Текст книги "Меня нашли в воронке"
Автор книги: Алексей Ивакин
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
– Натерпелся малец, вот и молчал. Не бойся, Ванька! Мы свои, русские люди! Православные! – подмигнул ему дед. – Ребенка не обидим!
Когда все разместились за столом, сержант Прощин поднял кружку с водкой:
– Ну что ж, бойцы, говорить я много не умею. За победу!
– Ура! Ура! Ура! – вполголоса рявкнули двадцать три мужских глотки. Двоих бойцов Прощин снарядил на колокольню. Смотреть в обе стороны. Не нагрянет ли начальство. Или супостат вдруг вылезет.
– Тише вы, ироды… – сказал Еж, после того как выпил. – Ребенка напугаете.
– Еж, а из тебя хороший папа получится. Заботливый, – улыбнулась Маринка.
– Не… Я еще слишком молод для этого. Ты кушай, Иванко, кушай.
А дед чего-то черкал в трофейном блокнотике, время от времени грызя карандаш. Потом повернулся к Марине:
– У тебя глазки помоложе – напиши-ка в поминальничек всех ваших.
– В смысле всех?
– Которые в вашем отряде-то были сначала.
– Поняла… Сейчас, Кирьян Васильевич, напишу…
– Так… Между первой и второй… – поднялся снова Прощин. – А теперь как полагается, за товарища Сталина.
Чокнулись и выпили за Сталина. Мужики водку, девчонки красного мозельского вина.
– Чего-то от Леонидыча вестей нет… – задумчиво сказал Вини.
– Поди в Москве уже, – ответил дед.
– Ага… А нас тогда чего не дергают? Особист в покое оставил, странно.
– Чего уж тут странного. Мы ему зачем?
И в этот момент с колокольни раздалась короткая пулеметная очередь.
Бойцы вскочили, расхватав автоматы и винтовки.
С колокольни спустился один боец:
– Воздух!
– Черт, – ругнулся Прощин, – пожрать не дали, сволочи.
Дед крякнул, вытер усы и побежал наверх.
Первый разрыв ударил рядом со зданием. Затем второй, третий.
– Эх, ты… Главное, чтобы в купол бомбой не попали. Хана нам тогда.
Стены ходили ходуном от близких взрывов. Время от времени осколки залетали внутрь, кроша кирпич. Один пробил термос с супом и разбил пару бутылок.
– Уууу… гадские сволочи… – злобно прошипел Еж.
А сержант Прощин улучил момент и выскочил из церкви, помчавшись к блиндажу, который хотели сделать штабным.
– Куда это он? – спросил кто-то.
– Связисты, наверное, телефон уже поставили…
И точно, сержант, петляя зайцем по открытому пространству, буквально нырнул в блиндаж.
– Связь есть? – гаркнул он на связиста
– Была, товарищ сержант.
– Соединяй, быстро.
Связист покрутил ручку:
– Клумба, клумба! Я – тюльпан. Я – тюльпан. Ответьте. Клумба!
Бубнил долго. Потом посмотрел на сержанта:
– Не отвечают, товарищ сержант. Обрыв. Или свернулись уже.
– Как фамилия, рядовой?
– Якшин.
– А зовут?
– Герман.
– Хе… Ну ты себе и имечко выбрал, прямо сказать не подходящее на текущую политическую ситуацию.
Якшин пожал плечами.
– Значит так, Гера. Мчись в штаб. Передай – немцы начали бомбежку. Значит атака будет. Нам подкрепления нужны.
– Какие подкрепления? Полк-то в наступление ушел, за нами никого. Госпиталь да штаб.
– Слышь ты, стратег фуев. Мы тут минут пятнадцать продержимся, если немцы как следует попрут. Так что хана будет и штабу и госпиталю. Понятно? Давай, Гер… Не подведи. Да подожди, сейчас немцы улетят и молнией беги.
– Есть!
А дед, тем временем, сидел на колокольне и ругался на фрицевские самолеты. Заходили те из крутого пике, стрелять по ним не было никакой возможности – приклад пулемета упирался в пол. Вдруг деда осенило:
– Слышь, боец…
– Колодкин.
– Вставай-ка на четвереньки…
– Зачем это?
– Вставай, вставай…
Тот встал в коленно-локтевую позу. Дед поставил ему на спину «МГ» и сказал:
– А теперь приподымись на руках. Только башку не подымай. И не дыши, замри!
Дед стал выцеливать «Юнкерсы». Они как раз заходили на второй удар по траншеям, слава Богу, пустым. Один пошел в пике, второй, третий, четвертый…
Первый бомбы сбросил, стал выходить… Второй через ту же точку…
Когда замыкающий стал выходить – дед пустил длинную очередь в место выхода.
И «Юнкерс» влетел в эту смертельную струю!
Мотор его задымил и заглох. Немец пошел боком в сторону леса, но выровнялся. Стал планировать, видимо, в сторону своего аэродрома. Но высоты не хватило. Рухнул в лес, зацепившись крылом о высокую сосну.
Остальные шарахнулись в рассыпную.
Дед им погрозил кулаком:
– Тевтоны чертовы! Вы мне еще в ту войну своими тарахтелками кровь попортили. Все мечтал сбить хоть одного.
– Можно дышать-то? – сказал «лафет».
– Дыши, – снял пулемет с Колодкина дед. Самолеты же сбросили остаток бомб в поле и пошли, набирая высоту домой. Оказалось, что хваленые немецкие летчики очень не любили когда по ним стреляли и попадали.
Дед уже начал спускаться вниз, как красноармеец заорал:
– Немцы! Немцы идут! С танками!
Из леса и впрямь выходили густой толпой фрицы.
– Мать моя женщина… Сколько же их…
Танки же выруливали как раз с той дороги, куда недавно ушли наши «тридцатьчетверки».
– Странно, как же так-то… – прошептал Колодкин.
– Отрезали с флангов. Чего странного-то…Как кура в ощип залезли, иттить… Вниз давай
Прощин уже видел немцев, подбегая к церкви:
– Рота к бою! Все целы?
– Заборского ранило вроде… Витек, ты как?
– Нормалек… Локоть левый…
– Хреново. Кто самолет сбил?
Колодкин показал на деда.
– Ну, Кирьян Василич… – С уважением посмотрел на деда Прощин. – Тебе уже «Красная Звезда» полагается. Ты этак через неделю боев в генералы выбьешься…
– Ему «Звезду» выпиши, – показал дед на Колодкина. – Я без него бы не справился.
– А мне-то за что? – удивился тот.
– Значит ты и… ты, Кашин. За ампуломет. Живо. Бабы! Пацана в охапку и в тыл. Пулеметчики, по флангам. Кирьян Василич. Лезь обратно на колокольню. Только за танками следи. Всё.
Бойцы выскочили из церкви и бросились занимать немецкие траншеи.
Немцы рыли качественно, зигзагами. Поэтому бомбежка повредила только часть окопов.
Двадцать четыре бойца заняли свои места.
А фрицы не торопились. Шли спокойно, покуривали. Некоторые даже карабины с плеча не снимали. А на расстоянии метров в двести от холма вообще залегли. Встали и танки, чего-то ожидая.
– Чего это они? – спросил Еж.
– Думают. То ли сразу сдаться, то ли до сорок пятого потерпеть. – пробормотал Вини, выбирая винтовкой из толпы немцев офицера.
– Почему до сорок пятого? – поинтересовался какой-то боец. Кажется, Юдинцев, по фамилии. Ему, как самому крепкому из бойцов, досталось противотанковое ружье. Второй его номер, боец Русских, сидел на дне траншеи, держа наготове патроны.
– Почему, почему… Так… К слову пришлось… – ответил Вини. – Ушастый ты больно, как я погляжу.
– Слух хороший…
За лесом что-то прогрохотало. Пронзительный свист…
…Рита, Марина и Иванко отбежали уже на противоположную сторону холма. И тут Рита подумала, что надо было бы взять оружие с собой. Тот пистолет, который ее спас от Таньки-пулеметчицы ей так и не вернули.
Увидев свежую огромную воронку от авиабомбы, она сказала:
– Марин, посидите пока тут с Ванькой. Я назад сейчас мотнусь, автомат выпрошу…
– Ритуль, может не надо…
– В одну воронку, говорят, снаряд дважды не падает… Я мигом. Ванечка, тебе принести чего-нибудь?
Тот кивнул.
– Чего, Ванюш?
– Хлеба и мяска вкусного…
Ритка потрепала его по белокурой голове. И побежала обратно.
Марина же спустилась с Ваней вниз.
– Страшно, Ванюш? – прижала она его к себе
– Нее… Я привык.
– Как же ты тут жил-то бедненький?
– Хорошо. Меня дяди-немцы кормили и песни пели. И у меня кот был. Он мне тоже песни пел. Его в ножку ранило, дяди-немцы его перевязали. Потом он куда-то делся.
– А мама у тебя где с папой?
– Тятька в прошлом году ушел на войну. А мамка зимой по воду пошла и не вернулась.
– А братишка или сестренка у тебя есть?
– Они тоже ушли куда-то. Тётя, а что такое война?
Риту ударило взрывом в спину так, что она пролетела несколько метров и на несколько секунд потеряла сознание от удара о землю.
Она оглянулась…
Снаряд в одну и ту же воронку два раза не падает? А если весь холм изрыт воронками и ровного места больше нет?
Время замедлилось. С неба падали жирные комья грязи. Девушка встала во весь рост и мертвенно пошла к воронке, не обращая внимания на взрывы.
Мыслей не было. Не было чувств. Ничего не было. Только вонь сгоревшего тола.
«Это я виновата, это я виновата, это я виновата… Ничего не слышу…как в детстве, когда болела и уши закладывало, мама что-то говорит, а ты ее как сквозь вату…»
Сильным ударом кто-то сбил ее с ног и навалился сверху.
– Рита, епметь!.. Вам что сказали… – заорал Вини. Потом стал ее лупить по бледным, помертвевшим щекам.
– Ванька с Маринкой… – смотрела она сквозь него.
– Что? – он бросил злой взгляд в сторону опадающего облака дыма. – Идем!
Он поволок ее по земле за руки. Рита, наконец, встала и, покачиваясь, как пьяная, поплелась за Вини.
– Бегом, млять!
Гаубицы дали всего три залпа. Видимо, у немцев снарядов было не очень много.
Пехота поднялась и снова пошла вперед, пропустив вперед шесть танков.
– Придурки… – сказал Прощин. – Не могли в лесу конца обстрела обождать? Приготовиться…
– Четверки… Фигово… – сказал Юдинцев.
– Ты еще «Тигров» не видел, – ответил Еж.
Тут в траншею свалился Вини с Риткой.
– Оппа… Явление Христа народу… Ты откуда? – удивился Еж.
– Ампулометчики! Огонь!
Пуух – смешно хлопнуло за спиной.
Медленно летящий по кривой шар было хорошо видно. Немцы отбежали в сторону от него. Шар шлепнулся в жидкую грязь и… И не разбился!
– Вот тварь! – ругнулся Прощин. – Огонь!
Траншея ощетинилась огнем.
Несколько гансов упали, переломившись и падая назад. Остальные тут же залегли и открыли огонь.
Хлопнула пэтэерка., сбив одному танку гусеницу. Он завертелся на месте.
Пуух!
На этот раз шар разбился. Несколько немцев катались, объятые пламенем.
Дед с колокольни открыл огонь короткими злыми очередями.
Один из танков остановился. Повернул башню, стал поднимать орудие.
– Юдинцев, бей его!
– Угу… пробормотал тот. Хлоп! Пуля чиркнула по броне пучком искр.
– Сука… Патрон!
Хлоп!
– По щелям бей, сукин сын!
– Угу…
Хлоп!
Танк выстрелил по колокольне. Попал чуть выше проема, но пулемет захлебнулся.
– Патрон, богадедадушумать!
Хлоп!
– Есть!
Танк задымил.
Остальные поперли на холм.
Грохот стоял такой, будто земля разверзлась.
Винтовки, автоматы, карабины, пулеметы, гранаты, снаряды…
– Да сколько же их…
– Танков четыре осталось, товарищ серж…
Юдинцев сполз по стенке траншеи. Пуля пробила каску прямо посредине.
Еж подскочил и схватился за ружье. Выстрел! Ежа откинуло к противоположной стенке.
– Вот это отдача… – глаза его побелели от боли. – Я, кажется, ключицу сломал.
– Рита! – пнул ее сапогом, не церемонясь, Прощин, продолжая стрелять по немцам.
– Сейчас… – она встала на четвереньки и подползла к Ежу.
– Еженька… Ты как?
Еж попытался ответить, но близкий разрыв плеснул ему землей в лицо.
– Тьфу, гадство какое… Нормально, Ритуль. Рит! Эй! Ты это чего?
Ритка лежала у его ног свернувшись, как кошка, клубочком.
Он присел над ней и потряс здоровой левой рукой.
– Ежик… А Ежик. Давай споем.
– Споем, споем… – он перевернул ее на спину.
Она зажала окровавленный живот руками.
Осколок вошел в спину и, пробив насквозь ее тело, дымился, воткнувшийся в землю.
– Ежик… Давай споем… Что это, что это, ай-яй-яй-яй… Ну-ка скорее пойди, угадай… – шептала она.
Андрей, сглатывая слезы, запел тихонечко в ответ:
– Это не кит, не селеееееееееедка, это подводная лооооооодка…
– Лодочка, лодочка, ай-яй-яй-яй, ну-ка скорее скорей покатай… – улыбалась ему Рита.
– И полети на простооооооооооре… – гладил он ее по щеке грязной рукой.
– Ах, как волнуется моооооре…
Небо почему-то стало голубым-голубым. Как море, видимое в ясный летний день откуда-нибудь с горы. Стало тихо-тихо. По траншее шел тот солдат из снов. А рядом плыл над земле голоногий мальчишка в тонкой белой рубашке.
Солдат протянул Рите руку и улыбнулся. Она взялась за нее и боль куда-то исчезла. Он протянул ей свой смертный медальон.
А мальчик серьезно так сказал им обоим:
– Смерти нет ребята. Смерти нет…
– Отходим! К церкви отходим! – заорал Прощин, долбя из лязгяющего «Дегтяря» по фрицам.
Танки пытались влезть на холм, но грязь, сегодня была на стороне русских бойцов.
Из перемолотой огнем танков траншеи, их выскочило всего десять человек.
Пуух!
Еще одна ампула улетела в сторону немцев.
Еж, оглянувшись, успел увидеть, что шар багровым пламенем накрыл еще один танк.
Тот же, у которого в самом начале сбили гусеницу, развернул башню и глухо выстрелил.
Снаряд чуть не долетел до позиции ампулометчиков. Но одного осколка хватило, чтобы пламя с диким ревом охватило Колодкина и Кашина. Они заметались факелами, кто-то из них страшно закричал. Прощин, ни секунды не колеблясь, дал очередь по ним.
В церковь заскочить успели почти все.
Только Витьку Заборских снял в спину осколок из очередного снаряда.
– Ежов! Посмотри, чего там с дедом! Остальные к окнам!
Еж, с болтающейся плетью правой рукой, побежал на колокольню.
Все же хорошо строили наши предки. Церковь – она словно крепость. Окна узкие, как бойницы, решетками коваными прикрыты. Третий взвод вчера с ними замучался. Гранату – хрен кинешь.
– Вход держать! – рявкнул Прощин.
– Хана деду, похоже. Завалило все к чертям собачьим. Нет прохода наверх, – прискакал запыхавшийся Еж.
– Как рука?
– Хреново. Онемела. И горло болит после вчерашнего.
– Водки хлебни.
– Это я завсегда… О, а Вини где?
– Тут я, Еж!
Отозвался Винокуров, стоявший возле одного окна.
Еж присел на груду деревянных обломков, полчаса назад бывших столом:
– Ты меня так больше не пугай.
– Что-то немцы не торопятся…
А фашисты и не собирались торопиться. После того, как танки не смогли забраться по крутому склону, они стали бить по церкви из тяжелых минометов.
Мины стены не пробивали. Но красноармейцам от этого было не легче. Куски кирпичей и штукатурки с внутренней стороны отлетали и били не хуже осколков.
Второму сержанту – Коновалову – прилетело в голову таким куском, что тот потерял сознание минут на пять.
Наконец, одна из мин пробила крышу, положив еще двоих бойцов.
Осколком второй у Прощина выбило пулемет из рук, изогнув ствол.
Матерясь, он отбросил его, а потом долго тряс отбитыми до синяков кистями.
– Положат нас сейчас, сержант… – подал голос Вини.
– В алтарь уходим. Там меньше достают.
Шестеро бойцов, пригибаясь, бросились на свой последний рубеж.
– Еж, скотина, ты чего там лежишь? – заорал ему на бегу комроты.
А Еж улыбался, глядя в потолок остекленевшими глазами. Прямо в лицо уцелевшему каким-то чудом, исщербленному войной, архангелу с пылающим мечом.
Осколок вошел Андрею в подбородок.
Наконец обстрел прекратился.
– Чего, вернемся? – спросил Прощина мало знакомый Винокурову боец. Вроде бы, Сизов.
– Тихо… Ждем…
И правильно сделали.
Потому как через минуту через дверь и те окна, где выбиты были решетки, в храм полетели гранаты.
Одна залетела и в алтарь.
Несмотря на взрывы, Лешка Винокуров явственно услышал ее стук о каменный пол и мгновенно представил, что может сейчас произойти и уже чуть присел, чтобы прыгнуть на нее…
Но его опередил тот самый «…вроде бы, Сизов».
Граната глухо хлопнула под ним, подбросив тело.
Ротный страшно поиграл желваками.
– Вперед, мужики!
И…
И перекрестился на голубой до бездны глаз, один уцелевший из всей росписи.
А потом пошел из алтаря к выходу, держа наперевес винтовку с приткнутым штыком.
– Помирать-то как не охота… – вздохнул кто-то рядом с Вини.
И мужики пошли вперед.
Вини закусив губу, зашагал к выходу.
Неужели это все? Вот сейчас он умрет и все? Нет… Не все… Точно, не все!
– Ротный! А куда медальоны девать? – весело спросил он.
– В жопу немцу засунь!
– Тоже дело!
Их встретила пулеметная очередь почти в упор.
Но Лешка Винокуров успел выстрелить и даже успел увидеть – как его пуля пробила второму номеру каску, выбросив красный фонтанчик из арийской поганой головы.
А потом он умер, еще не успев упасть…
…Снаряд не падает в одну и ту же воронку дважды.
Да.
Но эта воронка была от авиабомбы.
Маринка и Ваня успели отбежать от нее метров на десять, когда снаряд ударил в нее.
Ударная волна свалила их обоих на землю. Ванютка заплакал. А Маринка, правильно рассудив, что надо бы отбежать чуть-чуть дальше, без слов подхватила его под руки, поставила на ноги и они побежали. Дальше от этого ада.
Маринка прыгнула в траншею, окольцовывавшую холм. А потом взяла Ваню и спустила его на землю.
– Страшно? – Крикнула она сквозь грохот зареванному мальчику
Он покачал головой и что-то прошептал.
– Что? Не слышу! – она машинально стряхнула с волос землю.
Она наклонилась к шепчущим что-то губам Ванечки:
– Больно…
– Где?! – встрепенулась Маринка.
Кровь уже промочила штанину – зазубренный край осколка торчал из правого бедра.
– Маленький ты мой… – вскрикнула она раненой птицей. Потом лихорадочно сняла с парнишки брючный ремень и перетянула им ногу чуть выше раны.
– Идти можешь? А ну-ка, ступи…
Иванко попробовал привстать. И упал…
– Горюшко ты мое, солнышко… А ну! Цепляйся за шею! – присела она перед ним. Ваня забрался ей на спину. – Сейчас я тебя покатаю! Ой!
Рядом снова разорвался снаряд.
– Ванюшка! Песни петь умеешь?
– Умею… – сквозь слезы прошептал он.
– Ты пой, а я побегу. Ты пой мне в ухо, хорошо?
Тот кивнул, а потом тихо так запел:
– Там вдали, за рекой догорали огни…
Взрыв! Не зацепило!
– В небе ясном заря догорала…
– Пой, Ванюшка, пой!
– Сотня юных бойцов… – шептал тот.
«Лишь бы не в спину ему» – Маринка тяжело дышала, перепрыгивая – нет! – перешагивая бугры и яминки новгородской земли.
А падать приходилось:
– Ванюшка, терпи! – кричала Маринка, когда снаряд рвался близко от них. И она падала в грязь плашмя.
А когда они спустились вниз и отошли метров на двести, она оглянулась.
Холм был похож на взорвавшийся вулкан.
– Выбрались, кажется… – прошептала Маринка. – Ванютка, ты как себя чувствуешь?
Он уже не плакал. Он просто закрыл глаза, а лицо его было мертвенно бледным.
– Ваня… Ванечка! – потрясла она его за плечо.
Он приоткрыл одно веко и улыбнулся уголком губ.
– Жив… – Она лихорадочно ощупала его тело. Нет. Больше не ранен. Только штанина промокла кровью до сапожек.
Марина глубоко вдохнула… Выдохнула…
– Ыыыыыааааах! – девчонка взвалила мальчишку на плечи и понесла дальше.
Шаг – раз. Шаг – два. Шаг – раз. Шаг – два. Колючку обойти. Наши траншеи. Сто лет назад сюда прыгали. Не помню когда. Шаг – раз. Шаг – два…
– Ванютка, сказки знаешь?
Он едва кивнул.
Она положила его на землю. Спрыгнула в окоп. Потом стащила вниз.
– Ванечка, расскажи мне сказку!
– Жили-были…
– Жили, Иванко, жили… Кто жил? – Маринка почесала зудящую щеку. Грязь налипла. Брызгами.
– Дед и баба… – сонно сказал Иванко. – Тетя Марина, у меня ножка болит…
– Терпи, Ванечка, терпи… Только терпи.
Она снова стала его поднимать на плечи и вдруг заметила, краем глаза, вещмешок, оставленный кем-то из бойцов.
– Подожди… – она подползла к мешку. Открыла его. Бинт! Пошарила еще. Стрептоцид!! Вывернула мешок наизнанку. Больше ничего…
«Рояль в кустах…» – подумала она. – «Везение в разных фантастических книжках? Невероятное? Читала, читала… А вот на те вам, маленькое чудо! Мы дойдем, обязательно дойдем! И насрать на ваши рояли!»
Вернулась к Ване, потом достала маленький ножик, подаренный ей где-то и кем-то, распорола брючину. Засыпала рану, с виднеющимся оттуда осколком, порошком. Потом стала бинтовать. Осторожно бинтовать. Стоило задеть железку, как мальчишка начинал дергать ногой.
– Терпи, Ванечка, терпи, хороший мой, – погладила Марина мальчика по мокрым волосикам. – А теперь, снова покатаемся. Так кто там жил-был?
Растревоженная рана сильно, видимо, болела. Пацан только ревел в голос. А потом чуть тише, тише… И совсем затих.
В глазах уже темнело. Ползти – сил нет. Идти – тем более.
Шаг – раз. Шаг – два… Шаг – раз. Шаг – два…
Она рухнула без сил, не дойдя метров пятьдесят до ближайшей палатки.
Ее заметил часовой.
Пост он бросил, закричав:
– Санитары!
А потом она пришла в себя, когда под нос сунули нашатырный спирт.
– Ванечка… – Первое было ее слово.
– К операции готовят. Девочка, ты молодец.
Марина отмахнулась:
– Где?
Пожилой санитар показал ей, куда идти.
Пошатываясь, она побрела в сторону зеленой брезентовой палатки. Вокруг бегали люди. Что-то кричали. Она плохо слышала их.
– Надеюсь, артерию не пробил… Скальпель! Тебя как зовут?
– Дядя Еж меня Иванко звал. А дядя Петер – Ханс…
– А мама?
– Ванюткой…
– Ванютка… Ты потерпи сейчас… Чуточку потерпи… Ладушки?
– Оладушки…
– Что?
– Дяденька, не убивайте меня…
– Ванечка, да что ты! Валера, ты?
– Марин, держи его. Гладь по голове и разговаривай.
– Привяжите его, хотя бы…
– Уже.
– ААААААААААААААА!!!!!!!!!!!!!!!!
– Баю-баюшки-баю…
– МАМАААААААААА!!!!!!!!!!!!!!!!!!
– Не ложися на краю…
Что-то звякнуло в кювету.
– Зажим…
– ААААА… АААА… ААА… – взахлеб, вскриками…
– Тампон…
– АА…
– Шьем!
– Аааа… Аааа…
Не видеть бы этого никогда больше. На живую. Пацана восьми лет. Не делать бы никогда…
– Бинтуем. Сестра, хлеба ему.
Медсестра оторвала мякиш от буханки, облила его спиртом, обернула тряпочкой и сунула Ванютке в рот.
Валера стащил маску. В окровавленном, когда-то белом, халате, опираясь на костыль, он присел на чурбан, вытянув раненую ногу.
– Жить будет. Бедренная не задета. Ты как?
– Цела, как ни странно…
– Понятно. Ты где его взяла?
– Мужики, Валер, подобрали где-то…
– А Ритка?
– Там осталась.
– В каком смысле?
Маринка не успела ответить.
– Осколочное в живот. Валерий Владимирович, вы готовы? – втащили следующего.
– Отнесите пацана. Марин, побудь рядом, пока не уснет. И живо назад. Рук не хватает…
Ванька хныкал даже сквозь сон. Когда, наконец, он перестал ворочаться – Марина вернулась обратно в операционную палатку.
И только она вошла внутрь, вдохнув спертый воздух, где запаха крови и гноя было больше, чем кислорода, рядом разорвался снаряд. Осколки глухо застучали по деревьям, срывая ветви наземь.
– Кипятка! – дала Марине пустое ведро старшая сестра.
Маринка выскочила на улицу. И увидела как три немецких танка ползут к палаткам. А за ними немцы в проклятых серо-зеленых мундирах. С закатанными рукавами.
Она уронила ведро и заскочила в палатку:
– Немцы!
– Еще скрепку, – буднично ответил Валера. – Ваньку в лес тащи.
– Что?
– БЕГОМ! – рявкнул на нее Валера. – Ваньку в руки и бегом!
Она выскочила из операционной.
Немцы были уже рядом.
– Мамочки! – Маринка взвизгнула и побежала туда, где оставила мальчишку.
Споткнувшись о растяжку палатки, она оглянулась. Головной танк переехал одну из палаток с ранеными.
Грохот. Взрывы. Огненные всплески. Люди, бегающие между всполохами. Падающие под огнем автоматов.
Зарычав как-то по-звериному, она на четвереньках быстро поползла к Ванютке. Ухнула танковое орудие. Где-то слева фукнул теплой волной снаряд.
Пожилой санитар, оттащивший Ванюшку из операционной, махнул Маринке рукой:
– Сюда! Сюда беги!
Она опять взвизгнула и под пулями, свистевшими вокруг, почти прыгнула в канаву, где лежали Ванечка и боец с винтовкой.
– Доча, ты беги с ним. Я прикрою…
Осколком ему срезало полголовы и теплой кровью плеснуло на телогрейку уснувшему в этом грохоте Ване.
«Горячий какой…» – подумала она, взяв мальчишку на руки. И побежала в лес.
Споткнувшись о корень, она упала, чудом вывернувшись, как кошка, чтобы не зашибить парнишку. И уронила его на себя.
Он приоткрыл измученные глазенки и пробормотал:
– Мама…
И снова закрыл глаза.
Она попыталась встать, но споткнулась о какую-то железку.
Кто-то дернул ее за штанину:
– Олег!! Ты?
– Я… Что с пацаном? Как мужики?
– Ранен. Живы.
– Как вы там говорили?
– Что?
– Оке… Океюшки?
– Олег…
– Беги!
Таругин, тяжело дыша, приспособился к пулемету. Вовремя его вынесли подышать. Ой, вовремя. Положили, так сказать, на травку отдохнуть… Пулеметчика из взвода охраны накрыло сразу. Только что с ним курили. В кулак. Чтобы врач не видел…
Два диска, а ты, Олег, один. А немцев считать не будем.
Суки!
Идут и стреляют по палаткам. Терпи… Терпи, Олег, зубы сожми, а терпи. Пусть Маринка с мальцом дальше уйдут. Мужики – кто там сейчас умирает – простите!
Ух ты! Валерка то еще жив! Выскочил из операционной!
Валерка, шатаясь от усталости и боли, заканчивал операцию, когда в палатку заскочил немец и крикнул:
– Halt! Hende hoh!
Валерка, не глядя, махнул скальпелем и попал, аккурат, по глазам гитлеровца.
Тот вскрикнул, заваливаясь на пол.
– Ножницы… Готово. – Он отстригнул суровую нить, завязал узел рядом с кровавым швом, и про себя отметил: «Смотреть в первую очередь»
А потом снял повязку и, опершись на костыль, подхватил автомат зажавшего лицо и воющего от ужаса и боли немца.
В первого пробегавшего мимо фрица он выстрелил еще из тамбура палатки:
– Как вы мне надоели все… – проворчал он. И успел выстрелить еще в одного, стоявшего на фоне сгорающего отделения лежачих. Улыбающегося под их нечеловеческие крики.
Танк рывком продернул несколько метров, размазывая то, что секунду назад было человеком.
Таругин зажмурился.
Немецкий танк крутанулся по Валерке и снес своей тушей операционную.
Кровь потекла из прикушенной губы.
Терпи, тварь! Терпи!
«Пусть девка с мальцом уйдут подальше… Да что ж так спина-то болит… Вдохнуть не можно… Не могу больше!»
Короткая очередь сняла пробегающего между сгорающих палаток немца. А потом еще одного. Того, в черной форме, который высунулся из башни чертового «Т-IV».
Танк стал разворачиваться.
Олег дал длинную очередь, стараясь попасть по щелям.
Пули высверкнули искрами по крупповской броне.
«Все! Конец!» – зажмурился Таругин
Раздался взрыв…
У танка слетела башня. Немцы заорали, лихорадочно паля куда-то.
Теряя сознание, Олег увидел как мимо бегут бойцы с трехлинейками. Он крикнул им:
– Мужики!
Но, среди грохота боя, его шепот потерялся в лязгании траков десятка «тридцатьчетверок» и одного «КВ».
Мужики бежали мимо лежащей в кустах Маринки, накрывшей собой Ванюшку.
Она открыла глаза и встала на колени.
– Мужики!
Потом, напрягшись изо всех оставшихся сил, попыталась поднять Ваню.
Он вдруг открыл глаза и сказал тихим голосом, перекрывшим звуки боя
– Мама, я сам…
Маринка пригладила ему вихры и улыбнулась.
В спину ей толкнуло чем-то горячим. Она не поняла, чем. Просто голова закружилась, мир завертелся черной воронкой, и все закончилось.
Стрельнувшего не глядя фрица, положил в русскую землю Таругин. А после потерял сознание.
А Ваня вздохнул. Мальчик, привычный к смерти в восемь лет. Он встал на здоровое колено.
А мимо бежали бойцы.
Один за другим. Некоторые с автоматами, некоторые с пулеметами. Большинство с винтовками. Пролязгал мимо один танк. Другой. Третий…
Ваня погладил Марину по руке и привстал. Сначала на колено здоровой ноги. Потом с трудом распрямился. Встал. Заковылял к дороге. Один из бойцов, пробегавших мимо остановился. Сунул мальчишке сухарь и побежал дальше. На запад. На Берлин.
Война для Ваньки закончилась.
А жизнь еще только начиналась.
Ему многое надо было сделать. Восстановить Днепрогэс. Засеять целину. Снять «Летят журавли». Построить БАМ. Слетать в космос…
И разрушить церкви. Растить кукурузу. Написать «Ледокол». Устроить Новочеркасск. Взорвать Семипалатинск…
Ему многое надо сделать.
Это его будущее. И только он вправе решать – что с ним сделать.
А мы, твои дети, Иванко, будем расти в твоем будущем. И мечтать исправить прошлое. Забывая, что будущее начинается сегодня. А, заодно, просрем то, что есть в настоящем.
…– Капитан Сипачев, ваши документы! – козырнул черноглазый брюнет с комендантской повязкой на рукаве.
Старшина протянул ему солдатскую книжку и увольнительную.
– Куда направляемся?
– До рейхстага хочу дойти, поглядеть, так сказать, на логово фашистского зверя, товарищ капитан.
Капитан с седыми висками, двумя красными нашивками и орденской планкой отдал книжку обратно и козырнул в ответ:
– По этой улице не ходите. Там еще разминирование не закончилось. Лучше в обход вот тут, товарищ старшина.
Капитан с уважением посмотрел на награды старшины, слегка зацепившись взглядом за два георгиевских креста. И за золотую нашивку – тяжелое ранение.
Старшина Богатырев зашагал туда, куда показал начальник патруля.
Чуть дальше, ну что ж… Война уже закончилась. Спешить больше некуда. Шестнадцатое мая тысяча девятьсот сорок пятого года. Война закончилась уже как неделю.
Ровно три года прошло…
…Дед тогда очнулся, сброшенный на груду кирпичей взрывом, только под вечер.
Уже темнело.
На улице переговаривались в полголоса какие-то мужики.
Он перевалился через дыру в стене, свалившись на землю кулем.
– Смотри-ка… Живой!
Наши подошли, как позже выяснилось, часа через два. Уже после того, как фашисты раздавили танками госпиталь и штаб полка. Дед так и не узнал, что Валера, превозмогая боль в ноге, оперировал до последнего. Что на крик немца, ворвавшегося в операционную палатку доктор полоснул фрица скальпелем по глазам и был, почти тут же, раздавлен танком. Что Маринка упала под очередью пробегавшего мимо автоматчика. Что Таругин тогда чудом остался в живых. А погиб через два года, сгорев в «тридцатьчетверке», освобождая свой родной город – жемчужину у моря.
А все-таки выбили фашистов с той высоты. Со всех высот мы их выбили…
За тот бой Богатырева наградили медалью «За отвагу». Жаль, фотографии не попали в печать. А кто его знает – почему? Может быть потому, что та незнаменитая операция так и закончилась – ничем?
А потом был госпиталь, снова фронт, снова госпиталь, еще награды…
Орден «Славы», «Красная звезда», еще одна «Отважная», непременная «ЗБЗ»…
Какое это имеет значение?
Имеет значение то, что командир взвода ездовых отдельного четыреста тридцать второго ИПТАПА шел к рейхстагу.
Пленные немцы угрюмо закидывали каменным мусором воронки.
Дед поднялся по ступеням. Оглядел расписанные стены.
Зашел внутрь. Нашел местечко. Достал мелок.
И нарисовал на стене большого колючего ежа.
Посмотрел на него, достал свой блокнотик и стал писать под рисунком:
Рита
Еж
Марина
Вини
Леонидыч
Юра
Толик
Захар
Виталя
Демянск. Май тысяча девятьсот сорок второго года.
Потом подумал и дописал еще одно, не знаемое им имя:
Алеша
Перевернул страницу блокнотика.
Посмотрел на следующий список.
Сел на ступени и тихо заплакал…
