Текст книги "Пыльная зима (сборник)"

Автор книги: Алексей Слаповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

ГЛАВА 27

А что с Субтеевым, который оставлен нами на перроне города Полынска в затруднительном положении?

Опытный вокзальный милиционер сразу же определил, что перед ним бич, бомж, бродяга. А может, и преступник, скрывающийся от розыска. Документов нет. Денег нет. Отстал от поезда? Старая песня! Куда направлялись?

– На гастроли. Я – Владислав Субтеев.

– Очень приятно. А это кто в таком случае? – И милиционер пригласил Субтеева оглянуться. На сцене возле двери был прикреплен кнопками плакат-календарь с Владиславом Субтеевым в полный рост.

– Кто это? – спросил милиционер.

– Это я.

– Тогда я – чемпион мира по шахматам Анатолий Карпов, – представился милиционер. Он в самом деле был похож на Анатолия Карпова. И на подоконнике, кстати, лежала шахматная доска.

– Меня подменили! – закричал Субтеев. – Я не знаю как, но меня подменили!

– Разберемся. А пока придется у нас погостить. Вы не против?

– Против!

– Жаль…

И несмотря на то что задержанный был против, милиционер вызвал наряд. Субтеева препроводили в правоохранительное учреждение, которое было очень правильным и первым делом направляло своих клиентов на медицинский осмотр. Войдя в небольшой кабинет, где все процедуры осмотра должна была проделать женщина-врач с синими добродушно-циничными глазами, он по ее приказу разделся донага и, увидев доставшееся ему, воскликнул:

– Ого!

– Что такое?

– Смотрите!

– Думаете, я этого не видела?

– Нет, но это же… Если бы вы знали!.. И действует!

Это было правдой. Женщина глянула с любопытством.

– А что, были трудности?

– Милая вы моя! Если б вы знали! Если бы ты… Если бы…

Субтеев пошел на нее, ласково раскинув руки, в глазах не было бешенства насильника или маньяка, только мольба – нежно-неистовая, нестерпимая.

– Ну-ну, не надо волноваться, – сказала женщина, отступая к ширме, за которой была кушетка.

– Спаси меня! Или я рехнусь!

Охранник был за дверью и войти не мог, это она установила такой порядок, ей не нравилось, когда эти парни торчали в кабинете врача якобы для безопасности, а на самом деле – чтобы полюбоваться унижением раздетого тела. К тому же симпатичные бабенки попадались.

– Какой странный, – сказала она. – Нетерпеливый какой.

– Спаси, прошу!

И она спасла – удивляясь порыву, подобного которому она никогда в жизни не встречала.

После этого Субтеев попал в камеру предварительного заключения, где томился и метался, глядя на толстые прутья зарешеченного окна, а само окно было высоко, не допрыгнуть. И все же вечером, когда не было уже сил терпеть, он разбежался и каким-то чудодейственным образом допрыгнул, подтянулся, выглянул. Окно выходило на уровне пятого или шестого этажа на глухую улочку. Вот старуха проковыляла. А вот девушка идет под тусклым светом фонарей, и хоть лицо ее почти неразличимо, но ясно, что она красавица, по походке ясно, по той смелости, с которой идет она по пустой улице, не веря, что может произойти что-то плохое в ее красивой судьбе. Субтеев застонал, ухватился за прутья решетки покрепче, стал разгибать их. Прутья туго, но поддавались. Девушка вот-вот скроется из глаз. Субтеев рванул прутья – и раздвинул так, что стало можно пролезть. Вылез, сел на краю, посмотрел вниз. Высоко. Но лучше гибель, чем такие муки. Он прыгнул, упал, вскочил и, прихрамывая, побежал к девушке.

– Не пугайтесь, – сказал он. – Я вас люблю.

И она поверила.

Через несколько лет после описываемых событий вся страна подло потешалась над словами, гневно произнесенными некоей женщиной в телевизоре: «У нас секса нет!» Конечно, это можно считать одним из гениальных советских афоризмов, в котором – душа массы и ее понимание предмета. Но смех тем не менее подл. Во-первых, ясно же, что женщина совсем не то имела в виду. Во-вторых, она, вероятно, была родом из города, схожего с Полынском, а в Полынске секса воистину не было. Причин тут несколько.

1. В моду вошли изящные супружеские раздвижные диванчики, которые были почему-то полутораспальными, и разместиться на них можно было только «валетом» – широкие плечи советских мужчин и женщин рядом никак не умещались. Супруги терпели эти неудобства ради роскоши модной мебели, но…

2. Женщины Полынска искони привыкли носить синтетический вид белья под названием «комбинация», это одеяние так наэлектризовывало тело, что при малейшем прикосновении мужчин бил разряд.

3. Любовные свидания полынцы издревле привыкли сопровождать вином и водкой, но если раньше, выпив рюмочку, кавалер приступал к делу, то во времена строгих правительственных ограничений он, увидев бутылки, забывал обо всем, набрасывался на них и не успокаивался, пока не прикончит все и не упадет на стол.

4. Впрочем, полынцы всегда считали такие отношения неприличными.

5. К тому же – климат ли Полынска виноват, рабочие ли условия жителей, еще что-то? – к вечеру у них пробуждался аппетит, целыми кастрюлями поедали они холодную картошку с подсолнечным маслом, луком, чесноком и квашеной капустой, потом пили чай с булками и батонами и, добредя до постели, могли только тяжело вздыхать, икать, впадая в тяжкую дрему, а потом и в сон.

6. Секс мог и должен был существовать в молодежной среде, но отцы города, заботясь о благоустройстве, вырубили единственную рощицу на окраине Полынска, чтобы посадить культурный парк с каштанами, каштаны не прижились; больших домов с темными подъездами в Полынске не было, в каждой квартире денно и нощно сидело по бабушке, – где тут найти место влюбленным? – они ограничивались целованием на последнем ряду кинотеатра «Космос».

7. В кинотеатре, кстати, показывались сплошь индийские фильмы с такими красотами любовных отношений, что долго после этого мужчины Полынска глядели на своих женщин с ненавистью, а женщины на мужчин – с презрением.

8. Полынцы всегда были слишком мнительными, и если, прочитав в газете слово «злоупотребления», каждый, даже самый честный житель, вздрагивал и оглядывался, то при словах «разврат» и «моральное разложение» он ярко краснел, опускал глаза и мысленно обещал себе больше этого не делать.

9. К другим причинам можно отнести: дефицит стирального порошка, плохую работу дантистов производство абортов в местных больницах только без наркоза – чтоб неповадно было, тесноту в общественном транспорте, из-за которой каждый житель с малолетства приучался прижиматься к представителям другого пола и очень скоро терял трепет, а потом и всякий интерес… Ну и так далее, это, собственно, всем известные вещи.

А то, что дети все же рождались, это… Это я даже не знаю, чем и как объяснить. По крайней мере, женщины, обнаружившие в себе признаки, тяжело и надолго задумывались…

Субтеев ничего этого не знал.

Хищно, жадно, пружинисто ходил он по городу, негодуя и удивляясь, что столько красивых женщин (а ему каждая вторая казалась красивой) тратит время на чепуху, вместо того чтобы, взявшись за руки с мужчинами, бежать, бежать с ними куда-нибудь.

Безошибочно угадывал он тех, у кого в отсутствии мужья, или совсем одиноких, подходил и говорил мягко:

– Пойдем!

И такое что-то было у него в глазах, что женщины шли, по пути говоря, что они не такие, они признают только серьезные отношения! Субтеев с тихой досадой отвечал:

– Да нет же, нет! Ты – женщина, я – мужчина, больше ничего помнить и знать не нужно!

Разврат! – вспоминала женщина страшное слово, дрогнув, однако, всем телом.

Субтеев усмехался и шел все быстрее, он до того был горяч ожиданием, что асфальт дымился у него под ногами. И женщина теряла память о всяких страшных словах и вела Субтеева к себе домой. Потом она чудодейственным образом забывала о Субтееве, но была уже другой, как и все, кого Субтеев любил до нее или после нее, – и именно с этого времени в Полынске появился секс как таковой, но это уже другая история, требующая изложения или возвышенного, или скабрезного, чего автор, привыкший ходить посередке, не умеет.

ГЛАВА 28

Несмотря на старания Лены, ни Росконцерт, ни Союзконцерт, ни другие серьезные государственные организации не взяли Субтеева под свою опеку. Росконцерт сказал, что, извините, налицо явное недоразумение, настоящий Владислав Субтеев успешно гастролирует по стране и имеет, как всегда, стабильный творческий и финансовый успех, поэтому не надо подсовывать двойника, пусть похожего внешностью и голосом, но мало ли похожих людей, не пудрите мозги! Союзконцерт сказал, что, конечно, верит такой очаровательной девушке и по стране, возможно, гастролирует не настоящий Субтеев, а поддельный, но как объяснить, что настоящий Субтеев, судя по представленным фонограммам, ударился в явную самодеятельность, меж тем якобы поддельный поет уже новые песни, сочиненные в истинно субтеевском ключе? Прочие государственные организации сначала хватались за имя Субтеева с радостью, выделяли музыкантов для подыгрывания и девушек для подтанцовки, но музыканты и девушки после первой же репетиции отказывались работать, говоря, что на концерте их разнесут в клочья вместе с Субтеевым, потому что это дремучая дребедень и больше ничего.

Лена решила пойти другим путем.

Существуют признания официальное и неофициальное, и второе у нас искони почетнее первого, тем более что, слава богу, оно уже теперь не чревато ссылкой и лагерем. Лена решила добиться для Неделина неофициального признания. Был устроен его авторский вечер в одном из заводских клубов. Неизвестно каким образом об этом вечере прослышала вся Москва, к назначенному времени возле клуба толпились не массовые, но многочисленные зрители, спрашивали лишние билетики. Среди них выделялся пышной шевелюрой музыкальный критик Семен Арнольдович Берендей, человек строгого вкуса, 18 лет, сотрудник самиздатовского журнала «Стрема» (не пугать со «стремой» из воровского жаргона, означающей стояние на шухере).

Неделин вышел на эстраду в ватнике, в пижамных штанах, с серьезным самоуглубленным лицом, заросшим пятидневной щетиной, которую Лена велела ему отпустить, чтобы отличаться от прежнего гладкого красавчика Субтеева, она жалела, что нельзя его загримировать так, чтобы глаза были поменьше, нос побольше и покривее, рот тонок, некрасив, ироничен, она даже всерьез уговаривала Неделина сделать пластическую операцию, но не мог же он так вольно распоряжаться чужой внешностью!

Кстати, к этому времени он по настоянию Лены взял себе псевдоним.

– Бушуев! – предложила она, подразумевая мощь и энергию.

– Нет, – сказал Неделин. – Лучше – Неделин.

– Как?

– Неделин.

– А что? Неделимость, цельность! Замечательно!

И Неделин стал Неделиным.

Он вышел, не зная, что будет петь. На сцене идея сама собой явится. Он вышел, постоял, значительно оглядывая зал, провел по струнам и, переливаясь голосом, запел:

– Четырнадцатое место в третьем ряду, четырнадцатое кресло, старое кресло с потертой дерматиновой обивкой, а остальное – дерево, дерево, дерево, дерево…

– Дерево, дерево, дерево, дерево… – вторили юные слушательницы, тихо сходя с ума от блаженства и транса.

Критик же Семен Берендей думал о статье в журнале «Стрема», где концепция творчества Сергея Неделина будет охарактеризована как соединение в музыкальном плане чего-то схожего с додекафонией (но более медитативного) и – в плане текста – обериутивного мышления на современном этапе.

Лена впоследствии как могла отблагодарила Берендея, сама же послала в ряд центральных газет серию статей, где под разными псевдонимами громила творчество Неделина с таких ортодоксальных позиций, что после их опубликования популярность Неделина возросла необычайно, его наперебой стали приглашать различные рок-клубы, клубы самодеятельной песни и даже филармонии разных городов.

Началась бурная жизнь: поездки, выступления, интеллектуальные попойки, общение со многими неофициальными знаменитостями страны, от глубоких суждений которых его неизменно подташнивало; не то чтобы он не соответствовал их уровню, но уставал быть на этом уровне с утра до вечера. Лена считала, что все происходящее – лишь этап первый и предстоит теперь открыть в себе какую-то новую грань творчества.

А Неделин не хотел. Ему надоело. Ему приелось то, что его все узнают на улице (его ведь уже и по телевидению три раза показывали: времена теплели на глазах! – неофициальные кумиры табунами выходили из подполья раскланяться с благодарным народом), причем узнавали его, уже не путая с поп-Субтеевым, звезда которого за год закатилась и пала, пришла мода на певцов-мальчиков, совсем желторотых и безголосых, но симпатичных, двух таких мальчиков вывел на орбиту, бросив лже-Субтеева, Барзевский, они были похожи и выступали в разных местах под одним именем (Барзевский, наученный горьким опытом, заранее подстраховался). Неделин понял теперь, что скорее всего как раз невозможность спрятаться от любопытных назойливых взглядов и довела Владислава Субтеева до желания превратиться в бича, который питается объедками и не привлекает к себе ничьего внимания. Неделину надоело надевать ватник, драть струны и выть непредсказуемым голосом. Надоело, что все ждут от него чего-то необычного. Трюки только сначала тешат. Однажды он, не спросясь Лены, вышел на сцену в ширпотребовском костюмчике коричневого цвета (пылились тогда во всех магазинах, стоя при этом всего 80–100 рублей), в белой нейлоновой рубашке (купил в уцененке за три рубля), в широком цветном галстуке. Против его ожиданий, это вызвало фурор, ширпотребовские костюмчики и нейлоновые рубашки исчезли из всех магазинов, пришлось многим шить эти вещи на заказ, прося, чтоб – талия под мышками, плечи узкие, брюки коротковаты и уже с бахромой…

Он стал отказываться от выступлений. Лена возмутилась, говорила, что его долг – существовать в режиме самосожжения, и чем быстрее он сгорит, тем ярче будет свет. Неделин уступал ей, но однажды, после очередной ссоры, даже ударил ее, закричав, что исчезнет неведомо куда. (Он мог бы, конечно, бежать из своей шкуры в любую другую, много нашлось бы охотников поменяться, но он считал себя обязанным вернуть эту шкуру владельцу и намеревался для этого попасть в Полынск, чтобы там отыскать следы Субтеева.)

Лена заплакала, как обиженная сестра, Неделин приласкал ее.

– Нет, действительно, тебе надо отдохнуть, – сказала она. – Набраться сил перед новым всплеском. Поживем где-нибудь в избушке, в глуши, а?

Глушь и избушка нашлись в Подмосковье, на даче подруги Лены, дочери министра или замминистра, одинокой, но доброй молодой женщины Лины. Неделин со страхом ждал от Лины мудрых бесед, но она, при том что была кандидат искусствоведения, не курила, не пила водки, не ругалась матом, могла целыми днями не упомянуть ни разу ни Малевича, ни Джойса и даже не имела пятнистого дога – и вообще собаки не имела. Зато любила выращивать землянику, огурцы и вкусно готовила.

Неделин отмяк душой, ходил купаться и загорать к мелководному пруду, гулял по березовому лесу. Раздражали только понукания Лены. «Видишь, – говорила она на вечерней заре. – Кровавый закат. Но он умиротворяет. Правда? Кровь – умиротворяет! Тебе нужно об этом написать. Только ты сумеешь». – «Ладно», – хмуро обещал Неделин, испытывая отвращение ко всем стихам мира и к гитаре, которая лезла на глаза, желтая крутобедрая стерва, как бесстыдная бабища, воспылавшая чистой романтической любовью к юному голубоглазому пушистощекому похабнику. С Леной вообще творилось что-то странное. Она часто оставляла Неделина и Лину наедине – и вдруг неожиданно входила: лицо в пятнах, глаза – мрачные. Как-то сказала, что ей нужно срочно в город, навестить брата и мать, уедет вечером на электричке, вернется завтра к обеду. Вернулась же на самом деле ночью. Ворвалась в комнату Неделина:

– Уже ушла?

– Кто? – не понимал Неделин, продирая глаза.

– Эта тихая тварь? О, я знаю этих тварей! Уже успели?

– Что успели?

– Все, что нужно! Я знала! Я чувствовала! Я среди ночи проснулась, сердце бьется, ясно вижу – ты и она! Как будто вы в двух шагах! Нестерпимо! Так что можешь не запираться. Тихая стервочка, красоточка! Я ей харю серной кислотой сожгу!

– Опомнись!

– Молчи! Я бы простила, но зачем тайком? Ты пойми, тебя это недостойно! Ты должен делать все открыто!

Неделин был так изумлен, что даже не смеялся.

– Объясни, – сказал он. – В чем ты меня обвиняешь?

– Не ясно разве? В том, что ты – с ней.

– Что? И – как?

– Это уж я не знаю!

– Ты соображаешь, что говоришь?

– Не прикидывайся! Учти: ей рожу сожгу кислотой, сама отравлюсь. А ты – живи. Тебе, скотина, надо жить.

– Дура, – сказал Неделин. – Я же ничего не могу. О чем ты?

Лена помолчала.

– Прости, я, действительно… Дура… Я забыла…

И проплакала до обеда, не вставая с постели.

Причины такого ее поведения стали отчасти понятны Неделину, когда он наткнулся в ее вещах (искал таблетки от головной боли) на толстую тетрадь. Обложка сама открылась, и то, что было написано на первой странице, не могло не заинтересовать его. Крупными буквами, черными чернилами: РОК НЕДЕЛИНА. Все остальное тоже было написано черными чернилами, а некоторые слова – красными. Это выглядело жутковато. Пользуясь тем, что Лена и Лина ушли купаться, а потом собирать грибы после вчерашнего дождя, Неделин сел у окна – чтобы видеть их возвращение – и стал читать.

ЕГО РОК, начинала Лена красными чернилами, четким почерком и продолжая черными, а потом опять красными, двузначен, это и МУЗЫКА, и СУДЬБА.

* * *

Я не буду обозначать даты. Может, потому, что годы, проведенные с НИМ, слились в один год, в один месяц, в один день.

* * *

ОН спит всегда только на спине. Это гордая и открытая поза. Я всегда стараюсь дождаться, когда ОН заснет, и подолгу при свете ночника (ОН спит только со светом) рассматриваю ЕГО лицо. ОНО некрасиво, но могуче. ОНО спокойнее, чем днем, но ОНО живет. Вот поднимаются удивленно брови. А вот нахмурились. Это самое характерное для НЕГО выражение. Многие считают, что ОН просто уродлив, они не понимают, что это КРАСОТА ДИСГАРМОНИИ. Это печать избранности, хотя мы и отвыкли от этого слова. Давно сказано: МНОГО ЗВАНЫХ, НО МАЛО ИЗБРАННЫХ. ОН И ЗВАН И ИЗБРАН. А я при нем не Мария Магдалина, не спутница и даже не та, кто омыла ЕГО ноги мирром, я только лишь тень. В НЕМ я уничтожаю себя, ибо когда солнце ЕГО было низко, я – тень – была большой, иногда больше ЕГО самого, но я сама сделала так, чтобы солнце ЕГО стало высоко, при этом я – тень – все уменьшалась. Когда же солнце ЕГО будет в зените, я – тень – исчезну совсем. Господи, дай мне силы!

* * *

Концерт в Якутске. Усталый, вымотанный до предела. Лежит в номере и плачет от страшного перенапряжения. (Неделин, читая это, весьма удивился. Впрочем, дальше удивление его стало еще больше.) Вдруг стучат в дверь. Молодые бородачи. Извинения. Это геологи, приехавшие тайком от начальства на вездеходе за 400 километров по тундре, чтобы попасть на концерт Неделина. Но из-за пурги не успели. Теперь до рассвета им нужно вернуться назад. Умоляют: хотя бы одну песню. Я выталкиваю их. «ПУСТЬ ВОЙДУТ!» – сердито говорит ОН. И поет час, другой, третий – для пятерых человек, я не в силах вмешаться, очарованная, как всегда, звучанием ЕГО голоса. Геологи сами просят ЕГО закончить и ТИХО уходят. ОН идет в ванну. Запирается. Я стучу, требую открыть. ОН открывает, пряча руки. Я хватаю руки: так и есть, кожа на пальцах содрана до мяса струнами. Я причитаю, отмачиваю ПАЛЬЦЫ в марганцовке, смазываю кремом, бинтую. Ругаю ЕГО. Говорю: «Теперь спать!» ОН смеется, притягивает меня к СЕБЕ… Я поражаюсь ЕГО выносливости, в том числе любовной.

Встаю через три часа – ЕГО уже нет в номере. Бегу к музыкантам – ОН уже среди них, с воспаленными ГЛАЗАМИ, разучивает новую композицию, которую сочинил (или сотворил? совершил? выплеснул? – все слова будут ложью), когда я уже заснула.

* * *

Меня мучают ЕГО постоянные измены, но я не подаю виду. Я помню слова ЕГО песни: «ПЕРЕПЛЫВАЯ ИЗ ОДНОГО МОРЯ В ДРУГОЕ, НЕ ИЗМЕНЯЕШЬ МОРЮ». (Неделин ничего подобного не сочинял.)

* * *

ТРИ ГОДА С НИМ. (Разве? – удивился Неделин.) Взлеты творчества, когда он по пять-шесть суток подряд без сна сочиняет и репетирует, сменяются приступами жестокой ипохондрии. Тогда ОН везет меня на своей «Тойоте» (никакой «Тойоты» у Неделина не было, да и другой машины тоже – не любил) по улицам, не обращая внимания на светофоры и свистки милиционеров, привозит в какой-нибудь старый московский двор, собирает друзей детства (а как же южный город, где прошло детство Субтеева-Неделина?): слесаря-сантехника, дворника, кочегара котельной, пьет с ними самогон, закусывая репчатым луком. Он не поет, поют слесарь и кочегар, поют что-то дворовое, пошлое, а ОН твердит: «ВОТ ПОДЛИННОЕ ИСКУССТВО!» Я спорю, а потом соглашаюсь: искренняя, прочувствованная пошлость лучше холодного, выдуманного рафине. Больше всего в искусстве он любит ЕСТЕСТВЕННОСТЬ.

* * *

Едва приехали в Саратов, даже не вышли из вагона, сообщают: концерт отменен по распоряжению свыше. ОН взбешен. А люди, знающие о ЕГО приезде, заполнили перрон. Скандируют. Возмущены. ОН лезет на крышу вагона и, стоя там, поет во всю силу голосовых связок. Поезд не могут отправить, застопорились и другие поезда. Два часа длился этот концерт. Мелькали в толпе фуражки милиционеров, но им не давали приблизиться. Напоследок ОН сказал: «ПУСТЬ НЕ БУДЕТ ИЗ-ЗА МЕНЯ УЩЕРБА МОЕЙ БЕДНОЙ СТРАНЕ И ЕЕ НИЩЕЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ! ПРОШУ ЗРИТЕЛЕЙ КИНУТЬ ВОТ СЮДА (БРОСИВ В ТОЛПУ ФУТЛЯР ГИТАРЫ) КТО СКОЛЬКО МОЖЕТ В ВОЗМЕЩЕНИЕ УБЫТКОВ! ПРОЩАЙТЕ!

Я вздрогнула. Почему-то в ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ он говорит всегда не «до свидания» или «до новых встреч», а именно «ПРОЩАЙТЕ». Денег, кстати, было собрано, нам сказали, 456 тысяч 932 рубля.

(Что за бред? – поразился Неделин. Не было ничего этого – ни концерта на крыше вагона, ни 456 тысяч 932 рублей, да и слово «прощайте» вовсе не говорит он после концертов!)

* * *

ЕГО НЕДОСТАТКИ – ПРОДОЛЖЕНИЕ ЕГО ДОСТОИНСТВ.

* * *

Вчера ОН сказал: «ЖИЗНЬ КОРОТКА, НО ДЛИННЕЕ, ЧЕМ МОГЛА БЫ БЫТЬ!»

* * *

Или такая фраза: «СУМЕРКИ, А СПАТЬ НЕ ХОЧЕТСЯ». Всю ночь думала, почему ОН сказал «сумерки», а не «вечер». ОН спал.

* * *

Еще одна фраза: «ЕСЛИ ЦЕНИТЬ БОЛЬШЕ ВСЕГО ЛЮБОВЬ, ТО САМЫЕ ЦЕННЫЕ СУЩЕСТВА – СОБАКИ». (Неделин не помнил этих слов, но допускал, что мог такое сказать.)

* * *

Черный юмор у НЕГО всегда наготове. На экране телевизора титр передачи «Камера смотрит в мир». Он: «ЛЮБИМАЯ ПЕРЕДАЧА ЗАКЛЮЧЕННЫХ».

В другой передаче кто-то из «больших» писателей важничал: «Я должен об этом писать, потому что это всех волнует». ЕГО грубоватый комментарий: «НУ И ХРЕН ЛИ ПИСАТЬ, ЕСЛИ ВСЕХ ВОЛНУЕТ? ТЫ ПИШИ О ТОМ, ЧТО ПОКА НЕ ВОЛНУЕТ, ТЫ ВЗВОЛНУЙ!» (Да, кажется, что-то в этом духе Неделин говорил.)

* * *

«ОДИНОКИМ БЫТЬ НЕЛЬЗЯ».

* * *

«НАДО ОБЯЗАТЕЛЬНО КОГО-НИБУДЬ ЛЮБИТЬ, ХОТЬ СОСЕДСКУЮ КОШКУ».

* * *

«КАЖДЫЙ ЖИВЕТ ТАК, БУДТО ОТБЫВАЕТ ПОВИННОСТЬ – ПРИЧЕМ ЗА ДРУГОГО».

* * *

Два счастливых и мучительных года подходят к концу. (Только что было три? – не понял Неделин.) У НЕГО появилась зловещая песня:

«ЕСТЬ ИСКУССТВО ВОВРЕМЯ УЙТИ, ТОЛЬКО КТО ОПРЕДЕЛИТ ТО ВРЕМЯ? ДЫМ ОСТАЛСЯ БЕЗ ОГНЯ, НЕБО НЕ КОПТИ, БЛЕДНЫЙ КОНЬ МНЕ ПОДСТАВЛЯЕТ СТРЕМЯ!» (И этой песни у Неделина не было!)

* * *

Он понимает, что его полностью оценят потом, после. Говорит: «КОГДА МЫ ВСТРЕТИМСЯ ТАМ, ТЫ РАССКАЖЕШЬ, КАК ТУТ ОБО МНЕ ГОВОРИЛИ ПОСЛЕ МОЕЙ СМЕРТИ?» Я пообещала. Проплакала весь день. Предчувствия.

* * *

Что делать? Прятать от НЕГО ножи, бритвы, все, чем можно отравиться? Не поможет. Рядом электричка, пятиминутное дело дойти и – под колеса. ОН боролся с тупостью, с непониманием, косностью, ОН СДЕЛАЛ ВСЕ, ЧТО МОГ, И ДАЖЕ БОЛЬШЕ, ЧЕМ МОГ, И ЧУВСТВУЕТ ЭТО. «ЕСТЬ ИСКУССТВО ВОВРЕМЯ УЙТИ…» Я жду. Я заранее стараюсь быть мужественной.

* * *

Чувствую – на днях, может, даже сегодня. Ночью он был нежен ко мне, страстен необычайно. Словно прощался.