Текст книги "Непоседы"

Автор книги: Алексей Шубин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Собирая камешки "на память", Иван Ильич под конец начал представлять себе нечто вроде музея, развернутого в его чернобыльском кабинете и призванного утолять великую любознательность тавровских непосед.

2.

Увлеченный делами, Иван Ильич, говоря по правде, не очень беспокоился о Лиде. Эта самостоятельная особа ограничилась за полторы недели присылкой двух телеграмм, из которых последняя гласила: "Все очень хорошо подробности авиапочтой".

Но, когда авиапочта доставила, наконец, толстенное письмо, отцовское сердце тревожно заныло. И действительно, некоторые подробности оказались столь важными, что автор рекомендует читателям ознакомиться с ними по первоисточнику.

"Дорогой папочка! Неделю назад получила твою телеграмму, но все-таки не поверила тебе, что твоя поездка прошла так благополучно. Убеждена по-прежнему, что тебе лучше было ехать на теплоходе. Сам теплоход – сплошная роскошь, река – сплошное великолепие, горы (их зовут сопками) – сплошная прелесть, а тайга сплошной восторг. Правда, мы простояли несколько часов у наплавного моста и восемнадцать часов сидели на мели, но плыть было очень хорошо.

Пишу тебе из Бурана. Как только сюда приехала, кинулась в универмаг, оказалось, накомарников и здесь нет. Но самих комаров я разыскала: они водятся на торфяном болоте в одиннадцати километрах от Бурана. Только их было мало. Потом узнала, что комаров лучше всего смотреть весной.

Папочка, ты знаешь, я не люблю, когда мне советуют, но на этот раз мне нужен твой совет!

Третьего дня я была в здешней средней школе для обмена опытом с преподавательницей физики и химии. И что же? Она рассказала обо мне в районе, и на другой день утром ко мне пришел заведующий с просьбой остаться в Буранском районе. В мостоотряде открывается школа рабочей молодежи, и туда срочно нужен преподаватель математики и физики. Положение там создалось прямо ужасное. Я сказала, что подумаю. Тогда ко мне приехала целая делегация комсомольцев из мостоотряда, и все стали меня уговаривать остаться. Мне дают в отряде комнату в новом доме и, помимо учебных часов, хотят поручить мне заведование учебной частью. И, ты понимаешь, папа, невозможно было не согласиться! Свое решение я обдумала, и в нем не раскаиваюсь и никогда раскаиваться не буду.

В мостоотряде оказались очень интересные люди. Ещё в Буране я познакомилась за обедом с одним инженером – Антоном Владимировичем (верно, папа, хорошее имя?) Гребенниковым. Если бы ты знал, какой это интересный человек! Он производит взрывные работы и огромный специалист этого дела. За труды по комуляции и за разработку нового метода шнуровых зарядов он уже получил ученую степень кандидата физико-математических наук. Сейчас он делает большую выемку в сопке, и я взялась ему помогать. Расчеты такие сложные, что ему одному трудно справиться. Может быть, тебе станет обидно, что я помогаю не тебе, а Другому человеку, но ты должен согласиться, что его дело в тысячу раз важнее всяких других. Ты представляешь, что мы сделаем, если будем работать вдвоем? Я уже начала изучать метод малокамерных зарядов и при случае произведу взрыв самостоятельно. Я прямо увлечена этим делом!

Теперь опишу самого Антона Владимировича. Ему тридцать пять лет, он носит очки и немного сутулится. Сначала он не кажется красивым, потому что нос у него немного утиный, но в этом человеке чувствуется огромный математический ум, и я им прямо очарована. Если бы он был девушкой, а я – мужчиной, я обязательно сделала бы ему предложение!

Характер у него немного странный, может быть, потому, что он холостяк. Когда я что-нибудь ему советую, он внимательно меня выслушивает, но очень часто делает наоборот. Совершенно не понимаю, почему у него все выходит. По-моему, ему просто везет.

Он говорит, что разъездная жизнь, которую он ведет, его устраивает. Я с ним согласна, но сказала, что ездить лучше вдвоем, чтобы можно было друг другу помогать и обмениваться впечатлениями. Он согласился. Взгляды на брак и семью у нас оказались одинаковые, с той разницей, что я оправдываю ревность, а он ее осуждает. Он говорит даже, что никогда не будет ревновать. Это, конечно, его личное дело, но как-то обидно. Обязательно приезжай в мостоотряд. Я познакомлю тебя с Антоном Владимировичем и покажу тебе свою квартиру.

Учеников в нашу школу записалось уже 127. В этом учебном году будут работать два восьмых и один девятый класс. Сегодня узнала, что мне предстоит командировка в Красносибирск. Поеду туда на грузовике за учебниками и учебными пособиями. Подумай, папа, ведь все приходится организовывать с самого начала! Заодно куплю в Красносибирске кое-что из обстановки: шкаф, обеденный стол. Нам с Антоном нужен также письменный стол, хотя бы один на Двоих.

Не удивляйся, что я называю его Антоном. Дело в том, что я начала писать письмо в субботу, а сегодня уже четверг. За эти дни многое переменилось. Третьего дня мы зарегистрировались в Буранском загсе.

Я очень рада, что поехала с тобой в Сибирь. Вот и все, что пока могу сообщить.

Твоя любящая дочь Лида Гребенникова".

Прочитав письмо с подробностями, Иван Ильич вытер платком вспотевшую лысину и сказал:

– Та-ак!

По мнению автора, ничего другого он сказать и не мог.

3.

Чуть не на тысячу километров пролегла в глубь тайги трасса новой дороги. Растет в глухом горном краю богатырь семилетки – Н-ский металлургический комбинат. Пошло строительство и в самом Буране.

Проснулся как-то утром Николай Иванович и услышал недалекий стук топора. Буранскому старожилу-коммунисту до всего дело. Пошел и выяснил: работает на усадьбе Арсения Дыходымова дикая артель из двух плотников и одного каменщика. Каменщик фундамент под веранду кладет, плотники бревна отесывают и древней продольной пилой на доски пилят. Сам Дыходымов в расстегнутой шелковой пижаме шариком катается по двору, парадом командует.

Удивительное дело! На складе комбината ничего, кроме мусорных гор и зарослей бурьяна, нет, а здесь – и лес, и кирпич, и цемент.

– Однако ж, веранду стеклить и крыть чем-нибудь надо! – соображает про себя Николай Иванович.

Как будто никакого дела нет директору станционного ресторана до частного строительства, но, попав в свой кабинет, Николай Иванович долго роется в бумагах и в конце концов находит адресованное Зое послание влюбленного поэта. Но не любовные чувства Арсения Дыходымова интересуют Николая Ивановича, а хвастливое к нему "дополнение":

"К дому предполагаю в этом сезоне сделать пристройку веранды, остекленной бемским стеклом и крытой высокосортным листовым железом марки РПЗ, каковые материалы имеются в избыточном количестве".

Перечитав несколько раз эти строки, Николай Иванович прячет "признание" в карман и идет к приятелю-райпрокурору.

– Принес я тебе одну достопримечательность, Митрофан Петрович, – говорит он. – Прочитай, однако, внимательно...

Как читать документы, прокурора учить не надо. Начав читать с усмешкой, к концу послания прокурор помрачнел. Потом позвал следователя и потребовал прекращенное было дело о нашумевшей два года назад пропаже грузовика с листовым железом. И в нем шла речь о марке РПЗ...

Юристы – народ какой? В любой игре случая, в любом совпадении обстоятельств норовят закономерность найти! Приобщается любовное послание к делу о листовом железе...

А Арсений Дыходымов парадом командует. Еще только низ веранды тесом обшивается, а перед его поэтическим взором во всей красоте предстает величественное архитектурное сооружение: веранда с парадным крыльцом на улицу, над крыльцом – башня-шестерик, над шестериком – высокий шатер, увенчанный гордым шпилем.

В ворота усадьбы въезжает воз с сеном. Подводчик знакомый.

– Куда, Арсений Ксенофонтович, сено складывать?

– Вон туда, в сарай...

Сена на возу – козе на три дня, но возу цены нет! Под сеном лежит ящик с бемским стеклом и плотная пачка листов железа марки РПЗ.

А кому нужно, все знают... Приехала таинственная подвода из соседнего села. Подводчик – прокуратуре человек известный: работал на станции кладовщиком и привлекался за кражу... Вечером при обыске нашли у него в старом хлеву под мусором четыре тонны железа, дюжину ящиков стекла, шесть центнеров гвоздей, полтора центнера красок.

– Откуда у вас столько строительных материалов? – бесстрастно интересуется следователь.

– Не мое это!.. Ей-богу, не мое, только на хранение принял! – показывает хозяин склада.

– Кто же вам столько добра доверил?

– Кто?.. Человек один...

– Забыли кто?.. Бросьте голову морочить, – дело ясное: материалы со склада комбината.

Укрыватель краденого облизывает пересохшие губы и, с трудом выталкивая слова, сознается.

– Мне Дыходымов пять тысяч дал, чтобы я сохранил... Машины, прежде чем на объекты ехать, ко мне заезжали... У меня усадьба крайняя, заметить трудно было.

– Грузовик с железом 17 августа 1957 года у вас разгружался?

– У меня. Скользит по бумаге ко всему привыкшее перо следователя... Нависает грозовая туча над головой Арсения Дыходымова.

На следующий день навсегда закрылись широкие ворота буранского склада Н-ского комбината. Навсегда осталась недостроенной веранда с шатром и шпилем! Ругательски ругая неоплатного должника-заказчика, разошлись по домам члены дикой строительной артели. Один из плотников вознамерился было увести с собой беспризорного Бокса, но сильный пес сорвался с привязи и всю ночь провыл под окном дома предварительного заключения.

4.

В самый день ареста Дыходымова по комнатам рабочих общежитий мостоотряда ходила комиссия по проверке хода соревнования за лучшую комнату.

Кандидатами на дорожку оказались комнаты № 3 и № 6 в общежитии девушек-штукатуров. В обеих комнатах уютно и чисто, обе имеют право на приз, в пору нарядную китайскую дорожку пополам резать.

Но на такое решение никто не согласен, и весы начинают клониться в пользу комнаты № 3. Нет никаких оснований отбирать у нее давно заслуженную награду.

Вокруг дорожки разгораются страсти. Больше всех кипятится Вера Музыченко.

– Комиссия должна учесть украшение комнаты, – говорит она. – Вы только посмотрите, сколько у нас картин и открыток!

– Картины и у нас есть. И открытки есть, только мы их решили на стены не приколачивать, чтобы штукатурку не портить. Кроме того, у нас Василий Теркин есть! – отвечает комната № 6.

Под тяжестью Василия Теркина весы слегка отклоняются в другую сторону.

– Зато у нас цветов больше! Цветы ухода требуют, а вашего Теркина ни поливать, ни пересаживать не надо. Пыль с него стереть легче легкого.

Стрелка весов опять наклоняется в сторону комнаты № 3.

Зоя шепчет что-то подругам: наступило время для решительного удара.

– Вы чего шепчетесь? Если заметили что, говорите вслух.

– И скажем! Вы мебель не бережете: посмотрите, у вас ножки стола, стульев и низ шкафа грязью испачканы. Полы моете, а мебель половой тряпкой пачкаете.

– Это у всех так! – волнуется Вера Музыченко. – У вас еще хуже!

– Неправда! Пусть комиссия посмотрит. Члены комиссии переходят в комнату № 6, и здесь их подстерегает неожиданность: ножки столов и стульев начисто отскоблены и даже покрыты лаком...

– Это вы только вчера или третьего дня сделали, нарочно для комиссии! кипятится Вера. – Это нечестно, не по-товарищески делать что-нибудь потихоньку! Если бы вы сказали нам, что чистите мебель, мы тоже сделали бы...

– Но ведь додумались мы...

– Да, но зачем вы сделали потихоньку? Стрелка снова показывает в пользу комнаты № 6, хотя в словах Веры есть какая-то доля правды. Хороший опыт не следовало засекречивать.

– Вы тоже засекречиваете, только то... что вам неприятно! – говорит Зоя. В ее руках появляется неизвестно откуда взявшаяся длинная штукатурная дранка. Мы настаиваем, чтобы комиссия проверила чистоту в обоих комнатах под шкафами.

Дранка шеборшит под шкафом. Там ничего не оказывается.

– Теперь мы хотим, чтобы комиссия проверила под шкафом и в третьей комнате.

– Я протестую! – почему-то очень волнуется Вера Музыченко. Этого никогда раньше не делалось!

– Должно делаться! Если комиссия обыскала нас, она обязана обыскать и вас.

Это справедливо. Комиссия возвращается в комнату № 3, и дранка приносит из-под шкафа неожиданный улов: клочья пыли, скорлупу кедровых орешков, бумажки от конфет, сломанную пуговицу, зажим для волос, пряжку от пояса и испорченные канцелярские кнопки.

Дружный хохот всех присутствующих выводит из себя Веру Музыченко, и она пробует остановить ход событий, опорочив противную сторону.

– Это они нам нарочно подсунули! Клевета очевидна. Даже Верины подруги по комнате восстают против такого утверждения.

– Как тебе, Вера, не стыдно! Нужно сознаться честно: мы виноваты. А бумажки – от "барбарисок". Это твои любимые конфеты.

Стрелка весов больше не хочет качаться: комиссия единогласно признает победу комнаты № 6. Конечно, ее жильцы и не думали ничего подбрасывать под чужой шкаф, секрет Зои заключался в том, что она успела ловко выведать слабые места соперниц.

Но в последний момент, когда все сложилось так удачно, Зоя делает большую ошибку, проявляя суетливое нетерпение: она хватает дорожку и тащит ее из комнаты.

Это выводит из себя Веру Музыченко. Она хватает другой конец дорожки. Обе что есть силы тянут ее в разные стороны.

– Пусти дорожку! – требует Вера.

– Ты сама пусти! Слышала, что решила комиссия?

– А я говорю – отпусти!

– Не отпущу!

Для того чтобы тянуть дорожку, достаточно одной руки. Другой Вера хватает Зою за волосы. Зоя, разумеется, не остается в долгу... И это происходит в присутствии всех членов комиссии и десятка любопытных. Вот вам и культура быта!

– Как вам не стыдно, девушки!

– Бросьте дорожку! Бросьте сейчас же обе! Вера и Зоя одновременно опускают руки, но сделанного не поправишь: у обеих растрепаны прически. При этом Вера больше походит на пострадавшую. Ее сложенная из кос прическа вся растрепана, Зоиной же "поповой бороде" ничего не сделалось.

Дорожка переходит в комнату № 6. Зоя одержала победу, но какой ценой! На следующий день в "Крокодиле" появляется рисунок: две девушки (они ничуть не похожи на Зою и Веру) свирепо рвут друг у друга ярко-желтые волосы. Подпись под рисунком гласит: "Так комсомолки В. Музыченко и 3. Вертишейка понимают соревнование за культуру и здоровый быт".

Как ни оправдывайся, а факт налицо. Комитет комсомола волынить не любит. Вечером на собрании выносится решение: Вере – выговор, Зое – поставить на вид.

Зою только что восстановили в комсомоле, только что дали ей третий разряд – и вот уже взыскание!

Но это еще полгоря. Самое страшное, что рисунок и заметка обязательно попадутся на глаза Саше Некачай-голове. Зоя просит:

– Товарищи, лучше дайте выговор, только снимите заметку.

Но комитет неумолим.

– Выговора давать не стоит, а заметка пусть недельку-другую повисит.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Тайна неподвижного крана. Одним сибиряком больше. Прогулка по Таежной улице

1.

С третьего этажа, из окон приемной секретаря обкома партии, видны соседние дома. За ними в разных местах возвышаются силуэты далеких и близких башенных кранов – пейзаж, знакомый жителям всех без исключения больших городов Советского Союза.

Со своего места (оно неподалеку от окна) Иван Ильич видит одновременно восемь кранов. Самый дальний и самый большой из них, очевидно, установлен на пристани и разгружает баржи. Как и полагается великану, он нетороплив, но точен. Каждые восемь – десять минут его огромная стрела поднимает вверх и, медленно поворачиваясь, проносит по воздуху что-то длинное, издали напоминающее маленькие пучки соломинок. Но дальнозоркий Иван Ильич отчетливо различает, что каждый такой пучок состоит из десятков бревен длиной в двенадцать, а может быть, и больше метров и с диаметром верхнего торца никак не меньше двадцати пяти сантиметров. Что ни пучок соломинок – то добротный дом!

Остальные краны обслуживают городские стройки. Они суетливее старшего брата-богатыря и за большим грузом не гонятся. Висящие на их стрелах контейнеры со строительными материалами громоздкие бетонные блоки походят на детские кубики.

Один кран не работает. Если разобраться, временное бездействие механизма дело естественное, но оно озабочивает Ивана Ильича. Он мысленно перебирает возможные причины его неподвижности, и их оказывается очень много: кран мог быть только еще установлен и не приступал к работе или, наоборот, бездействует после окончания строительства. Могла сломаться какая-нибудь из многочисленных частей сложного механизма. Мог отсутствовать крановщик (что, в свою очередь, можно было объяснить многими обстоятельствами). Не исключались и другие причины, вплоть до нераспорядительности начальника строительства или прораба.

"Дался мне этот кран!" – досадует на себя Иван Ильич и пытается переключить внимание на что-либо другое, но от навязчивой мысли отделаться нелегко. Наблюдательность и жизненный опыт помогают ему отыскивать все новые и новые причины бездействия крана, но не дают права остановиться на какой-нибудь из них, наиболее вероятной.

Разгадка тайны подсказывается неожиданным и странным движением крана-бездельника. Не подняв никакого груза, его стрела плавно описывает в воздухе кривую и потом сейчас же возвращается на место, чтобы застыть в исходном положении.

"Вот оно в чем дело!" – хочется воскликнуть Ивану Ильичу.

Явно бесцельное движение стрелы сказало об очень многом. Кран исправен, крановщик на рабочем месте, но... им нечего делать. Они бездействуют из-за перебоя в доставке материалов!

Иван Ильич живо представляет, что происходит сейчас на стройке. Он видит озабоченного прораба, поглядывающего то на часы, то на дорогу, по которой должны подойти грузовики. Скучают от вынужденного безделья рабочие: ребята, собравшись небольшими группами, курят, более общительные девушки гурьбой сидят в холодке и невесело болтают. Тошнее всего приходится невиноватому виновнику общего простоя – крановщику. Сидя в будке, он изнывает от жары и скуки. Бесцельный размах стрелы крана был чисто человеческим движением, он передавал душевное состояние крановщика – его скуку, досаду, нетерпение. Иван Ильич может даже представить себе слова, которыми механизатор поминает нерасторопных снабженцев или транспортников.

Загадка бездействующего крана не так уж сложна, но для того, чтобы разгадать се и представить себе правдивую картину стройки, нужно иметь и проницательность, и знания, достигнутые опытом жизни, и (пусть совсем небольшой!) талант художника. Иван Ильич решил задачу, но его гордость довольствуется скромной похвалой.

"Что ни говори, а жизнь и людей я немного знаю!" – думает он.

– Товарищ Касаткин, Андрей Андреевич освободился и ждет вас, – говорит ему Елена Михайловна.

Порог секретарского кабинета Иван Ильич перешагивает с неуспевшей сбежать улыбкой.

2.

– Как, понравилась Сибирь?

Сибиряки любят задавать приезжим такой вопрос. При этом они спрашивают так, будто речь идет о самом родном и близком для них человеке. Можно подумать, что они сами если не принимали участия в сотворении Сибири, то по меньшей мере были ближайшими товарищами Ермака Тимофеевича. Секретарь Красносибирского обкома партии Андрей Андреевич Ельников отнюдь не был исключением из правила.

– Что ж о Сибири говорить! – вздохнув, сказал Иван Ильич. – Велика, хороша, богата!..

По-видимому, несомненная искренность ответа удовлетворила Андрея Андреевича, потому что он перешел на дружеское "ты".

– Рассказывай по порядку, где был, что видел?.. Меня, признаться, твоя поездка крепко заинтересовала.

Иван Ильич успел узнать и увидеть многое. Если бы целью его поездки была регистрация фактов, он мог бы выложить их целую гору, не заботясь о том, хорошее или плохое произведут они впечатление. Но какой от этого толк? Были важны не сами факты, а выводы и предложения, которые следовало из них сделать. Для того чтобы судить объективно, надлежало пользоваться только фактами характерными. Если Иван Ильич и позводил себе упомянуть об одном преступлении (сам факт преступления был нехарактерен), то только потому, что преступление было поганым цветком, распустившимся на стебле сорного растения – невнимания к быту рабочих комбината. Легче и проще всего было сорвать и затоптать ногами ядовитый цветок, но Иван Ильич охотился не за цветком, а за корнем сорняка и за семенами, которые он мог разбросать вокруг себя.

Читатель, конечно, хорошо помнит горячую речь Ивана Ильича на тавровском совещании работников оргнабора, и это избавляет автора от повторения многих его высказываний. Многое узнав, Иван Ильич только укрепился в своих убеждениях. Больше всего возмущали его всякого рода "трудности", являвшиеся прямым результатом равнодушия к "непоседам", а иногда и порождением излишнего административного усердия. Сила, затрачиваемая непоседами на преодоление таких "трудностей", могла быть с большим успехом использована на самом производстве.

Исчерпав все метафоры садоводческого и ботанического характера, он неожиданно (возможно, причиной тому было письмо дочери) сослался на опыт подрывников.

– Можно, конечно, речные пороги преодолевать, но это имеет смысл, если один раз плыть приходится. Но, если по реке большое плаванье началось, лучше всего всякие пороги раз навсегда к чертовой матери взорвать.

Расход на взрывчатку, по мнению Ивана Ильича, оправдался бы первой навигацией.

К главной теме разговора Иван Ильич подошел исподволь:

– Доводилось мне, Андрей Андреевич, на многих передовых предприятиях бывать, где кадры прочно держатся, и везде я одно и то же видел: производственный патриотизм. Самое место такому патриотизму на комбинате быть, а его, прямо скажу, недостаточно...

– Чем ты это объясняешь?

– Патриотизм – это, Андрей Андреевич, вещь горячая. Про него так и пишут: "горячий" и "пламенный". По природе своей он холода и сырости не терпит. А о какой теплоте может идти речь, если на комбинате настоящей общественной жизни нет? Там она ключом кипеть должна!

– Кто же виноват в этом? – спросил Андрей Андреевич, внимательно следя за лицом Ивана Ильича.

– О виноватых говорить не хочу. Может, и есть они, но правильнее рассуждать так: предприятие молодое, народ туда из разных мест приехал, по-настоящему сплотиться в коллектив не успел, иные не огляделись еще, другие по родине скучают. Приехавшие земляки по большой территории разбросаны... Все ведь это понять надо... Это, так сказать, естественные препятствия для общественной работы. Ну и администрация... Есть такие люди, что только в силу приказов и распоряжений верят. Вот один факт, небольшой, но показательный. Когда на дальнем карьере поселок строили, с размаху всю тайгу свели, ни одного деревца не оставили. Молодежь эту ошибку исправить захотела. Подготовили весной воскресник леса. Как будто в тайге об этом говорить смешно, но так уж вышло... Посадочный материал привезли и начали ямы копать... Тут, откуда ни возьмись, начальство: "В чем дело?.. Кто разрешил, с кем согласовано?.." И началась канитель. К тому времени, пока вопрос согласовывали и утрясали, ребята остыли и разошлись... Тем дело и кончилось. Или вот еще. Первую комсомольскую свадьбу под дождиком праздновали, потому что строительство клуба в прошлом году законсервировали, а помещение столовой предоставить не захотели по санитарным соображениям. И здесь оправдание: "привыкайте к трудностям!"

Поймав себя на том, что выложил подряд два отрицательных факта, Иван Ильич оборвал речь рывком:

– С общественной работы начинать нужно. Душу в дело вдохнуть!

– Какие же формы общественной работы ты рекомендовать можешь?

– Того, что сама молодежь придумает, я не выдумаю. Полагаю, однако, Андрей Андреевич, что не грех чужим хорошим опытом попользоваться: пустить по объектам рейдовые бригады, движение рационализаторов поддержать, для охраны порядка дружины создать, самодеятельности помочь. Спорт во всех видах культивировать. Рабочий контроль над торговлей и общественным питанием наладить. Бытовыми вопросами заняться. И свадьбами пренебрегать не следует.

– Кстати, Иван Ильич, о свадьбах... Рассказали мне, что твоя дочь в Сибири решила остаться. Верно это?

Столь резкий переход от больших неразрешенных вопросов к личным делам самого Ивана Ильича озадачил тавровского уполномоченного. К тому же, – в этом Иван Ильич ошибиться не мог, – вопрос был задан с хитринкой.

– Верно, – ответил он. – Дочь определилась преподавательницей в мостоотряд.

– Тебе до пенсии далеко?

– Пятилетка в запасе осталась.

– Пятилетка – дело большое. Хороший коммунист за пятилетку семилетнее дело сделает... Через два года первая домна комбината первый металл даст. Через четыре – вторая очередь в строй войдет. При хорошем партийном напоре, если общественность свое слово скажет, несколько месяцев выгадать можно.

– На комбинате в комнате для приезжих рядом со мной молодой инженер жил, монтажник по специальности, Павел Федорович Веденеев. Так он точный расчет сделал: если железная дорога в срок проложена будет и комбинат на три с половиной месяца раньше срока в строй войдет, государство досрочно полмиллиона тонн металла получит. Я судить не могу, но другие инженеры его расчет признали правильным. Промеж себя они много об этом толкуют.

Одно это сообщение оправдывало дальнюю поездку Ивана Ильича!

– Почему же они вслух об этом не заговорят?

– Кадры! За полгода ушло пятьсот сорок строителей, горняков и монтажников... Строительство на два месяца от графика отстало.

– Это я знаю. Я и другое, Иван Ильич, знаю, что кадры от кадров зависят. Может, по скромности ты всего не сказал, так я за тебя договорю: заместитель начальника комбината по кадрам с работой не справляется. И я, когда на комбинате был, это заметил, и секретарь парткома сейчас об этом пишет. Перевести несправившегося товарища на другую работу легче легкого, но кого на его место? Для такой работы много нужно: и опыт, и терпение, и большая любовь к людям, а главное – принципиальность. Настоящая коммунистическая принципиальность!.. Ты вот из-за принципиальности в тайгу поехал. Это хорошо... Но что твоя поездка даст? И непоседам ты мало чем помог, и сам, кроме беспокойства, ничего отсюда не увезешь. Правильно я говорю?

Андрей Андреевич говорил не только правильно, он сказал то, о чем с болью в сердце думал сам Иван Ильич.

– Какой же выход?.. – после паузы спросил Андрей Андреевич.

Иван Ильич промолчал.

– Вывод, на мой взгляд, простой: взяться тебе за руководство кадрами комбината... Только не говори, пожалуйста, что не справишься!.. Эти стены не один такой разговор слышали и жалобным словам давно не верят.

За все тридцать два года пребывания в партии Иван Ильич жалобных слов не говорил. Он ответил:

– Я, Андрей Андреевич, не скажу, что не справлюсь, но ты, как коммунист, сам меня понять должен: на мне ответственность за свое дело перед своей партийной организацией лежит.

– Ответственность с тебя я снять не могу, но оставь долю ответственности перед партией и на мою долю. Убежден, что Тавровский обком нас поймет, не осудит и Сибири в просьбе не откажет... Впрочем, сам решай. Приходи завтра в любое время.

В приемную Иван Ильич вышел крайне взволнованный. К удивлению Елены Михайловны, не ушел, а стал возле окна и задумался.

И долго бы он продумал, если бы взгляд его случайно не упал на бездействующий, точнее на ранее бездействовавший кран. Он работал, и еще как работал! Теперь другие краны по сравнению с ним казались медлительными лентяями. Дорвавшись до дела, крановщик явно наверстывал упущенное. Перекатываясь по невидимым рельсам, кран беспрерывно подавал строителям то огромные железобетонные плиты перекрытий, то кубы стенных блоков, то целые заранее смонтированные санитарные узлы. Перед глазами Ивана Ильича сейчас же возникла картина веселого и дружного труда.

Какое отношение имела работа крана к делам Ивана Ильича? Никакого, и в то же время очень большое! Это было странно, но, когда Иван Ильич попытался представить себе работавшего в кабине крановщика, перед ним возник образ молодого инженера-металлурга Павла Веденеева. Он даже восстановил в памяти его голос:

– Я утверждаю, что полмиллиона тонн чугуна могут быть выданы до срока!

Полмиллиона тонн с размаху упали на чашку весов, и вопрос о последней пятилетке Ивана Ильича был решен окончательно и бесповоротно.

– Я только одно слово Андрею Андреевичу скажу! – предупредил он Елену Михайловну и, открыв дверь кабинета, громко и решительно сказал:

– Согласен!

3.

В поселке мостоотряда дома растут, как грибы. Что ни месяц – две новые улицы. Последняя улица подошла к самой тайге, отчего и получила название "Таежная".

Вечерами, возвращаясь с работы, Зоя нарочно проходила мимо длинного строя новых домов. Идет, словно страницы дневника листает: с каждым домом связано какое-то воспоминание, в каждом частица ее труда есть. В конце улицы дома еще не заселены. Они стоят с настежь открытыми дверями и окнами, и низкое предзакатное солнце ярко освещает их свежую внутреннюю штукатурку и блестящие желтые полы. Теплый ветер-сквозняк далеко разносит веселый запах смолистой древесины и масляной краски. Высохнут полы и подоконники – за жильцами дело не станет: каждый день кто-нибудь празднует новоселье.

Особенно хороши квартиры для малосемейных: в каждой – просторная комната о трех окнах, с маленькой кухонькой и отдельным санитарным узлом. Как заманчиво поблескивает белый фаянс раковин умывальников, а краны точно из чистого золота сделаны! Сколько раз уже зарекалась Зоя заглядывать в окна новых квартир, но удержаться от соблазна не может и каждый раз расстраивается. Вместе с мечтой об Эдуарде Алмазове давно развеялась туманная мечта о роскошной московской квартире, но комната с кухонькой на Таежной улице – не туман, а самая что ни на есть реальная действительность. Достаточно крановщику Александру Некачайголове зайти в кабинет начальника отряда и сказать, что он женится его фамилия попадет в список на семейную квартиру. А он, глупый, все еще не решается в любви признаться. Не может же девушка первая о любви заговорить!..

Когда разводится наплавной мост на реке, сразу стихает непрерывный дорожный шум, зато далеко разносятся по тайге звуки песен и музыки. Около клубной палатки играет радиола, и на большом дощатом помосте идут танцы, почти в каждой семейной квартире играют и поют радиоприемники. В субботние вечера обязательно приезжает передвижка, и тогда на пять километров от поселка раздаются сказочно громкие разговоры киногероев. Над берегом, на опушке тайги – излюбленном месте гуляний молодых строителей, – звучат баяны, вздыхают о любви гитары и тихие девичьи голоса поют песни о близком счастье.

Есть в поселке свои обычаи, общепринятые слова. Когда одна из девушек предлагает "пойти на улку", все знают, что их зовут не на улицу, а на берег реки. При предложении "послушать радиолу", все обуваются в туфли на высоких каблуках.