Текст книги "Станция Солярис"

Автор книги: Алексей Корепанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

7

Когда я наутро вошел в раздевалку, Тинт стоял у своего шкафчика и оглаживал руками халат. Я громко поздоровался со всеми, а Тинт шагнул ко мне и несколько виновато произнес:

– Здравствуй, Гор.

– Я уже поздоровался, – сказал я недружелюбно.

Глупо, конечно, но я был всего лишь обыкновенным человеком, не чуждым ничего человеческого. Обижался я на Тинта за его несправедливые подозрения. Умом понимал, что поступаю неправильно, а вот сердцем…

Тинт продолжал поправлять что-то в халате, хотя поправлять там было нечего. Раздевалка постепенно опустела.

– Гор, ну, чего ты? Я ведь уже извинился.

Хотел я ему закатить назидательную лекцию о том, что люди должны доверять друг другу и прочее, но вовремя спохватился.

«Гор, то есть Игорь, – мысленно сказал я себе. – Игорь Сергеич, ты, кажется, спутал времена и обстоятельства. Этот юноша совершенно прав, потому что поступил именно в соответствии с обстоятельствами и именно так, как и следует в данной обстановке поступать».

– Все нормально, Тинт. – Я шутливо ткнул его в плечо. – Это я от обиды. Я ведь чуть было на тебя не обиделся. А почему Оль говорит, что тебя проверять не надо, что ты уже проверенный?

Улыбка, появившаяся было на лице Тинта, тут же исчезла:

– Гор, никаких имен! И ни о чем не расспрашивать.

– Ох! – спохватился я. – Больше не буду, честное слово!

Да, именно так. Мне, учителю с довольно уже приличным педстажем, пришлось давать обещание мальчишке, который годился мне в ученики. Давать обещания, как будто он, а не я являлся учителем. Но так ведь и выходило на самом деле: я был здесь именно учеником.

После работы я направился к Лон. Я не любил долги.

Лон открыла дверь, вздрогнула, увидев меня и, поколебавшись, сделала шаг назад. Я неправильно истолковал ее нерешительность и глупо спросил:

– Ты не одна?

Лон уничтожающе посмотрела на меня и молча ушла в свою комнату. Я побрел следом.

– Что ты здесь забыл?

На полу, на диване и в кресле-качалке, и на низком столике у окна, и на швейной машинке лежали, расстилались, растекались, переливались разноцветные ткани.

– Что это, Лон?

Она неподвижно стояла посреди этого великолепия, красивая, молодая и светловолосая, с гневными глазами и дрожащими губами, и я вспомнил ее слова о «собственном деле», о том, как хорошо она шьет. Неужели?…

– Что ты здесь забыл? – повторила Лон.

Я вытащил смятые синие бумажки и протянул ей:

– Вот. Принес долг.

Она даже не пошевелилась. Продолжала с ненавистью смотреть на меня, только губы задрожали еще сильней.

– Откупиться пришел? От меня откупиться пришел? Это ты мне деньги под дверь подбрасывал? Да мне ведь от тебя ничего не надо. Иди к своей Ире, купи ей хороший подарок на эти деньги. Пусть это будет подарком и от меня. Слышишь?

Я осторожно положил купюры на пол, прямо на отрез голубой ткани, и ушел. Я боялся, что она швырнет их мне вслед.

Ну почему так все устроено в мире?! И в нашем, и в чужом. Ну почему? Почему все получается не так, как хочется кому-то? Почему получается только так, как хочется одному и совсем не хочется другому?…

А ведь каждая встреча меняет что-то в нас самих. Пусть чуть-чуть, но меняет. В любом случае, не проходит бесследно. Даже если мы не признаемся себе в этом.

Давно это было. Еще до Иры. В девятнадцать лет. И что я той девчонке, и что она мне? Час разговора на вечерней лесной дороге – и электричка, растворившаяся в холодных полях. И все. Ни имени, ни адреса. Ничего. Но ведь была мне чем-то она, коль через месяц (дела, дела, заботы, каждый день новые впечатления) вернулся я на ту лесную дорогу, надеясь на встречу. И узнал от людей, что возвращалась на ту дорогу девчонка, ждала кого-то. Меня? Значит, был ей чем-то и я?…

Не дождалась. Потому что все дела, заботы, впечатления… И в итоге – потеря. Возможно, самая невосполнимая в жизни потеря. Невосполнимейшая.

Ну и хватит.

Итак, наше с Ульфом предположение получило блестящее подтверждение.

Объявления в «Вечерних новостях Столицы» сослужили свою службу. Довольно скоро мы смогли собраться на какой-то конспиративной квартире, куда нас поодиночке привел Ульф. Собралось нас девять человек. Девять человек с родной нашей Земли. Уже знакомые вам Игорь Губарев и Ульф Ульфссон. Дитер – инженер-экономист из Ростока. Генрих – студент отделения славистики Берлинского университета имени Гумбольдта. Михаэль – корреспондент нижнесаксонской газеты, сторонник партии «зеленых». Мартин – гражданский летчик из Орхуса. Якоб – священнослужитель из Арендаля. Ричард – в прошлом студент, в последнее время безработный из Окленда. Джерри – телеоператор из Калгари. Того самого, где известная хоккейная команда «Калгари флеймз».

Итого: один русский, один швед, три немца, датчанин, норвежец, американец и канадец. Такая вот получилась интернациональная сборная. Не хватало только вратаря и правого защитника, но ведь кто-то из наших мог и не читать «Вечерние новости Столицы».

Все были светловолосы, с одинаковой меткой под правым ухом, крепко сбиты и в возрасте от двадцати (Генрих) до тридцати двух (Якоб). Все успешно исполнили свои роли в странном спектакле и очутились в Столице. Все, кроме Михаэля, перебивались здесь случайными заработками. (Михаэль пристроился поставлять материал в отдел хроники «Столичного обозрения» и жил на гонорары.)

Все более или менее разобрались в обстановке и, конечно же, знали о прелестных крошках, дремлющих под резиденцией монарха. Все понимали, что находятся, вероятнее всего, в совсем-совсем другом мире, и много думали о цели своей переброски сюда, на чужое поле, так сказать, если продолжать аналогию со спортивной командой. Впрочем, Якоб особенно не думал, потому что у него была очень удобная нехитрая концепция: коль есть бог, значит, в его воле поступать так, как ему, богу, заблагорассудится. Джерри тоже склонялся и этой позиции, хотя и сомневался в ее неуязвимости.

Сбор нашей команды длился долго. После шумных дебатов мы сошлись на том, что обязательным условием возвращения является выполнение предназначения. А это предназначение – победить на выезде, обезвредив атомные создания из подземелий императора.

На сборе команды было выдвинуто несколько предположений. Берлинский студент Генрих высказал следующее мнение: причиной нашего появления здесь является некий наблюдатель, возможно автомат-наблюдатель неведомой высшей цивилизации-контролера, который передал сведения об атомной угрозе своим хозяевам. Те, проанализировав ситуацию в данном мире, направили сюда на помощь нас, землян, устроив предварительные испытания. Священнослужитель Якоб, в принципе согласившись с мнением Генриха, отверг как фантастические его определения «автомат-наблюдатель» и «высшая цивилизация-контролер» и предложил считать происшедшее с нами волевым актом Высшего Разума, или попросту бога.

Гипотеза Генриха и Якоба выглядела бледненько. Почему именно земляне, а не сам Высший Разум, он же цивилизация-контролер? Ведь коль контролеры настолько всемогущи, неужели у них не нашлось какого-то другого, менее сложного способа ликвидации атомной угрозы? Ах, такие у них принципы? А почему у них именно такие принципы?

Цель могла быть совсем другой (это уже Михаэль). Этакое межпланетное бюро путешествий и экскурсий. Взаимный обмен туристами. Без всякой рекламы, не привлекая всеобщего внимания. Возможно, обмен бескорыстный, а может быть, и нет. Но в любом случае – простая туристическая экскурсия, совершенно безобидная. Но мы, земляне, по собственной инициативе лезем что-то тут изменять, потому что привыкли всегда что-то изменять, за что-то бороться. Так уж мы устроены.

Нет, не туризм (Мартин, а потом Дитер). Наше появление здесь – результат присущей людям беспечности. Западные и восточные физики доэкспериментировались до того, что сверхсложные установки, пойдя вразнос, сотворили что-то с пространством, и закинуло мирных жителей в неведомый край. А странный спектакль – просто побочное явление.

Безусловное вмешательство извне (Ульф). Эксперимент на выживание в непредвиденной ситуации. За участниками эксперимента постоянно ведется наблюдение, даже сейчас, результаты обобщаются, и кто-то там, в звездных далях, накропает очередную диссертацию.

Возможно, массовая галлюцинация под воздействием сильнодействующих препаратов (Ричард). Индуцированное помешательство.

Предполагались еще: переселение в потусторонний (то бишь загробный) мир. Пребывание в качестве заложников инопланетных террористов, предъявляющих сейчас свои требования Земле. Попытка контакта. Демонстрация возможных последствий владения атомным оружием. Проделки ребят с летающих тарелок. Вечер накануне Страшного суда. Первая остановка на бесконечном пути по соседним вселенным. Предсмертные видения. Съемки суперфильма.

И прочее.

Все-таки, как я уже говорил, к общему мнению мы пришли: только выигрыш на чужом поле мог дать надежду на возвращение. Хотелось верить, что так и будет. Именно потому мы и остановились на этом предположении и решили действовать, исходя из него.

Под утро мы расстались, чтобы вновь встретиться в урочный час.

Собственно, мы не были нужны подпольной организации, она продолжала бы действовать и без нас. А мы без нее? Ни один из нашей девятки не отказался принимать участие в подготовке к выступлению. И дело здесь, наверное, не только в нашем желании вернуться в родной мир.

Каждый вечер после работы я ждал в раздевалке, когда Тинт шепнет: «Сегодня», – и он шептал это слово раз в два или три дня. Я покидал универмаг, пересекал проходные дворы и выходил к переулку, где меня ожидала всегда одна и та же машина. Открывал дверцу, здоровался с молчаливым водителем – мрачноватым курчавым парнем в потертой куртке, – ложился на заднее сиденье и отправлялся в путь. Конечным пунктом нашей поездки был лес в окрестностях Столицы. Я выходил из машины и шагал по тропинке между полукустами-полудеревьями. Сворачивал у раздвоенного пня, спускался в овраг и нырял в жесткую зелень вьющихся растений. Сгорбившись, пробирался в темноте по тесному проходу в стенке оврага, толкал тяжелую дверь и по неровным ступенькам сходил в подземный стрелковый тир.

Это был длинный узкий зал, освещенный настенными светильниками и перегороженный мешками с песком. В его дальнем конце находились мишени. Меня встречал старичок с хитрыми голубыми глазками, не уступавший в молчаливости водителю. Он мягкими шажками подбегал к груде тряпья, путаясь ногами в длинном коричневом плаще, и извлекал пистолеты и автоматы. Мишени приходили в движение, старичок негромко командовал: «Стоя!», «Лежа!», «С колена!» – и я начинал стрелять, а он поправлял мою руку, хлопал по плечу и по затылку, заставляя правильно держать голову.

Была в тире еще одна дверь, и было темное окошко возле двери, и казалось мне, что за ней кто-то скрывается. Но этот «кто-то» никогда не показывался и ничем не выдавал своего присутствия. Во время моего первого посещения подземного тира, а потом и еще раз старичок скрылся за этой дверью, а в тире вдруг раздался пронзительный вибрирующий звук, от которого заныли зубы. Я вертел головой, стараясь определить его источник, а он уже стих, пропал, и старичок как ни в чем не бывало выскочил из-за двери и с довольным видом засеменил ко мне с автоматом под мышкой.

Стрелял я много, с удовольствием, с каждым разом все более успешно, так что старичок только удовлетворенно хмыкал и все подкидывал да подкидывал мне патроны.

Так хочется верить, что когда-нибудь, скоро, умение стрелять станет совсем ненужным человеку. Так хочется верить, что пистолеты, автоматы, пулеметы, зенитные орудия, танки, крылатые ракеты, мины, гранаты и бомбы навсегда превратятся в музейные экспонаты, и наши дети на школьных экскурсиях будут смотреть на них через толстое стекло, как смотрим мы сейчас на пращи, бумеранги, дротики и каменные боевые топоры, наделавшие дел в руках пращуров. И хочется верить, и верится…

Я покидал тир, машина в сумерках довозила меня до центра Столицы, и я возвращался в свое общежитие для приезжих.

Так шло время. И все меньше его оставалось до того дня, который был уже отмечен в календаре подпольного комитета, и приближался и приближался, суля перемены и вселяя надежду.

А однажды вечером я набрел на тот скверик, где впервые встретил Лон. Или очень похожий на тот. На скамейке под фонарем сидел белогривый толстяк и читал газету, посматривая на аллею. Засеребрилось платье, подошла высокая и светловолосая – и у меня сжалось сердце.

Потом они деловито прошли мимо меня, и я рассмотрел, что это не Лон.

На далеком Севере лежали суровые Соловецкие острова, в зеленом городе порхала по улицам черноглазая девчонка, а в Столице стояла скамейка под фонарем, и была комната с цветами на столике, комната, утонувшая в ворохе разноцветных тканей. И все это причудливо переплеталось в моем сознании.

8

И настал день… Впрочем, обо всем по порядку. В соответствии с хронологией.

Смена завершалась, мы только что управились с последним фургоном, и я поставил свою тележку в лифт, направляясь на четвертый этаж. Я собрался уже закрыть решетчатые дверцы, когда увидел Тинта, замахавшего мне рукой. Я подождал, пока он поставит свою тележку рядом, и нажал кнопку подъема.

– Тебе какой?

– Третий, – ответил он и добавил, глядя в сторону: – Машина будет на обычном месте. Сегодня вечером победа или смерть.

Лицо его было строгим и сосредоточенным.

Я вез тележку по секциям, натыкаясь на прилавки, как слепой. Потом оказалось, что я стою у лифта с той же так и не разгруженной тележкой. Я облокотился на рулоны ткани и задумался.

Столь знакомая, я бы сказал, земная фраза, произнесенная Тинтом, не содержала никакого преувеличения. Наши дальнейшие действия имели только два полюса: победа – смерть. Третьего не дано. И это не было игрой. Не было наспех сработанной сценой из странного спектакля. Победа оказалась бы реальной. Смерть, к сожалению, тоже.

Мое поколение не громило интервентов, не шло дорогами Великой Отечественной. Нам выпал Афганистан, но, конечно, не всем, далеко не всем. Мне не выпал. Моя профессия – учить детей. Нет, я не испытывал страха. Дело не в страхе. Я был не уверен, смогу ли. Смогу ли не в военизированной игре и не на учениях, а на деле взять оружие и стрелять в людей? В разумных существ. Способен ли на это?…

В общем, перемешивал я эту мысленную манную кашу до тех пор, пока не появился наш босс – предводитель синехалатников, маленький замусоленный толстяк с подлыми привычками, и не осведомился, не желаю ли я вылететь с работы.

Наша девятка собралась в подсобном помещении какой-то закусочной, затерянной в лабиринте городских кварталов. Кто-то позаботился о том, чтобы нам не мешали – к стеклу входной двери был прикреплен листок с надписью: «У нас сегодня день отдыха. Пожалуйста, приходите завтра».

Командовал парадом Ульф Ульфссон.

– Господа! – торжественно начал он, прохаживаясь перед нами, разместившимися на ящиках вдоль стены. – Сегодня наш день. Сегодня мы берем дворец.

– Почему наш? – возразил Ричард. – Их день. Мы просто окажем посильную помощь.

– Нет, мы не просто окажем посильную помощь. – Ульф крутнулся на каблуках и обвел нас взволнованным взглядом. – Мы будем ударной группой.

– Ого! – воскликнул Михаэль. – Нас делают смертниками. Камикадзе из движения Сопротивления. Нас похоронят в братской могиле на площади перед дворцом, и на черном мраморе, усыпанном цветами, золотом выбьют наши имена. Перспектива! Но мы же не желтолицые камикадзе.

– А почему бы и нет? – кротко вопросил священнослужитель Якоб.

– Это тебе не статейки строчить, – добавил берлинский студент Генрих.

– Тихо! – Ульф поднял руку. – Во-первых, никто никого заставлять не собирается. Это личное дело каждого. Можно спокойно сидеть, хотя бы и здесь, и просто ждать.

– А во-вторых? – нетерпеливо спросил Мартин.

– А во-вторых, нужно уметь выслушивать до конца, господа. Дебаты оставим парламенту. Почему именно мы? Объясняю. В тире все стреляли. Слышали там звук такой противный?

– Слышали, – ответил Дитер. – Симфония циркулярной пилы.

– Никто и не собирается просто так сидеть, – пробормотал Михаэль.

– Так вот, – продолжал Ульф, – это работал звукоизлучатель. Проверялась реакция каждого из вас на действие звукоизлучателя. Идея моя. Родилась на основе личного опыта. Здешний житель от такого звука через три секунды валится, как мешок, и не скоро отходит. Поверьте, сам видел. Весьма эффективное оружие. Как оно действует на нас, каждый может судить сам. Вероятно, хуже всех его переносит мистер Ричард, – последовал жест в сторону экс-студента из Окленда, – потому что он обругал того почтенного господина из тира, хотя эксперимент проводил я, а господин тихонько сидел, нахлобучив звуконепроницаемый шлем. В шлемах, сами понимаете, во дворец не проберешься – охранники не вчера на свет родились и пустят в ход обычное стрелковое оружие. Да и стражей на площади полно. По этому пункту моего выступления вопросы будут?

– Все ясно, – кротко сказал Якоб. – Нас они не заподозрят.

– Тогда продолжу. О своих соображениях я доложил по цепочке. Там, в комитете, убедились в обоснованности моих доводов, и поручили мне возглавить группу захвата. Там нас считают какими-то уникумами. Мы все продумали и разложили по полочкам. Впрочем, – спохватился Ульф, – если кто-то не согласен с моей кандидатурой, давайте устроим тайное голосование.

– Ладно уж, командуй, Александр Македонский, – милостиво разрешил Ричард. – Так и быть, согласны. Я правильно говорю? – обратился он к нам.

– Только в диктаторы не вздумай пролезть, – с улыбкой предупредил Генрих.

– У шведов подобное никогда не было в моде, – с достоинством заявил Ульф. – Продолжаю. Сегодня утром один из Совета сорока пяти глотнул за завтраком немного яда. Кому и как удалось это организовать – не знаю. После завтрака он заступил на дежурство у кнопки, а к ночи яд начет действовать. Все рассчитано по минутам. Сейчас мы поодиночке выйдем отсюда и соберемся на площади перед дворцом. Я объясню каждому из вас конкретную задачу и покажу схему расположения постов, охраняющих зал с кнопкой. Успех дела во многом зависит от нас. Есть возражения? Кто-то не согласен? Михаэль, есть возражения?

Михаэль отрицательно качнул головой:

– У меня нет возражений. У меня есть сомнения, но я их оставлю при себе. В конце концов, я не привык оставаться в стороне от дела.

– А ты, Игорь? Как относишься к переворотам?

– Я за любые истинно гуманные действия.

– А что такое истинный гуманизм? – вскинулся Ричард.

– Обсудим в следующий раз, – вмешался Ульф. – Вот сделаем дело, соберемся и обсудим. А сейчас изучим схему площади, дворца, расположения постов и уясним наши задачи.

И мы принялись обсуждать наши действия.

…Сгустились сумерки, и пробили часы на здании Совета сорока пяти. Удары пронеслись над площадью, дробным эхом отскакивая от стен.

Я встал со скамьи, одернул просторную куртку, пересек улицу, стараясь не спешить, и вышел на площадь. Наступило время решительных действий.

Центральная площадь Столицы занимала территорию, равную доброму десятку футбольных полей. Я вышел на нее со стороны широкого зеленого проспекта. Прямо передо мной, освещенное мощными прожекторами, блестело стеклами десятиэтажное здание Совета сорока пяти. С обеих сторон от него по диагонали расходились от площади лучи улиц. Слева площадь обрамляли массивные здания министерств, а справа возвышалась многоэтажная резиденция монарха, увенчанная знакомой мраморной фигурой. Площадь была выложена разноцветными каменными плитами и буквально затоплена светом сотен прожекторов. В ее центре, на массивном цилиндрическом основании, возвышалась беломраморная пирамида, на каждой грани которой было выбито по одному слову: «Единая», «Неделимая», «Сильная», «Вечная». Вокруг этого символа Страны располагались пять колец фонтанов, шесть колец газонов с ровно подстриженной зеленой травой и бледно-розовыми цветами, своими длинными узкими лепестками похожими на астры, стояли приземистые скамьи с выпуклыми спинками, и за каждой скамьей росли пятерки одинаковых одуванчикообразных зеленых деревьев. На площади было людно. Люди сидели, прогуливались у фонтанов, просто прохаживались по площади, и среди них группами по трое-четверо непрерывно медленно лавировали стражи в голубых мундирах.

Я неторопливо шел по разноцветным плитам, глядя по сторонам и постепенно приближаясь к покрытой нарядным ковром широкой лестнице, которая вела к стеклянным дверям дворцового фасада. За дверями застыли голубые мундиры – по два с каждой стороны. Я шел, окруженный людьми, и навстречу тоже шли люди, но я не глядел на них и не прислушивался к их разговорам. Я наблюдал только за пространством у лестницы, где должен был вот-вот появиться Ульф.

И он появился. Он вышел из-за группы стоящих у лестницы подростков в одинаковых коричневых плащах с откинутыми капюшонами, вышел, поддерживая под локоть высокую чернобровую блондинку в длинном зеленом платье. Наши взгляды на мгновение встретились, Ульф что-то сказал блондинке и она кивнула.

Нас разделяло метров десять, когда блондинка вдруг охнула, прижала руки к животу, согнулась и медленно осела на ступени. Ульф склонился над ней, встревоженно спрашивая: «Что с тобой? Что случилось, дорогая?» – а блондинка тихо стонала, не отрывая ладоней от живота, морщилась, словно от нестерпимой боли, и страдальчески терлась щекой о ковер. Кто-то обернулся, кто-то остановился, а я бросился к Ульфу. С другой стороны вынырнул из потока гуляющих Ричард и тоже склонился над актрисой столичного театра. Судя по этой сцене, она была совсем неплохой актрисой. Мы с Ульфом, поозиравшись, рванули вверх по лестнице к стеклянным дверям, из-за которых наблюдали за происходящим голубые мундиры.

– Позвонить в больницу! – крикнул Ульф, показывая вниз, на быстро растущую вокруг блондинки толпу. Там мелькали голубые мундиры и ждали сигнала остальные семеро из нашей ударной группы, тоже одетые в форму стражей.

Охранник за дверью, поколебавшись, положил руки на висящие у пояса звукоизлучатель и пистолет. Ульф, изображая совершенно ошалевшего человека, решительно толкнул двери и с криком: «Позвонить! Умоляю, позвонить!» – бросился к телефону.

Я вбежал в просторный холл следом за ним, и ко мне тут же кинулись человек восемь из разных углов и четверка охранников от дверей. Ульф торопливо крутил телефонный диск, а я успокаивающе поднял руки и, посматривая на площадь, попятился к выходу.

Здоровенный парень в голубом мундире был уже совсем рядом и замахнулся для удара, и я крикнул:

– Едут! Кто-то уже вызвал!

Мимо фонтанов ко дворцу мчалась санитарная машина – подполье пока действовало четко, – и охранник не стал меня бить, переведя взгляд на площадь. Другой оттолкнул Ульфа от телефона и гаркнул:

– Не положено!

Секундная заминка решила исход дела. Ульф выхватил из-под куртки пистолет и выстрелил в ближайшего охранника, я свалил с ног другого, а Ульф выстрелил еще несколько раз. Мой противник не успел подняться, а остальные отработанным движением перекинули из-за спины на голову защитные шлемы и включили звукоизлучатели – нас нужно было брать живыми. Холл заполнился пронзительным воем, от которого заныли зубы и заложило уши, и мы с Ульфом упали, притворяясь сраженными наповал.

Голубые мундиры приближались полукольцом, уверенные в нашей беспомощности, и сомнениям просто не могло быть места. Я нашарил под курткой пистолет, Ульф быстро перевернулся на живот – прозвучали выстрелы, и голубые мундиры посыпались на ковер, не успев открыть ответный огонь.

Ульф вскочил, подбежал к широкому окну холла и поднял руку. Я тоже поднялся и увидел, как от толпы, окружившей санитарную машину, отделились семеро наших в голубых мундирах и неторопливо направились по ступеням к входным дверям. Санитары положили блондинку на носилки, стражи начали разгонять любопытствующих, а семерка деловито вошла в холл. Четверо сразу встали на пост у дверей, а Якоб, Мартин и Генрих подбежали к нам.

– Два мундира сюда! – скомандовал Ульф, сбрасывая куртку. – Игорь, скорей!

Я тоже сбросил куртку. Якоб и Генрих стащили мундиры с двух убитых, и мы с Ульфом быстро переоделись.

– Скорей, скорей! – торопил Ульф. – Мы должны расчистить путь!

Я нагнулся за пистолетом – и вдруг мне стало плохо. Закружилась голова, зазвенело в ушах, ноги обмякли и подогнулись – и я рухнул лицом в мягкий ковер.

…Да, непригодным я оказался для таких испытаний. Я сумел стрелять в людей, но не сумел перешагнуть через эти выстрелы. Морально перешагнуть.

Все завершилось без меня. Без моей помощи. События разворачивались в полном соответствии с планом подпольного комитета. Группа подпольщиков, переодетых в форму стражей, заняла холл, блокировав выход из дворца и приготовившись отбивать атаки стражей с площади, если вдруг на одном из дворцовых постов объявят тревогу. А отряд землян устремился к сердцу дворца – закрытому изнутри помещению с той самой кнопкой, у которой дежурил член Совета сорока пяти. Путь лежал по спиральному наклонному коридору под землю, через пятнадцать постов – и эти посты нужно было преодолеть не силой, а хитростью.

Когда минутная слабость прошла, догонять мою команду было уже поздно, и я присоединился к группе, оборонявшей вход во дворец. На площади пока царило обычное спокойствие – били в темное небо струи фонтанов, прогуливались горожане, рыскали группки ничего не подозревающих стражей. Блондинку увезли, толпа рассеялась, и у лестниц, в свободных позах, стояли крепкие парни в куртках, держа руки в карманах и готовые в любой момент принять участие в обороне.

Группой, обороняющей холл, руководил бородач Оль. Он приказал мне держать пистолет наготове, не показываться у окон, и расставил всех на позиции. Громко и протяжно загудел телефон на столике командира поста охранников, и Оль снял трубку.

– Пост слушает. Слушаю, господин член Совета. Что? Вам плохо? Будет сделано, господин член Совета. Вызываю врачей.

Он положил трубку. Мы ждали, приготовив оружие к бою.

– Внимание! – объявил Оль. – Сейчас сюда прибудет хозяин. Приготовиться к встрече.

Яд начал действовать. Член Совета сорока пяти почувствовал себя плохо и поспешно связался с монархом, прося врачей и замены на посту у кнопки. Мы надеялись на то, что он сам откроет дверь изнутри в ожидании медицинской помощи. В противном случае, в ход пошла бы взрывчатка, которую должны были вот-вот подвезти.

И очень многое в этот вечер зависело от ударной группы, нашей команды, из которой я выбыл по своей слабости.

…О том, как ударная восьмерка прошла все посты, нужно писать отдельную повесть. Было разработано семь вариантов проникновения в помещения постов, перегораживавших коридор бронированными дверями с маленькими окошками, за которыми находилась вооруженная охрана. Проникновения хитростью, а не силой. Применить пришлось только первые три варианта. Можно пространно описывать, как погибли Мартин и Якоб, как шестерка добралась до заветного помещения с открытой дверью, у которой лежало тело члена Совета сорока пяти. Можно рассказывать, как на площадь прибыл в бронемашине монарх с эскортом охранников, и как мы обороняли вход, и как открыли огонь по дворцу артиллерийские орудия стражей. Можно живописать неразбериху на площади, упомянуть о вдребезги разнесенной снарядом парадной лестнице, четырех убитых из группы, оборонявшей холл, автоматной стрельбе, грохоте взрывов и моей пробитой пулей руке.

Можно подробно остановиться буквально на каждой детали, но тогда потребовалось бы слишком много времени и места. Возможно, когда-нибудь я попытаюсь описать все это, но пока… Слишком большим потрясением оказались события того вечера для меня, школьного учителя, и узнал я себя тогда далеко не с лучшей стороны. Я узнал, что слаб и, наверное, не имею права воспитывать и учить. Да, я стрелял, стрелял, как и другие, в голубые мундиры на площади. Но то, что я делал, настолько противоречило моей натуре, моему, если хотите, естеству, что я, вероятно, никогда больше не смогу взять в руки оружие. Даже в стрелковом тире. Если только не будет высшей цели, во имя которой это оружие придется взять. И только для обороны.

Вы можете спросить: а разве в тот вечер не было высшей цели? Разве спасти целый мир от атомной угрозы – не высшая цель?

Да, наверное, вы правы. И наверное, доведись мне еще раз оказаться в подобной ситуации, я снова стал бы стрелять. Пусть внутренне противиться этому, но – стрелять.

Не знаю, не знаю… Запутался я в своих рассуждениях. Долго мне еще придется размышлять, очень долго.

Просто я оказался слишком не готов к такому ходу событий. Одно дело – знать и понимать, что со злом нужно бороться, и совсем другое – действовать в соответствии с этим знанием и пониманием. И всегда быть готовым к таким действиям. Всегда.

Я еще все осмыслю и все прочувствую, и оценю себя, и посмотрю на свое отражение в зеркале, и честно скажу себе: «Игорь Губарев, вот какой ты есть на самом деле».

А пока о другом. О дальнейших событиях. Монарх был поставлен подпольным комитетом в известность о том, что власть его над заветной кнопкой потеряна, и что в случае продолжения боевых действий столь лелеемые им прелестные крошки уничтожат планету.

Корвенсаку, видимо, хотелось жить. Возможно, он рассчитывал на какую-то благоприятную для себя перспективу. Жители прилегающих к площади кварталов и те, кто прятался в подъездах, бежав от дворца с началом стрельбы, и стражи на площади, и мы в холле сподобились увидеть чудо невиданное, диковинное диво, упавшее вдруг из ночного неба на освещенную площадь. В громе двигателей, в пламени и вое снизошло из облаков на землю короткокрылое невиданное чудище. В гладком брюхе чудища открылась дверца, в которую и перескочил из своей бронированной машины богоугодный император из династии Корвенсаков с тройкой охранников. Короткокрылое чудище с воем прыгнуло в небо и кануло в ночи. Вероятно, унеслось к далеким островам.

Явление народу самолета вертикального взлета и посадки могло породить легенду о взятии императора живым на небо в подтверждение его богоугодной сущности, но, думаю, легенда зачахла бы после предания огласке многих тайн Страны.

Вокруг меня стояли ошеломленные повстанцы, а сквозь разбитые окна и двери в холл ворвался многократно усиленный микрофонами голос, загремевший над площадью:

– Всем стражам предлагается сложить оружие!

– Дождались! – воскликнул, улыбаясь, Оль и вытер рукавом изрезанный осколками стекла лоб. – Дождались, Гор! Все равно бы дождались, не сегодня, так завтра. Видел аппарат, Гор? Вот это машина! Хоть к звездам лети. Как ты говорил – через тернии к звездам? Доберемся и до звезд! По всей Стране стражей утихомирим – и займемся вплотную.