Текст книги "Евангелие от Иуды Искариота (СИ)"
Автор книги: Алексей Черных
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее. Но никто из возлежавших не понял, к чему Он это сказал ему.
От Иоанна, 13, 27-28
Глава 1
Глава 1
Сомнения грызут меня с упорством
Червя, съедающего дерево до срока.
Отмеченный печатью непокорства,
Мой труд достоин участи жестокой.
Наверно, буду проклят навсегда я,
И всеми буду понят извращенно,
Апостолы, свои грехи скрывая,
Меня во всех неправдах обвиняя,
События опишут искаженно.
И все, что есть плохого в человеке,
Припишут мне наветами лихими,
Синонимом предательства вовеки
Для всех народов станет мое имя.
Но эти строки я пишу не с целью
Своей защиты пред лицом потомков.
Нам всем начертано стать тою самой мелью,
Которая вберет в себя обломки
Религий разных и на них восстанет
Огромною и мощною грядою
Подобно острову, что в шумном океане
Вздымается над бурною водою.
Я иудей, рожденный в Кариоте,
В семье, живущей сыто и богато,
До сей поры проведший жизнь в почете,
Который серебро дает и злато,
Читавший торы Божьего Завета
Вслед за Эсхилом и за Еврипидом,
Изъездивший до половины света
От Запада границ и до Колхиды,
Знакомый с неприкрытым вольнодумством
И с фарисейства сущностью природной,
Имею право осудить безумство
И фанатизм, сжигающий народ мой.
Считаем мы – по своему подобью
Нас создал Бог. Тогда каков Создатель?
Подобно нам залит безвинной кровью?
Подлец и взяточник? Убийца и предатель?..
Увитые слепящей паутиной
Запретов несуразных старой веры,
Язычниками мы зовем эллинов,
Читающих по памяти Гомера.
Мы слушаем беснующих пророков,
Вещающих бессмыслицы из чрева,
Не видя их подверженность пороку
Считать себя достойней всех для неба.
Вот так я рассуждал, из дальних странствий
Недавно возвратившись в Иудею.
Великий Рим с завидным постоянством,
Колониями дальними владея,
Выкачивал из подданных налоги
И не разумно и без всякой меры.
Законы были римские жестоки,
Но все ж не запрещали нашей веры.
Наверно, цезарь был веротерпимей,
Чем кто-либо из лиц синедриона,
Которые безумством одержимы,
Их злостным фанатизмом порожденным.
Не думая о собственном народе,
О единении людей под флагом веры,
Они изгрызлись, эти изуверы,
За деньги, власть, за право жить в почете
И не мечтали даже о свободе.
Казалась мне достойной сожаленья
Страна моя, где бал невзгоды правят.
Возможно, я не прав в своих сужденьях -
История все по местам расставит.
Начну я с этим труд неблагодарный.
Подобно вопиющему в пустыне,
Подобно шепоту в бурлящий день базарный,
Мой голос, может, не услышат ныне.
Но я надеюсь, кто-то отрешится
От истин, возглашаемых толпою,
И, труд мой скорбный прочитав, решится
Понять, что каждый может ошибиться,
Не погрешив притом своей душою.
Глава 2
Глава 2
Однажды я, уставший от работы,
От суеты рутинно хлопотливой,
Лег отдохнуть, осиленный зевотой,
В сгущавшуюся тень смотрел сонливо.
И вдруг: лучу подобно, из-за тучи
Тьму разгоняющему дерзновенно,
Явился свет, внезапный и могучий,
Развеяв дремоту мою мгновенно.
Прикрыв глаза, я как завороженный
От ослепленья ничего не видел,
Когда же я прозрел, то пораженный
Застыл в нелепо удивленном виде:
Туманный силуэт ко мне явился,
Сгущаясь в темноте неторопливо,
Висел под потолком, не шевелился, -
То ль ангел это был, то ль бес ретивый.
Но тут с небес раздался гимн прекрасный,
Пьянящий красотою неземною,
При этих звуках нежных стало ясно,
Что ангел это был передо мною.
Я должен был, возможно, преклониться
Пред появившимся негаданно созданьем,
Но я не мог ни встать, ни шевелиться,
Ни просто думать в этом состоянье.
Тут ангел мне сказал (он рта при этом
Не открывал – я видел это ясно,
Хоть слышал его четко и прекрасно):
"Возрадуйся! Я есмь посланец света.
Явился я сюда по воле Божьей,
Чтобы тебя на нужный путь направить", -
И он умолк, а я не мог заставить
Себя не биться в страхе мелкой дрожью.
"Запомни же, Иуда! – продолжал он
Мне говорить, не шевеля губами. -
Пророк явиться должен между вами,
Который новой эре даст начало.
Тебе же суждено к нему явиться,
Чтоб вместе с ним по миру в путь пуститься,
Пророчествуя людям, исцеляя,
На добрые дела благословляя.
Вы оба, ты и он, а также с вами
Еще одиннадцать, пройдя по Палестине,
Деяниями, мыслями, словами
Должны внушить народу, что отныне
От Бога снизойдет благословенье,
Подобно знанию, что сходит на невежду.
Вы принесете миру искупленье,
Мечту о счастье светлом и надежду".
Посланник Божий смолк, чтоб осознал я
Яснее суть предсказанного. Я же
По-прежнему не шевелился даже,
О том, чтоб расспросить, не помышлял я.
А нужно было, потому что дальше
Продолжил ангел: "А тебе, о чадо,
При вашей жизни, полной зла и фальши,
Готовиться к судьбе нелегкой надо.
Но знай, как ни тяжка твоя дорога
И как ни будут клясть тебя вовеки,
Ты и пророк – суть богочеловеки,
У вас судьба особая от Бога.
Запомни это, и достойно бремя
Неси же своего предназначенья".
И он исчез. Какое-то лишь время
Был яркий свет, погасший чрез мгновенье.
Тут я уснул. Все это показалось
Наутро мне чудесным сном и только.
Значения ему я не придал нисколько,
Но что-то в подсознании осталось.
Глава 3
Глава 3
Минули годы. Я забыл об этом
Описанном мной только что явленье.
Я жил, по-прежнему терзаемый сомненьем
О сущности вещей на этом свете.
К примеру, думал я: судьба любого
Родившегося в мире человека
Описана была в скрижалях Бога
С зачатия до окончанья века.
И если так, то обвинять в греховных,
Но Богом предначертанных деяньях
Убийц, предателей и иже им подобных
Нельзя. Нельзя и подвергать их наказанью.
Они ведь не виновны. Рок несчастный
Их сделал таковыми от рожденья,
И их судьба достойна сожаленья
За то, что Бог к ним не явил участья.
С другой же стороны, героя славить
И восхищаться праведника долей
Не стоит нам – ведь ими свыше правят,
И действуют они по Божьей воле.
Или еще такая мысль, к примеру,
Меня своей неясностью смущала:
О том, что для греха должно быть мерой,
Которая его бы отмечала.
Ведь если мытарь – грешник, мы считаем,
То это только с нашей точки зренья
Налогов сбор достоин лишь презренья,
А государством мытарь уважаем.
Выходит все, что видится греховным,
Впредь в будущем сумеет оказаться
Не абсолютным чем-то, а условным,
Что и грехом-то будет не считаться.
Не ясно также, почему работа
Считается греховною в субботу,
Как воровство, обман, прелюбодейство,
Убийство или прочее злодейство?
Подобные вопросы досаждали
Моей душе, охваченной желаньем
Пусть к бессистемному, но нужному мне знанью,
Хоть эти знания мне иногда мешали,
Поскольку поводы к сомнениям давали.
Не сомневался в Боге я, отвергнуть
Не мог религию лишь потому, что были
Какие-то вопросы, что мутили
Все представления о Том, Кто правит сверху.
Я сомневался разве что в понятьях,
Что нам давали книги Моисея.
Я Бога представлял себе сильнее,
Величественней, выше, необъятней.
Не может Он, всевидящий, великий,
Карать людей за грех, как учит церковь, -
Мы для Него незначимо безлики,
Как звезды, что с рассветом тускло меркнут;
Мы для Него что муравьи из кучи,
Дела которых нас не занимают,
В сравнении с которыми могучи
Любой мальчишка, девочка любая;
Мы для Него как овцы, что без толку
Расходятся травы засохшей ради,
Забыв о хлеве, пастухе, о стаде,
О том, что где-то рядом рыщут волки.
Но стадо вновь собрав, пастух не будет
Овец за нерадивость резать дома.
Вот так и Бог по отношенью к людям -
Зачем Ему карать нас по-пустому?
В своих многообразных проявленьях
Бог выше мелочной жестокости и выше
Той меркантильности, с которой жаждет слышать
Хвалу за праведность людское населенье.
Пройдя дорогой размышлений трудных,
Я сделал вывод в чем-то богохульный:
Не может вера строиться огульно
На аксиомах более абсурдных,
Чем воскрешение, к примеру, душ в День Судный.
К чему все человечие мытарства,
Нам предопределенные от века?
Ведь если существует Божье царство,
То существует в сердце человека.
Любовь, сочувствие, добро и всепрощенье
Должно в основе быть, без всякого сомненья,
Любой религии, хоть сколько-то приличной.
Таким имел я миропредставленье,
Когда явился ангел мне вторично.
Глава 4
Глава 4
Как в прошлый раз, явился он под вечер,
Когда я отдохнуть прилег усталый.
Вновь яркой вспышкой был мой дом отцвечен
И вновь торжественная музыка играла.
Я вновь прикрыл глаза от ослепленья
И вновь, прозревши, наблюдал блаженно,
Как силуэт рождался постепенно
Из ярких сгустков, заполняясь тенью.
Я приподнялся напряженно в ложе,
Чтоб лучше слышать, что же мне расскажет
Посланник Бога, путь какой укажет,
Который будет дальше мне положен.
Промолвил он: "Я вновь к тебе, Иуда.
Настало время твоего предначертанья -
Пророк явился уж, ищи его повсюду,
Узнаешь его точно по деяньям.
Ступай же завтра, не юли, не медли,
Сверши все то, был для чего рожденным".
И он исчез, оставив изумленным
Меня глядеть на радужные петли,
Что меркли постепенно пред глазами,
Переливаясь яркими лучами.
На этот раз не долгим посещенье
Прекрасного посланца Бога было.
Но более оно меня смутило
Загадочностью предопределенья.
Что суждено мне сделать? Неизвестно.
Меня пугала неопределенность.
Страна моя бурлила повсеместно,
В ней нарастала злая напряженность.
И даже невооруженным глазом
Любой увидеть мог: вот-вот настанет
Момент такой, когда все рухнет разом
И в хаоса бездонную пучину канет.
Кругом мессию неустанно ждали,
От одного пророка шли к другому,
Терзали плоть, свои одежды рвали
В предчувствии Гоморры и Содома.
Все чахло: и торговля, и ремесла,
Культура. А когда гребцы бросают
Во время бури в жутком страхе весла,
Корабль скорей всего и погибает.
Я от рожденья не решителен в сужденьях
И не решителен, тем более, в деяньях.
В делах торговых это – наказанье,
Но я о том свое имею мненье.
Скорее, это свойство не из худших,
Коль человек пред тем, как сделать что-то,
Старается обдумать все получше
И лишь потом берется за работу.
Но в этот раз я размышлял недолго,
Хотя во мне зачатков чувства долга
По отношенью к Богу не имелось.
Как видно, внутренне мне этого хотелось.
И я, забросив враз свою торговлю,
Семью, хозяйство и родную кровлю,
Отправился искать по Палестине
Того, кто в этой жизненной пучине
Укажет путь мне и моим сомненьям
Конец уже положит долгожданный.
Прошел по городам я и селеньям,
Пророков видел разных: глупых, чванных,
Беснующих, ругающих все в мире,
Наоборот, все хвалящих без меры,
То сотворяющих себе и нам кумиров,
То разрушающих кумиров старой веры.
И были все они в одном похожи -
В своем неудержимом фанатизме,
Все отвергающем, что было им негоже,
Все извращающем в бездумном эгоизме.
В конце концов, пришел я к Иисусу
Назареянину и здесь увидел сразу,
Что только с ним избавлюсь я от груза
Сомнений, мук душевных и соблазнов.
Глава 5
Глава 5
Сначала я ходил вслед за пророком
И слушал его издали. Позднее
Я стал садиться ближе, чтоб уроком
Высоких слов насытиться полнее.
Я слушал, как подолгу, терпеливо
Он отвечал на разные вопросы,
На заданные кротко и спесиво,
На умные и глупые на диво,
А иногда – звучавшие с угрозой.
Со временем Исус меня приметил
И, проповедуя, почти непроизвольно,
С толпою говоря, стал на меня смотреть он
Довольно часто и тепло довольно.
Не знаю, по каким соображеньям -
Быть может, потому что впечатленье
В моих глазах ему казалось новым -
Стал для него я олицетвореньем
Всех слушавших его благое слово.
Он был не глуп, в отличие от многих
Пророчествовавших в стране несчастной,
И охлаждал частенько взглядом строгим
Беснующих породы разномастной.
К таким, как я, в порыве фанатизма
Не целовавшим пыль там, где ступал он,
Не воющим в безумства пароксизме,
Учителя, как видно, привлекало.
Он ростом невысок был и фигурой
С эллинским Аполлоном не равнялся,
Не славен был он пышной шевелюрой
И в целом красотой не выделялся.
Но этот человек, столь внешним видом
В обычной обстановке не приметный,
Мог проповедью в душу след предметный
Внести легко и прочь прогнать обиды;
Мог словом излечить, и мог он словом
Раздуть надежду, тлеющую еле;
Мог злое горе сделать ерундовым,
Почти что и не злым на самом деле;
Мог убедить преступника оставить
Свои дела порочные навечно;
Мог убедить менялу не лукавить;
Работорговца – сделать человечней.
Возможно, я чрезмерно идеально
Описываю силу убежденья,
С которой Иисус свое ученье
Нес в мир наш косный и патриархальный.
Всегда того, кого душевно любишь,
Желаешь видеть в наилучшем свете,
Его и превозносишь, и голубишь,
Лелеешь, словно сон свой на рассвете.
А я любил его. И мне казалось,
Что я знаком с ним месяцы и годы, -
В нем удивительно невзрачность сочеталась
С глубокой мудростью, с веселою природой.
В ученье не просился я, однажды
Учитель сам позвал идти с собою.
Не нужно было повторять мне дважды, -
Путь Иисуса стал моей судьбою.
Мы шли пешком, не часто были сыты,
Одеты были плохо, но все это
Мы заменяли долгою беседой
Под мудрою учителя эгидой.
Мы спорили о вере и безверье,
Мы говорили о текущем и грядущем,
Мы рассуждали, что должно стать дверью,
Незримо в царство Божие ведущей.
Во время наших неуемных споров,
Не знавших, впрочем, склочного раздора,
Помалкивал учитель: чаще тихо
Следил за нами, как мы спорим лихо.
Он слушал наши речи, чтоб яснее
Понять, что из себя мы представляем.
Беседу нужным руслом направляя,
Он раскрывал нас лучше и полнее,
Чем если бы годами обученья
Он вдалбливал в нас истины, как сваи
Вбивают в дно реки, перекрывая
Ее могучее и бурное теченье.
Среди учеников я не старался
Особо выделяться чем-то, чаще
Молчал и слушал. Говорить пытался
Я речи кратко, просто, немудряще.
И не из скромности и самоуниженья,
Что было глупо бы, без всякого сомненья.
Совсем наоборот, я тем был скован,
Что был для них чрезмерно образован.
Из всех учеников один лишь Левий
Матфей был грамотен настолько,
Что смог прочесть бы манускрипт, хоть сколько-
Нибудь да значимый, всех остальных их жребий
Лишил возможности чтить книжные науки.
Я это понимал и не считал их ниже -
Не каждому Господь со знаниями в руки
Дарует мудрость, ум или что свыше.
Наоборот, я был знаком с десятком
Людей неграмотных, но все-таки при этом
Умеющих помочь таким советом,
В котором мудрости с избыточным достатком.
И все ж апостолы, как я и опасался,
Со мною часто были черствыми, сухими.
Я, видно, не достаточно старался
Ничем не выделяться между ними.
Но как бы ни было, то благостное время
Считаю лучшим с самого начала, -
Суровых мыслей тягостное бремя
Меня тогда не слишком угнетало.
Глава 6
Глава 6
Однажды с Иисусом мы поднялись
Вдвоем на холм высокий на закате.
В тот день пришлось немало сил потратить,
И наши спутники усталые остались
Ложиться спать в соседней деревеньке.
Сползало солнце книзу помаленьку.
Мы на камнях прогретых рядом сели
И на закат задумчиво глядели.
Я ожидал, когда учитель скажет,
Зачем меня на этот холм привел он.
А он молчал. Молчал и я. И наша
Беседа не предвиделась веселой.
И наконец, когда уж закатился
Овал кровавый солнца за долину,
Учитель взгляд поднял и оживился,
Задумчивость глубокую отринув.
И этот взор, всегда безмерно теплый,
Сегодня переполнила усталость,
Тоска, не видимая ранее, читалась
Во взгляде этом, от заката блеклом.
"Скажи, Иуда, – Иисус сказал мне
Спокойным голосом, который мог быть нежным,
Но если нужно, громким и безбрежным,
Так чтоб толпа огромная внимала. -
Скажи, мы родом все галилеяне,
А ты родился в царстве Иудейском.
Мы – не богаты и жалеть не станем
О том добре, что потеряли резко.
А ты дела торговые оставил,
Дававшие доход тебе немалый.
Что побудило, кто тебя заставил
Шаг этот сделать редкий, небывалый?"
Я рассказал учителю, как дважды
Являлся ангел предо мной чудесный,
Как мне сказал посланник бестелесный,
Что должен я свершить поступок важный.
Какой – не говорил. Сказал лишь: должен
Явиться я к какому-то пророку,
С которым мне до самой смерти роком
И Господом совместный путь положен.
Я рассказал, как шел по Палестине,
Почти без остановок, днем и ночью,
Искал пророка, найденного ныне.
И далее я так рассказ закончил:
"Я выделил тебя, Назареянин,
Да Иоанна, прозвищем Креститель.
Ученья Ваши схожи, постоянен
И там и там высокий дух-спаситель.
Но Иоанн во внешних проявленьях,
Которые не столь важны для духа,
Упорен больно, сердце его глухо
К малейшим от канонов отступленьям.
Он сам аскет, отшельник и затворник,
В одежде грубой из верблюжьей ткани,
Косматый, мрачный, век не знавший бани,
И плоти угнетения поборник.
По-моему, не в аскетизме этом
Вся суть, а в том, чтобы в душе ожили |
Стремление к добру, теплу и свету,
Любовь и к тем, кто следует заветам,
И к тем, кому заветы те постыли.
Мы – дети Бога, все и постоянно,
Как нашей веры, так чужой, не нашей.
Я думал так. И виделось мне краше
Учение твое, чем Иоанна.
И сам ты привлекательней казался
Мне просто тем, что вовсе не гнушался
Кувшинчиком вина и блюдом вкусным,
Что чаще был веселым, реже – грустным,
И внешней праведностию не прикрывался.
Любви учил ты, и твое ученье
Мне стало близким сущностью и целью".
Я замолчал. Учитель, к удивленью,
Поддался неожиданно веселью,
Взглянул в глаза и, приподнявши брови,
Смеясь, спросил: "Ты знаешь цель, Иуда?
Так просвети без всяких предисловий
Меня, искавшего ту цель везде и всюду.
Господь меня подвинул на служенье,
Чтоб в мир нести через любовь спасенье,
Но Он и вестники Его не захотели
Мне дать всевиденье моей конечной цели.
Что царство Божие в конце – все это обще.
Звучит заманчиво, прекрасно и приятно,
Но как дойти до царства – не понятно.
Я верю, что дойдем, душа не ропщет,
Не сомневается, но путь тернист и труден.
Неправда, зло в подлунном мире правят,
И побеждать его добром в любви оправе
Так тяжело. Но мы должны... И будем".
Глава 7
Глава 7
Вздохнул учитель. Тусклый отблеск неба
Его лицо унылостью насытил.
Он выглядел таким, каким он не был,
А может, я его таким не видел.
Он продолжал: "В бескрайнем море истин,
Что многогранностью бездонной отупляет
И очевидностью банальной усыпляет,
Легко погибнуть мыслями нечистым.
Но где же истина? В канонах Моисея,
Которых неизменно, непреклонно
Придерживаться должно иудеям,
От иудейских матерей рожденным?
Как будто не прошли чредой века
Со времени пустынных наших странствий.
И в этом постоянстве тупика
Мы заменили мудрость на упрямство.
И есть ли истина та в греческих богах
Или в других еще богах язычных?
Она скорее в том, что гложет страх
Нас при явленьях новых, необычных.
И мы на радость страждущей толпе,
Не понимающей природы проявлений,
Ваяем бога лишь для объяснений
Всего, чего не объясним себе.
Но вот являюсь в этом мире я
И с видом, будто истина известна
Мне одному, вещаю всем: Друзья!
Нет в этом мире черной злобе места.
Одна любовь – сцепляющий раствор,
Который воедино в мире скрепит
Все, чем пока что властвует раздор.
Она же разорвет бесправья цепи,
Она же восстановит города,
Она избавит землю от дикарства,
Она была и будет навсегда
Единственной, ведущей в Божье царство".
Учитель замолчал, его унылость
Куда-то испарилась в миг единый,
В нем все иронией и радостью искрилось,
В глазах его пылал порыв орлиный.
Но вот порыв угас, исчезла радость,
Бесследно растворилась ироничность,
Пропала напускная энергичность.
Он улыбнулся и сказал: "Не слабость
Сейчас во мне глаголет и беснует,
Не отступление мое от убеждений.
Те убежденья дольше существуют,
Что прорастают корнем из сомнений.
Я сомневаюсь, что любовь сумеет
Перебороть сегодня зло земное,
Но знаю точно, что ничто иное,
Кроме любви, бороться не посмеет.
Но как внушить любовь рабу, который
Имеет право страстно ненавидеть
Того, кем угнетаем он. Без спора
Его не в праве осужденьем я обидеть.
Я также не могу себе представить,
Чтоб жертва палачу с благоговеньем
Могла бы голову свою на отсеченье
С любовною сердечностью подставить.
Или овца, съедаемая волком?
Сумеет ли растечься нежным шелком,
Любовью мягкосердою ответить
На волка действия неправильные эти?
Ты скажешь мне, Иуда, что примеры
Привел я некорректные и сильно
Тем упростил-де сущность нашей веры,
Настолько правильной, насколь любвеобильной.
Все это так. Намеренно стараюсь
Я показать абсурдность мысли этой,
Что из любви мы выдавим победу
Над злом всемирным. Каюсь, друг мой, каюсь...
Но жизни опыт противоречивый
Доказывал и раньше и сегодня,
Что чем абсурдней вера, тем охотней
В нее поверит люд неприхотливый".
Затих учитель вновь, но я нарушил
Короткое неловкое молчанье,
Поскольку он словами теми душу
Мою разволновал до трепетанья:
"Тогда зачем, учитель, эти муки,
Стремление растолковать народу,
Как от грехов очистить мысли, руки
И в царстве Божьем обрести свободу?
Зачем все это, если изначально
Ты понимаешь, что своим служеньем
И праведным, достойным поведеньем
Ты не докажешь, как то ни печально,
Ни правоту идей, ни мудрость веры,
В которой мы убеждены без меры?"
"Не докажу, ты прав сто раз, Иуда, -
Наш бренный мир перенасыщен кровью,
В нем жить, увы, с одною лишь любовью
Нельзя никак. Лишь ненависть повсюду.
Пройдут года, века, тысячелетья
(Пока подобное нам нелегко представить!),
Настанут дни, когда не сила плетью
Народами и миром будет править,
А разум, сердце – полно и всецело,
Возможно сердце даже в большей мере,
Поскольку часто в разума манере
Зло совершать. Для общей пользы дела.
И это, друг мой, будет Божьим царством,
Здесь, на земле, не на далеком небе.
И ты не думай, что пустую небыль
Доверчивой я обещаю нашей пастве.
Я в том уверен! Так и будет! Только
Когда? Я сам наверняка не знаю.
И все ж, не сомневаясь в том нисколько,
Я капли первые и скромные роняю
В ручей идеи чистой, светлой этой.
Пусть тот ручей пока что худосочен,
Но, верю, станет он на радость света
Рекой большой и полноводной очень.
Ты также, друг мой, думаешь, наверно,
Что я не скромен и самонадеян
И ослеплен к тому ж еще безмерно
Своей навязчивой и вычурной идеей?
Поверь мне, нет. Из всех путей возможных
Я выбрал самый наивероятный,
Возможно, не из самых осторожных,
А для меня совсем не из приятных:
Я знаю, что, вещая людям эти
Любви и совести исполненные речи,
Я попадусь в расставленные сети, -
Нелегкий жребий ляжет мне на плечи.
Как и к тебе являлся мне когда-то
С небес чудесных ангел-благовестник,
Господний глас и на земле наместник.
Он дал мне знания великие в награду
За то, что в будущем я непременно буду
Казнен жестоко в искупленье люду".
