Писатель из бунтарей.

– Учитель, – возразил я. – А что о бунтарях слышно?

– Так, – уклончиво ответила Лон. – Не хочу об этом. Тебе лучше знать… Гор! – Она подалась ко мне, умоляюще сложила руки. – Прошу тебя, будь осторожней!

– Постараюсь, – вполне искренне сказал я. Осторожность была мне просто необходима.

Лон достала из сумочки маленькое зеркало, заглянула в него, провела пальцем по щекам.

– Нет, никуда я не пойду! – решительно заявила она и с отчаянием посмотрела на меня. – Ну не могу я уходить. Не хочу! И зачем только тебя встретила в этом проклятом сквере? И зачем меня туда понесло вчера? И откуда ты такой взялся на мою голову?

Она внезапно бросилась ко мне, упала на пол и уткнулась головой в мои колени. Я растерянно гладил ее по мягким волнистым волосам, а она приглушенно говорила, не отрывая лица от моих ног, и всхлипывала, как обиженный ребенок:

– Думаешь, нравится мне такая жизнь? Думаешь, не хотелось бы по-другому? А жить-то надо!.. И платят там… Да и сама подрабатываю… А подкоплю денег и заведу собственное дело. Ты ведь не знаешь, как я шью, Гор! Ты не знаешь! Да я могу такие наряды… Найму таких же вот несчастных, да платить буду хорошо… Думаешь, сладко мне живется? Гор, не уходи от меня! Пиши себе, коль ты писатель, я тебе мешать не буду, вон в той комнате и пиши, только не уходи!

Она подняла заплаканное грустное лицо и смотрела на меня с надеждой.

– Что ты, Лон, вставай.

Я попытался поднять ее, но она замотала головой и вцепилась в мои руки.

– Оставайся, Гор, я тебя кормить буду, и деньги буду давать, сколько есть, сколько захочешь, а ты пиши себе и рассказывай мне о своем… своем Под… Завтра вот заберу твои документы, и никакой страж не придерется! Ну, пойдем, я тебе покажу, как я шью. Пойдем в мою комнату!

Она, откинувшись, тянула меня за руку, и слезы текли по ее красивому лицу. Я набрал в грудь побольше воздуха и медленно, очень внятно произнес:

– Лон, милая Лон. Я никогда не забуду того, что ты для меня сделала. Поверь, это не просто слова. Я очень тебе благодарен… Я верю, что ты прекрасно шьешь… Но… не обижайся, пожалуйста. У меня есть девушка. Ира.

Это, конечно, было жестоко. Но другого верного и менее жестокого средства я не знал.

Лон вздрогнула и разжала пальцы. Несколько мгновений посидела, застыв и опустив голову, так что волосы закрыли ее лицо. Потом медленно встала.

– Лучше бы ударил, – спокойно-напряженным голосом сказала она. – Ира. Не чета мне.

Она взяла с подоконника сумочку, швырнула в нее зеркало и вышла. Хлопнула дверь – и стало очень-очень тихо.

Я перебрался в комнату и долго сидел на диване, отрешенно изучая узоры на ковре под ногами. Потом посмотрел по сторонам, заглянул под стол и тихо позвал:

– Эй, кто вы там? Зачем вы это сделали? С какой целью? Что мне нужно совершить для возвращения? И суждено ли мне вернуться?

Никто не отозвался. Я прислушался: где-то за стеной приглушенно звучала музыка. Мерно гудел холодильник на кухне. Этот мир был очень реальным и основательным, имел многовековую историю, и никто пока не собирался указать мне дорогу обратно. Пока?… А если по этой дороге можно двигаться только в одну сторону?

Ну, так что – привыкать и обживаться? И искать цель? Да, искать цель. Искать свое предназначение. Ведь должно же быть предназначение! «И никто не сказал мне, зачем я рожден…» Почему же – сказал! Рожден я затем, чтобы, прожив на свете двадцать восемь лет, очутиться в некой Стране в эпоху правления императора Корвенсака Сория Милонда Богоугодного и совершить что-то в этой Стране, выполнить свою миссию, так сказать, и затем благополучно отбыть обратно. Логично? Вполне. Всегда же, во всех историях, появляются в нужный момент нужные герои, совершающие нужные действия и тем самым способствующие благополучной развязке. Если рассудить – случайно ли мое появление здесь? С учетом блондинов и блондинок с милыми родимыми пятнышками. С учетом всех этих театрализованных представлений с бегом по местности, преодолением препятствий, стрельбой, гонкой на автомобилях и прочими атрибутами боевиков. Не есть ли это испытания, которые я, кажется, благополучно выдержал? А не выдержи я их, гулять мне спокойно по рощице, а потом пить свой вечерний чай и смотреть телевизор.

Но я прошел испытания, и вот я здесь, и уже не могу уйти отсюда, даже если бы и представилась такая возможность. Не могу покинуть этот мир, не выполнив свое предназначение. Но в чем оно?

Круг замкнулся. Я сбросил кроссовки, лег и уткнулся лицом в мягкий пушистый плед.

5

– Эх, ребята, – обреченно произнес я, глядя им в лица.

Лица были разные, совсем не похожие друг на друга, но сейчас их объединяло одно общее выражение: выражение недоверия, ненависти и какой-то брезгливости, что ли. Брезгливость тоже относилась ко мне. В этом была страшная, вопиющая несправедливость, но я ничего не мог изменить. Я не мог их переубедить. Им наскучило слушать мои объяснения.

– Эх, ребята, – вздохнув, повторил я. – А я-то с вами хотел. Через тернии к звездам, так сказать…

Это я решил повествовать по законам жанра. Для пущей занимательности. Знаете, есть у писателей такой прием, когда события излагаются не в хронологической последовательности, а начиная с середины или вообще с конца, с какого-нибудь занимательного, по мнению писателя, эпизода, а потом все постепенно расставляется на свои места. Леша наш Вергиенко в этом деле поднаторел. Но я, к сожалению, не имею достаточных литературных способностей и мастерства для всяких там сюжетных ухищрений, поэтому все-таки продолжу свое повествование в соответствии с хронологией событий, по порядку.

Вероятно, я задремал на диване, поскольку, открыв глаза, обнаружил, что в комнате темно, за окном чернеет небо, а у стола кто-то сидит, положив голову на руки.

– Ира? – спросил я, садясь и нашаривая кроссовки. – Давно ты здесь?

Лон встала и вышла из комнаты, и я окончательно проснулся.

Она сидела на своем узком диване и шила. Настольная лампа с розовым абажуром освещала только ее руки. Я остановился у двери.

– Лон, как тут у вас с работой?

– Какая работа тебя бы устроила? – холодно спросила она.

– Любая. Мойщиком посуды, дворником, грузчиком. Главное, чтобы за нее платили.

– Грузчиком, – сказала Лон. – Hе знаю, как там с работой в твоем Под…

– Подмосковье.

– …Подмосковье, а у нас не очень. Поэтому – грузчиком. В универмаге. Пусть это и будет обещанным мне подарком.

– Каким подарком? Кем обещанным?

– Неважно, – ответила Лон и непоследовательно добавила: – Хозяином универмага. У тебя будет работа, Гор. У тебя будут деньги. Небольшие, но будут. И ты тоже сможешь сделать подарок своей Ире.

Не буду больше распространяться о наших взаимоотношениях. Лучше сразу перейду к тому, что на следующий день я получил от Лон удостоверение личности с собственной фотографией, четкой лиловой печатью и каллиграфически выписанным именем «Гор Линест Врондис». А еще через день вступил в должность «производителя разгрузочных операций» универсального магазина в пятнадцатом секторе Столицы и перебрался от Лон в одно из общежитий для приезжих в том же пятнадцатом секторе.

Не мог я оставаться у нее, понимаете? Не было у меня другого выхода. Пообещал навещать, а она молча ушла в свою комнату и закрыла дверь…

Ладно, вернемся к фактам, без эмоций.

Универсальный магазин был пятиэтажным серым зданием с большими яркими витринами, расположенным на оживленном проспекте. Целыми днями мимо универмага в шесть рядов текли в противоположных направлениях автомобильные потоки, замедляясь у светофоров и уносясь к железнодорожному вокзалу в начале проспекта и к мосту через широкую реку Сандиру, которым проспект завершался. Напротив возвышался пятнадцатиэтажный жилой дом, по обеим сторонам от универмага располагались ателье и гостиница.

Каждое утро я покидал «общежитие для приезжих», то есть заставленный деревянными лежаками подвал многоэтажки неподалеку от танцевального зала, заходил в столовую напротив редакции «Вечерних новостей Столицы», а потом шел по широкому зеленому бульвару. Мимо банных комнат Пелисьетов. Мимо кондитерской. Мимо огромной серебристой полусферы столичного цирка и сквера с черно-мраморным памятником Торию Виду Гедонису, который пять столетий назад сподобился беседовать с богом, о чем информировала скупая надпись на постаменте. Я спускался в подземный переход, где шла торговля газетами, пирожками и столичными сувенирами и шпалерами стояли симпатичные блондинки (я опускал глаза, боясь обнаружить среди них Лон), и выныривал на поверхность, несомый толпой подобных мне, возле самого универмага. Проходил мимо броских витрин его фасада и серых боковых стен и вступал с тыла в широкие ворота «зала приема товаров». Там стояли ряды контейнеров, у разгрузочных платформ ожидали фургоны, и одна из тележек в длинном ряду предназначалась для меня. Я заходил в раздевалку, здоровался с такими же, как и я, «производителями разгрузочных операций», доставал из стенного шкафчика синий халат и по звучному звонку выходил к платформам в одной шеренге с другими синими халатами.

Моя новая работа особой сложностью не отличалась. Я разгружал фургоны и контейнеры, заполнял тележку разным товаром – чемоданами и тетрадями, зажигалками и отрезами ткани, коробками с обувью и столичными сувенирами с обязательным изображением статуи императора и тянул все это к грузовому лифту. А потом вез тележку по секциям универмага, покрикивая: «Посторонись!» – сдавал товар и возвращался к платформе.

Первыми заработанными деньгами я расплатился за ночлег, оставил немного себе на столовую, а с остальными пришел к Лон – отдать хоть часть долга. Никто не отозвался на мой звонок. Можно было подождать Лон, но я не стал ждать. Я подсунул деньги под дверь и ушел.

В общежитии я старался не терять времени даром. Я слушал разговоры и вступал в разговоры, я говорил и слушал, я задавал наводящие вопросы – и кое-что узнал.

Я узнал, что прелестные крошки очень хорошо охранялись. Образцово охранялись. В одном из открывавшихся только изнутри дворцовых залов постоянно, сменяя друг друга, дежурили члены правительства – Совета сорока пяти. Дежурили у той заветной кнопки, посредством которой можно было уничтожить планету. Узнал я и о том, что лично Корвенсак Сорий Милонд Богоугодный, откладывая все государственные дела и заботы, проводит проверку членов Совета сорока пяти на детекторе лжи перед дежурством у кнопки, дабы выявить коварные замыслы очередного дежурного, если таковые замыслы этот дежурный вынашивал.

Был уже случай, когда вышеупомянутые замыслы действительно обнаружились. Император с помощью детектора уличил одного из членов Совета в неискренности при заступлении на дежурство у кнопки и принял соответствующие меры. Кнопка была надежно заблокирована, перестав выполнять свою роковую функцию, а монарх средствами массовой информации известил Страну о своем отъезде с лечебно-профилактической целью на западные острова. А сам остался в Столице. В урочный час кандидат в диктаторы, оказавшись один на один с заветной кнопкой, дающей власть, объявил о своих диктаторских намерениях. Ему, закрывшемуся в главном зале Страны, казалось, что наконец-то на руках все козыри. В выступлении по радио он предложил подданным переправить монарха в райские кущи и признать его, члена Совета, верховное главнокомандование, угрожая в противном случае разбудить крошек.

Корвенсак тоже не преминул воспользоваться радиовещанием и призвал Страну не верить претенденту. Прошли вечер и ночь, отмеченные волной массовых самоубийств и погромов, и наутро претендент, не услышав ответа на свои призывы, нажал на кнопку. И тут же скончался. От инфаркта, как показало вскрытие. Кнопка, естественно, не сработала, и – настал час императора. В речи, с которой монарх обратился к подданным, вскрывались черные замыслы претендента и восхвалялся детектор лжи, определивший неискренность покойного.

Случай этот показал всем потенциальным путчистам безнадежность попыток перехитрить детектор, привел к усилению охраны заветного зала и явился причиной добровольной отставки семи членов Совета, которые носили в ранцах маршальские жезлы. Корвенсак Сорий Милонд Богоугодный оставался неуязвимым, как и положено любому богоугодному деятелю.

Работа моя, хоть и являлась индивидуальной, тем не менее, не исключала возможности общения с другими людьми в синих халатах. В раздевалке, на платформах, в грузовом лифте. Вечерами после разгрузки и развоза.

Был тут один русоголовый парнишка, напоминавший своим бурчанием Славу моего Федорова. Только Слава бурчал по поводу отметок, а паренек этот, Тинт, – по поводу жизни. По поводу такой жизни. По поводу существующего режима.

«Возможно, – бурчал Тинт, – император наш и богоугодный. Но я-то ведь не бог, а тинтоугодным его никак не назовешь».

Судя по его высказываниям, паренек и сам не знал, что же конкретно нехорошо в Стране, но в неправильном устройстве жизни он был уверен. Тинт мечтал о низведении императора до уровня грузчика универсального магазина с вручением персональной тележки, изъятии из подземелья прелестных крошек и уничтожении их в океане, подальше от островов, чтобы земля зашаталась, и в небе вспыхнули тридцать три радуги. Тинт ничего не знал о радиации и думал, что это будет безобидный фейерверк.

«А впрочем, – всегда завершал Тинт свое бурчание, – я против императора ничего не имею. Мы друг другу жить не мешаем».

Общение с Тинтом показало мою неприспособленность к жизни в другом мире. Я просто представить себе не мог, что искренность может быть принята за ложь, открытые и честные разговоры – за провокацию, а хорошее бескорыстное отношение – за стремление во что бы то ни стало втереться в доверие. Я оказался просто не готовым к жизни в обществе времен Корвенсака Сория Милонда Богоугодного.

Выяснилось, что я плохо разбираюсь в людях. Тинт, русоголовый паренек, который в других условиях мог быть моим учеником, преподал урок мне, преподавателю уроков. Вот так.

Наслушавшись брюзжаний Тинта, я как-то спросил его, знает ли он что-нибудь об оппозиции режиму. Говорила же Лон о каких-то бунтарях. Тинт ничего определенного не ответил, но насторожился. То есть я уже потом понял, что он насторожился.

Приходили к нему несколько раз какие-то ребята, беседовали в сторонке, а когда я, опять же, без всякой задней мысли поинтересовался, кто это, Тинт как-то странно на меня посмотрел и нехотя пробурчал о знакомых, пришедших получить должок. В свою очередь, Тинт полюбопытствовал о моем житье-бытье, и его явно не устроил мой ответ о потере памяти.

«Не может такого случиться, чтобы совсем ничего не помнить, – недоверчиво выслушав меня, заявил Тинт. – Хоть что-то же должно остаться, ну хоть кусочек малюсенький, хоть имя чье-то».

В ответ я привел Тинту примеры полной потери памяти, известные из истории нашей Второй Мировой войны, не говоря, разумеется, о какой войне идет речь. И не убедил, а заставил еще больше насторожиться.

Однажды вечером, в общежитии для приезжих, я услышал от соседа справа, пожилого сутулого мужчины, работающего где-то на железнодорожных складах, новость о том, что предыдущей ночью в двадцать третьем секторе неизвестные опять напали на патруль стражей общественного спокойствия. Убили троих, а двоих ранили, завладели звукоизлучателями и пистолетами и скрылись. Сектор тут же оцепили, произвели массовые аресты, но оружия не нашли. Сосед считал, что дерзкое нападение совершили уголовники, которым оружие необходимо для грабежей. Он рассказывал мне эту историю, таинственно понизив голос и осуждающе хмуря брови. Больше всего его возмущало то, что из-за действие преступников арестованы ни в чем не повинные люди.

Новостью я поделился с Тинтом, высказав предположение, что случай в двадцать третьем секторе является делом рук оппозиционеров.

Тинт заявил, что, скорее всего, нападение совершено обыкновенными уголовниками, что стражи теперь будут хватать прямо на улицах всех подозрительных без разбора, и что если завтра он, Тинт, не придет на работу, значит, задержан. Потому что стражам его физиономия никогда не нравилась.

Мне, с моим фальшивым удостоверением на имя Гора Линеста Врондиса, стало неуютно. Согласитесь, перспектива просидеть в местной тюрьме как подозрительная личность без роду и племени не особенно заманчива. Продолжая с Тинтом разговор о бунтарях, я подчеркнул пагубность отдельных террористических актов и перечислил возможные методы борьбы: забастовки, демонстрации протеста, вооруженные восстания с координацией действий восставших.

Я увлекся, как на уроке, отметил, что вся загвоздка – в угрозе атомного уничтожения и подвел итог: убери из жизни Страны эту атомную угрозу – и можно будет вершить большие дела. Ликвидировать монархию и установить действительно справедливый общественный порядок. Не может быть, рассуждал я, чтобы в Стране не существовала подпольная организация, ставящая целью ликвидацию Корвенсаковых игрушек.

Тинт не дослушал и поспешно исчез со своей тележкой.

После этого случая Тинт стал меня избегать, а я вскоре почувствовал чье-то настойчивое внимание. Нет, ничего определенного я поначалу не замечал, просто появилось у меня ощущение постоянного присутствия чьих-то следящих глаз. На улице, в магазине, в столовой. Неприятное было ощущение.

Как-то, возвращаясь с работы по бульвару, я увидел на скамейке коренастого широкоплечего парня с короткими волосами. Парень сидел, засунув руки в карманы черной куртки, покачивал ногой и равнодушно смотрел по сторонам. Лицо его показалось мне знакомым. Я попытался вспомнить, где раньше мог его видеть, и вспомнил. Это был один из тех двоих, приходивших к Тинту. Я обернулся – и обнаружил, что с лица парня исчезло равнодушное выражение, и он внимательно смотрит мне вслед.

Потом он лениво поднялся и зашагал, удаляясь от меня и по-прежнему не вынимая рук из карманов куртки. Спина у него была очень широкая и какая-то напряженная. Я продолжал смотреть ему вслед, и он повернул голову, перехватил мой взгляд, зашагал быстрее и затерялся среди прохожих.

А наутро в раздевалке Тинт как бы невзначай спросил:

– Кстати, куда подевался этот одноглазый бармен из вашего кабачка, что прямо у входа в порт?

– Какой бармен? – удивился я.

Тинт с недоумением посмотрел на меня и начал застегивать халат.

– Ну, ты же с Ордорона родом? Говорил, что жил у самого порта.

– Ты что-то путаешь, Тинт. Не мог я такого говорить. Я ж тебе рассказывал, подобрали меня у дороги в Столицу и доставили в больницу. Мне оттуда исчезнуть пришлось, потому что ни денег, ни документов не было. Память у меня отшибло.

– Ах, ну да! – Тинт хлопнул себя по лбу и рассмеялся. – Спутал я. Это мне один приятель рассказывал о бармене одноглазом. С острова этого, с Ордорона. Вредный был бармен, ему и глаз-то выбили в драке. Спутал я.

Тинт вышел из раздевалки, и наши пути до обеда больше не пересекались, а в столовой он сам подсел ко мне.

– Ты тут рассуждал о подпольной организации, – негромко сказал он, склоняясь над тарелкой и не глядя на меня. – Ты был прав, Гор. Она действительно существует.

Я застыл с не донесенной до рта ложкой в руке и во все глаза смотрел на Тинта. Ай да Тинт! Ай да ворчун! Выходит, не ошибся я в нем!

– Сегодня после работы могу, если хочешь, кое с кем познакомить.

– Конечно! Конечно, Тинт! Спасибо!

Он, упорно не поднимая головы, отодвинул тарелку и быстро выпил сок. Встал, проскользнул между столиками, за которыми сидели грузчики, покосился на плакат со знаменитым изречением монарха и исчез за дверью.

Вторая половина дня промелькнула, как во сне. Я мотался со своей тележкой из секции в секцию, весело кричал: «Посторонись!» – загружал и разгружал коробки с духами, пакеты с галстуками и свертки с носовыми платками и тихонько напевал про тореадора. Существование мое начинало приобретать смысл. Почему бы не предположить, что цель моей переброски – участие в борьбе за ликвидацию прелестных крошек? Эх, где вы, милые мои ученики?… Сюда бы вас, сюда, на помощь Тинту, на помощь подпольщикам. Такие дела здесь закручиваются!

Вечером Тинт ждал меня в раздевалке. Мы вместе прошагали по бульвару и остановились возле скамейки, где сидел незнакомый мне парень. Тинт молча переглянулся с ним и быстро ушел, а парень поднялся и коротко сказал:

– Пошли!

Мы пересекали какие-то дворы, пролезали сквозь дыры в заборах, кружили по улицам и подземным переходам. Сменилось уже пять провожатых, а меня все вели в неизвестный пункт встречи, и я давно потерял представление о том, в каком хотя бы приблизительно секторе Столицы мы находимся.

У очередного перекрестка поджидал автомобиль. Провожатый передал меня молчаливому шоферу, и тот по всем правилам конспирации приказал мне завязать глаза черной повязкой и лечь на заднее сиденье. Я беспрекословно подчинился, с полным пониманием относясь к этим мерам предосторожности. Без строжайшей конспирации подполье, конечно, долго бы не просуществовало. Правда, смущал один факт: уж слишком легко подполье себя раскрыло, и это делало его, по моему мнению, уязвимым для агентуры монарха. Впрочем, вполне возможно, подполье представляло собой обширную сеть маленьких групп с очень ограниченным кругом общения, и провал одной группы не означал провала всей подпольной организации.

Мотор подвывал на поворотах, автомобиль то замедлял ход, то набирал скорость, и когда я уже почти не верил в то, что мы куда-нибудь приедем в этот вечер, внезапно остановился. Я получил разрешение снять повязку и выйти.

Было уже поздно, фонари не горели, и я успел разглядеть только темный силуэт какого-то здания на фоне чуть более светлого неба. Автомобиль дал задний ход, ослепил меня фарами и исчез за углом. Меня взяли за руку и повели.

Мы куда-то вошли – заскрипела дверь, – проследовали коридором, спустились по лестнице в другой темный коридор, несколько раз повернули, опять спустились по лестнице и наконец подошли к двери, из-за которой пробивалась полоска света. Провожатый тихонько постучал условным стуком, потом еще раз. Дверь открылась, и я вошел в освещенную тусклым светильником прихожую с вешалкой на стене, большим расколотым наискось зеркалом на ножках и какими-то коробками в углу. Напротив меня была еще одна дверь.

Мой провожатый оказался мужчиной средних лет, похожим на артиста Юрия Никулина. Кто нам открыл, осталось неясным, потому что в прихожей больше никого не было.

– Проходи, – негромко приказал провожатый, посторонился, пропуская меня в комнату, и остался за спиной.

Комната оказалась большой и светлой, хотя и без окон – горели лампы под потолком. Посредине тянулся длинный полированный стол, у стен стояли два дивана. На диванах и стульях вокруг стола располагалось человек пятнадцать, в основном, моих ровесников и ребят помоложе. Знакомыми были только Тинт, который исподлобья угрюмо взглянул на меня, и те два парня, что приходили к нему в магазин. Напротив двери, во главе стола, сидел пышноволосый бородач лет тридцати пяти, в расстегнутой на груди безрукавке. Бицепсами своими он походил на циркового жонглера тяжелыми предметами. На коленях бородача лежал короткий плоский звукоизлучатель с воронкообразным черным стволом. Все молча смотрели на меня.

– Добрый вечер, – сказал я, подходя к столу.

Никто не отозвался. В комнату вошел тот парень, которому передал меня Тинт на бульваре.

– Порядок, – произнес парень и устроился на диване.

Пышноволосый циркач шевельнулся, поправил ремень звукоизлучателя и почти ласково сказал:

– Ну, что, Гор Линест Врондис? Ты хотел попасть в подпольную организацию, и мы решили исполнить твое желание. Здесь, конечно, не все, но, поверь, именно те, кому нужно здесь находиться. Смею заверить, что обратной дороги у тебя не будет.