Текст книги "Закодированный"

Автор книги: Алексей Слаповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Она и сама об этом помнила и сказала старику с улыбкой:

– И я продавщица, дедушка.

– Ну ты не такая! – не смутился старик.

И это очень по-нашему: мы, беседуя в любой компании о добре и зле, всегда уверены, что зло находится где угодно, только не здесь, а здесь все – замечательные люди!

Взяв наконец бутылку пива не темного и не светлого, не крепкого и не слабого, а среднего, старик ушел, вполне довольный.

А Харченко сказал Татьяне озабоченно:

– Нехорошая информация, Таня.

– Что такое?

– Сейчас выясняются детали, но, похоже, твой Георгий – в розыске. По подозрению в соучастии в ОПГ.

– Что такое ОПГ?

– Организованная преступная группировка. Банда.

– Не похож он на бандита.

– А ты видела, на кого похожи теперешние бандиты?

– Нет.

– А я видел. Половина с высшим образованием. В костюмчиках ходят.

– И что теперь делать?

– Не знаю.

Харченко сделал паузу, чтобы Татьяна оценила тяжесть информации, то есть дал ей испугаться покрепче. И ошибся. Да, он знал повадки женщин, но не знал глубинной женской психологии. Он общался с женщинами и по службе, и лично в моменты их первого аффекта: испуга или, наоборот, радости. Но ни с одной не жил вместе, а я утверждаю, что тот не знает женщину, кто с нею вместе не жил. Она в первые моменты пугается или радуется более эмоционально и бурно. Даже иногда кричит. Но зато потом, осознав, что произошло, берет себя в руки и становится очень разумной и стойкой. Мужчина же, не мной первым отмечено, сначала, сгоряча и впопыхах, не может осознать толком ни опасности, ни горя, ни радости, поэтому и кажется подчас бесчувственным, до него смысл происшедшего доходит часто лишь к концу события или даже после него. То есть: понял наконец, что не надо было защищаться от безобидной кухонной табуретки тестя неосторожным кухонным ножом, да уж поздно – в тюрьме сидит. Или: доперло до него, что любит он одну-единственную свою Машу, радость всей жизни, да поздно – уже с этой Машей развелся, уже женат на Даше, притопить бы ее, заразу, в ванной, когда купается, да еще песни там орет дурацкие, воображая себя счастливой…

Татьяна за эту паузу успела и напугаться, и отойти. И сообразила: если бы все было точно и определенно, Харченко бы к ней не пришел. Он приехал бы с нарядом и взял бы Георгия, вот и все. Надо выяснить, чего Харченко хочет.

– А ты что собираешься делать, Виталя? – спросила она.

– Да вот думаю. Если бы он не у тебя жил, тогда просто. Взял, да и все. А так – я тебя боюсь обидеть. Вдруг ты им, вроде того, дорожишь?

Это был главный вопрос, ради которого Харченко и пришел к Татьяне.

И она это поняла, она конечно же это поняла! И не была такой дурой, чтобы ответить утвердительно. Врет Харченко: будь Георгий просто бродягой без дома, он бы его как раз и не взял. А вот если она признается, что он ей дорог, тут же Георгию и каюк.

С другой стороны, как бы не переборщить: скажешь, что все равно, а Харченко сделает вид, будто именно этого ответа ждал. Воспользуется поводом – и опять-таки возьмет Георгия. Голову сломать можно. Поэтому Татьяна решила слукавить, перевести с личного на общечеловеческое.

– С какой стати он мне дорог? Не родственник. Но он же фактически больной, хотя и работает. Зачем его трогать, пока все не выяснилось?

– А не боишься, что он и в самом деле бандит окажется?

– Окажется, тогда и забоюсь. Чего заранее-то?

– Я просто не пойму, почему ты его держишь?

– Ну… Он помогает все-таки… И жалко. По-человечески, – подчеркнула Татьяна. – Потом: двое пацанов же у меня. Им интересно, когда какой-нибудь мужик в доме, хоть он им никто, посторонний дядя. Мальчикам надо, чтобы мужское воспитание было. Он вон их помогать взял, они довольны.

Харченко приготовил некоторые слова интимного свойства – тонкие, не прямые, он собирался в финале беседы намеками приоткрыть свои чувства и намерения, но теперь, после упоминания о детях, это стало невозможно. Он видел себя в своих планах любовником и другом Татьяны, но никак не мужем и уж тем более не приемным отцом ее детей.

Поэтому, сказав нейтрально и как бы из вежливости, что Татьяна прекрасно выглядит, он ушел.

15

Лейтенант понял, что давить надо непосредственно на Георгия. Так ему представить положение, чтобы он сам захотел исчезнуть.

При этом Харченко не мог не удивляться себе: что происходит? Почему он создает проблемы там, где их нет? С той же Татьяной – еще месяц назад он бы попросту сказал ей: «А не заняться ли нам, Таня, тем, чем взрослые люди занимаются?» Ну, или что-то в этом духе. С добавлением или угрозы, или обещания покровительства (или того и другого вместе), что на продавщиц в силу опасности их профессии в смысле общения с деньгами и материальными ценностями действует всегда очень сильно. Согласилась – отлично, нет – до свидания, даже мстить не стал бы. Ибо красивых женщин на свете столько, давно понял Харченко, что употребляй их хоть по десять штук в день, все равно всех не употребишь. Хотя, по известному присловью, стремиться к этому, конечно, нужно.

А может, сделал бы заход поизящнее, он и это умеет: цветы, конфеты, вино, в кино сводить. И становился бы с каждым днем все откровеннее и смелее.

Сейчас же все неправильно: день ото дня он делается нерешительнее, даже будто как-то робеет, что уж совсем дико и нелепо!

А этого чмырика он месяц назад (упустил время!) просто прибил бы. Без следов.

Но теперь понимает: прибей его – и путь к Татьяне может быть закрыт навсегда, хотя она и делает вид, что дышит к Гоше ровно.

Харченко приехал к дому Ледозаровой, поманил к себе Георгия.

Пригласил сесть в машину, этим давая понять, что разговор конфиденциальный.

Сказал просто, без экивоков:

– Есть данные, Георгий, что ты был преступник.

Он никогда не видел такой реакции человека на обвинение. Обычно начинают оправдываться, возмущаться, злиться. Или пугаются.

На лице же Георгия появилось выражение досады, обиды, недоумения – как бывает у человека, который жил налаженной и здоровой жизнью, и вдруг ему объявили, что он серьезно болен. Как это болен? Вы что?! Во-первых, с чего бы? Во-вторых, не хочу. В-третьих, самое главное, некогда. Еще то не сделано, другое, третье… В этой жизни, извините за простодушие мысли (особенно те извините, кто этого не чувствовал), болеть всегда некогда, а уж умирать тем более.

– И что я сделал? – спросил он.

– Убийство, два ограбления. Не считая мелочей.

– Убийство? Кого убил, за что?

– Человека. Охранника одной ювелирной фирмы. Бриллиантов взяли на полмиллиона долларов и золота на столько же, – достоверным голосом изложил Харченко дело, о котором узнал недавно из внутренней милицейской сводки.

– Именно я убил?

– Получается так.

– Как получается? Не один же я грабил?

– Ну, свидетели нашлись или соучастники. Деталей мне еще не сообщили, – начал путаться Харченко.

Георгий проницательно посмотрел на него.

– А зачем вы мне это рассказываете? – спросил он. – Почему не арестовываете?

– Потому что пока доказательств нет. Но скоро будут. И, главное, нравишься ты мне, – решился Харченко врать до конца. – Может, ты и был преступник, но теперь-то исправился. И что получается? Получается, ты теперь за другого отвечать должен. Я бы на твоем месте скрылся.

Георгий думал тяжело и довольно долго. Спросил:

– А кто же будет отвечать?

– Найдется кому! – весело воскликнул Харченко.

– Нет, – сказал Георгий. – Пусть.

– Что пусть?

– Если я человека убил, я хочу это точно знать. Я хочу это вспомнить. Пусть мне будет нехорошо, но… Я недавно днем присел на солнышке отдохнуть и заснул. На бок свалился, отлежал руку. Стал ее щупать – ничего не чувствует. Потом отошло, конечно. А удобно ведь, да? Никакой тебе боли, хоть режь, хоть коли. Вот и память сейчас у меня такая. Анестезированная, можно сказать. Не хочу. Пусть будет больно. Я хочу отвечать за себя, понимаешь, лейтенант?

Лейтенант не понял.

И уехал в полном недоумении.

16

И как только он уехал, появилась Татьяна. Она сразу же после разговора с Харченко закрыла магазин и побежала к Георгию. Увидела там машину лейтенанта, пережидала, прячась в кустах у забора.

Сразу же спросила:

– Что говорил?

– Что есть какие-то данные, будто я преступник. Будто человека убил.

– Врет! Если данные – пусть предъявит. Что еще говорил?

– Что мне надо скрыться. Я и сам начинаю думать… Чтобы тебя не подвести…

– Очень приятно! – иронически одобрила Татьяна. – Заказ взял, а не доделал, кто отвечать будет? Я! Потому что тут останусь. И хоть ты мне никто, а все-таки у меня живешь. Поэтому, кстати, меня Харченко и достает.

– То есть?

– Клинья он бьет под меня, а ты ему мешаешь!

– Вот оно в чем дело, – задумчиво сказал Георгий. – В таком случае – грубо ведет себя. Прямолинейно.

Татьяна пожала плечами:

– А как он еще будет себя вести? Во-первых, мент, во-вторых – молодой еще. Он по-другому и не умеет. Короче, нет у него на тебя фактов, шантаж это!

– Может быть… – Георгий посмотрел Татьяне прямо в глаза, как он это иногда умел (и ее эти взгляды просто переворачивали), и спросил:

– А если я вдруг и вправду человека убил?

Татьяна горячо возразила:

– Ничего подобного!

– А если? Представь, что рядом с тобой – убийца.

Татьяна представлять не захотела.

– Какой убийца? Это ты-то? Ну, ладно, допустим, – пошла она на уступку, – что-то когда-то было. Но было в прошлой жизни! Это все равно… ну… – Татьяна искала сравнение и нашла. – Это все равно что во сне что-нибудь… Сам знаешь, какие бывают сны. И убить можешь и что угодно. Но это же во сне!

– Сны отражают наши тайные желания, – печально сказал Георгий.

Но Татьяна в этой мысли ничего печального не увидела:

– Ой, прямо удавиться из-за этого! Мало ли я чего желаю! Если бы было, чего я желаю, у меня бы каждый второй покупатель трупом бы стал – так иногда надоедают, особенно пьяные! Не в том дело, чего я там желаю, а как себя веду, правильно? Другой, может, желает всех вообще поубивать, но терпит, а другой едет себе спокойно на машине, никого не хочет убить, а ему старушка под колеса выскочила – задавил, убил, его в тюрьму. Понимаешь? То, что есть, это важно, а что мы там думаем – дело десятое!

– Так оно же есть! Только я не помню.

Татьяна не стала больше спорить. Сказала только:

– Не задерживайся сегодня.

– Ладно…

17

Чтобы не задержаться, Георгий ушел с работы пораньше – наметил зайти в поликлинику и побеседовать с психиатром Кобеницыным, если застанет.

Застал – и рассказал о своей душевной смуте.

– Допустим, я кого-то сильно обидел в прежней жизни. Или даже убил. И не помню. Это понятно. Но я и не чувствую. То есть – не могу представить, что я кого-то убил. Даже мысль об этом противна.

– И в чем вопрос?

– Вопрос: почему не чувствую? Ведь есть люди преступного склада, такой человек может убить, забыть, но он остается жить преступником. И при случае опять может убить. А я не могу. То есть я изменился, так? То есть, если сравнить, упал бандитом, встал честным?

– Необязательно, – ответил Кобеницын. – Один и тот же человек в разных условиях может быть и одним, и другим, и третьим. Зависит от множества факторов. От личности тоже, конечно. Но еще и от социальной санкции на убийство.

– Понимаю.

– Действительно понимаете?

– Конечно. В состоянии войны государство разрешает убивать. И это считается даже геройством.

Кобеницын порадовался, что в кои-то веки говорит с умным собеседником:

– Именно! Может выдать санкцию государство, религия, верней, ее фанатики, крестовые походы вспомним или теперешний исламский терроризм, класс или партия, если это гражданская война, лично командир, главарь банды. В банде – бандит, дома – чудесный муж и отец, сколько фильмов на эту тему! А вы что-то вспомнили? – перешел он от теории к практическому вопросу.

– Нет.

– Разве? Говорят, занялись строительством. Значит, какие-то навыки вернулись?

– Не уверен. Я больше наугад.

– Но руки-то помнят, да?

Георгий посмотрел на свои руки:

– А черт их знает, что они помнят…

18

В этот вечер Рената Ледозарова, приехав к дому, увидела, что Георгия нет.

Кумилкин и Абдрыков еще ковырялись на участке, что удивительно, ибо кто ж работает без бригадира, без начальства? Но было объяснение: Одутловатов сразу же после ухода Георгия сбегал за парой бутылок, они немного выпили. Да и разговор завязался интересный, потому что Одутловатова опять понесло в философию. Началось с пустяка: Кумилкин довольно криво уложил ряд керамических плиток на постаменте будущего фонтана, и Одутловатов сделал ему замечание:

– Халтуришь, пельменник! – так он в шутку иногда называл племянника. За любовь к пельменям в том числе, но и по созвучию.

– Так все равно же они под водой будут! – отмахнулся Юрий.

– Вот именно, – согласился с напарником Абдрыков. – И потом: не себе же делаем!

– А вот тут вы обои в корне не правы! – сказал дважды инвалид. – Смотрите сами. Насчет под водой – а когда воду будут спускать? И даже если не будут, человеку приятно знать и представлять, что у него не только снаружи все красиво, а и внутри все прилично! Ну, вроде того, не только лицо побритое, но и печень в порядке, если сравнить. А если взять в срезе возможного исторического последствия и археологии? Вон, я читал, людей уже три тысячи лет как нет, а нашли всякую мозаику, откопали, в музей отвезли. И у нас так же: откопают через пару тысяч лет и ахнут – молодец, Кумилкин, как он плитку положил, надо же! Понял?

– Не свисти, – усмехнулся Юрий. – Откуда они узнают, что это я?

– А ты подпись поставь. Плиткой выложи.

– Еще чего!

– Боишься? Ясное дело – на такой косой поверхности не подпишешься! А ты делай так, чтобы подписаться можно было. Теперь насчет не себе, – перекинулся Олег Трофимович на Абдрыкова. – Как это не себе? А кому?

– Заказчице, – ответил Абдрыков.

– Ну, ей тоже. Но ведь ты пойми, ты положил плитку, кирпич, это ведь ты свою работу положил, ты самого себя положил, свою часть, она тут останется, так, нет?

Абдрыков удивился неожиданному повороту и не стал спорить, ждал развития идеи. Одутловатов развил:

– Ты ушел, а работа осталась, то есть ты остался. Если работа хорошая, человек потом посмотрит и скажет: молодец, Валера! А если плохая, обругает: сволочь, Валера, гад, халтурщик. Понял? Тебя нет, а тебя помнят!

– А мне плевать! – не испугался Абдрыков.

– Не скажи, – неожиданно присоединился Кумилкин к дяде. – Человек на человека даже на расстоянии действует. Он тебя ругает, а ты, хоть и не слышишь, споткнулся – и в яму. И не понимаешь почему.

– Точно! – подтвердил Одутловатов. – Я вот думаю: почему люди не боятся плохо работать? Ведь результат остается, все на тебя злятся, каждый проклинает – из-за этого запросто может здоровье разрушиться!

– Поэтому мы все и больные, – сделал вывод Кумилкин.

– А почему тогда в правительстве все здоровы? И вообще почему живы еще? Уж их-то целые миллионы поливают! – спросил Абдрыков.

Все задумались.

И Одутловатов нашел разгадку:

– Наверно, вокруг них какую-нибудь электромагнитную защиту ставят. Или при каждом по десять психологических экстрасенсов. Отводят негативное излучение, которое на них идет от ругани людей.

Абдрыков хотел что-то возразить, но не успел – как раз в это время появилась Рената.

Отчитав рабочих за безделье, она решила съездить домой к Георгию. То есть к Татьяне.

Ей давно уже хотелось рассмотреть поближе эту продавщицу и понять, почему Георгий живет у нее. То есть сперва наугад прибился, понятно (его историю она теперь знала), но почему не уходит? Что у них общего?

Георгий ей нравился все больше. А особенно нравилось в нем отсутствие прошлого. Она запоздало поняла: в мужчинах ее отвращает не их нерешительность, а то, что у каждого, даже из молодых, есть целая история жизни. Каждый приходит к ней с вереницей женщин-призраков, которые тянутся за ними, как баржи за буксиром, – и пусть даже давно отцепились, но были же, были! Рената в детстве и ранней юности часто пользовалась подержанными вещами: рядом жила двоюродная сестра, старше ее на год и всегда больше ровно на размер, и Ренате приходилось вечно донашивать ее платья, джинсы и туфли. И на всю жизнь у нее выработалось отвращение ко всему старому, бэушному, как некоторые говорят, то есть бывшему в употреблении. Вещи – только новые. Квартира, а потом дом – с иголочки, чистое новье. Машина – то же самое. Она даже брезговала торговать стоком, конфискатом, открывать секонд-хенды – не желала иметь дело с поношенным. Во всем ее доме, во всей ее жизни не нашлось бы теперь и двух предметов, которыми до нее кто-то владел бы. Она даже модой на антиквариат пренебрегала из-за этого.

Но вещи – это вещи, а среди людей невозможно встретить не подержанного, не бывшего в употреблении мужчину. Георгий был в этом смысле исключением. Ясно, что у него что-то было и кто-то был, но он-то ведь не помнит! Он не сравнивает, глядя на тебя, твое лицо, твою фигуру, твою душу, наконец, с чьими-то предыдущими, не перебирает мысленно: а это у нее лучше, а это хуже, а это похоже…

19

Рената приехала, когда Татьяна пришла с работы и кормила Георгия ужином.

Калитка была открыта, как и у многих это заведено на Садовой, поэтому Рената прошла к дому без стука. И в дом вошла тоже не стуча. Ей важно было застать их внезапно вдвоем: когда люди общаются без свидетелей, очень много можно понять, бросив один лишь взгляд на то, кто к кому как повернулся, как смотрит, как улыбается, как говорит, как молчит…

Но понять Рената ничего не смогла: Георгий сидел спиной к двери, а Татьяна в это время повернулась к плите.

– Извините, у вас открыто, – сказала Рената и тут же повысила голос. – Как это понимать, Георгий, не знаю, как вас по отчеству?

– Я сам не знаю. Присаживайтесь.

– Некогда! Почему ваши рабочие на объекте, хотя и бездельничают, а вы уже ушли? Три месяца будем копаться?

– Мне отлучиться надо было, я в поликлинику заходил.

– Что, человек заболеть не может? – возмутилась Татьяна.

– Если серьезное что-то…

– Да ничего серьезного. Поужинаю сейчас и поработаю еще пару часов, раз уж это так вас тревожит.

Татьяна видела, что Ренату тревожит совсем другое.

Но промолчала.

– Это другой разговор! – согласилась Рената. – Я во дворе подожду.

Она вышла: слишком тесно, душно было в этом доме, низкий потолок давил на голову Неужели она тоже могла так жить? Представить жутко…

– Раскомандовалась, – проворчала Татьяна.

– Имеет право, у меня перед ней договорные обязательства… Через пару часов вернусь.

– Да хоть до утра там вкалывай! – огрызнулась Татьяна.

Рената в машине извинилась:

– Ты не сердись, что я… Работа дурацкая, вся на нервах.

– Да ничего.

Георгий на самом деле не проработал и получаса. Рената вышла и сказала:

– Ладно, хватит. Пойдем, по коктейлю выпьем.

– Я не закончил еще.

– Уcпеешь. Обиделся, что ли?

– Нет…

Георгий пошел в дом.

А Татьяна, громыхая, мыла посуду после ужина.

И не домыла, бросила.

Стыдясь сама себя, вышла из дома и направилась на окраину, считавшуюся заповедной и экологически чистой, где стоял среди прочих дом Ренаты.

Сквозь кусты (обжегшись в крапиве), пробралась к дому с обратной стороны. Увидела – у дома никого. Посмотрела на часы: рановато еще заканчивать. Значит, не для работы увезла Георгия Рената.

Какое-то время она стояла здесь, неподвижно смотря на дом. Света еще не зажигали: темнеет поздно. И вообще – никакого движения. Но они где-то там…

Пошел мелкий дождик, Татьяна не сразу его заметила.

Решила вернуться домой.

По дороге хлынул ливень, не просто хлынул, а обрушился водопадом, Татьяна в момент вымокла до нитки.

Прибежала, переоделась в сухое.

Дождалась детей.

– Только дождь вас домой и загонит! Быстро есть и спать! Я кому сказала! – прикрикнула она, хотя Толик с Костей и не собирались возражать.

Накормила, уложила.

Сидела у окна, ждала; дождь кончился, влажный запах земли и листвы напоминал почему-то о юности, отчего становилось еще горше.

Потом спохватилась, торопливо пошла в сарай, где собрала личные вещи Георгия (их уже скопилось некоторое количество) в большую сумку.

Поставила сумку прямо у калитки.

Поразмыслив (вдруг унесут), перенесла на крыльцо.

Но и оттуда взяла, внесла в дом и бросила у самой двери. Пусть наткнется, как войдет.

Время шло к двенадцати.

Спохватившись, Татьяна разделась и легла – будто спать.

Само собой, сна не было, а были горькие и сердитые мысли.

Она лучше меня, она моложе, богатая, образование высшее, самоистязательно думала Татьяна. Ну и пусть идет к ней. Я что, против? Она одна, ей скучно, а у меня дети – и больше никого не надо! Пусть хоть женится, флаг ему в руки!

20

Рената тем временем, разговаривая с Георгием на общие темы, параллельно размышляла, как ей поступить. Она вдруг поняла, что отказывала всем с первого предъявления не потому, что следовала принципу жизни ни на что не соглашаться сразу и ждать второго захода, и не потому, что чуралась подержанности, а – предъявители не нравились.

Она готова была сама проявить инициативу. И ведь умела это – в делах торговых или когда, например, хотела завести любовника. Но Георгий виделся не любовником, чем-то большим, в этом и проблема.

Впав в задумчивость, она не расслышала последних слов Георгия и не поняла, почему он встал.

– Что?

– Я говорю: пора.

– А чего торопиться? Ты человек свободный, неженатый.

– Работать завтра с утра.

– Выходной устрой себе. Тем более твои работнички вечером без тебя оттянулись, выпили, завтра с них толку не будет.

– Не знаю…

– Оставайся, – вдруг тихо произнесла, почти прошептала Рената, крутя вилку в пальцах и тыча ею в какой-то плод.

Георгий промолчал. По его молчанию и неловко застывшей фигуре было ясно, что смысл предложения Ренаты он вполне понял.

– В самом деле, – сказала Рената. – Дом у меня большой, места много. Поживи по месту работы. И тебе удобно… И мне будет с кем поговорить.

– Извини…

– Что? Не нравлюсь я тебе? – Рената отшвырнула вилку; она была готова к прямому разговору с прямыми словами.

– Нравишься.

– А в чем дело?

– Ты же не только пожить предлагаешь? – Георгий тоже решил высказаться без экивоков.

– Ну, не только. И именно предлагаю, заметь, а не прошу. На равных, по-современному. Или тебя смущает, что ты у меня работаешь, а я хозяйка?

Георгий не стал хитрить:

– И это тоже. Но – не главное.

– А что главное?

– Как я с тобой буду? Как кто? У меня даже имени нет. Есть, но чье-то… Ничего нет. Я же не просто мужик и тем более не животное. Если я с женщиной буду, мне надо знать, кто я.

– Зачем? – удивилась Рената. – Она и в самом деле не могла понять, зачем. Когда она была с мужчинами, то, наоборот, рада была забыть себя. Странный этот Георгий…

– Не знаю, как тебе объяснить… Но я чувствую, что не имею права, пока не пойму, кто я. Потому что это какой-то обман. Буду с тобой как Георгий, Гоша, ландшафтный дизайнер, да и то самозванец, а окажется – бандит, руки в крови.

– Ну и что? То есть… Ладно, как хочешь.

Ренату утешило то, что дело не в ней. Психоз у мужчины, что ж поделаешь. Пусть вспоминает. От нее все равно не уйдет.

21

Войдя в дом Татьяны (он всегда показывался ей перед тем, как уйти в сарай), Георгий наткнулся в темноте на сумку и услышал тут же сердитый голос:

– Тише ты, люди спят!

– Это что?

– Вещи твои. Бери – и проваливай к ней обратно. Только не подумай чего-нибудь, плевать мне на нее и на тебя. А просто если уж человек в одном месте живет, то в одном. А если он начинает бегать туда-сюда… Не люблю.

– Таня…

Георгий подошел и сел возле постели Татьяны на пол. Взял ее за руку.

Она вырвала ее.

– Не цапай! Тебе одной мало? Гигант тоже!

После этого она застыла.

Ждала.

Слов или поступка. Показалось: наклонился. Сейчас поцелует.

Она закрыла глаза.

Но он наклонился потому, что вставал.

– К ней я не пойду, конечно…

– Тогда куда хочешь! Я в сарае разорила все, спать негде, а тут тем более нельзя. Всё, разговор окончен!

Георгий молча ушел.

Таня всю бессонную ночь проревела. Кляла себя.

Утром вышла, заглянула в сарай. Георгия, конечно, нет.

Принесла воды из колодца.

Решила истопить баню. Смыть с себя ночные слезы, все с себя смыть, а хорошо бы – содрать мочалкой эту глупую бабскую кожу, которая так иногда горит и тоскует, будто ее нахлестали крапивой (той, что жгла ее вчера вечером).

Пока топилась баня, Татьяна заглянула в теплицу.

Георгий спал там на ящиках, подстелив ветошь.

– На работу не проспишь? – толкнула его в плечо Татьяна.

– А сколько уже?

22

Как-то утром работники пришли и ахнули: все было испорчено и поломано. Камни раскиданы, плитка разбита, саженцы повалены, ямы засыпаны, а в пруд не поленились натащить груду бытового мусора. Ледозарова второй день была в Москве по делам, не ночевала, поэтому никто ничего не видел.

Георгий позвонил ей, она приехала через два часа.

Ходила, смотрела, хмурилась.

– Или кто-то что-то имеет против меня, – сказала она, – или против тебя, Георгий. Против меня вряд ли – да и не так стали бы действовать. А против тебя – кто?

– Не знаю.

– А я, похоже, знаю!

И Ледозарова уехала.

Она направилась в городской отдел милиции, зашла в кабинет начальника Мартынова и через минуту вышла с ним, что-то ему на ходу объясняя. Повезла его в контору Бориса Удочеренко, владельца всего чиховского бизнеса по ремонту квартир и благоустройству придомовых территорий.

– Это ты на конкурента наехал? – спросил его Мартынов.

– Очень надо! – натурально обиделся Удочеренко. – Мелочь по моим масштабам!

– А кто?

– Понятия не имею!

Отвечая, Удочеренко переводил удивленный взгляд с Ренаты на Мартынова. Он явно чего-то не понимал в ситуации.

И Мартынов, человек опытный, это увидел.

– Мне кажется, ты что-то темнишь?

Удочеренко кашлянул:

– Нам бы отдельно поговорить, Виктор Павлович.

– Говори при ней!

– Не стесняетесь? Тогда, значит, ошибка вышла.

– Какая еще ошибка?

– Лейтенант тут меня навещал. Харченко. Сказал, что деятельность этого самого Георгия незаконная, вредная, но формально он прицепиться не может. И что будто бы вы тоже заинтересованы, чтобы эту деятельность прекратить.

– Я?

– Да. Ну, не прямо сказал, а… Вы это умеете…

– Кто – мы?

– Он. Умеет. Сказал, что надеется на содействие правоохранительным органам со стороны гражданских структур. Я подумал, что понял его правильно.

– Ты его понял неправильно! – отрезал Мартынов. – Я об этом первый раз слышу вообще!

– Тогда… Тогда извините, – сказал Удочеренко Ренате.

– А что мне ваши извинения? Там порушено все.

Мартынов приговорил:

– Посылаешь туда людей и восстанавливаешь, как было! В течение срока двух дней! Понял?

– Два дня – это…

– Что? Много?

– Да нет, хватит…

После этого вернулись в отдел. Мартынов попросил Ренату подождать во дворе (соблюдал все-таки приватность внутренней милицейской жизни, думал о чести мундира), а через две-три минуты во дворе появился красный Харченко и сказал:

– Не могла прямо ко мне прийти? Свои же люди!

– Да? А ты своих людей обгаживаешь – это как?

– Может, я тебя к нему ревную? – попытался отшутиться Харченко.

Тут на крыльцо отдела вышел Мартынов.

Харченко вытянулся и четко произнес:

– Гражданка Ледозарова, приношу вам свои извинения за необдуманные действия!

Мартынов удовлетворенно кивнул.

Рената уехала, а Мартынов, желая объяснить, что вынудил подчиненного унизиться для его же пользы, произнес небольшую задушевную речь:

– В жизни, Виталя, как в природе, естественный отбор. И если с зайцами или, допустим, косулями, все ясно – кто больной, слабый, того и съедят, то как, допустим, с волками, если их есть некому? С ними, Виталя, так: погибает тот, кто полез на добычу не по зубам. К лошади, допустим, подскочил, а она его копытом, или к быку, а он его рогом. Рассчитывать силы надо, Виталя, дружески тебе говорю! С этой Ренатой сам Тудыткин на Дне города под ручку прохаживался, ты соображай!

23

В обещанный срок работники, присланные Удочеренко, под руководством Георгия все исправили и восстановили.

– Ты могущественная женщина, я смотрю, – сказал Георгий Ренате.

– А то! Коктейль вечером выпьем – за здоровье могущественной женщины?

– Работы много.

Рената обиделась, но не подала вида. И вдруг предложила:

– А давай к моей маме заглянем? Она тоже хочет возле дома порядок навести. Посмотришь.

Мать ее, Ирина Сергеевна, намеревалась последовать примеру дочери и что-то такое устроить возле своего небольшого дома, примыкающего к зданию ветлечебницы (само здание было городское, арендованное). Но Ренате еще хотелось просто их познакомить. Показать матери первого мужчину, вызвавшего ее интерес, и узнать ее мнение.

Мнение было самое положительное: Ирина Сергеевна, белокурая полная дама, показывая Георгию подворье и слушая его рассуждения, начала как-то по-особенному тоненько произносить шипящие звуки (это называют обычно неприятным и несправедливым словом «сюсюканье»), что бывало с ней крайне редко – она отличалось взыскательностью и придирчивостью не меньшей, чем дочь, поэтому и прожила в браке всего три года и больше в эти эксперименты не пускалась.

– Как он тебе? – потихоньку спросила Рената.

– Годится, – сказала Ирина Сергеевна. И это было высшей похвалой в ее устах.

А Георгий, осматривая территорию и рассуждая, все к чему-то принюхивался.

– Это от клиники наносит, – объяснила Ирина Сергеевна, заметив его реакцию. – И зверинец тут небольшой у меня.

– Где? – заинтересовался Георгий.

Ирина Сергеевна рада была показать свой зверинец – деревянное строение в глубине двора. Вела туда и рассказывала:

– По случаю все образовалось. Сперва один чудак крокодила завел. Пока был маленький – играл с ним, а когда тот ему чуть руку не оттяпал, выбросил на улицу в феврале. Хорошо, что мне позвонили. Еле выходила. Потом лису ребята принесли, напуганную, раненую. Тоже оставила. Енот живет, удавчик, две мартышки. Сброд всякий. Но я их люблю.

– Это что, – сказала Рената, – я знаю в Москве одного: купил четыре этажа в обычном доме, то есть квартиры друг над другом, и устроил дельфинарий. Жильцы жалуются, боятся – дом рухнет. А ему по фигу. Говорит: нет такого закона, что я из своей личной жилплощади не могу дельфинарий сделать. Не протекает – и будьте довольны, а протечет – отвечу!

Георгий осматривал зоопарк со странной какой-то жадностью. Вдыхал запах, не очень приятный для постороннего человека, подолгу, как на давних друзей, с которыми давно не виделся, смотрел на удава, мартышек, лису. Особенно долго стоял у клетки с крокодилом. Крокодил, ставший уже матерой гадиной, неподвижно лежал в лохани с водой, закрыв глаза и сомкнув убийственные челюсти.

Он словно почувствовал взгляд Георгия: приоткрыл мертвые глаза, шевельнул слегка хвостом и начал приоткрывать пасть. Рената вскрикнула:

– Жуть какая! А чем ты кормишь его, мам?

– Куры, кролики.

– Никогда этого не понимала: держать одно животное, чтобы ему других скармливать.