Текст книги "Коррумпированный Петербург - Документальные очерки"

Автор книги: Алексей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

3 февраля 1853 года коллежский советник Тараканов, начальник счетного отделения, явился на квартиру генерал-адъютанта Павла Николаевича Ушакова (председателя "инвалидного комитета") и рассказал о возникших проблемах. 4 февраля Ушаков поставил в известность Николая 1, который, говорят, был настолько шокирован чудовищным цинизмом Политковского, что даже сказал: "Конечно, Рылеев и его компания никогда бы так со мной не поступили"... Царь в тот же день повелел провести "строжайшее расследование о весьма важных беспорядках и злоупотреблениях..." А чего там расследовать-то было? Политковский, словно желая облегчить труд следователей, оставил Рыбкину конверт на имя Тараканова, в котором лежала записка: "Сим свидетельствую, что в разное время взято мною взаимообразно от И.Ф.Рыбкина 900 тысяч рублей серебром. 8 июля 1851 года". Дальнейшее было, как говорится, делом техники – пошли допросы, вскрылись фальшивые ведомости... Бывшего казначея, надворного советника Рыбкина подвергли "гражданской смерти" – с лишением орденов, чинов, знаков отличия, всех прав состояния и сослали в Сибирь. Коллежского советника Тараканова и титулярного советника Путвинского разжаловали "в рядовые без выслуги с определением на службу по распоряжению инспекторского департамента". Все имущество у семей великолепной четверки конфисковали. В общем, справедливость вроде бы восторжествовала, но Политковский лично – убежал от наказания на тот свет.

Александр Гаврилович стал в истории питерской коррупции фигурой одиозной, эталоном безнравственнейшего, омерзительнейшего чиновника, который не стеснялся красть деньги не у кого-нибудь, а у инвалидов! Много позже у Политковского найдется изрядное количество последователей – в конце XX в. в Ленинграде-Петербурге наступит настоящая вакханалия в расхищении так называемой гуманитарной помощи с Запада. Очень многие питерские чиновники сделают себе стартовый капитал для последующего бизнеса именно на обкрадывании пенсионеров, инвалидов и сирот, которые этой гуманитарной помощи так и не дождутся. И появятся должным образом зарегистрированные мошеннические фирмы в невероятных количествах, и "кидально-отмывочные" банки, и липовые инвестиционные фонды... Чиновники, которые будут регистрировать все эти организации, создаваемые специально для обмана и обворовывания населения – позже только разведут руками. Кто же, дескать, знал, что бизнесмены окажутся либо мошенниками, либо "запрограммированными" банкротами. Вот только личное материальное благосостояние армии питерских чиновников конца XX века почему-то вырастет до неправдоподобных сказочных масштабов...

Но об этом – речь впереди, а что касается "дела Политковского"... Летом 1853 года в Петербурге наступило лихое времечко: по всем департаментам и канцеляриям пошли беспощадные ревизии, следы казнокрадства искали повсюду, бухгалтеры и казначеи сходили с ума от страха, а сиятельные коррупционеры, тайные кавалеры "Ордена Меншикова" затаились, как крысы в норах. Им нужно было переждать очередную кампанию "борьбы с коррупцией" – и они ее пережили. Осенью 1853 года началась крымская война, доведшая Россию до полного кризиса... Николай 1, по одной из версий, отравился, не выдержав позора поражения – поражения, во многом предопределенного размахом российской коррупции, и, прежде всего, конечно, коррупции столичной, питерской...

Унаследовавший от Николая 1 трон Александр II был царем либеральным, царем-освободителем. Этот несчастный человек, за которым с упорством параноиков гонялись террористы-народовольцы, сделал многое для России отменил крепостное право, инициировал военную, административнополицейскую, судебную реформы... В обществе повеяло демократией и гуманизацией и, как непременное следствие либерализации – подняла голову коррупция. Это, к сожалению, вечная проблема: многие неглупые люди считают, что расцвет оргпреступности и коррупции является своего рода платой, которую демократическое общество вынуждено платить за удаление от монстра тоталитаризма. Мысль спорная, безусловно...

Не успев толком еще позабыть железную руку Николая, сиятельные коррупционеры вылезали из нор и оглядывались, а оглядевшись – понимали: можно, наконец-то можно...

У Александра II был личный друг, граф Адлерберг, а у графа была любовница Мина Буркова – эта дама широко пользовалась своим положением и без зазрения совести торговала чинами и наградами. Например, князь Оболенский купил через Буркову себе чин гофмейстера. По всем подрядам, которые заключались министерством двора, подрядчики обязаны были делиться с министром, графом Адлербергом. Княгиня Юрьевская, морганатическая супруга Александра II, устраивала по сходной цене карьеры многим чиновникам, она же помогала крупным коммерсантам добиваться концессий на строительство железных дорог. Брат Александра II, великий князь Николай Николаевич за хлопоты по предоставлению концессии "своему" человеку, получил на лапу 200 тысяч рублей. Да и сам царь... Говорят, он отдал крупный заказ через министра путей сообщения заводам капиталиста Мальцева с одним условием – чтобы фабрикант выплачивал ежегодно крупную сумму своей бывшей супруге, которая, кстати, была приятельницей императрицы. Любопытно, что после того, как бомбисты взорвали-таки царя-освободителя и на месте его гибели было решено воздвигнуть храм Спаса-на-крови, сынок покойного императора Владимир Александрович использовал строительство собора для своего личного обогащения, и его "курирование" проекта обошлось государственной казне втрое дороже против первоначально представленной сметы.

Ну, а мышки, как известно, смотрят на кошку. И если на верхах творились такие веселые дела, то более мелким чиновникам просто грешно бы было не воровать. В 1864 году скандал грянул не гденибудь, а в святейшем Синоде. До марта 1864 года при этом заведении существовали два управления – духовно-учебное и духовно-хозяйственное, каждое из которых имело особую кассу. 7 марта 1864 года кассы решено было слить в одну, чтобы ими было легче управлять. При ревизии документов духовноучебного управления контролер хозяйственного управления Виноградов с удивлением натолкнулся на некоторые странные статьи расходов – например от 28 марта: там значились десять отдельных статей, на которые было потрачены 75 тысяч 931 рубль. Деньги предназначались на строительство различных учебных заведений духовного ведомства. Однако никаких донесений из тех мест, куда были посланы деньги, не поступило. Хозяйственное управление навело справки и оказалось, что никто никуда никаких денег не посылал, а расписка приемщика почтового ведомства – грубая фальшивка, ордера, за подписью директора – фиктивны...

Казначей Яковлев раскололся на первом же допросе. Из его показаний вытекало, что директор Иван Гаевский начал брать деньги из казначейства сразу же после своего вступления в должность директора в 1857 году. И в результате "назанимал" 46 тысяч рублей, при этом выдавая всякий раз расписку Яковлеву в получении денег. Сам же Яковлев взял всего 30 тысяч, которые отдал купцу Борову "чтобы пустить в оборот, приобрести значительную сумму и покрыть недостачу". Интересно, что подельники скрывали недостаток денег в кассе с трогательной простотой – господин Гаевский (между прочим, тайный советник) каждый раз при ежемесячных ревизиях брал себе для счета именно ту пачку, в которой денег недоставало – а он входил в ревизорскую группу. Позже, понимая, что казнокрадство может вскрыться, Гаевский придумал, на что списать украденные деньги. Именно господин тайный советник дал Яковлеву распоряжение отправить фиктивные предписания в разные епархии. При этом директор отобрал у казначея свои старые расписки, но предусмотрительный Яковлев, опасаясь, что исчезнут все доказательства участия Гаевского в подлогах и кражах, сохранил бумагу, на которой рука директора оставила автограф, а именно, семь предписаний для перевода денег. Эту бумагу в запечатанном конверте достойный казначей отдал для хранения своему брату. Любопытно, что допрошенные на судебном разбирательстве 26 свидетелей все как один охарактеризовали господина Яковлева как честнейшего, очень религиозного человека, достойного всяческого уважения. Такой репутацией Яковлев пользовался у всех начальников, у которых служил.

Суд присяжных признал виновным и одного, и другого. Гаевского приговорили к ссылке в не столь отдаленные места Сибири для поселения, с лишением всех прав состояния, а статского советника Яковлева постановили сослать на житье в Иркутскую губернию с лишением его всех присвоенных прав и преимуществ. Правда, либеральный Государь Император облегчил участь обоим казнокрадам – Гаевского он повелел сослать на житье в Иркутскую губернию с запрещением любой отлучки из места, назначенного на жительство, в течение трех лет, а Яковлева распорядился выслать в одну из отдаленных губерний, кроме сибирских, с воспрещением отлучки в течение двух лет.

Что и говорить – эта история авторитета Синоду не прибавила.

После трагической гибели Александра II на престол взошел Александр III, человек, страдавший извечной русской болезнью, которую Виссарион Григорьевич Белинский (чей папа был жуткий пьяница), определил как "русскую болезнь непонятого одиночества". Как и большинство не столь высокопоставленных алкоголиков, Александр III был человеком добрым, с понятием, а потому проблемам коррупции в государстве уделял не очень большое внимание.

Более того, именно при Александре III, отличавшемся русофильством, начала формироваться любопытная установка: сам русский чиновник-де не так уж плох – просто его губит доверчивость к разным "финансовым воротилам", которые, как правило, были инородцами. Подтверждение этого тезиса легко увидеть в ряде шумных "банковских процессов", потрясших Петербург в 80-е годы прошлого столетия. Первой ласточкой стал скандал вокруг кронштадтского коммерческого банка, основанного в 1872 году. Сначала дела в нем шли неплохо, но с конца 1874 года, когда в банке сменилось правление, начались весьма характерные неупотребления, продолжавшиеся вплоть до закрытия учреждения в феврале 1879 года. Члены правления банка пустились в такие спекуляции и аферы, которые требовали выпуска заведомо подложных вкладных банковских билетов. Таких фиктивных билетов было выдано на сумму более семи миллионов рублей.

А дело заключалось в следующем: ловкие дельцы стремились получать концессии или подряды, не имея капиталов, поэтому они вступали в сговор с членами правления банка, которые выдавали фиктивные справки о том, что у концессионеров и подрядчиков есть деньги, находящиеся в этом самом коммерческом кронштадтском банке. Так, например, некоему господину Суздальцеву, получившему концессию на постройку железной дороги, банк выдал вкладными билетами под ничего не стоившие векселя более четырехсот тысяч рублей. Дальше – больше. Князь Оболенский взял подряд на поставку сухарей в войска, для этого требовались большие деньги, которые "нашлись" благодаря члену правления банка некому Шеньяну, а в результате Шеньян и Оболенский получили на руки банковские билеты безо всякого обеспечения на сумму в 6 миллионов рублей. Без обеспечения получал ссуды и знаменитый господин Путилов, который умер в 1880 году, не вернув ссуду в 200 тысяч рублей. Чтобы скрыть истинное состояние дел в банке, правление составляло фальшивые отчеты, публиковало заведомо ложные балансы в газетах, ну и, конечно, платило огромные взятки – "наверх". 25 апреля 1883 года в Петербургском окружном суде начался громкий и очень долгий процесс о злоупотреблениях в Коммерческом Кронштадтском банке. Любопытно, что наказание понесли в результате лишь три бывших директора – Шеньян, Синебрюхов и Ландгваген. Первого сослали в Тобольскую губернию, второго в Архангельскую, а Ландвагена заключили в работный дом на два с половиной года. Стоит ли говорить, что вся эта троица, безусловно виновная в злоупотреблениях и воровстве, была лишь своеобразной "прокладкой", от которой нити тянулись гораздо выше. Но следствие наверх не пошло.

Традицию "кидальных" банков продолжил российский торговый и комиссионный банк, устав которого был утвержден 22 августа 1887 года. Уже 26 июня 1893 года банк был объявлен несостоятельным должником, с убытками в 3 миллиона 70 тысяч рублей. Интересно, что среди преданных суду десяти сотрудников банка был и подданный Великобритании Эдуард Рейн, состоявший в должности заведующего иностранным отделением. Следствие установило, что он под видом комиссионных операций использовал часть капиталов банка для развития собственного "хлебного бизнеса", а также участвовал в незаконных биржевых сделках и попросту брал из банковской кассы наличку. Все подсудимые, за исключением Рейна, были приговорены к различным срокам ссылки, подданного же Великобритании отдали в исправительно-арестантское отделение на 1 год и 4 месяца.

Следующим крупным банковским скандалом стала эпопея торгового дома "Рафаловича и К". В 1891 году дела этого одного из самых крупных торговых домов России существенно пошатнулись и на выручку ему кинулся целый синдикат банков с государственным во главе. Господин Рафалович, пользуясь полной доверенностью со стороны крупного землевладельца Дуранте, предоставил Госбанку липовые закладные на имение этого Дуранте, причем любопытно, что закладные подписывал не землевладелец, а сам Рафадович, использовавший полную доверчивость, оправдывавшего свою фамилию Дуранте. В результате сложных махинаций огромные имения землевладельца остались за банком, а особенно трогательным во всей этой истории было то, что весь "кидок" проходил при содействии высших должностных лиц государства и, в частности, министра финансов Витте и члена государственного совета Абазы. Дело в том, что Витте был личным другом семьи Рафаловичей и неоднократно ходатайствовал о предоставлении этому семейству ссуды. Более того, именно при Витте в Петербурге в Европейской гостинице в номере Александра Рафаловича переписывались заново бухгалтерские книги, составлялись балансы и т.д.

Вообще, практически все коррупционные дела в Петербурге конца XIX начала XX в. имели интересную традицию обрываться, как только у следователей появлялась информация о нитях, идущих наверх. Уже после того, как на троне появился последний российский император Николай II, при котором коррупция и мошенничество в высших эшелонах стали делом обыденным и даже немножко скучным – в Петербурге была выявлена и предана суду так называемая "черная банда", возглавлявшаяся неким Виктором Иосифовичем Дубецким, сыном предводителя дворянства, воспитанником кадетского корпуса, бывшим чиновником особых поручений губернатора, бывшим судебным следователем. Собственно говоря, ничего такого особенного в деятельности "черной банды", занимавшейся в основном карточными мошенничествами в отношении богатых дураков, не было. Если бы не одно обстоятельство. Дубецкий был когда-то судебным следователем и сохранил очень хорошие контакты в правоохранительной системе, чем и пользовался всякий раз, угрожая своим жертвам репрессиями со стороны полиции. И ведь были основания посмотреть повнимательнее на связи Дубецкого – ан нет, никто этого делать не стал.

Высокопоставленных полицейских и судей хватали за руку при совершении нехороших дел крайне редко. Однако ставшие все-таки достоянием гласности дела подполковника Шафрова, Кронштадтского полицмейстера, и дело Санкт-Петербургского мирового судьи Паталеева свидетельствуют о том, что правоохранительная система того времени была поражена болезнью коррупции в той же степени, как и все остальное чиновничество.

Кронштадтский полицмейстер, подполковник Шафров начинал свою службу еще в Москве 1887 года, будучи сначала помощником участкового пристава, а потом приставом. Интересно, что московский начальник Шафрова, полковник Власовский однажды сказал командиру петербургского жандармского дивизиона, полковнику Модему, что Шафрова надо бы уволить, как чемпиона среди приставов по взяткам. Тем не менее, в 1896 году Шафров назначается кронштадтским полицмейстером. Медем выразил Власовскому свое удивление по этому поводу, на что получил сногсшибательный по логике, ответ – дескать, ему, Власовскому, неудобно выдать Шафрову "волчий паспорт", но точные сведения о новоиспеченном полицмейстере московский обер-полицмейстер предоставить может.

В Петербург Шафрова перевели еще в 1892 году, где он начал служить старшим помощником пристава второго участка Нарвской части, откуда его затем вышибли в январе 1894 года – по причине доказанного случая лихоимства. Однако уже в апреле 1896 года господин Шафров восстанавливается на службе, получает назначение на должность кронштадтского полицмейстера и начинает жить на широкую ногу – участвовать в кутежах, крупно играть в карты и тратить денег столько, сколько у него просто не должно было быть, если бы он жил на одно казенное жалованье. Простая логика подсказывает, что ни восстановиться на службе, ни получить неплохое назначение без засыпания взяток наверх Шафров просто не мог... В должности кронштадтского полицмейстера достойный господин Шафров, помимо неинтересных обязанностей, предусмотренных должностной инструкцией, занимался еще и гораздо более важными делами, а именно: присвоением денег, поступавших на наряды полицейских чинов, кражей наградных денег у нижних чинов, злоупотреблениями суммами, отпускаемыми на обмундирование и содержание полиции и пожарной команды, а также поборами с содержательниц притонов. В результате, количество притонов в Кронштадте резко возросло, и в этот маленький город стали даже стекаться "мадамы из Петербурга". Господин Шафров заботился о содержательницах, как отец о детях. Когда в одном из притонов некоему офицеру проломили голову, полицмейстер, как ему было и положено, закрыл заведение, но после получения взятки в тысячу рублей открыл его снова. Кроме того, господин Шафров решил обложить своих приставов данью (например, с пристава Великопольского он требовал тысячу рублей), а также торговал вновь открывавшимися вакансиями. Пикантно, что военный губернатор Кронштадта, вице-адмирал Макаров заявил позже, когда дело полицмейстера все-таки дошло до суда, что, по его мнению, господин Шафров был весьма распорядительным полицмейстером, при котором значительно улучшилось санитарное состояние города. Суд, состоявшийся в 1900 году, заслушал 169 свидетелей (вызывавшиеся содержательницы притонов все, как одна, отказавшись от того, что давали Шафрову взятки). Суд признал полицмейстера виновным, его приговорили к лишению всех особых прав и преимуществ, к исключению из военного ведомства и отдали в исправительно-арестантское отделение, сроком на два года. Любопытно, что в своем последнем слове подсудимый Шафров сказал: "У меня была только одна привилегия... эта привилегия – моя спокойная совесть".

Очевидно, такая же "спокойная совесть" двигала и Санкт-Петербургским столичным мировым судьей надворным советником Паталеевым, который "залетел" в 1900 году на совершенно пустяковом уголовном деле по обвинению крестьянина Ильи Трушина в присвоении денег у ремесленника Александра Дмитриева. Паталеев, ведя процесс, начал угрожать Дмитриеву арестантскими ротами за якобы совершенный подлог и потребовал у бедного ремесленника триста рублей за непреследование. Если бы у Дмитриева были эти деньги, то он скорее всего бы их заплатил судье восьмого участка, но ремесленник был бедным, а что беднякам остается – только идти жаловаться. В результате Паталеев был сначала отстранен от должности, а потом по решению суда лишен всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, прав и преимуществ, и заключен в тюрьму, сроком на один год...

Впрочем, справедливости ради нужно отметить, что все-таки однажды к суду было привлечено по делу о коррупции и лицо, относящееся к самым верхам правоохранительной системы России того времени. Это знаменитое дело товарища, то есть помощника, министра внутренних дел, камергера, действительного статского советника Владимира Иосифовича Гурко...

А все дело упиралось опять-таки в подряды, причем в подряды хлебные то есть как раз в то, с чего начинал праотец питерской коррупции светлейший князь Меншиков.

В начале XX в. в Петербурге жил да был шведско-подданный купец Эрик Леонардо Иванович Лидваль. Личностью он был крайне интересной. В 1903 году Эрик Леонардо Иванович учредил в Санкт-Петербурге товарищество торговый дом "Лидваль и К" для содержания конторы, занимавшейся продажей американских товаров, с уставным капиталом в полторы тысячи рублей. Сам шведско-подданный занимался мелким бизнесом и имел маленький счет в банкирском доме Вавельберга. Никакого недвижимого имущества в Санкт-Петербурге у него не было, более того, в 1905-1906 годах ему вменялись множество исков и взысканий. Эрик Леонардо был неисправным должником и контрагентом, его товары и домашняя обстановка неоднократно описывалась по судебным решениям. Кроме того, его имя фигурировало в нескольких делах, касавшихся организации в разных местах карточных игр (и не только коммерческих)...

Но была у Лидваля хорошая знакомая – содержательница женского хора в театре и саду "Аквариум", госпожа Сытова. А к этой самой госпоже Сытовой в "Аквариум" любил заезжать товарищ министра внутренних дел камергер Гурко, который частенько сиживал в 1906 году в особом кабинете "Аквариума" с самой Сытовой и с одной из ее певиц Диной Духовской. Чем занимался камергер в особом кабинете с содержательницей хора и певицей, следствие позже не установило – видимо, они там пели... Как-то раз заглянул в "Аквариум", где находился чиновник МВД, и шведско-подданный Лидваль (интересно, что в свое время певице Духовской Сытова представляла Лидваля как "американца Никитина"). Состоялось приятное знакомство, а надо сказать, что во многих российских губерниях в ту пору случился неурожай и на министерство внутренних дел были возложены обязанности поиска путей закупки продовольствия для голодавшего населения... В конце августа 1996 года товарищ министра Гурко получил письменное предложение о поставке десяти миллионов пудов ржи от шведского купца Эрика Леонардо Ивановича Лидваля, (кстати говоря, позже, на суде камергер Гурко заявит, что раньше, то есть до этого предложения, он никогда не знал и не видел Леонардо Ивановича). Шведскоподданный настолько очаровал Гурко, произвел на него такое хорошее впечатление, что контракт (который, кстати, по инструкции должен был бы рассматриваться на особом совещании в МВД), был заключен – Лидваль-то заверял, что 5 миллионов пудов ржи у него на руках и более того, он, Эрик Леонардо, не какой-нибудь шаромыжник, а работает в доле с самим владельцем мельницы в станице Урюпино. Судя по всему, именно упоминание урюпинского мельника и заставило Гурко полностью поверить Лидвалю... Ну, а если серьезно – то в этой истории товарищ министра внутренних дел предстает либо полным идиотом, либо, что все-таки, видимо, более вероятно, он что-то имел с подряда, данного Лидвалю. Когда подошла осень 1906 года (а Лидваль уже получил от МВД аванс в 800 тысяч рублей), выяснилось, что поставки ржи в голодающие губернии фактически не идут, а ведь Гурко 7 сентября распорядятся выслать телеграммы десяти губернаторам о приостановлении всяких покупок ржи на местах. Когда стало ясно, что со шведско-подданного хлеба не получишь, губернаторам полетели новые телеграммы – чтобы они все-таки закупали хлеб, но при этом цены на закупки в губерниях были уже существенно выше.

Поскольку деятельность Гурко и Лидваля вызвала существенные сокращения пайков голодающего населения, дело это не могло не дойти до суда, к которому было приковано внимание всего высшего света. Лидваль на суде говорил, что поставкам ржи воспрепятствовал бардак на российских железных дорогах, Гурко и вовсе нес какую-то околесицу, заявляя, что промашка вышла исключительно из-за того, что он, Гурко, всю жизнь боролся против "трясины формализма". В защиту Гурко выступил даже могущественный министр внутренних дел Столыпин – но и это не помогло. Хорошие слова сказал на суде обер-прокурор: "Чем выше должностное лицо, тем больше вреда оно приносит, совершая незаконные проступки. Нельзя при этом забывать, что все эти поступки были совершены господином Гурко в годину бедствия нашего народа, переживавшего ужасы неурожая, изнемогавшая от голода родина вправе была ожидать от товарища министра внутренних дел помощи, при высочайшей осторожности и полном напряжении сил". (Ах, как хорошо было бы, чтобы слова эти да были услышаны теми чиновниками, которые оказались у больших и маленьких кормил нашего отечества в нынешнее время, которое очень походит на "годину бедствий").

Правительственный сенат, где рассматривалось дело камергера Гурко, посчитал однако, что действия помощника министра имели важные, а не особо важные, как настаивал прокурор, последствия... (То есть, когда народ голодает по милости чиновника, заключившего весьма дурно пахнущий подряд – это важно, но не особо). В результате Владимир Иосифович Гурко был отрешен от должности – и только...

Но если кто-то полагает, что после показательного отстранения от должности помощника министра внутренних дел подрядные аферы прекратились – он жестоко ошибается. Несмотря на попытки честных чиновников правоохранительной системы (не нужно считать, что таковых в России не было), развернуть в 1908 году кампанию по разоблачению взяточничества – почти все их усилия завязали в бездонной трясине круговой поруки. Брат премьера Столыпина писал тогда на страницах "Нового времени": "Бесплодные попытки хоть как-нибудь сокрушить разбойничьи гнезда, хоть как-нибудь распутаться в море хищничества, заставляют предполагать, наводят на мысль об очень сильной и непобедимой организации. По-видимому, воровство имеет союзников везде, имеет сильную руку в таких местах, что громы отводятся в сторону и негодующие крики застывают на устах" (сильно сказано, не правда ли, уважаемый читатель, хоть сейчас в любой газете печатай, никто и не подумает, что написаны эти слова были в начале века).

По мере погружения России в социально-экономические кризисы коррупция крепчала, мутировала и все лучше и лучше училась защищаться от преследования. Те же подряды, государственные заказы выдавались уже разным сомнительным лицам под "политическими соусами", то есть от принципа политической и идеологической целесообразности. 12 января 1910 года в органе Союза Русского Народа газете "Русское знамя" появилась интереснейшая статья доктора черносотенной магии господина Дубровина. В этой статье маэстро Дубровин без тени смущения заявляет о том, что власти сочувственно относятся к предоставлению интендантских заказов патриотическому Союзу Русского Народа: "Было бы крайне желательно, чтобы отделы Союза повсеместно приступили к предварительной подготовке взятия на себя интендантских подрядов... насколько нам известно, главный интендант генерал Шувалов, крайне благосклонно относится к подобным начинаниям... Было бы полезным присылать в редакцию "Русского знамени" сообщения о ходе дел по принятию на себя исполнения подрядов и о тех препятствиях, которые встречаются... на пути этого благого начинания, вполне отвечающего желаниям правительства, дабы со своевременными сношениями помочь преодолеть преграды". Прелесть, да и только! За громкое черносотенное поведение, за лубочный и ломовой "патриотизм" огромные подряды отдавались горлопанам, которые, если и зарекомендовали себя чем-то, кроме погромов, то уж, конечно, не подвигами на поприще экономической деятельности...

Ржавчина коррупции подтачивала институт российской монархии со всех сторон. И во многом предопределила ее падение. Чудовищная фигура старца Распутина, занимавшегося при дворе не только шаманством и блудом, но и корыстным устроением нужных людей на нужные должности – окончательно дискредитировала самодержавие и унизила все более-менее здоровые силы в российском обществе. У тех, кто еще пытался хоть что-то сделать, хоть как-то остановить наступление коррупции и взяточничества – опускались руки. Во время Первой мировой войны шеф всей русской артиллерии Великий князь Сергей Михайлович с помощью балерины Матильды Кшесинской, которая была любовницей некоторых заметных членов царской семьи, за баснословные взятки раздавал заказы на поставку снарядов для действующей армии на фронте. Но это еще полбеды – лично императрица прилагала все усилия для освобождения изпод стражи банкира Дмитрия Рубинштейна – а его обвиняли не в чем-нибудь, а в шпионаже. Но – Рубинштейн пользовался покровительством Распутина. И что же? В своих мемуарах секретарь Распутина господин Симонович не стесняясь пишет, что он вместе с женой Рубинштейна отправился к министру юстиции Добровольскому и положил ему на лапу сто тысяч рублей. Добровольский деньги взял, но освободить Рубинштейна-таки не решился, а всего лишь постановил перевести его из тюрьмы в санаторий строгого режима... Интересно, что сам Арон Симонович был все-таки арестован, но уже во время февральской революции. Собственное освобождение обошлось советнику Распутина уже в 200 тысяч рублей, которые упали в карман министра Переверзева. Единственное условие, которое поставили Симоновичу, немедленно выехать из Питера. Отмена этого условия обошлась взяточнику еще в 40 тысяч рублей...

Общество бредило революцией, поскольку вся государственная система просто прогнила насквозь. И многим в том страшном для России 1917 году казалось, что накатывавшаяся на страну революция принесет избавление от многих социальных болезней – в том числе уж, конечно, и от коррупции, казнокрадства и мздоимства. Увы, ожиданиям этим не суждено было сбыться...

Часть II.

ТОВАРИЩИ В ЗАКОНЕ

"Взяточники должны трепетать, если они наворовали сколько нужно для них самих. Когда они награбши достаточно для того, чтобы поделиться с другими, им нечего бояться".

Цицерон

События 1917 года круто изменили весь общественный уклад жизни российского общества. В прошлое, казалось, навсегда должны были кануть мздоимцы и лихоимцы, герои едкой сатиры Гоголя и Салтыкова-Щедрина, "родимые пятна" царского режима, на которые достаточно справедливо указывали многие, а не только теоретики революции, чья деятельность обязательным и непременным элементом включала в себя гневное обличение продажности властей.

Советский период истории лихоимства в городе на Неве начался уже в сам исторический момент штурма Зимнего. В шестидесятые годы в ленинградских скупках появились различные драгоценности, бронзовая утварь, хозяева которой прямо признавались продавцам, что вещицы достались им по наследству от дедов, штурмовавших оплот Временного правительства.