Текст книги "Русь книжная"

Автор книги: Алексей Глухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Среди греческих упомянуты «Полибиевы истории». Из сорока томов историка Полибия сквозь толщу времени дошло до нас пять, да несколько разрозненных отрывков. Может быть, пастор видел как раз те, которые неизвестны науке?.. он просто назвал: Аристофановы комедии, Пиндаровы стихотворения, не указав их заглавий… Далее в списке – «Базилика, новелла конституционес. Каждая рукопись также в переплете», «Гефестионова географика» и некоторые другие.

Историей Тита Ливия открывался список римских произведений. Причем пастор добавил, что ему предложили перевести именно «Ливиевы истории». Потом идут Цицероновы книги «Де република» и восемь книг «Историарум». Ценнейшие труды древности! Сочинение Цицерона «Де република» восстановлено далеко не полностью, а из восьми томов «Историарума» не сохранилось ни единого. Затем автор уже категорически утверждает, что «Светониевы истории о царях» им переведены… Речь идет о труде Гая Светония «Жизнь двенадцати цезарей».

«Тацитовы истории» и «Вергилия Энеида», «Оратории и поэмы Кальвуса», «Юстинианов кодекс конституций и собрание новелл» – что ни строка, то неожиданность… Мы наслышаны об ораторском искусстве Кальвуса, но нет сведений о его поэмах, так же как о «собрании новелл», включенных в Юстинианов кодекс.

И примечание: «Сии манускрипты писаны на тонком пергаменте и имеют золотые переплеты. Мне сказывал также царь, что они достались ему от самого императора и что он желает иметь перевод оных, чего, однако, я не был в состоянии сделать».

Таков список: в нем из 800 манускриптов перечислено всего несколько десятков, но и перечисленное уникально… Слухи о таинственной либерее распространились по странам Европы в том же XVI веке. Во всяком случае в Московию засылались специальные разведчики в составе официальных посольств. Так, просвещенные люди в Риме считали, что в Кремле есть какая-то библиотека с греческими книгами, они связывали ее с последними императорами Византии. И когда в Москву направился литовско-польский канцлер Лев Сапега для того, чтобы поздравить Бориса Годунова с вступлением на царство, Рим дал ему в «провожатые» своего агента Петра Аркудия. Грек по национальности, он на протяжении 14 лет обучался в Риме. Закончив курс и выдержав положенные диспуты, получил степень доктора философии и богословия.

Петр Аркудий, близкий к книжному делу, хорошо знал греческие и латинские рукописи и, как нельзя больше, подходил для поисков царской библиотеки. Русские, по словам этого агента, сначала рассказывали заманчивые вещи, показывали даже «Четьи-Минеи», но пустить в библиотеку отказались. Аркудий так и не смог обнаружить ее следов. И, оправдывая неуспех, написал в Рим, что библиотеки нет и никогда не было. Вот строки из этого донесения: «О греческой библиотеке, – относительно которой некоторые ученые люди подозревают, что она находится в Москве, – при всем нашем великом старании, а также с помощью авторитета господина канцлера не было никакой возможности узнать, что она находилась когда-нибудь здесь». Да и вообще великие князья московские – люди необразованные…

В том же духе высказался и Лев Сапега: он шел даже еще дальше, утверждая, что в Москве библиотек вовсе нет, за исключением немногих церковных подборок. Это было, конечно, несправедливо и оскорбительно. Достаточно того, что за одну лишь середину XVI века на Руси были изданы историко-литературные своды, начато книгопечатание, работали крупные книжные мастерские, велась книжная торговля.

Кто-кто, а уж поляки-то имели представление о книжных возможностях Московской Руси. Вот один из примеров. Еще в XV веке секретарь польского короля Якуб познакомился в Москве со знаменитым архитектором Василием Дмитриевичем Ермолиным, который был великим книжником. Вернувшись в Польшу, Якуб прислал письмо; хотя оно и не сохранилось, судить о его содержании можно по ответу Ермолина, который известен как «Послание от друга к другу». Якуб просил купить для него в столице «Пролог полный на весь год в одном переплете да Осьмигласник по новому, да Два творца в одном переплете, а к ним жития 12 христовых апостолов в одном переплете». Ермолин сообщил, что эти книги имеются в продаже в большом количестве («купить можно много»), но переплетены они не так. Поэтому пусть Якуб вышлет бумагу, денег и подождет. Ермолин обещает заказать для него эти книги: «А я многим доброписцам велю такие делать по твоему приказу с хороших списков, как хочет твоя воля».

Другой пример не менее показателен. В том же XV веке Ян Длугош, работая над «Историей Польши» в трех томах, использовал русскую летопись; кроме того, в польских землях долгое время провела русская, так называемая Радзивилловская (Кенигсбергская) летопись. Так она называется потому, что «обитала» у польского магната Богуслава Радзивилла, а он передал ее в Кенигсбергскую библиотеку. [16]16
  Во время Семилетней войны летопись была возвращена в Россию.


[Закрыть]

…Прошли годы, и ученик Аркудия Паисий Лигарид так же упорно, как и его учитель, пытался проникнуть в тайну. В его письме к царю Алексею Михайловичу есть такие строки: «Сад, заключенный от алкающих, и источник, запечатанный от жаждующих, – по справедливости почитаются несуществующими. Я говорю сие к тому, – пояснял Лигарид, – что давно уже известно о собрании вашим величеством из разных книгохранилищ многих превосходных книг; почему нижайше и прошу дозволить мне свободный вход в ваши книгохранилища для рассмотрения и чтения греческих и латинских сочинений».

Высказывалось предположение, что Лигарид имел в виду Патриаршую библиотеку, а к Никону, истинному ее владельцу, он обратиться не мог, так как у них-де были враждебные отношения. Но в письме вполне ясно речь идет о превосходных книгах царской библиотеки, особо подчеркнуто наличие греческих и латинских. Петр Аркудий, по всей вероятности, рассказывал своим ученикам о легендарной либерее, которую ему не удалось разыскать.

Ее сокровищ Лигарид не увидел, хотя другими библиотеками Москвы пользовался неоднократно.

Та же участь постигла и хорвата Юрия Крижанича. Хотя он был сторонником сближения славянских народов, призывал Алексея Михайловича распространить русскую книгу на Балканах, Карпатах, в Польше, его все-таки считали агентом Ватикана и в конце концов сослали в Тобольск.

Так вот, Юрий Крижанич во второй свой приезд в Россию (конец 1659 года) подал через Посольский приказ царю прошение. В нем он добивался того, чтобы его назначили придворным библиотекарем – он готов даже самолично составить каталог. Вначале Крижанич указывает, что как в древние времена в Египте, Ассирии, Персии, Греции, так и ныне в Европе у всех самодержцев есть библиотеки, а присматривает за ними человек, который много языков знает и в книгах разбирается. Потом переходит к делу: «Ваше царское величество имеет многие книги. Не зло б было во един ряд их разложити, сочтати, списати, да ваше царское величество на время буде могло очи имел забавити, разумевающе, о цели всякие книги спрашивают и что учат и ради учения да книги пред руками будут. Аще богу и вашему царскому величеству будет угодно, могу в сем деле послужити: бо умеемо четыре языки совершенно: словенский, латынский, немецкий, итальянский; умеемо и другие четыре языка несовершенно: греческий писменыи, греческий простыи, полскии и венгерский. Сие разумеем и можем преводити на словенский или на латынский язык свершено, хотя ж говорити их совершенно не можемо»…

В библиотеку его не допустили, поручив лишь перевод некоторых книг…

Шведский богослов Николай Берг, выпустивший уже при Петре I труд о русской церковной книжности, упоминает и о библиотеках, в том числе о библиотеке великих князей. Он отмечает каллиграфическое мастерство переписчиков, широкое распространение книг, наличие фондов в монастырях и церквах. И далее уже со слов И. Спарвенфельда – языковеда, дипломата и библиофила – прибавляет: «Есть какая-то библиотека у царя, довольно богатая рукописными и печатными книгами и что она хранится в его личном дворце».

Осталось сказать, что и французские купцы обращались с просьбой к Ришелье о приобретении в Москве редких сочинений.

Итак, немцы и итальянцы, поляки и шведы, французы и хорваты в той или иной форме в разное время и по разному поводу проявляли осведомленность о таинственной царской библиотеке. А что же сами русские? Неужели они абсолютно ничего не знали о тех восьмистах томах, что спрятаны в подземельях Кремлевского дворца? Ведь даже, по свидетельству иностранцев, царские чиновники присутствовали при знакомстве хотя бы с несколькими книгами.

Однако источники XVII века об этом ничего не сообщают, собственно, и из XVI века только ведь и дошло несколько строк из «Сказания о Максиме-философе».

Первые наши сведения о тайнике с книгами относятся к началу XVIII века. Тогда же начались и первые раскопки, первые практические шаги, направленные на поиски сокровищ…

1724 год. Пономарь одной из московских церквей Конон Осипов послал длинное «доношение» в правительственную канцелярию. В нем, в частности, говорилось: «Есть в Москве под Кремлем-городом тайник, и в том тайнике есть две палаты, полны наставлены сундуками до стропу. А те палаты за великою укрепою; у тех палат двери железные, поперек чепи в кольца проемные, замки вислые, превеликие, печати на проволоке свинцовые, а у тех палат по одному окошку, а в них решетки без затворов. А ныне тот тайник завален землею, за неведением, как виден ров под Цехаузной двор и тем рвом на тот тайник нашли на своды, и те своды проломаны и, проломавши, насыпали землю накрепко».

Пономарь объяснял, что эти сведения он получил от дьяка Большой царской казны Василия Макарьева. Макарьев же еще во время правления Софьи был послан в тайник, вошел в него близ Тайницких ворот, а вышел – к реке Неглинной, в круглую башню. Более того, «и в те окошка он смотрел, что наставлены сундуков полны палаты; а что в сундуках, про то он не ведает…».

Правительство Петра I не оставило без внимания это «доношение». Оно было прочтено в Сенате, а сам Петр наложил резолюцию: «Освидетельствовать совершенно вице-губернатору». Новые попытки ни к чему не привели, в связи с чем последовало распоряжение «той поклажи больше не искать». Спустя десять лет Осипов снова шлет бумагу в Сенат. Дважды обсуждался вопрос о раскопках, и разрешение было дано. Работы развернулись обширные, рвы копали в пята местах, но опять – неудача. Что это были за сундуки – осталось загадкой. Хранились ли в них книжные богатства или архив Ивана Грозного – неизвестно…

Прошло полтора столетия. Казалось, судьба древних античных книг должна быть предана забвению. Но в конце XIX века выступили крупные русские ученые. Прежде всего – палеограф Н. П. Лихачев. Он согласился, что и Веттерман и Максим Грек могли видеть содержимое библиотеки, но решительно восставал против перечня книг, обнаруженного Дабеловым. Затем слово взял знаток старой Москвы И. Е. Забелин. Он не отрицал наличия библиотеки. Более того, предположил, что книгохранилище находилось в ведении царского казначея Н. Фуникова (недаром он был в подземелье, когда книги показывали Веттерману). Ученый полагал также, что библиотека Ивана Грозного могла помещаться в какой-нибудь сводчатой подклети, недалеко от жилых деревянных царских хором. Вместе с тем, по его мнению, библиотека погибла в большом пожаре 1571 года.

Веские аргументы в пользу таинственной либереи привел академик А. И. Соболевский. «Сундуки с книгами где-то существуют, засыпанные землей или невредимые, и от нашей энергии и искусства зависит их отыскать», – делал он окончательный вывод.

Пока шло обсуждение, вспыхивали споры, директор Оружейной палаты князь Н. С. Щербатов вновь организовал (в конце прошлого века) раскопки в Кремле. Однако и они ничего не дали. Тогда были обследованы две кремлевские башни – Троицкая и Арсенальная, но и их тайники оказались пустыми. Тогда же, получив разрешение от Александра III, принялся за поиски немецкий ученый Тремер. Никаких результатов он тоже не добился, а уезжая на родину, изрек: «Наука поздравит Россию, если ей удастся отыскать свой затерянный клад».

Неоднократно предпринимались подобные попытки и после победы Советской власти. Часть подземной территории Кремля изучалась, например, при строительстве Дворца съездов в 1959–1960 годах. Много сил отдал этому археолог-любитель И. Стеллецкий, и – безуспешно.

Несколько лет назад была создана комиссия по розыскам библиотеки Ивана Грозного. Ее три года возглавлял академик М. Н. Тихомиров. Это ему принадлежат слова: «Библиотека московских царей с греческими и латинскими рукописями – это факт, не подлежащий сомнению». В небольшой, но удивительно емкой работе он указывает, что в ту далекую пору греческие книги не были редкостью на Руси. Их доставляли представители духовенства, художники, ремесленники, купцы. «Наконец, вспомним, – пишет М. Н. Тихомиров, – о приезде в Москву наследницы византийских императоров Софьи Фоминичны Палеолог, вышедшей замуж за Ивана III. С ней приехали многие греки. И неужели Софья и ее многочисленные спутники не имели с собой книг на родном языке? Факт совершенно невероятный. А ведь великий князь Василий Иванович, по сказанию, владевший библиотекой, был сыном Софьи. Возникает законный вопрос: если у русских существовала потребность в греческом языке, то куда же делись греческие книги, привозимые в Россию?»

Выдвигалась версия, что царскую либерею взял с собой Иван Грозный в Александрову слободу во время опричнины. Летопись сообщает, что в слободу из Москвы отправили большой обоз, в котором была «вся казна». А тогда к казне причислялись и книги. Но и эта версия никак фактически не подтвердилась.

На вопрос писателя В. Жукова, стоит ли продолжать дальнейшие изыскания, председатель археологической комиссии АН СССР профессор С. О. Шмидт ответил: «Раскопки, проводившиеся на протяжении трех столетий, по разным причинам ни разу не были доведены до конца. Я присоединяюсь к мнению М. Н. Тихомирова, что библиотека вполне может существовать и, вероятнее всего, под землей, на территории Кремля. Сейчас специальные поиски библиотеки не ведутся, но появляется возможность получения дополнительных сведений о рукописях этой библиотеки и в памятниках древнегреческой письменности, и, возможно, в материалах архивов турецких султанов, архивах Афонских монастырей…» Таким образом, само наличие таинственной либереи у большинства исследователей сомнений не вызывает. Она была. А вот в том, сохранилась ли она до наших дней, – мнения резко расходятся. И все же хочется верить, что где-то, может быть, в подземельях Кремля, или Коломенского, или Александровой слободы «притаились» дубовые сундуки, окованные железом, а в этих сундуках – заветные книжные сокровища…

Патриаршая книгохранительная палата

Семнадцатый век. Это была поистине мятежная пора. Грозное зарево народного протеста не угасало на горизонте. Первые его сполохи затрепетали в самом начале – Болотников. Мощными толчками сотрясали страну волнения крестьян и городские «бунты» середины века – «чумной», «медный». Наконец, огненная лава крестьянской войны, предводимой Степаном Разиным.

Зримо пробиваются ростки неудовлетворенности привычными, дедовскими формами жизни. Главную их освятительницу – церковь – постигает драма раскола. Патриарх Никон восстает против царской опеки, а мятежный протопоп Аввакум в ослеплении страсти пытается повернуть время вспять.

На земских соборах спорят о лучшем устройстве государственных дел – и усугубляют тяжелое положение народа. На церковных соборах ратуют за упрочение роли и авторитета церкви – и лишают ее целостности. Необходимость развития торговли и промышленности вынуждают приглядываться к научному и техническому опыту Запада, а религиозный провинциализм и житейская косность велят чураться его, «аки наваждения диавольского».

Противоречия и противоречия… Они пронизывают, раздирают эпоху. Но и создают ее. В них рождаются небывалые еще для русских людей прозрения. Изменяющиеся экономические отношения, новые потребности и запросы ведут и к выдающимся географическим открытиям на Востоке и на Севере, и к важнейшим открытиям иного рода – социальным и духовным.

Именно в XVII веке впервые, может быть, народные массы начинают осознавать свою роль.

И параллельно идет иное постижение: ценности личности с ее правом иметь свой сложный внутренний мир, быть значительной и интересной самой по себе, – что ярко выразилось в литературе. И это тоже был мятеж против устоявшегося взгляда на человека лишь как на объект различных предписаний и установлений, сословную, государственную или церковную принадлежность – холопа, боярина или овцы стада православного. В грозовой атмосфере века естественны эти первые вспышки пробужденного сознания.

Общий «дух мятежа» проникает и в область культуры. Существующая система образования перестает удовлетворять. Явственно ощущается нехватка научных знаний. Новые проблемы встают перед архитектурой и церковной живописью. В литературе при внешнем господстве традиции наблюдается мощное глубинное движение. Она заметно расширяет поле своего зрения, все чаще обращается к злободневным вопросам. В такой обстановке, испытывая влияние и влияя, развивается русская книжность.

XVII век знает уже самые разные типы библиотек: монастырские, церковные, личные и те, которые мы теперь назвали бы ведомственными. Интерес к книге, стремление иметь ее под рукой пробуждается в самых различных слоях населения. А спрос на книги обусловливался распространением грамотности, и наоборот, удовлетворение такого спроса способствовало росту грамотных. Они нередко встречались не только среди торговцев и ремесленников, но и среди крестьян.

Ведь преимущественно этим, самым демократическим читательским кругам была адресована возникшая в ту эпоху бытовая и сатирическая литература, которая пользовалась популярностью и имела широкое хождение.

В 1649 году проводилась опись Печатного двора. Из нее можно узнать, что среди прочих книг (богослужебных, «Уложения» 1648 года, книг ратного строя) были 441 грамматика и 2900 азбук. По тем временам это не такие уж скромные цифры, и они проливают дополнительный свет на существовавшую тогда тягу к «учению книжному».

Книги успешно продавали. И здесь же, в Печатном дворе, и в торговых рядах – книжном и овощном (!). Особенно бойкая торговля шла на Красной площади, у Спасских ворот.

Русские люди ценили и глубоко чтили книги. В имущественных описях, например, они занимали второе место после икон, что, помимо материальной ценности, говорило и об особом значении их для обладателя. Хранились они обычно в почетных красных углах.

Вот на почве такой устоявшейся книжной культуры и множились крупные русские библиотеки XVII века, как частные, так и государственные. Среди последних особая роль принадлежала библиотеке московских патриархов, начало которой положили московские митрополиты. Установлено, что в их казне находились и книги. Однако об общих контурах библиотеки можно говорить примерно лишь с середины XVI века – с эпохи Ивана Грозного.

Русскую церковь возглавлял тогда митрополит Макарий. Сам он не прославился как писатель, но был человеком широко образованным и большим книголюбом. И личные пристрастия, и нужды церкви заставили его настойчиво собирать все «святые книги», которые в русской земле «обретаются». Макарий затеял огромное предприятие: для назидания современникам и руководства грядущими поколениями заново составить и тщательно отредактировать «Четьи-Минеи» на все месяцы года – «Великие Четьи-Минеи».

Во исполнение задуманного Стоглавый собор 1551 года распорядился, чтобы «все святые книги с добрых переводов исправили…». И к Макарию со всех концов Руси стали стекаться необходимые материалы.

Эти-то главным образом славяно-русские рукописи и легли в основу митрополитовой книжной казны. Известно, что в 80-е годы XVI столетия Угримом Горским была составлена ее опись. К сожалению, она не сохранилась, и мы не можем судить о составе книг.

Автор работы о Патриаршей библиотеке Н. П. Попов связывает ее возникновение с именем Макария: «Основоположником патриаршего собрания древнерусских письменных останков был знаменитый русский книголюб и меценат митрополит Макарий, рукописный фонд которого, в неопределимом пока размере, явился первоначальным зерном, откуда с течением времени выросли митрополичья казенная, а затем и патриаршая библиотека». Добавим: патриаршество было учреждено в 1589 году.

Когда современный читатель хочет познакомиться с фондом книгохранилища, к его услугам каталог. Примерно аналогичным образом поступает и историк. Правда, ему приходится несколько хлопотней. Никто не готовил для него картотеку. Но зато иногда составлялись описи книжных собраний (мы уже упоминали о них). И чтобы отыскать такую опись, приходилось переворачивать груды различных бумаг. Так в разное время ученые опубликовали несколько списков из Патриаршей библиотеки.

Первая уцелевшая опись относится к 1631 году. Из нее видно, что в церковном имуществе патриарха, помещавшемся в Успенском соборе, было 17 рукописных и 4 богослужебные печатные книги. Еще 154 книги – «на его государевом патриаршем дворе в книгохранительной палате». Это тоже различная церковная литература, в основном рукописная (печатных книг только шесть), несколько греческих фолиантов. Интересно, что в этой описи есть сведения о вкладах трех московских митрополитов – Геронтия, Даниила и Макария. Однако кто из них и сколько оставил после себя, неясно, так как из описи следует, что от каждого из них в состав казны вошло лишь… по одной книге. И отмечаемая историками весьма неодинаковая библиофильская склонность митрополитов, по иронии судьбы, оказалась здесь обезличенной.

Итак, в 1631 году Патриаршая библиотека состояла из 175 книг. В дальнейшем она продолжала пополняться за счет запасов московских церквей и патриарших монастырей [17]17
  патриархи были крупными землевладельцами, в их собственность входили и монастыри.


[Закрыть] Например, в 1639 году из Кирилло-Белозерской обители забрали 34 книги, приблизительно тогда же из Троице-Сергиевой – 19.

Рукописи и книги, оседавшие в Патриаршей библиотеке, не лежали запертыми в сундуках, а выдавались для различных целей. К сожалению, какими-нибудь обстоятельными данными мы не располагаем. Лишь от послепетровского времени дошел до нас документ – разрешение Синода пользоваться, наряду с Типографской, Синодальной библиотекой [18]18
  с 1721 года, с упразднением патриаршества и образованием Синода, она была переименована.


[Закрыть] ректору, префекту, учителям и «первенствующих школ студентам» Славяно-греко-латинской академии. Для посетителей отводились три дня в неделю – вторник, четверг и суббота. Читать можно было не в помещении книгохранилища, а в столовой, где были поставлены специальные столы. В Типографской библиотеке (то есть Печатного двора) для чтения отводилась правильная палата.

Литературу выносить запрещалось, но не возбранялось делать записи. Вскоре, правда, книги под расписку стали получать «на дом» ректор и префект. За порчу и прочий урон взыскивался штраф. Однако обычного удела – утраты книг – Патриаршей библиотеке избежать не удалось.

Одним из ее назначений стало хранение исправных, канонизированных текстов. И этим объясняются появившиеся еще в XVI и прочно установившиеся в XVII веке ее связи с Печатным двором. Из Патриаршей библиотеки не только брали для перепечатки правленые книги, но заимствовали и образцы шрифтов.

Эти общекультурная и идеологическая функции патриаршего книжного собрания особенно ярко обрисовались после 1652 года при Никоне. Именно при нем составился тот фонд, который впоследствии завоевал мировую славу.

Новый 47-летний патриарх, шестой по счету, происходил из крестьян. Ему удалось обучиться грамоте, выбиться в сельские священники. Позже он – монах в северных монастырях, а затем архиепископ в Москве и митрополит в Новгороде.

Умный и властолюбивый Никон сумел завоевать расположение царя Алексея Михайловича, который называл его «собинным» (личным) другом и выдвинул в патриархи. «Из русских людей XVII века, – говорит Ключевский, – я не знаю человека крупнее и своеобразнее Никона».

Сделавшись патриархом, Никон поставил перед собой задачу укрепить церковь, которую расшатали бури века и в которой то и дело вспыхивали внутренние раздоры, поднять ее авторитет. Это совпадало с намерением царя, стремившегося с помощью церкви усилить абсолютистскую власть.

Упорядочение церковных дел, кроме того, связывалось с объединением украинской и русской православных церквей, а также с внешнеполитическими планами московского правительства, так как оно претендовало на роль защитника православных «меньших братьев», попавших под мусульманское владычество.

А для обоснования права вмешательства ему было необходимо убедить общественное мнение в том, что русская церковь – незыблемая хранительница православного чина – нераздельна с угнетенными восточными церквами, и прежде всего с греческой. Никон имел свои тайные цели: как глава власти духовной, он мыслил стать выше царя и поэтому тоже искал себе опору и союзников на Востоке.

Между тем исторически, в силу разных причин, в русском православии сложилась обрядность, несколько отличавшаяся от исконной греческой (двоеперстие при осенении крестом, например). И в сознании паствы эта обрядность освящалась и традицией, и идеей «третьего Рима» – Московского государства как единственного преемника павших «за грехи» Римской и Византийской империй. К тому же церковь Византии в глазах русских людей была сильно скомпрометирована унией с католиками и турецким пленением.

Таково было настроение умов, когда Никон, по словам Ключевского, «на много дней затворился в книгохранилище, чтобы рассмотреть и изучить старые книги и спорные тексты… Он начал рассматривать и сличать с греческим славянский текст символа веры и богослужебных книг и везде нашел перемены и несходства с греческим текстом. В сознании своего долга поддерживать согласие с церковью греческой он решил приступить к исправлению русских богослужебных книг и церковных обрядов».

Первый шаг Никона в этом направлении – распоряжение о проведении учета и описания наличных книг. Нужно было ясно представить, что могло понадобиться для предпринимаемой работы. Во вступлении к «Описи книгам, в степенных монастырях находящимся» можно прочитать: «161 (1653) году генваря в 11 день, по указу великого господина святейшего Никона патриарха московского и всея Руси, выписано степенных монастырей из отписных книг, в которых монастырях обретаются церковные четьи, того ради, чтобы было ведомо, где которые книги взяти, книг печатного дела исправления ради».

Эта опись явилась беспрецедентной в своем роде. В нее были внесены 2672 русские рукописные книги из 39 монастырей. И хотя они включались выборочно, все равно, как отмечает автор «Истории русской библиографии» Н. В. Здобнов, опись «сохраняет значение первого в России сводного каталога». Она свидетельствует также о целенаправленности и размахе, с которыми начал свою деятельность Никон.

И вновь на патриарший двор потянулись книги из разных углов России, Отбирались они, надо полагать, по личному указанию патриарха. Никон был опытным собирателем. Будучи еще митрополитом в Новгороде, не подвергавшемся монгольскому нашествию, и имея доступ в местные монастырские библиотеки, он накопил ценную коллекцию древних русских пергаментных рукописей, влившуюся затем в Патриаршую библиотеку.

Однако ни имевшиеся, ни вновь доставленные книги не удовлетворяли требованиям Никона. Среди них оказалось мало образцовых, соответствующих греческому канону.

Удивительно! Жизнь страны медленно, но шла вперед: совершались отважные путешествия поморов, продолжалось освоение Сибири, первые шаги делало гражданское книгопечатание, в Москве возник театр… А церковные схоласты ожесточенно спорили… о количестве земных поклонов при богослужении, о букве, о том, как писать в тексте – «беаше» или «был еси».

И вот по воле патриарха собор 1654 года принимает решение исправлять богослужебные книги по греческим оригиналам. Келейник Никона Иван Шушерин вспоминал в составленном им жизнеописании патриарха: «По совершении оного собора немедленно святейший патриарх, того ради исправления, повеле отовсюду из древних книгахранильниц древние греческие и славянские харатейные книги собрати и искусным и благоговейным мужам, имущим от бога дар честно от недостойного изводити и могущим с еллино-греческого языка на славянский перелагати, те книги рассматривати и погрешения от неискусных переводчиков и от переписующих исправляти и вся выписывати».

Но еще прежде того на поиски греческих «харатейных» сочинений «отряжен» человек – доверенное лицо патриарха. Это известный московский иеромонах Арсений Суханов. Он сторонник Никона, хорошо образован, ловок и сметлив, имеет к тому же дипломатический опыт. В 1649–1650 годах побывал за рубежом для сличения православных обрядов с греческим, еще через год вновь совершил путешествие по Малой Азии и Греции.

И опять в октябре 1653 года путь его лежит в те края, на святую гору Афон. Где же, как не в зависимых от московской церкви афонских монастырях, еще позаимствовать нужные первоисточники? Миссия его тем более ответственна, что его «изволиша великий государь и святейший патриарх по соглашению послати».

Афонские монахи бедны и жадны. А на «книжную покупку» по царскому указу выделено соболей на 3000 рублей да особо денежная казна.

Любопытны некоторые перипетии сухановского вояжа. С великими предосторожностями довез он немалую милостыню монахам – дорогих соболей – до Ясс. Здесь с «государевою грамотой» явился к молдавскому воеводе Стефану и был принят ласково. Арсений нуждался в спутнике – торговом человеке из местных греков, который взялся бы вместе с ним доставить поклажу, выдавая ее за свою. Старец небезосновательно опасался, что у него, чужака монаха, какие-нибудь власти, а то и просто «ратные люди» могут отобрать ценности. Купцов же, он знал, не трогали.

Но такого верного человека поначалу найти не удалось. Время было неспокойное, то и дело вспыхивали междоусобицы, и греческие торговцы благоразумно разбежались. Тогда Арсений решил на месте реализовать товар. Но и здесь его постигла неудача, и все по той же причине: не оказалось никого, кто мог бы уплатить запрашиваемую сумму.

Старец попал в критическое положение. Но неожиданно выручил воевода Стефан. «Милостию всесильного бога вложися ему мысль исторговать у старца Арсения соболи, есть ли и дешевою ценою, только Арсений и тому был рад, потому что в то время был большой страх от воинских людей: от татар и от венгров и от междоусобия».

И все-таки Арсений подыскал себе спутника «для толмачества турского» – грека Ивана Панкратьева. И на двух лошадях отправились они вместе на Афон сухим путем. Добрались без особых приключений.