Текст книги "Закодированный"

Автор книги: Алексей Слаповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

11

Вечером семья ужинала, и Костя, только что приехавший на своем велосипеде с дальних прудов, спросил:

– Мам, а чё за мужик там у забора сидит? Весь день сидит!

– Да бомж какой-то. Нищий.

– Шугануть его?

– Ну, шугани, – разрешила Татьяна. – Только культурно.

– Это мы можем! – выскочил Костя из-за стола.

Толик, естественно, помчался за ним.

Костя подбежал к человеку и строго спросил:

– Мужик, ты чё сидишь тут? Давай иди отсюда!

– Куда?

– А куда хочешь!

– Я никуда не хочу, – улыбнулся бомж.

– Ага, культурно не понимаешь?! – завелся Костя. – Сейчас будет некультурно!

Толик подобрал с земли палку и подал ее Косте. Тот схватил ее и крикнул:

– Считаю до трех!

Но Татьяна, вышедшая из калитки, осекла его:

– Э, э, орел! Брось палку!

– А он слов не понимает!

– Ладно, идите в дом, остынет все! И так целый день шалаетесь не евши! Идите, я сказала!

Толик и Костя, лишенные развлечения, неохотно пошли к дому: не слушаться мать они опасались. За ней не задержится и по затылку треснуть.

– Ну? И что будем делать? – спросила Татьяна. – Чего ты пристал ко мне, чего ты от меня хочешь?

– Есть хочу, – ответил бомж.

– Ага, конечно!

Татьяна подумала.

– А если вынесу тебе поесть – уйдешь?

– Почему? – не понял бомж.

– Потому, что ты тут не нужен мне!

– Почему?

– Он еще спрашивает! Ну, тогда извини! У меня терпение не безграничное, особенно на мужчин! – Татьяна достала старомодный мобильный телефон, нажала на кнопки. – Здравствуйте! Милиция? Тут человек, он хулиганит! Пристал ко мне и не уходит. Не напал, но может. А? Нет, я что, должна ждать, что ли? Вы тоже совесть имейте! Я не кричу, а… Да не знаю я, кто у нас участковый, я в глаза его не видала сроду! А? Садовая, тринадцать. Татьяна Лаврина. Вам-то какая разница? Ну, тридцать пять. А что, к пожилым не приезжаете?… У вас тоже голос молодой. Двадцать пять? Я где-то так и думала… Мы что, об этом будем говорить вообще? Спасибо, жду.

Татьяна отключилась и сказала бомжу:

– Слышал? Я тебе по-человечески советую – лучше уйди. Понял?

Но бомж остался сидеть, словно не осознал опасности.

12

Через полчаса к дому Татьяны подъехал милицейский «воронок».

Из него вышли двое: лейтенант Харченко и сержант Лупеткин. Оба молоды, Харченко высок, строен, обаятелен, что среди милиционеров тоже встречается, а Лупеткин коренаст и неказист; в силу внешних данных и звания он зато был больше предан службе.

Татьяна встретила милиционеров. Харченко осмотрел ее с преувеличенным удивлением:

– Это вы звонили?

– Я.

– Вы говорили – вам тридцать пять. Я бы и тридцати не дал!

– Спасибо, – сказала Татьяна, не принимая игривого тона, и напомнила о деле:

– Вот – сидит.

Лупеткин подошел к бомжу:

– Гражданин, встанем, пожалуйста!

Тот встал.

– Документы, пожалуйста!

– У меня нет, – улыбнулся бомж.

– Какая неожиданность! – изумился Харченко, весело глянув на Татьяну. – Это почему же?

– Не знаю.

– Опа, как интересно! – съехидничал Лупеткин. – А чего ты жженый такой? Горел, что ли?

Бомж осмотрел себя и не ответил.

– А откуда сам-то вообще? – продолжал допрос Лупеткин.

– Не знаю.

Лупеткин посмотрел на Харченко.

– Взять-то мы его можем, – задумчиво сказал Харченко. – Вас Татьяна зовут?

– Ну – сказала Татьяна, не понимая, какое это имеет отношение к делу.

– Таня, суть следующая: мы его можем взять, нет проблем. Но отпустим.

– Почему?

– Указание есть: если бомжи не местные, не задерживать. Они зимой все равно исчезают или замерзают. А содержать у нас негде.

– До зимы, что ли, его терпеть?

– А он угрожал или еще что-то?

– Да нет, просто сидит. Как псих какой-то.

– Действительно, какой-то заторможенный. Не могу его взять, Таня. А препроводить куда-то без документов невозможно… Вы здесь живете, в этом доме?

– А где же еще?

– Одна? – заботливо уточнил Харченко.

– Дети. Два мальчика.

– Неужели вас муж не может защитить? – все более сочувствовал красавец лейтенант.

– Отсутствует.

– И участковый, говорите, не контролирует? Давайте я стану вашим участковым? – предложил Харченко, а Лупеткин отвернулся, чтобы Татьяна не увидела его улыбки. Сержант хорошо знал повадки своего старшего по званию напарника.

Татьяна не выразила готовности стать подопечной лейтенанта, но он, тем не менее, записал номер ее телефона, дал свой и настоятельно просил звонить, если что.

Милиционеры уехали, Татьяна ушла.

Когда стемнело, она появилась и сказала:

– Ладно, заходи. Но в дом не пущу, не надейся!

13

Она устроила неизвестного человека в сарае.

Назавтра, отстояв смену в магазине, Татьяна жаловалась зашедшей вечером попить чаю школьной подруге, парикмахерше Лидии, женщине лиричной и вечно вздыхающей, потому что жизнь ее, как она считала, не вполне удалась. Они сидели в саду под яблоней, за дощатым столом, и Татьяна, кивая на сарай, говорила:

– Второй день его кормлю… Приблудился и уходить не хочет. Нет, выгоню, конечно! Был бы мужик, а он – недоделанный какой-то.

Лидия встала, тихонько подошла к сараю, заглянула в щелку, увидела бомжа, который с величайшим интересом рассматривал, доставая из столярного ящика, рубанок, молоток, топорик и аккуратно все это раскладывая вокруг себя. Он, видимо, вообще был большой аккуратист: цветастое старое одеяло, что выдала ему Татьяна, было ровно и гладко застелено, край загнут, подушка поставлена уголком.

Вернувшись, Лидия поделилась впечатлением:

– Если подстричь – симпатичный.

Татьяна только махнула рукой:

– А!…

Дескать: много их, симпатичных. А мне если и нужен мужик, то – по хозяйству.

– Я недавно по телевизору видела, – сказала Лидия, томно отпив чая и промокнув губы бумажной салфеткой. – Женщина одна выступала, у нее муж инопланетянин. Говорит, встретились… Ну, как обычно между мужчиной и женщиной, – Лидия сделала паузу отыскивая слово, и нашла его, – отношения. Он и говорит ей: я инопланетянин, я послан для задания на вашу планету, чтобы ее разрушить, но я тебя полюбил, и хочу с тобой жить, и не буду Землю разрушать. И я, говорит, то есть эта женщина говорит, я, говорит, с ним живу и счастлива, он, говорит, не пьет, не курит, а в любви король. Представляешь?

– Ну да, конечно! – усмехнулась Татьяна, которая считала, что, в отличие от Лидии, живет в более реальном мире. – Нашел умный дуру и втюхал ей: инопланетянин! Этот тоже не курит и не пьет. Хотя я и не предлагала. Другой вопрос: тот инопланетянин, у этой женщины, он работает где-нибудь?

– Где он может работать? Он же инопланетянин!

– А, ну ясно! Тогда и мой бывший – инопланетянин. И вообще у нас половина мужиков с Марса!

– У меня мумий работает, а толку? – высказалась о своем муже Лидия.

– А чего? Он у тебя хороший, тихий.

– Да уж, – горестно сказала Лидия. – Тихий. После работы тихо домой. И тихо за бутылку. Тихо выпил, добавил, еще добавил – пока не упадет. Молча. А утром с ранья опохмелится и на работу. А вечером то же самое. А в субботу начинает прямо с утра. За два дня так нальется, что лежит просто трупом, весь коричневый станет, ручки сложит, а сам тощий, одни кости, мумий, чистый египетский мумий, говорю тебе! И так всю жизнь! – Лидия вздохнула. – Какая мне от него польза, какой от него смысл, в том числе по женской части, Таня? – высказала она заветную мысль. – Что он есть, что его нет! А заработать я и сама сумею! Этот не намекал? – спросила она с улыбкой.

– На что? Ты не сходи с ума!

– Все мы люди, особенно женщины, – заметила Лидия, опять отпив чая и опять промокнув губы салфеткой (есть у некоторых такая привычка: что бы ни выпили и ни съели, тут же губы – салфеточкой. Чтоб в порядке всегда были. На всякий случай).

– Я даже как зовут его не знаю! – сказала Татьяна.

– Спроси.

– Похоже, он сам не знает.

Лидию вдруг осенило:

– Знаю!

– Откуда?

– Да я не про имя! Я все поняла! Я про это тоже видела по телевизору. Человек исчезает. Его нет год, два. По-разному. А потом вдруг находят где-нибудь на железной дороге или в лесу. Сидит на шпалах или на пеньке и не понимает – как сюда попал, кто он… Ничего не помнит! И что он за это время делал, не помнит!

– Видела я эту передачу… Думаешь? – засомневалась Татьяна.

– Точно! – уверила Лидия.

– Там вроде как-то постепенно память пробудили у человека.

– Вот и ты пробуди.

– А как? И зачем? У меня других дел нет?

Лидия, вдохновившись, развила идею:

– А ты ему внуши, что он тут жил, что он вообще – твой муж. И что он был хороший работник и что в постели – бог! А? Ты представляешь, чего от него можно будет добиться?

И Лидия покачала головой: видимо, сама представила, чего можно добиться от мужчины, если внушить ему, что он хороший работник и в постели бог. У нее даже щеки слегка покраснели.

Татьяна ее настроения не разделила, думала деловито, как привыкла.

– Ты хорошо про телевизор напомнила. Я его сфотографирую и пошлю в передачу, где людей разыскивают. Пусть покажут фотографию, может, кто-то узнает. Но я дожидаться не буду, я его все равно сдам куда-нибудь. Может, он маньяк, может, он из психушки сбежал?

– Не похож, – оглянулась Лидия на сарай.

– А какой маньяк на маньяка похож?

– Не скажи. Я вот по телевизору…

Татьяна на правах подруги оборвала:

– Да ну тебя с твоим телевизором! Не обижайся, Лид, но ты зря его все время смотришь!

Лидия обиделась:

– Я его смотрю как источник информации! А если тебе совет не нужен, не надо было звать! Спасибо за чай!

И, отпив напоследок еще глоток (и, само собой, промокнув губы), она встала и пошла к калитке.

И вдруг застыла. Как ни велика была обида, но мысль, пришедшая ей в голову, оказалась слишком потрясающей, чтобы удержать ее в себе. Она торопливо вернулась и прошептала:

– Татьяна! А может, он – робот?!

Татьяна чуть не поперхнулась.

Встала, пошла к сараю. Лидия за ней. Они стали смотреть в щель.

Человек, вынув из ящика рубанок, повертел его, пальцами провел по лезвию, догадался о назначении инструмента, взял короткую дощечку и начал ширкать по ней. На лице его засветилось счастье. А движения при этом были равномерные, словно автоматические. Будто у робота, в самом деле.

– Я вот видела… – шептала Лидия.

– По телевизору?

– Ну и по телевизору! Кино было: создали робота, совсем как человек. А он сбежал. Дальше не помню, заснула.

– Прямо совсем как человек? И ел?

– Нет. Зачем, он же на этих. На аккумуляторах.

– А этот ест.

Человек строгал. Они смотрели.

– Может, он изображает? – предположила Лидия. – А сам потихоньку пальцы в розетку сунет и заряжается. Ты посмотри по счетчику, сколько у тебя в день накручивает.

Татьяна была настолько растеряна, что даже не улыбнулась этому предложению.

14

А потом явились Толик и Костя, и Татьяна устроила обоим выволочку: Толик порвал футболку, а Костя запачкал штаны. Они стояли, шмыгая носами, а Татьяна шумела:

– Футболка денег стоит или нет? Мне что, выкидывать теперь ее? Я на что горблюсь вообще? Все деньги на кормежку и одежку улетают! Вы это соображаете или нет? Ну он малой, – тыкала она пальцем в Толика, – а ты-то здоровый уже балбес, двенадцать уже! – потрепала она Костю за рубашку. – Штаны тебе каждый день стираю, одного порошка уходит, как в прачечной какой-то! Издеваетесь над матерью!

– Да ладно, – сказал Костя. – Было бы из-за чего…

– Ты считаешь – не из-за чего? Я вот сниму штаны – и ходи в чем хочешь!

Тут Татьяна заметила, что Толик, то ли забывшись, то ли обнаглев, улыбается. И при этом смотрит в окно. Татьяна обернулась: за окном стоял бомж и тоже улыбался. И чуть ли не подмигивал Толику, ободряя.

– Ты чего? – спросила Татьяна.

– Кричать не надо, – сказал бомж. – Дети не любят.

– Тебя не спросили! – сварливо ответила Татьяна. – Навязался тоже на мою шею!

Отругав и раздев детей, Татьяна взялась за починку и стирку их одежды. Мимоходом глянула на счетчик.

– Костя! Тебе не кажется, что у нас электричества много наматывается?

– А я смотрел?

Татьяна, поразмыслив, достала из кухонного стола тетрадь, где вела учет всем домашним расходам, и записала туда показания счетчика.

Решила взять на контроль.

После этого достала простенький фотоаппарат-мыльницу и пошла в сарай.

Включила там свет, сказала бомжу:

– Встань под лампу.

Тот встал.

Татьяна навела фотоаппарат, щелкнула.

Вспышка произвела на бомжа странное впечатление – он вскрикнул, закрыл лицо руками и повалился ничком на пол.

– Эй, ты чего? – потрогала его Татьяна. – Еще припадочный, не дай бог!

Но бомж быстро пришел в себя. Сел и попросил:

– Больше не надо.

– Не буду, успокойся.

Бомж закашлялся. Он и до этого все время перхал.

– У тебя не туберкулез, случайно?

Бомж приложил руку к груди:

– Обжег.

– Горло обжег? Наверно, дымом надышался, у тебя вид такой, будто с пожара.

Как хоть к тебе обращаться? Ко мне три года назад собака приблудилась тоже. Взрослая уже, без одной ноги. Я думала, как называть. Начала варианты перебирать: Бобик, Шарик, Тузик. А потом почему-то в голову пришло – Джек. Даже не знаю, почему. Он как завизжит! Обрадовался. То есть – попала. А потом хозяева нашлись, оказалось – точно Джек! Давай попробуем, может, откликнешься как-то? Иван? Алексей? Александр? Петя? А мужа у меня Валерий зовут. Звали. А еще был друг в школе, очень хороший парень – Гоша.

И тут бомж встрепенулся.

– Что? Попала? Гоша, да?

– Гоша, да, – кивнул бомж.

15

На другой день Татьяна зашла на почту, купила конверт, вложила в него фотографию новонареченного Гоши, надписала адрес и подала в окошко, где сидела ее знакомая, Тоня.

– Заказным.

– Отправим.

– Адрес правильный, как думаешь?

– Кто ж его не знает? Москва, улица Королева, с детства помню. А ты, что ли, потеряла кого? – полюбопытствовала Тоня, увидев название передачи.

– Да нет. Ты вообще не говори никому, что я на телевидение послала. Подумают еще чего.

– Тайна переписки гарантируется государством! – заявила Тоня.

Татьяна вернулась домой.

Гоша, пристроившись к верстаку у сарая под навесом, строгал все, что попадалось под руку. Несколько дощечек стояли готовые, куча стружки скопилась под верстаком.

– Столяром ты, что ли, был? Все мне перестрогал уже, уймись! – сказала Татьяна.

Гоша с сожалением отложил рубанок.

Вечером Татьяна ушла на работу, а Толик организовал Гошу поиграть в шахматы. Тот не знал правил, Толик объяснил ему и первые три партии легко выиграл. Четвертая была вничью, а пятую Гоша выиграл – и сам этому удивился.

– Это ты случайно, – сказал Толик. – Давай еще одну!

16

Дядя Одутловатов и племянник Кумилкин тоже занимались интеллектуальной деятельностью: беседовали за бутылкой вина.

– У Татьяны мужик какой-то поджился, – говорил племянник. – С рубанком целый день во дворе возится.

Дядя тут же догадался, к чему он клонит.

– Думаешь, плотник?

– Очень может быть. Нам плотники понадобятся. Снести дом к чертовой матери и построить большой. Семейная гостиница, я тебе говорю, – лучший в мире бизнес! Я в Прибалтике видел, на Черном море видел. Главное, что хорошо: ты тут живешь, ты тут и работаешь. Сам себе администратор. Пять-шесть комнат-номеров – и хватит.

– Дело хорошее, – согласился дядя. – Только деньги нужны.

– Деньги будут. Главное – определиться. Какой дом, во-первых. Дальше. Кто за что отвечает. Кто за хозяйство, кто за питание. Чтобы четко.

– Я за хозяйство, – предложил дядя.

– Куда тебе, ты вторичный инвалид!

– На это здоровья хватит! Своя работа – не чужая. Но где деньги взять?

– Да постой ты с деньгами! Знаешь такое выражение – бизнес-план? – спросил Юрий, нахватавшийся в местах заключения нужных и ненужных знаний.

– Нет.

– Так я тебе объясню!

17

Магазин. Ночь. Татьяна задремала, и ей приснился нехороший сон: бородатый и волосатый человек, похожий на Гошу, влез в окно дома. Шарил по ящикам комода. Потом прокрался в комнату детей. Долго смотрел на их лица, злобно щерясь. И вдруг взмахнул топором…

Таня очнулась, тряхнула головой, оторопело уставилась на дверь, где появился Михаил Ерепеев, уже выздоровевший.

– Михаил, постоишь тут за меня? – спросила Татьяна. – Срочно надо отойти!

– Постою…

Татьяна, скинув фартук, заторопилась выйти.

– Я пива бутылку выпью! – крикнул ей вслед Михаил.

– Да хоть две!

Татьяна бегом бежала по улицам, примчалась к дому.

Увидела свет в окне, какие-то тени и всполохи, вскрики.

Ворвалась в дом.

Костя вел войну на компьютере, Толик наблюдал и ждал своей очереди.

– А ну, марш спать! – закричала Татьяна.

Выдернула шнур из розетки.

– Ты чего? Дура какая-то! – завопил Костя.

– Что?!

Татьяна отвесила ему затрещину. Толик, не дожидаясь своей доли, юркнул в постель.

– Будет он мать дурой звать! Воспитание, тоже мне. Безотцовщина! – в сердцах крикнула Татьяна.

– Неправда, у нас папа есть! – ответил Костя.

– Да? А где твой папа? А?

– Он бы пришел, ты его не пускаешь!

– Это он тебе так сказал? Да?

Костя молчал, сохраняя мужскую тайну, хоть частично ее уже выболтал.

Татьяна налила и выпила холодного чая. Села, посидела, успокаиваясь.

А Костя все не мог угомониться.

– Нашла вместо отца идиота какого-то, – пробурчал он.

– Никого я не нашла! Завтра же сдам! Только он не идиот, а больной! И даже не больной, а с памятью у человека что-то! И ты видел – он доски строгал. Не умеет, а хочет. А вы и умеете, а сроду матери не поможете!

Таня пошла в сарай.

Гоша спал тихим сном, улыбаясь. Быть может, видел какие-то хорошие, в отличие от Татьяны, сны.

18

Она вернулась в магазин, а там к Михаилу добавился гость незваный: бывший муж Татьяны Валера Абдрыков. Они мирно выпивали, сидя в углу на пластиковых стульях. Татьяну эта картина возмутила:

– На халяву угощаетесь?

– Ты же сама говорила: две бутылки, – напомнил Михаил.

– Так у вас пять уже!

– А это за мой счет! – солидно произнес Абдрыков.

– Да? И где он, твой счет? Деньги – где?

– Свои же люди!

– Ты мне давно не свой! – отрезала Татьяна. – А ты, Михаил, марш! Попросила тебя доброе дело сделать…

Михаил счел за лучшее убраться, не переча.

Абдрыков же остался для родственного разговора, ради которого он и явился среди ночи.

Это был, кстати говоря, довольно приятной внешности мужчина лет сорока. Когда Татьяна, приехав из деревни, познакомилась с ним, влюбилась и вышла за него замуж, он был веселым, энергичным молодым мужиком, умеренно выпивающим и даже, пожалуй, работящим. Правда, работа его увлекала не столько возможностью трудиться и зарабатывать деньги, а куражом. Дело в том, что он работал карщиком, подвозил на станции Чихов-2-товарная грузы к багажным и товарным вагонам. Вагоны ставились под погрузку в два ряда, а меж ними, то есть и меж рельсами, был дощатый помост. Категорически запрещалось ездить по этому помосту, если вагоны стоят только с одной стороны: велик риск свалиться. И сваливались, между прочим, за десять лет погибло двое карщиков: одного придавило тяжеленным кузовом электрокара, наполненным массивными аккумуляторами, другого облило из тех же аккумуляторов кислотой и просто сожгло заживо. Но запрет нарушался, причем с негласного попустительства начальства: вагоны стоят, грузить надо, а с другой стороны не подали – что делать? Вот Абдрыков и крутился, лавируя между столбов, стоящих по центру и держащих крышу, разворачивался, опасно приближаясь к пустому краю, один раз почти съехало колесо, кар накренился… но обошлось, выкарабкался… Валера даже скучал, когда вагоны были с обеих сторон и работа становилась слишком простой – тычься то туда, то сюда меж вагонами, никакого тебе адреналина.

К гадалке ходить не надо, чем это кончилось: опрокинулся-таки Абдрыков в один прекрасный день. Повезло: не придавило и не сожгло. Попортило только слегка щеку и руку, но все быстро зажило, затянулось, остались пятна, которые время от времени чешутся. Абдрыкова перевели в пешие грузчики, что его оскорбило. Он начал неумеренно выпивать.

И однажды, выпивая, рассказывая в сотый раз собутыльникам о важнейшем в своей жизни происшествии, он заключил:

– А ведь я мог бы запросто погибнуть! И не сидел бы сейчас с вами!

И вдруг замер.

Его вдруг поразила эта простейшая мысль. И ведь не впервые он произносил эти слова, но дошло – только сейчас.

– Братцы, – недоуменно сказал он. – А ведь действительно… Ведь на волосок был…

И с этого момента Абдрыков почувствовал себя кем-то вроде воина, вернувшегося живым с поля брани. Он ощутил себя не просто живым, а – выжившим. Он понял, что ему дана величайшая радость.

И всю дальнейшую жизнь с этого дня Валера посвятил бесконечному празднованию своего чудесного спасения. Время от времени где-то работал: копал, грузил, таскал. Татьяна выгнала его пять лет назад. Он не пропал – в Чихове много одиноких женщин, готовых разделить его вечно праздничное настроение. Но на Татьяну досаду затаил. Не мог поверить, что она его разлюбила. Не мог понять, как можно вообще его разлюбить – его, выжившего, уникального…

Вот и сейчас досада клокотала в груди Абдрыкова.

– Деньги, деньги давай! – напомнила Татьяна.

– Ты только о деньгах! Сколько тебя знаю, все о деньгах! – обличил ее Валера.

Татьяна поняла, что спрос с бывшего мужа невелик, а в спор о значении денег в жизни человека вступать она не собиралась. И сказала:

– Ну, иди тогда.

Абдрыков не ушел.

– Один момент, мадам! – сказал он с вызовом. – Ты в моем доме живешь, насколько я помню. А я предупреждал: чужого мужика в доме не потерплю. Хочешь с кем жить – езжай тогда с ним к своим родителям в деревню. Навоз копать. А в моем доме чтобы кто-то… Это оскорбление, между прочим!

– Дурак ты, – сухо ответила Татьяна. – Он не мужик, а просто больной человек. А про дом лучше молчи! Там твои дети! Попробуй только у меня его отнять, я тебя… Лучше даже не пытайся.

– А я судом! Поняла?

– Судом? Ну, судись! Давай! Народ позовем! Я расскажу, какой ты был муж и какой отец!

– Не хуже других! Если я выпивать начал, то из-за тебя!

– Ого! – удивилась новости Татьяна. – Ты ничего не путаешь?

– Не путаю! Относилась бы по-человечески ко мне, не пил бы!

– Да я и относилась-то не по-человечески только из-за этого!

– Ошибаешься! – покачал пальцем Абдрыков.

И у них начался длинный, никчемный и нервный разговор, как это часто водится у бывших супругов. Слушать там нечего. Сразу подойдем к финалу.

– Короче, чтобы духу его не было! – заявил Абдрыков, уходя. – Иначе – в суд!

– Очень испугалась! – крикнула Татьяна.

19

Она ничуть не испугалась угроз Абдрыкова.

А избавиться от незваного гостя решила и без его подсказки.

Позвонила Харченко, спросила, куда девают приблудных людей, если их даже милиция не берет? Харченко ответил: милиция берет, но не всякая. Есть такие приемники-распределители в Москве, вот туда его и надо. Сказал адрес ближайшего. Выразил желание увидеться. Татьяна была не против – но как-нибудь потом.

И наутро повезла Гошу в Москву. На электричке.

Гоша с увлечением смотрел в окно. Солнце было еще довольно низко, а деревья возле железной дороги росли высокие. Поэтому солнце словно неслось сквозь ветви вместе с поездом.

– Смотри, – сказал Гоша Тане.

– Что?

– Солнце.

– Я солнца не видала?

– По деревьям бежит. Вместе с нами.

– Ага. Кто быстрей.

Таня усмехнулась, вгляделась. В самом деле, бежит. Потом посмотрела на Гошу.

– Знаешь, мне кажется, что ты не хочешь ничего вспоминать.

– Почему? Я каждый день вспоминаю. И все больше.

– А про себя тебе неинтересно знать, кто ты?

– Я уже знаю, – уверенно сказал Гоша.

– Да? И кто?

– Человек.

Татьяна хмыкнула. Конечно, это звучит гордо, она со школы помнит, но – маловато этого. Жизнь требует от человека не звучания, а действий, которые в свою очередь предполагают профессию, образование, умения, знания – что, куда, зачем, почём и почему… Да много. А уж без понимания, кто ты есть и какое место в этом мире занимаешь, вообще никуда не деться.

20

В приемнике-распределителе было два отделения – для детей и для взрослых. Татьяна сначала попала в детское, откуда ее послали в соседнее помещение. Выходя, столкнулась с оборванцем лет десяти, ровесником ее Толика.

– Привет! – сказал он. – А закурить дашь?

– Иди! – толкнул его сопровождавший милиционер.

– Руки! – прикрикнул на него оборванец.

Во взрослом распределителе дежурный милиционер, усталый и немолодой молодой человек (выражение неловкое, но так бывает; видно, что человек молод годами и внешностью, а меж тем, заглянув ему в глаза, понимаешь: нет, для себя он давно уже не молод, да и для других тоже), этот милиционер объяснил ей:

– К нам люди попадают с сопроводительными документами! Вам в отделение надо. Обычное. Там его оформят и пришлют к нам.

– Обращалась, не оформили.

– Где?

– В Чихове.

– Тогда тем более – не наша территория!

– Не понимаю. То есть его на вашей территории где-то сдать надо?

– Лучше бы на чужой. Ну, ладно, пусть на нашей.

– А зачем такая волокита? – удивилась Татьяна. – В отделении ему тоже документов не выпишут, на кого документы, если он ничего не помнит?

– Так и напишут, – растолковывал милиционер. – Неизвестный, который ничего не помнит. Приметы и все такое. И привезут.

– То есть мне его туда отвести, чтобы его к вам же обратно и привезли?

– Это уж их дело. Может, и отпустят.

– Куда? На улицу? На улице я могла бы и сама его оставить, дело нехитрое. Он все-таки человек, а не собака. А скажите, если бы не я привела, а он сам бы к вам пришел? Оформили бы?

– Ну, может быть…

– Вот и считайте, что сам пришел! – предложила Татьяна.

Милиционеру, видимо, надоело пререкаться.

– Ладно, – сказал он. – Оставляйте.

– Вот и хорошо. И замечательно!

Помедлив, Таня спросила:

– А вы куда его теперь?

– Никуда. Тут пока будет. Пошлем запросы.

– Правильно! – горячо одобрила Татьяна. – По официальным каналам. А то мне ведь и не ответит никто! Ты не бойся, – сказала она Гоше. – Тут тебя кормить будут. Не могу я, понимаешь? У меня дети. Мне работать надо, а ты… В общем – надо. Все. Будь здоров.

И Татьяна, вручив Гоше пакет с едой, вышла.

Кошки на душе, конечно, поскребывали, но – что делать? Дети, в самом деле. И работать надо. И если бы он был нормальный, а то ведь кто знает, что он может отчудить. И это пока ничего не помнит. А вспомнит – и окажется грабителем или убийцей? Что тогда?

С такими мыслями она проходила мимо открытого окна того кабинета, где оставила Гошу. Кабинет был большой, и часть его отделялась решеткой – получился всенародно известный «обезьянник». Сержант, открыв дверь «обезьянника», приглашал Гошу:

– Ну, чего стоишь?

Гоша мотал головой и не хотел идти в клетку.

– Будешь ты мне тут упираться!

Сержант подошел к Гоше с явным намерением заломить ему руку и втолкнуть за решетку. Но как-то так получилось, что у него самого рука оказалась заломлена, и он повалился на пол.

Вскочив, сержант выхватил пистолет:

– Больной, да? Ничего, я тебя тут вылечу! Ты у меня вспомнишь, чего и не помнил! Пошел, я сказал! Вперед!

Гоша, видимо, понял, что с пистолетом – не газовым, как у Ерепеева, а настоящим, руками не сладишь. И, понурясь, побрел в камеру.

Окно было почти на уровне земли.

Татьяна легко перепрыгнула через подоконник, подбежала к Гоше, схватила его:

– Пошли отсюда!

– Ты чего? – удивился сержант. – Сама же привела!

– Сама привела, сама и увожу! – ответила Татьяна.

21

Они ехали обратно.

– Навязался на мою голову! – горестно причитала Татьяна. – Что мне теперь с тобой делать?

А Гоша, похоже, уже забыл о происшедшем: с любопытством смотрел в окно. Потом увидел в другом конце вагона – юноша и девушка целовались. Смутился, застеснялся, отвел глаза.

И что-то в его глазах появилось. Какое-то смутное воспоминание…

Раз уж Гоша остался (пока), Татьяна решила его привести в порядок.

Остригла ему волосы в предбаннике крохотной баньки, стоявшей в углу сада.

– Теперь раздевайся – и мыться!

И отвернулась, сметая в совок волосы.

Повернулась – а он стоит раздетый и ничуть не стесняется.

Глаза у Татьяны вильнули туда-сюда (если говорить точно – вниз-вверх), она вскрикнула:

– Ты что делаешь, бесстыдник?

– А что? – не понял Гоша.

– Ничего… Иди, чего уставился? Не обожгись там… Сообразишь хоть, как мыться?

– Да. Чистым хорошо быть.

– А то!

Татьяна взяла в охапку его вещи, положила на лавку приготовленные старенькие, но чистые – джинсы, футболку, носки, трусы. От бывшего мужа осталось – то, что он по гордости не захотел взять при уходе.

Вышла на крылечко, осмотрела Гошино барахло. Залезла в карманы джинсов. Пусто. Только в заднем кармане какая-то бумажка. Татьяна повертела, всмотрелась, ничего толком не разглядела: бумажка была когда-то постирана вместе с джинсами. Но какие-то буквы виднеются, надо после рассмотреть.

Взяла куртку и обратила внимание, что высокий и плотный воротник с молнией (вместилище для тонкого капюшона) зашит нитками. Пощупала. Что-то там такое почувствовала. Сходила за ножницами, аккуратно распорола шов. Отстегнула молнию. И увидела длинный мешочек, равномерно чем-то набитый. Извлекла его.

И начала вынимать оттуда бумажки. Доллары. И все сотенные.

И вот уже целая груда лежит на крыльце.

Татьяна сосчитала. Потерянно произнесла:

– Десять тысяч…

Встала, походила. Посмотрела издали на пачку долларов. Оглянулась.

Быстро подошла к деньгам, схватила, сунула под крыльцо. Забормотала в смятении:

– Машину купить почти новую… Дом отремонтировать… Теплицу оборудовать… Детей обуть-одеть на год вперед… Боже ты мой… А если ворованные? Если фальшивые? Пойдешь менять – тебя цап! – и в сообщницы. Кто же ты был, Гоша? А?

Но что воздух спрашивать – есть же сам Гоша!

И Татьяна, достав из-под крыльца деньги, ворвалась в баню, открыла дверь. Опомнилась, прикрыла дверь и, сунув в щель пачку, трясла, показывая, и спрашивала:

– Это что?

– Я уже знаю, это деньги, – ответил Гоша.

– Спасибо, подсказал! Откуда?

– Ты принесла.

– У тебя они откуда?

– У меня? – не понимал Гоша.

Татьяна решила продолжить допрос, когда он вымоется и оденется.

И, налив ему чая после бани, спрашивала:

– Может, ты бандит?

– Бандиты стреляют. Нет.

– Это ты сейчас говоришь – нет. Ты же ничего не помнишь! Откуда я знаю, вдруг деньги ворованные или грабленые? Вспоминай, Гоша! Это важно!

22

В то же самое время, когда Гоша безуспешно вспоминал, откуда у него деньги, Валера Абдрыков обедал, сидя на кухне в трусах и майке. Вера, у которой он жил, женщина средних лет, средних умственных способностей и средних познаний о жизни, сидела напротив, пила пиво из горлышка и нежно смотрела на принадлежащего ей мужчину. Валере бы радоваться, но он, как и большинство его собратьев по полу, и в хорошем умел находить причины для недовольства.

– Я вот ем без ножа. И сижу в трусах за столом. А ты мне даже замечания не делаешь, – выговаривал он Вере.

– А ты в трусах мне больше нравишься, – ворковала Вера.

– Люди зачем друг с другом живут? – неожиданно спросил Валера.

– Кто как, – промурлыкала Вера. – Я с тобой – для секса.

И она фыркнула пивом, захохотала, утерлась полой халата, обнажив полную белую коленку.