Текст книги "[Голово]ломка"

Автор книги: Алексей Евдокимов

Соавторы: Александр Гаррос
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

13

Сталин. Гитлер. Пол Пот. 53. 45. 98. Годы смерти. Хороший номер. А вот что у Цитрона такая именно личная, для своих, мобилка – оно значит чего-нибудь с точки зрения лженауки нумерологии? Несомненно. В нумерологии все чего-нибудь да значит. Вадим вновь скомкал мятую бумажку с многозначительным нумером и написанным под гимнючью диктовку идиотическим текстом. Не найдя взглядом урны, кинул просто на паркет. «Дакнули» сразу, после первого гудка.

– Эдуард Валерьевич? – уточнил Вадим, хотя, конечно, узнал эрегированный баритон.

– Да, – после кратчайшей заминки: Цитрон-то по голосу собеседника не определил.

– Это Вадим Аплетаев, – он обменялся злоехидными ухмылками с доппельгангером, явившимся во весь рост в зеркале на противоположной стене клубного «предбанника», – я в вашей пресс-службе работаю… работал.

Заминка в два раза длиннее. Цитрон вспоминал. Вспомнил. Сопоставил. Очень быстро, кстати. Явно не получил удобоваримого результата, но эмоций не выказал никаких:

– Я слушаю, – cпокойное выжидание. Выдержка у акулы капитализма соответствующая. Рыбья.

– Видите ли, Эдуард Валерьевич, я знаю, как смешно вы собираетесь пошутить над лунинской братвой. Думаю, может, рассказать ей?

Цитрон молчал.

– Я сейчас у входа в клуб. И если вы не торопитесь быть закатанным в асфальт, озаботьтесь, чтобы я мог пройти внутрь. И выслушать, что вы можете для меня сделать. Жду пять минут, – они с доппельгангером повесили каждый свою трубку.

Рожа у гада была та еще. Вадим у такого не стал бы просить прикурить на улице. Как-то он оборзел за последние дни, этот доппельгангер, заматерел, хоть и не брился ни разу… – Че ж это, брат, – ехидно сказал ему Вадим, – ведь деньги же – говно? – Деньги, – не отреагировал на подъебку визави, – это просто ничто. В говно превращаешься ты сам, если бобы в том или ином смысле становятся для тебя целью. А как средство… На войне как на войне – все хороши. – Средство… Ты еще скажи, что бабки приносят свободу. – Нет. Но свобода приносит бабки, – и доппельгангер, нагло выпятив щетинистую челюсть, увалил вразвалочку к глухой, обшитой деревом железной двери одного из понтовейших и элитнейших рижских найт-клабов. Вадиму ничего не осталось, как последовать. Цитрон в асфальт не спешил – секьюрити (разумеется, типовая модель, дорогим костюмом походит на цитадельно-резидентских, но работа в развлекательной отрасли наложила слой какого-то сомнительного лоска, напоминающего о метрдотелях) как раз базарил по сотовому в тот момент, когда Вадим вошел. Он поднял на него внимательные глаза, что-то утвердительно сказал в телефон, торопливо отключился, с утрированной проницательностью, но бегло просветил Вадима профессиональным взглядом и кивнул: давай, мол, за мной. Залов, зальчиков, танцполов, закутков в комплексном «Банзае» было множество, но они с гардом пошли через ресторан. Вадим никогда не полагал себя большим спецом в ориентальной экзотике, однако и он просек, что, как бы ни именовали японцы свою лапшу, именно ее банзайские декораторы обильно развешивали по ушам щедрой клиентуры. Разрисованные вопиюще приглушенной акварелью бумажные сдвижные ширмы, бамбуковые занавеси, циновки-татами, по которым посетители резво топтались уличной обувкой, компрачикосы-бонсай в толстых горшках, подарочно обернутые в кимоно официантки. В деликатных лучах светильников, сходящихся от потолка из некрашенных досок, что налеплены были прямо на бетонные перекрытия, матово отсвечивала фигура в доспехе. Доспех – Вадим вгляделся, проходя, – тренировочный, для занятий кэндо: фехтовальная маска, легкая кираса. Зато катана в руке, перчатке то бишь, самая настоящая. И еще россыпь кинжалов-танто, сюрикенов, трезубцев-саев и прочей оружейной шантрапы на стенах. Гард вел Вадима наискось, в дальний угол обеденного зала. Ширмы, разграничившее внутренне пространство, в большинстве были задвинуты. Однако последняя, возле вполне европеоидной двери, продублированной тем не менее (или – именно поэтому) особо ориентально-драконистой бамбуковой шторой, общему правилу приватности не подчинялась. Вадим рефлекторно заглянул – и с каким-то даже удовлетворением обнаружил внутри цитронову блядь. Лада в карминном вечернем платье отсутствующе медитировала на торчащий из цилиндрической коктейльной слоенки плоский зонтик. Чрезвычайно долговязый телохранитель рядом грубо обтесанным фэйсом пародийно повторял вяло-отстраненное обложкино выражение. Оранжевая апельсиновая кожура очень быстрой, ровной телетайпной лентой извилисто текла из-под крохотного ножика в его суставчатых пальцах. Вадим послал бляди хамовато-приветливый жест – но тот, не будучи замечен, натолкнулся лишь на ширму, которую с легким визгом запахнул возникший сбоку бодигард-два. За дверью и шторой была пара пролетов вниз. На последней ступени охранник посторонился, пропуская. А что, подумал Вадим, одолевая неподатливую створку, маркированную непростым грифом «VIP-зона». Заведу на Цитроновы бобоны… заведение. Ресторацию. Назову, скажем, «У Гимнюка». Располагаться будет на чердаке. Чисто пентхаус такой. Официантки… нет, даже официанты, покойный мичман был у нас весь из себя настоящий мужик, мачо… все в набедренных рулонах из утепленного линолеума. И жратва вся – тоже в линолеуме. Запеченная. Пекут же в глине? А вместо столовых приборов – отбивочный молоток и секатор. В VIP-зоне ориентальное съежилось до похожих на апликации похабных гравюр по стенам, вытесненное из прочего интерьера пухло-кожаным, комфортным. В средоточии кожевенного комфорта, выполняя ту же функцию, что и разжившийся боевым клинком кэндоист-любитель наверху – функцию пространственной доминанты, – помещался очередной чернокостюмный гард (у Вадима от них уже рябило в глазах). Гард значился при спинке раскидистого кресла, в котором, наоброт, собранно, подавшись вперед, к низкому, пустому почти столу, сидел Эдуард Валерьевич собственной персоной. Светлый пиджак – отдохновение глазу и признак вышестоящего положения: генеральский мундир. Этими двоими население зала исчерпывалось – нет: второй охранник, шагнув из-за спины, безаппеляционно затворил дверь и споро обхлопал Вадима по всей площади. Кивнул боссу. Цитрон смотрел на приближающегося бывшего собственного наемного работника, не меняя позы, чуть снизу вверх, внимательно, но, как и говорил по телефону, – пока нейтрально. Правая рука банковского главы, не менее, чем кресло, мягкая, так же вежливо и цепко, как последнее – его самого, прихватила тюльпановидный коньячный бокал (своей округлостью тоже похожий на Э.В.) – по науке, снизу ладонью, грея коричневую жидкость – и с бездумной механической равномерностью ее взбалтывала. Узорчатый ромбовидный флакон, откуда жидкость, видимо, происходила, не считающий нужным представляться профанам и потому без этикетки, располагался в левом углу скатерти – почитай что полный. Помимо флакона, присутствовала треугольная обширная салфетка и по ней – словно изготовленный для хирургического действа азартно поблескивающий набор молодого изувера. На какого омара, предположил Вадим. Никакого омара, однако, не было. Конвоируемый к этому столу тремя взглядами, но видя лишь один, Вадим впервые за сегодняшний день почувствовал то, что, наверное, в не самые сладкие свои мгновения чувствуют экстремальщики-серфингисты: вместо бешено несущего пенящегося брызжущего гребня волны под собой – вдруг – вакуум. В этот вакуум он и погрузился беспомощно – кресло, казалось, не намерено препятствовать соприкосновению вадимовой жопы с полом. В итоге воспрепятствовало – но издевательски поздно, когда колени смехотворно достигли уровня груди. Целительно озлившись, Вадим сгруппировался, приняв ту же позу, что Э.В., и решительно уставился в неизменно и неприятно спокойные цитроновы глазены. Эдуард Валерьевич, не пригубляя, пристроил бокал на столешницу.

– Слушаю, – сухо повторил он собственное телефонное.

Вадим осклабился:

– Лимон.

В глазенах порскнуло нечто, Вадим не идентифицировал. Потянулась пауза, из тех, что благотворно сказываются на увеличении численности правооохранительных органов.

– Ты что, Вадим, – не шевельнув ни одним лицевым мускулом, но существенно потеплевшим, почти участливым, докторским, тоном осведомился наконец Эдуард Валерьевич, – охуел?

Вадим ощерился еще более гнусно:

– Лимон. Цитрон. Миллион баксов. Налом. Сразу. Или я все рассказываю лунинским. Как ты, – Вадим с наслаждением вернул экс-работодателю фамильярность, – их Интреполу слить собрался.

Эдуард Валерьевич слегка поджал губы и опустил взгляд на бокал. Потом поднял голову, но не на шантижиста, а на стерегущего дверь бодигарда, и слабо-слабо колыхнул в вадимовом направлении – синхронно левой кистью и залысой башкой. Вадим не успел разобраться со стремительно подступившими предчувствиями – одно другого хреновее: беспощадная сила смела его с кресла вбок, как того же серфингиста – мощный океанический прибой, кинула на четвереньки. И тут же – Вадим даже не уловил удара, – отнялась нижняя половина тела. Это было очень неправильно. Вадим попытался вернуть утраченный контроль над конечностями, подтянуть их к себе, – ничего не вышло. Он остался напряженно полусидеть-полулежать, стараясь не зашипеть от разжижающей боли.

– …с черного хода, нечего ему тут светить, – Цитрон, оказывается, уже некоторое время наставлял, причем явно не Вадима. – Да, и машину у Алика возьми, наши не трогай.

– Зря… вы это, – вытолкнул Вадим, будто озвучивая суфлируемое кем-то, довольно бездарным, – Эдуард Валерьич.

Локоть упирался в гладкие темные доски, прямо перед глазами была массивная ножка стола, дальше, в перспективе, еще одна – а за ней рыжий замшевый цитронов мокасин, судорожно втирающий носок в пол, словно Э.В. давил бычок или разучивал танец шейк. По почкам, сука. Он же по почкам меня…

– Не надо, – пресек не видимый Вадимом Цитрон поползновение не видимого Вадимом гарда. Уверенная интонация тревожно не вязалась с ерзаньем мокасина. – Все из него вытрясешь, от кого, кому… И насчет этой байды у нас в последние дни – тут, по-моему, одно. Абсолютно все, ты меня понял? И быстро. Черт… Ведь через пятнадцать минут уже… Ладно, вытрясешь, сразу звони мне. Или нет… Нет, звони, сразу. Но с ним ничего не делай, пока я не скажу. Все ясно? Давай, время…

Единственным косвенным ответом Цитрону был рывок, вздернувший Вадима вверх и поставивший на начавшие слушаться ноги – но не хозяина, похоже, слушаться, а ту силу, что так по-хозяйски хозяином распоряжалась. Следом прилетело в живот – средний булыжник, ап, ап ртом воздух – но это так, не отключить, а напротив, подбодрить. Таки подбодрило: после доходчивого направляющего тычка покладистые ноги крайне ходко засеменили к выходу. Заботливо придерживающий Вадима за шиворот охранник примерился было отворить дверь – но тут она сама, упреждая и опережая, скакнула навстречу, едва не угостив со всего маху Вадима по носу. Сперва Вадим решил, что процесс спонтанного размножения оккупировавших его зрительный анализатор ч/б гардов под влиянием стресса совсем вышел из-под контроля: в открывшемся проеме сгрудилась целая толпа этих громоздких, хорошо, но скучно и однообразно одетых мужиков с малоподвижными неприветливыми лицами. Впрочем, судя по внезапной обоюдной оторопи, если и взглюкнулось – то обеим сторонам по обе стороны порога. Первым отреагировал вадимов конвоир – уступая превосходящему количеству, сдал назад и вправо, к стенке, легко переместив за собой и ведомого. После второй секундной заминки гости двинулись вперед, моментально заполнив собой небольшое помещение – двое, трое, четверо, много. Кстати, в костюме был все же не каждый, парочка – в просторных длинных кожанах, а один не без натуги втащил на правом плече чудовищных, с носителя, размеров и невнятной, но выдающей плотную набитость конфигурации черную сумку. Пятеро.

В быстрый случайный миг, машинально отслеживая искоса насыщение VIP-зоны спортивными телесами, ничего не понимающий Вадим поймал цитроново выражение – и понял, что самой большой и чреватой неожиданностью происходящее является как раз для Э.В. Правда, выражение тут же пропало, сменившись прежним «пустым лицом». Расположились вошедшие, малость помешкав, так: трое, включая того, что с сумкой, лицом к цитронову столу, двое – к скульптурной группе «Вынос тела охуевшего сотрудника Аплетаева». Сквозь давно и намертво приваренную ко всему облику парней тяжелую флегму потихоньку проступало неповоротливое недоумение. Что-то шло не так, не по плану. И еще одна заминка, досадный неразварившийся комок. Из стоящей сейчас почти спиной к Вадиму троицы выделился один. Габаритами и внешностью он от прочих почти не отличался, разве что возрастом (за сороковник: против общих тридцати – чуть больше, да фигура слегка оплывшая) – но по светлому, как и у Цитрона, костюму, даже Вадим догадался: генерал. Тоже генерал. Встреча на Эльбе.

– Добрый вечер, Эдуард, – приглушенно и нарочито бесцветно, как если бы ему мешал говорить флюс, озвучил пришлый командир. – Все в порядке?

– Добрый вечер, Григорий, – к ровному отмеренному деловому радушию Цитрон добавил отмеренного же удивления. – Вы раньше.

– А что, какие-то проблемы? – визитер то ли по натуре был менее светск, то ли заранее имел причины для неудовольствия.

– У меня – никаких, – ненавязчиво, но недвусмысленно нажал Э.В. Они помолчали, глядя друг на друга с подтекстом. Будто подражая, обменялись продолженными взглядами вадимов спутник и оба его визави.

– Ладно, – сдался Григорий, и тут же, не оборачиваясь, мотнул головой в направлении замеченных, надо же, Вадима с телохранителем. – А это?

– А это, – мгновенно – совсем чуть-чуть, но все-таки слишком мгновенно – откликнулся Цитрон, – мое дело. Уводи, Янис, – последнее через головы гостей адресовалось вадимову сопровождающему.

– Не, погоди, – резко бросил Григорий – непонятно, Цитрону или Янису. – Есть вопросы.

– Григорий, – произнес Эдуард Валерьевич со все более настойчивой задушевностью, – вопросов нет.

Тем временем Янис, получивший конкретную команду, единственный во всеобщем настороженном торможении обрел алгоритм действия и стал действовать: поволок Вадима к выходу.

– Стой! – разом меняя тон, окончательно развернулся к ним Григорий. – Э, ты!

Видя, что Янис уже взялся за ручку, «генерал» как бы начал, наметил шаг в их сторону – но только наметил. Продолжил его один из стороживших Вадима с конвоиром парней – сместившись навстречу и преградив дорогу. Янис смахнул Вадима вбок (не отпуская) и замер с парнем нос к носу, благо роста они были одного. Мизансцена изменилась – композиционным центром стала троица у дверей, еще двое гостей, включая главного, поворотились к ним, один остался против ушедших на задний план Цитрона с другим его телохранителем. Туго, смачно высказалась сброшенная на пол черная сумища.

– Григорий! – Цитрон тоже переключил интонацию без всякого перехода: однако была, была в ее безапелляционной властности невесть как, но различимая лажа. – Я не понял!

– Нет, это я не понял! – Григорий, конечно, лажу уловил; к тому же на его строне был численный перевес. – Кажется, ты…

Он не договорил – ситуация, вроде бы однозначно склонившаяся в его пользу, переменилась снова. Дверь, возле которой произошел затор, сильно ударила в плечо пришлого бойца – тот отпрянул, меняя угол обзора, странно подприсел, сунул за пазуху правую руку. Последний его жест моментально породил цепную реакцию: все рядовые участники действа проделали то же самое – включая двух новых, скользнувших боком по очереди в образовавшуюся щель. В одном из них Вадим признал того чрезвычайно долговязого, что свежевал апельсин в ресторане сбоку от Лады. Теперь на четверых «григорьевцев» приходилось четыре «цитроновца».

Ни следа показной расслабухи не осталось в участниках. Изначальное «не так» раздулось, накренилось, нависло – ждало толчка.

Дождалось.

Как всегда – с наименее вероятного направления. От самого до сих пор пассивного действующего (в смысле без-) лица. С момента удара по почкам Вадим пребывал в ломком легковесном безволии – как бы перепоручив управление телом расторопному Янису и не нуждаясь более в самообслуживании. Но сейчас и Янис устранился, замер, – и тогда бесхозный вадимов организм ни с того ни с сего, не отчитываясь перед рассудком, испражнился судорожным двигательным импульсом: Вадим бойко лягнул бодигарда в голень, выдрался из несколько ослабевшего захвата, сквозанул вдоль стены назад. Бодигард Янис был профессионал – так что порыв норовистого сотрудника Аплетаева закончился как должно: на полу. Нет, не положенным долгосрочным раушем – всего только отшибленным левым плечом: Янис чересчур отвлекся от подопечного, войдя в устойчивый резонанс с персональным оппонентом. Поэтому, загремев вторично на локоть, Вадим немедля завопил, катастрофически обрушивая напряженное молчание: – Он хочет вас сдать!… Интерполу! А бабки ему останутся! За период произнесения этих слов случилось следующее: Янис развернулся к Вадиму, персональный оппонент, задерживая, положил ему руку на плечо, Янис развернулся обратно – и в руке у него оказался пистолет. Вадим успел подумать, что пистолет этот красивый и похож на черную волынку покойного мичмана не более, чем русская псовая борзая на двортерьера. Зрелище русского псового ствола, беспардонная откровенность – ну как если бы Янис извлек пред честной компанией болт из штанов – его длины, угловатости, блеска сдетонировали ситуацию на «раз», она взорвалась общим одновременным движением: и воздух набряк железом; пистолетов, больших, маленьких, ружей, кажется, и едва ли не автоматов в нем стало без числа; в количестве столь переборном они воспринимались глупо и игрушечно. Стволы торчали отовсюду и упирались в беспорядке во всех персонажей. Кроме Вадима.

– Если он не гонит, – самым страшным в интонации Григория было полное отсутствие интонации, – я тебя, Эдуард, сам упакую. Лично.

– Это наезд, Григорий? – пыльная математическая бесстрастность реплик предполагалась их готовой, детской почти – на уровне таблицы умножения – элементарностью. – За такие слова отвечают.

– Я-то отвечу, – воспроизвел следующую строку учебника Григорий. Кивнул на Вадима: – Вот он ответит. Говори, – последнее относилось уже непосредственно к злоебучему сотруднику Аплетаеву.

– Ты делаешь ошибку, Григорий, – даже несмотря на ритуальность фразы, стало почему-то ясно, что Цитрон не вкладывает в нее вовсе никакого смысла. – Надо спокойно разобраться. Спокойно, ты понимаешь меня?

Самого бывшего босса Вадим с пола не видел, но сначала по отскоку взглядов от его стола к Янису, а потом по отрывистому тику лица телохранителя восстановил некий знак (жест?), отправленный Цитроном гарду. Повинуясь этому знаку, янисов ствол перепрыгнул с оппонента на Вадима – и сейчас же улетел в сторону, а секьюрити шатнулся к стене и вдобавок наклонился вбок, ощутив, что ли, неодолимую потребность одернуть брючину или расшнуровать ботинок, и лишь затем… Округлилось, объемно лопнуло, плоско хлопнуло, раздробилось и не затихло. Звук был такой громкий, что не помещался в помещении. Стало горячо, увесисто, жестко, часто, безостановочно, нестерпимо. Ноги, ноги, ноги, весь мир невпопад уставили ногами. Столешница снизилась и протаранила череп. На живот. Втянулся. Всосался. Сверху на со звоном. Часто часто часто часто часто часто. Сыпались катились. Тяжелый ударил сдвинув. Попадало, распалось. Хаотический негатив: несколько снимков на один и тот же кадр. Отслоение теней. Коричнево-фиолетовый фон, неустойчивые светлые проталины. Темнота медленно тасовалась. Медленно и бесконечно. Веки заболели, он разжмурился. Shock Protection. Подошвы уперлись практически в нос. Размер, наверное, сорок восьмой какой-нибудь. Посередине каждой – врезанный пластиковый кругляш с надписью Shock Protection. Еще телефон. Сотовый – подобных по малости и изяществу Вадим никогда не видел. Телефон, как ни парадоксально, был включен, независимо зеленел экранчиком. Так вот как он их позвал, ладиных гардов. Просто набрал под столом и дал послушать. Слушать. Слушать. Тишина не верила сама себе. Вадим на всякий случай опять закрыл глаза. Кровь шелестела в ушах меланхолично и беспредметно, как коммунальная вода в трубах. Неопределимо, но настойчиво пахло. Очень.

Очень нескоро и нерезво он подполз к краю, высунул из-под стола полглаза.

Кругом в изобилии валялось. Неподвижно. Абсолютно. Приблизительная одежда. Черные штаны, каблуки, локти – не разобранные, кучей. Отодвинув брючины с прилагающимися ботинками, Вадим выпростал собственную голову и плечи. Широкое, молодое лицо обернулось к нему – глядя крайне брюзгливо и недовольно, и не совсем на него даже, а больше под себя, в доски. Вадим потащил свое тело дальше, кое-как вытащил наружу целиком. Отдернул руку: в ладонь вцепилось несколько маленьких неровных стеклянных гранул. Cкользкое, темное, знакомое пачкалось – сильно. Он встал – едва устоял. Нога поехала. Гильза. Их тут было до черта. Голова кружилась, как при сильном опьянении. Вертолет. Вадим оперся о стол. Влип. На столе, на спине, вольготно распростерши изрядные конечности, лежал боец в кожане, «григорьевец» – головой в россыпи стекла. Скатерть закрасилась сплошь, и несло – остро, весьма погано – именно тем, чем она закрасилась. Коньяком в том числе. Все они тут лежали. Многочисленные обширные тяжелые предметы, только что бывшие существами – сложносоставные, пространственно экспансивные, забившие комнату затылками, задами, плечами, ногами, полами, часами, пальцами, брызгами, потеками, запахом. Хотя «комнату» – это условность, от комнаты не осталось, в принципе, ничего. Даже стен: палевую штукатурку уродливо испещрили бессчетные щербины, некоторые гравюры исчезли, некоторые лишились стекол и обзавелись рваными отверстиями. Кожа распотрошенных кресел висела лохмами, из-под нее светила начинка. Повсеместно – или глюк? – пух, невразумительный пух. Вадим отстыковался от стола, перешагнул через откинутую руку. Грюкнуло под ногой коричневое, лаковое, поджавшее поджарый приклад помповое ружье. Он пнул, пошел, споткнулся. Сумка. Длиннющая толстенная сумка, притащенная визитерами. Вадим перешагнул было и ее, но остановился. Присел. Потянулся. Он плохо соображал, что и зачем делает. Совсем не соображал.

Латунный язычок дешевой молнии сполз, покряхтывая. Бережно, кончиками измызганных пальцев – прядь с лица, – Вадим сдвинул плотный край. Тождественные кирпичики серо-зеленой бумаги, перечеркнутые белыми полосами. Это ими, аккуратнейше (ввиду множественности) уложенными, набит был баул. Вадим отделил от кладки один, внутренне готовый к тому, что – фиг получится, что денежная масса окажется слитной, монолитной, пластмассовой. Фиг. Получилось. Он надорвал белый кант. Трескуче пошуршал долларовой колодой. Опустил, отпустил money обратно. Сколько их тут, бесполезно было даже гадать. В подобном виде и количестве его, Вадима, разум деньги просто не воспринимал и конвертировать в цифры наблюдаемое сейчас глазами отказывался. Деньги, бабки, капуста – это горсть мелочи, это пачечка в лопатнике, это кредитная карточка, это череда нулей в составляемом релизе: актив-процент… Абстракция. Штабель бумажных кирпичей пол на пол на два метра с еле напяленным поверх синтетическим мешком – это не деньги. Хер его знает, что это. Бред, окcюморон. Более чем весомая и объемная, вещественно безусловная условность. Черная дыра. Сверхплотная звезда, область чудовищной гравитации. Ультимативно примагниченные, провалились в оную дыру и взгляд Вадима, и мысли. Неизвестно, сколько бы он просидел в этом ступоре, если бы не звук сзади. Вадим обернулся, распрямляя оглушительно клацнувшие суставами ноги, снова теряя равновесие. Завороженно наблюдая, как из-за размочаленной спинки кресла, в коем он все время сидел, суетливо и проворно выбирается встопорщенный, но совершенно, похоже, невредимый Эдуард Валерьевич, Цитрон, бывший вадимов босс. На толстом цитроновом лице была одна только бессмысленная целеустремленная решимость. Эдуард Валерьевич сделал попытку обогнуть стол, напоролся на мяcной завал, не раздумывая, вскарабкался с неожиданным проворством на низкую столешницу, прямо по скатерти форсировал преграду, наподдав голову расположившегося там трупа, и бросился к Вадиму. Тот машинально привлек к себе фантастическую сумку, но Цитрон цапнул ее с другого конца, яростно дернул – и, видя, что Вадим не отпускает, с обескураживающей силой толкнул противника в грудь. Вадим не удержался, упал на анонимное тело, а Э.В. споро сгреб добычу, отпихнул за спину и нагнулся к чему-то на полу. До Вадима не доперло, а потом было поздно – Цитрон держал в руках тот самый помповик. Вадим вскочил, поймал ружье за дуло, но вырвать не смог – Цитрон, падла, был не слабее его. Они боролись за оружие, сосредоточенно пыхтя. Вадим видел, как босс, у которого был приклад, безрезультатно сандалит спуск – видимо, затвор не был взведен. Наконец банкир выпустил ружье, подлез вплотную и быстро сунул Вадиму кулаком в лицо и коленом в пах. Ни туда, ни туда не попал – но напор и злоба свирепо сопящего маленького капиталиста смяли волю его очумевшего соперника: Цитрон наседал, беспрерывно молотя, метя то в солнечное сплетение, то в нос. Не сразу Вадиму удалось ответить – тоже, впрочем, коряво, не туда, в пухлую грудь. Эдуард Валерьевич перехватил его запястье, тонкое запястье потомственного интеллигента, крепкой лапой хозяина жизни; они опять боролись – неумело, но остервенело – мычали, тужились, качаясь, топчась среди трупов – и в итоге, разумеется, повалились. Цитрон упал неудачно, ребрами на край столешницы, Вадим освободился, рыпнулся удрать, но ненормально настырный Э.В. задержал его за куртку, напрыгнул, опрокинул на скатерть. Мало того, в правой у него объявилось нечто блескучее, маленькая двузубая вилка, давешний лобстерский причиндал, – каковую вилку Цитрон вознамерился во что бы то ни стало воткнуть в экс-подчиненного. Да, это тебе не Пыльный. Витальности в главе крупнейшего балтийского банка было до хрена, до хренища и больше; ворочаясь на столе, задыхаясь под немалым весом главы, Вадим ничего не мог с ним поделать. Цитрон давил, потеющий, сиплый, дышал в самую морду, мать твою, мать, с-сука, с вилкой своей!!! Не ненависть, нет – именно отвращение, физическое отвращение к ерзающему на тебе, разящему секрецией мужику помогло Вадиму. Он весь сократился – целиком, как одна мышца – искорячился и достал-таки Цитрона бедром промеж ног. Барахтанье. Ротация. Новое падение: они рухнули на пол – но теперь сверху очутился Вадим. Облепившую вилку боссову кисть Вадим заклещил своими двумя, круглая в разрезе рукоять прибора уперлась торцом в грудину. Не обращая внимания на мощно сучащие, стучащие по нему остальные три банкирские конечности, недавний мелкий клерк того же банка издал утробный мяв и налег всем собой. Не бог весть какой массой – но молодостью, маскулинностью, волосатыми плейстоценовыми атавизмами – никуда, как выяснилось, не девшимися. Цитрон заурчал в панической тональности, пустил пару пузырей из стиснутых губ – треугольные железные лепестки нырнули к багровой, вздувшейся из берегов намокшего белого воротничка шее Эдуарда Валерьевича. Дикий напряг сделал лицо его почти отрешенным. Левый цитронов кулак от души шмякнул по уху – но Вадима было уже не остановить. Тупая, бесчувственная и упрямая машинка работала в нем, он жал, жал, жал глухо, стонуще рыча на одной ноте, жал, жа-а-а-а-а-ал! – и острия опускались ниже, ниже, ниже, тише, тише, ну, спокойно, спокойно, ну что ты, брат, тише, тише, все, уймись, давай, хватит, перестань, ну что ты, что ты, что ты, тихо, тихо, так, вот так, вот, ну все уже, все, все, все, все, все… Брык.

Пробел.

Минута молчания.

А? О-о…

Раз, два… На живот.

Так.

Эволюционная лестница – по новой, ступень за ступенью. С брюха – на карачки, с четверенек – на полусогнутые. Превращаемся в гордого эректуса. Во. Теперь – в сапиенса. С этим проблемы. Сумка! Сумка. Оказывается, он зачем-то подобрал коричневый помповик. Вадим попытался затолкать его в баул, тот не помещался. Он расстегнул молнию до конца. Утрамбовал ружье в бабки, потянул на себя язычок. Не дотянул. Вдруг его проперло: Вадим заозирался, зашарабанился по разгромленной вип-зоне, стал поднимать с пола, собирать в охапку, иногда роняя, пистолеты, никелированные, вороненые, короткие, длинные, отдельный скошенный прямоугольничек обоймы, рубчатую темно-зеленую лимонку, пистолет-пулемет с куцым стволом и длинным торчащим магазином, еще лимонку, еще пистолет, еще магазин, уминать в сумку, подтыкать под края, вбивать в плотные дензнаки. Даже почти зашторил – один помповый приклад выпирал. Вадим взялся за полиамидовую дерюгу бауловых ручек – сумел только оторвать от пола. Охнул. Уронил. Увидел Григория. Точнее, опознал лежащего ничком по колеру костюма. Под задравшейся пиджачной полой выглядывала из-за брючного ремня рукоять: не иначе привычка с тех времен, когда подмышечные кобуры водились только в контрабандном видео. Испытав вовсе уж избыточный позыв, Вадим переселил револьвер – упитанные щечки барабана, курносое дульце, – себе за пояс. По новой подступился к трофейному оксюморону. Перекосившись, еле взгромоздил на спину. Направился, шатаясь, к выходу. Поди пройди еще в проем с такой дурой – ш-шит… Подвальчик недаром именовался столь пафосно: две массивные двери, перекрытие, гарантия звукоизолированной конфиденциальности сделали свое дело – наверху Вадим обнаружил совершеннейшую пищеварительную безмятежность. Подарочная официантка шарахнулась от вломившегося в престижную трапезную приплюснутого челночно-оптовой поклажей, перемазанного кровяхой расхристанного урела. Официантка несла пустой, со сложенным зонтиком, коктейльный стакан от ближайшего к лестнице кабинета. За сдвинутой, как давеча, ширмой-фусума, как давеча, наличествовала девушка Лада – с примороженным, как давеча, видом. Вадим вперся, бухнул поклажей о татами, бухнулся на стул напротив Лады:

– Хай!

– Хай, – ладина вазомоторика не отразила ни удивления, ни узнавания. Тем не менее после десяти-, примерно, секундной паузы, слоняясь взглядом по залу, девушка без интереса поинтересовалась: – Ты с Эдиком?

– Скорее, от Эдика, – Вадим разочарованно обозрел пустой стол. Так вот как это у вас было задумано. Серьезная стрелка под увеселительным прикрытием. Клуб, мочалки. Декорация.

– А где все? – декорация обессиленно повела рукой, имея, вероятно, в виду своих бодигардов.