Текст книги "Тайна волжской Атлантиды"

Автор книги: Алексей Биргер

Биргер Алексей
Тайна волжской Атлантиды

Предисловие

Начав рассказывать эту удивительную историю про то, с чем нам довелось столкнуться в конце летних каникул, я обнаружил, что её не рассказать, не рассказав и о многом другом. Наши приключения во время похода на яхте «телевизионщиков» к затопленному при создании Рыбинского моря городу, столице древнего княжества, наши исследования этого города и столкновение со зловещими аквалангистами, тесно переплелись (для меня, во всяком случае) со множеством других историй, без которых эта выглядела бы не совсем полной. Так и попало в неё многое – от преданий далекого прошлого до некоторых домашних событий – не связанное, вроде бы напрямую с нашим отплытием и с тем, что произошло потом, но сыгравшее, на самом деле, свою важную роль. И не было бы, как мне кажется, многих головокружительных поворотов, если бы не было всего того, что, так сказать, сопровождало нас не только по течению рек и каналов, но и по течению жизни. Впрочем, об этом вам судить.

Кроме того, я не мог не рассказать о замечательном кузнеце, фантастическом мастере своего дела, и не задержаться подробнее на его работе и нем самом, хотя он сыграл в наших приключениях и не такую важную роль. С другой стороны, эту роль можно назвать ключевой…

Впрочем, обо всем по порядку.

Глава первая
С чего все начиналось

– Ну!.. – Сергей поправил акваланг, ещё раз проверил все ремни своей амуниции для подводного плавания, взвесил в руках видеокамеру, которая была заключена в водонепроницаемый корпус и снабжена специальными линзами для подводной съемки, и поглядел на нас. – Вперед, и горе Годунову!.. Ура!.. Алик, ты готов?

Алик, который отвечал за все техническое и материальное обеспечение работы Сергея и Павла, коротко кивнул.

– Готов. Можно погружаться.

Алик должен был подстраховывать Сергея во время первого погружения и первой подводной съемки.

– Благословясь, ребята! – сказал Павел. – Ни пуха вам, ни пера!

– К черту! – ответил Сергей, принимаясь осторожно спускаться в воду с палубы яхты.

Алик нырнул одновременно с ним, пузырьки появились на поверхности воды, потом темные силуэты аквалангистов заскользили на все большей и большей глубине, потом по поверхности воды пробежала поднятая легким ветерком рябь, да к тому же ещё заискрилась на солнце – мелкими такими золотыми брызгами – и ничего не стало видно сквозь это отсверкивающее золотом покрывало. Если буквально за минуту действительно можно было различить сквозь многометровый слой воды улицы схороненного под водой города, стены и крыши домов, пожарную каланчу и небольшую изящную церковь (а Ванька уверял, что различает даже вывеску какого-то магазина и застекленную витрину), то теперь игра солнечного света и тени на чуть взволнованной голубой воде, тянувшейся до горизонта почти во все стороны, лишь к западу и югу можно было различить смутные, подернутые дымкой жары полоски берегов, скрыла от нас все. Нам оставалось только ждать.

И мы стали ждать, усевшись на прогретой солнцем палубе…

Но тут надо бы объяснить, как это мы – я, Борис Болдин, мой младший брат Ванька и наша подруга Фаина Егорова, которую все называли Фантик (Фантику было одиннадцать лет, то есть, она была на год младше меня и на два года старше Ваньки) оказались на борту яхты, отдавшей якорь в Рыбинском море, довольно далеко от наших родных мест.

Яхта принадлежала трем «телевизионщикам», как мы их называли: Сергею Листякову, Павлу Хрумову и Алику Акопову. Они работали на питерском телевидении и были больше всего известны своей собственной авторской программой, «Силуэт». В этой программе человек, которого снимают в виде темного силуэта, так, чтобы его никак узнать было нельзя, рассказывает о себе, о таких вещах, о которых просто так он в жизни не поведал бы. Или о том, как он закон нарушил (например, был связан с наркотиками, но потом сумел порвать, или даже о том, как ему пришлось убить бандита ради спасения собственной жизни, и это убийство так и осталось нераскрытым), или о том, как ему пришлось делать тяжелейший выбор (в одном из выпусков «Силуэта» врач рассказывал, как он принял решение ввести смертельную дозу лекарства ближайшему другу, которому оставалось жить не больше недели, и эта неделя означала бы для него только лишние невыносимые мучения) – словом, о чем-то таком, что всем может быть интересно. Мы познакомились с «силуэтчиками» недели две назад, когда их яхта остановилась около нашего острова, на одном из самых больших озер в системе Волго-Балта. Как потом выяснилось, у них был отпуск, и они решили совместить приятное с полезным, прокатившись по воде от Питера до Москвы, и заодно ища новые сюжеты и новых персонажей для своей передачи. Остров Соленый Скит, на котором мы живем, примыкает к огромному заповеднику, а заведует заповедником мой отец, Болдин Леонид Семенович. А «силуэтчики» задумали найти настоящего браконьера и снять исповедь браконьера для одного из выпусков своей передачи.

С браконьером у них не очень получилось, они вляпались в нашего местного Барона Мюнхгаузена, смотрителя маяка Виссариона Севериновича, который им таких баек наплел, что у них голова кругом пошла, да к тому же они, пытаясь снять «сагу о браконьерах», как это шутливо называл Павел, как можно натуральней, невольно вдряпались в одну из наших местных криминальных историй, чуть не лишились своей видеокамеры, да ещё милиция попросила их задержаться как главных свидетелей. И стало ясно, что до Москвы они не доплывут, не успеют. Они принялись головы ломать, как им подсократить и изменить маршрут, чтобы и по времени уложиться, и успеть снять как можно больше интересного, и тут им случай помог.

Отец Василий, наш местный священник, позвонил отцу и сказал:

– Подъезжайте-ка ко храму, Леонид Семенович, интересные вещи увидите. Да и вам, вероятно, может в пользу оказаться.

Заинтригованные этим сообщением, мы поехали всей семьей, и Егоровы вместе с нами отправились. Я думаю, и так понятно, из начала рассказа, что Егоровы в это время гостили у нас, и Фантик приняла участие в наших приключениях, иначе бы как она тоже познакомилась с телевизионщиками. Но все-таки, пожалуй, стоит ещё раз сказать, что все Егоровы, и дядя Сережа, и тетя Катя, и Фантик, на три недели выбрались к нам погостить, из своего пушного хозяйства. Дядя Сережа был однокурсником отца по биофаку, но если отец в итоге стал заниматься заповедниками, то дядя Сережа занялся разведением пушных зверей. Сперва он работал в научном центре по изучению пушных зверей, а вот уже несколько лет как у него был собственный питомник, и дела его шли неплохо.

Для того, чтобы попасть к отцу Василию, нам надо было только спуститься к берегу, на отцовском катерке переправиться к малой городской пристани, поставить катерок у причала и пройти минут десять до церкви. Сам отец Василий жил в домике при этой церкви.

Добравшись до места, мы увидели перед церковью желтенький микроавтобус, а рядом с автобусом – круглолицего плотного человека, обсуждавшего что-то с нашим священником. Двое парней в рабочей одежде выгружали в это время из микроавтобуса какие-то черные металлические штуковины.

Когда мы подошли совсем близко, то разглядели, что эти штуковины были частями узорных кованых решеток на окна и коваными подвесными фонарями.

– Вот это да! – присвистнул отец. – Вот это работа! Это кто же такое чудо делает?

Все изделия и вправду были очень красивы. Мало того, что сами витые узоры смотрелись на заглядение, настолько естественны и точны были все их переходы и перетекания, мало того, что в каждом кусочке сразу видна была тщательность, доступная только большому мастеру, эти узоры удивительно сочетались с церковью отца Василия, с её особенностями, силуэтом и размерами: установленные на свои места, решетки и фонари должны были немного «спрятаться», не выпячивая собственную красоту, а подчеркивая красоту церкви – и оттого ещё больше заиграть. Это было даже мне, Ваньке и Фантику заметно.

– А вот, прошу любить и жаловать, автор этого чуда, – представил отец Василий. – Горчаков Игорь Петрович, из Рыбинска. Порекомендовали его мне, и не ошиблись. Человек, к своему делу пришедший. Потому как прежде был он ведущим специалистом по радиоэлектронике, диссертация защищенная, сорок патентов на изобретения, внедренные в производство, не говоря уж о многом другом… А вот бросил все и занялся делом, о котором давно мечтал.

– Не совсем так, – ответил кузнец, протягивая руку всем по очереди. Я к семейному ремеслу вернулся, к ремеслу предков, вот и все. У нас в роду все кузнецами были, вплоть до деда моего, которого как раз за кузницу раскулачили и расстреляли. Так заключалось, что, раз кузница есть, значит кулак. Отец в металле соображал, но кузнечным делом ему так и не довелось заняться. А я всю жизнь мечтал вернуться к этому. Видимо, как теперь говорят, гены играли. Вот, как случай подвернулся, так и обратился к семейному ремеслу. А что до красоты, то это мой дед говаривал: «Я из куска металла такое могу сготовить, чего ни одна хозяйка на своей кухне не сделает». Присказка такая у него была, по рассказам.

– Так что, возможно, Игорь Петрович и вам что-нибудь «сготовит», улыбнулся отец Василий. – Для того я вас и звал, чтобы вы познакомились. Дом у вас знатный, исторический, так что его мастерство есть чему приложить. К тому же, Игорь Петрович стариной интересуется, вот, может, и проведете его по памятным местам заповедника.

В глухих чащобах заповедника скрывалось много памятных мест нашей «православной старины»: скиты отшельников, их почитаемые могилы, чудотворные источники, даже часовня имелась, о возникновении которой существовало свое предание. Бревна этой часовни не сгнили от времени, а окаменели, и она смотрелась на удивление здорово, разве что черной была, почернела вся с невесть какого-то века, но и её шатер, и даже крест – все держалось. Ну, и внутри она была пуста. По преданию, её сложил один монах-иконописец, потом канонизированный. Когда во сне ему ангел явился и ободрил начать писать главную икону его жизни, монах этот ушел в леса, скит себе там сложил и, чтобы крепость тела сохранять, стал между живописными трудами сам складывать часовенку. Понятное дело, в лесах не выживешь, если нет мощной физической закалки и привычки к физическому труду, а просто так делать гимнастику монаху не с руки, надо чем-нибудь богоугодным заняться. Вот он и обтесывал бревна, и морил их, и складывал. Времени у него хватало. У него на один начальный этап изготовления доски под икону, подборки дерева, его высушивания и подгонки ушло несколько месяцев. Ему надо было такую основу сделать, чтобы икону спустя и тысячу лет не повело и не стало на куски рвать, по трещинам в дереве, на котором она написана, и по проклеенным стыкам между досками, вот он и старался, делая все тщательней некуда. А потом ещё столько же основы для красок подбирал, растирал красители. Красители – основу, из которой делались краски, минералы там, корни, многое другое, щучью или медвежью желчь, например, с помощью которых добивались полного впечатления настоящей позолоты, сперва добыть надо было, просушить и в мелкий порошок растереть между двумя плоскими камнями, чтобы потом, по мере надобности, разводить их маслом или яичными желтками и писать. Я сперва воображал этого монаха сухоньким благообразным старичком, а потом призадумался. Чтобы бревна ворочать и растирать в порошок твердые породы (один лазурит чего стоит, попробуйте этот камень измельчить), недюжинная сила нужна. А чтобы медведя завалить в одиночку – вообще надо быть и богатырем, и отличным знатоком леса. Да и прожить в глухом лесу, согреваясь только шкурой этого убитого тобой медведя – тоже не шутки. Вот и получается, что этот монах иконописец был здоровым и сильным мужиком, наподобие монаха Пересвета, которым во время Куликовской битвы первым в бой поскакал и снес главного силача татар, Челубея, хотя и сам погиб в этом поединке. И вот, значит, этот иконописец-богатырь жил и жил в лесу, медленно и тщательно готовясь к созданию иконы, а потом так же медленно и тщательно стал писать её, года два работал, а потом повез её архиепископу, и когда с иконы полотно сняли, то все ахнули, такая это была красота, и такое, как в летописях сказано, «умиление». И вот этот монах-иконописец вернулся к себе, решив остаться хранителем при сложенной им часовне и богомольцев, проходящих мимо, принимать на постой, но только он прожил совсем недолго. Слух прошел, что архиепископ вознаградил его очень щедро, и залезли к нему ночью разбойники, и зарезали его, пока он спал, но только никаких денег и ценностей не нашли. А потом они сами себя выдали… Отец Василий говорит, и впрямь подобная история была, но тут надо разбираться, что воистину происходило, а что позднейшие наслоения и «украшательства», пришедшие из других легенд. Потому что сказание о смерти нашего монаха-иконописца очень похоже на смерть святого преподобномученика Андреяна, который в Пошехонье трудился и там свою чудесную икону создал, отшельником в лесной скит уйдя. От нас до Пошехонья хоть и далековато, но, по русским меркам, не так, чтобы очень, поэтому вполне могли два сказания сколько-то переплестись. Хотя, конечно, нельзя исключать, что, раз уж разбойники одного иконописца, жившего в лесу, зарезали, то и других могли убивать.

Я это к тому, что легендами и сказаниями наш край переполнен, есть легенды и о святых, и о колдунах, и о жутких разбойниках, лесных и по рекам и озерам шаставших, или ставивших засады на самых узких местах великого водного пути, который и в древнюю старину был основным торговым путем от Новгорода до Москвы и дальше к югу, хотя тогда его ещё не превратили в грандиозную систему Волго-Балта, по которой могут проходить самые крупные современные суда. Но работы шли всегда. Еще до Петра Первого стали строить шлюзы там, где раньше суда приходилось волоком перетаскивать, а уж при Петре Первом строительство этих шлюзов вовсю развернулось, и некоторые петровские шлюзы до сих пор служат. И ещё в девятнадцатом веке, до революции, началось создание той водной системы, которой в итоге стал Волго-Балт, только тогда называли её «Мариинской водной системой». Сейчас, как говорит отец, слово «Мариинский» осталось только в двух названиях: «Мариинский театр оперы и балета» в Санкт-Петербурге, он же имени Кирова, и «Система Мариинских лагерей», специально созданная для прокладывания Волго-Балта. Сейчас от неё сохранились только клочки лагерных зон. И легенды нового времени, о том, как весь Волго-Балт, от Рыбинского моря до выхода к Балтике, строился на людских костях, и как умерших не хоронили, а замуровывали в дамбы, говоря, что, мол, «то, что на крови и костях возведено, то до скончания времен простоит и ничто его не возьмет» (говорят, это выражение чуть ли не от Петра Первого пошло, когда он Санкт-Петербург «на костях» возводил), в ходу не меньше, чем старинные, и слушать их можно с не меньшим интересом и с не меньшим ужасом, чем сказания о былинных временах.

Так вот, многие исторические достопримечательности, находящиеся в глубине заповедника, сейчас недоступны без опытного проводника, потому что давно окружены царством дикой природы и дикого – часто и хищного – зверья. Приходится идти по потайным тропам, чтобы не угодить в непролазную чащобу или в болота, пересекать при этом волчьи и лисьи тропы и быть при этом настороже. Бывали случаи, когда незадачливым туристам приходилось спасаться на деревьях от кабанов и медведей. Медведи – это что-то потрясающее! Запах открытой банки тушенки они чуют за много километров и сразу устремляются к лакомству, и не терпят никаких возражений туристов, твердо убежденные, что вся сгущенка принадлежит им и только им. Но, к чести их надо сказать, практически не бывало случаев, чтобы медведи нападали на людей, если те мирно уступали им сгущенку и другие лакомства. На моей памяти такое произошло только один раз – но потом выяснилось, что перед этим медведь был ранен браконьеров, вот и кинулся мстить всем людям подряд. Браконьер этот давно сидит, отец выследил его и арестовал. Но, конечно, когда рядом с тобой медвежья морда рядом с тобой возникнет – взлетишь на дерево от страха!

В общем, часто приходится отцу выступать проводником, это входит в число его обязанностей. Он вполне спокойно относится к этой лишней нагрузке, хотя иногда может и поворчать – в разгар летнего сезона, когда от делегаций священников и прочих любопытных поклонников старины отбоя нет. «Кто я, в конце-то концов? – вопрошает он. – Глава заповедника или Кожаный Чулок? Впрочем…»

И он цитирует Бунина:

 
Вдали темно, и чащи строги.
Под красной мачтой, под сосной,
Стою и медлю – на пороге
В мир позабытый, но родной.
Достойны ль мы своих наследий?
Мне будет слишком жутко там,
Где тропы рысей и медведей
Уводят к сказочным тропам…
 

– Все точно, – вздыхает отец. – К настоящим сказочным тропам выходишь через тропы диких зверей… А уж достойны ли мы своих наследий… Надеюсь, я вожу туда тех, кто достоин. Наследия ведь у нас взаправду и дивные, и жутковатые, и какие угодно. В любую сказку, в любое предание поверишь, когда по нашим лесам пройдешь.

И, разумеется, отец согласился провести кузнеца по самым интересным местам заповедника, если время у кузнеца будет, а кузнец поблагодарил и пообещал подъехать к нам к ужину, когда он и его подмастерья закончат установку решеток и фонарей.

Подъехал он вовремя, и с его визита началось, можно считать, наше потрясающее приключение.

Глава вторая
Называние дома, или какой опасности избежал кузнец

Кузнец пробыл у нас довольно долго: в разговорах и рассуждениях он оказался таким же обстоятельным, как в работе.

– Надо же! – восхитился он, когда подошел к калитке и Топа – наш «кавказец», огромный добродушный волкодав – залаял при его приближении. – Я знаю точно такого же, и тоже на острове. И у меня кстати, такой же подрастает, хороший щенок… Вообще, мне кажется, – обратился он к отцу и маме, – что дело у нас сложится. Много общего у нас. Вы – на большой воде, и мы – на большой воде, у нас священника зовут отец Василий, и у вас тоже, и собаки одной породы, и… – он, видимо, собирался продолжать и продолжать перечисление знаменательных совпадений, но тут замер, потрясенный домом. Да, вот уж дом, так дом! Такому солидная работа нужна, высшего качества!

Наш дом и впрямь мог любого потрясти. Построен он был в девятнадцатом веке, но на каменном фундаменте аж семнадцатого, и с того времени остались в нем необъятные погреба с замковыми каменными сводами и мощными опорными столбами. Но дом производил впечатление не только размерами. Он весь был покрыт красивейшей резьбой, сохранившейся за сто пятьдесят лет почти в целости. Лишь кое-где нам пришлось её немного подреставрировать. Это была классическая резьба северного стиля: узоры наличников, конька крыши и перил крыльца размашистые, крупные, но не грубые, один узор плавно перетекает в другой, очень мелких, тщательно проработанных деталей, как в более южных областях, не встретишь, но это отсутствие «мельчения» так соотнесено с обликом дома, что возникает ощущение силы и простора. И удивительной какой-то успокаивающей гармонии.

Определение нашему дому нашел совсем недавно один из наших новых знакомых, Генрих Петрович, театральный художник и реставратор. После событий, о которых я рассказал в «Тайне утопленной рамы», он побывал у нас в гостях, вместе со своими двумя учениками. Запрокинув голову, он проговорил:

– М-да… Знаете, гляжу на ваш дом и вспоминаю одного моего замечательного педагога, который у нас преподавал историю стилей – на отделении художников театра и кино. Я поступил именно на это отделение, потому что в те времена, когда я был молодым, там легче всего дышалось… Замечательный был чудак, пусть земля ему будет пухом! Так вот, он с нами в таком роде объяснялся: «И вы думаете, будто знаете, что такое барокко? Нет, вы не знаете, что такое барокко! Барокко – это… Вот представьте себе мушкетера! Сильный, грубый мужик, да? И вот эта мужицкая крепкая рука, рука дуэлянта, лежащая на тяжелом эфесе шпаги, торчит из пышного, раззолоченного и прихотливого этакого, кружева манжет! Улавливаете? Благодаря этому изящному кружеву, белому или золотому, рельефней и резче видно, что перед вами не бледная немощь, а настоящий мужчина! И вот, все барокко так. Барокко – это стиль мужской силы. Атос мог подковы гнуть, и при этом драгоценные перстни носил, и в этом было благородство! Если вы приглядитесь, то это всюду так, и в одежде, и в мебели, и в архитектуре, и в произведениях живописи. Потом уже идет рококо – не нежный даже стиль, а изнеженный, чисто женский стиль. Если в барокко – завитки, то в рококо завитушки и завитушечки. И при этом…» Ну, что «при этом» – к делу не относится. Я к тому, что ваш дом можно было бы назвать шедевром барокко в русском деревянном зодчестве! То есть, если бы существовало такое понятие, как «барокко русского деревянного зодчества», но все равно. Вот он стоит, весь в кружевной прихотливой резьбе, и эта резьба только подчеркивает, насколько он могуч, и сколько в этой мощи благородства! Действительно, Атос или Портос, которых ничто не сломит!

– Мы так и запишем, – рассмеялся отец. – Шедевр русского деревянного барокко, и пусть каждый понимает как хочет!

– А я предлагаю, – вмешался Ванька, – так и назвать наш дом, «Атос» или «Портос»! Ведь у каждого настоящего дома должно быть имя, а мушкетерское имя к нему в самое оно подходит!

– Название дома – дело слишком серьезное, чтобы решать сгоряча, возразил отец. – Мы над этим, конечно, подумаем, но торопиться не следует…

Ванька, однако, не оставил идеи придумать дому подходящее имя. Мой братец, он такой – если упрется, то лучше сразу прячься и не перечь ему. Как-то, посреди ночи, я проснулся в ужасе, от боли в боку и от свиста в ушах. В первое мгновение мне вообще почудилось, будто меня змея укусила, невесть откуда взявшаяся!

– Ай!.. – подскочил я в кровати.

– Тихо ты! – прошипел Ванька мне в ухо. – Не ори!

Оказывается, это он, вскочив среди ночи с постели, яростно твердил мне в ухо «Проснись!», а для большего эффекта ткнул меня своим острым кулачком в бок.

– Ты что!? – взвился я. – С ума спятил!?

– Чего ты дергаешься? – возмутился он так, как будто это я на него накинулся. – Не трезвонь мозгами, а послушай меня. Я нашел название для нашего дома!

– Слушай, ты… – я был настолько потрясен его нахрапом, что даже ругаться не мог, и только на заднем плане крутилась мысль, что «трезвон в мозгах» (пользуясь этим выражением моего братца, которого я раньше не слышал, и мог только гадать, где он его подцепил) у самого Ваньки стоит, и основательный, в самую пору психушку вызывать. – И ради этого надо было меня будить… – я поглядел на часы… – в полчетвертого утра?

– Надо было, – твердо ответил Ванька. – А то я мог бы позабыть мою идею, если б опять уснул. А вместе мы её не забудем! Мне она приснилась, понимаешь?

– Теперь ты её точно не забудешь! – сказал я. – И дай мне спать!

– Да послушай ты! – возбужденно зашептал он, тряся меня за рукав. – Ты сам упадешь, когда услышишь!

– Уже падаю… – отозвался я.

– Ну и падай! – он всерьез обиделся. – Тогда я тебе ничего не скажу! Потом вот увидишь, и ахнешь, и будешь жалеть, что не знал!

– Не буду я жалеть! – сказал я. – Отстань!

– Ну и спи, раз ты такой дурак! – и он, надувшись, опять забрался на свою кровать.

Утром он встал раньше всех и разбудил Фантика – Егоровы уже гостили у нас. Когда я проснулся, то выяснилось, что Ванька с Фантиком уже позавтракали и сидят в сарае, что-то делают. Позавтракав, я сунулся было в сарай, но дверь оказалась заперта. Я постучал, и мой братец отозвался:

– Кто там?

– Это я! – сказал я. – Что вы там творите?

– Не твое дело! – грубо ответил Ванька. – Проваливай!

– Ты что, спятил?.. – я-то уже и думать забыл о ночном происшествии, и никак не предполагал, что Ванька может до сих пор дуться. Мне казалось, что, наоборот, он должен с утра, на свежую голову, сообразить, как бывает неприятно, когда будят посреди ночи, да ещё таким зверским способом, и сам передо мной извиниться, так или иначе… Но нет! Он так и считал, что я нанес ему смертельное оскорбление. Я услышал, как Фантик тихо уговаривает Ваньку помириться со мной и открыть мне дверь, а Ванька отвечает, что «ни за что!» И ещё добавляет, что «Так ему, скотине, и надо… Мы с тобой вдвоем всех удивим, и пусть потом завидует, что его не взяли!» Фантик, вроде, чувствовала себя очень неловко – получалось вроде того, что она держит Ванькину сторону против меня, абсолютно не представляя при этом, в чем дело, и абсолютно не желая оказываться под перекрестным огнем нашей ссоры – но и покинуть сарай она не могла, связанная тайной и работой, которую они с Ванькой делали вместе.

– Ладно! – крикнул я. – Если я понадоблюсь – я у себя в комнате, а не позовете – жалеть не буду!

И ушел, и устроился с книжкой. Я в то время читал Сенкевича, «Потоп», уже проглотив «Огнем и мечом» и «Крестоносцы». Я взялся за Сенкевича после того, как показали по телевизору этот безумно красивый многосерийный фильм, «Огнем и мечом». Сперва роман, по которому снят фильм, одолел, потом за все остальное ухватился.

Я как раз подошел к самому критическому моменту: шведское войско практически захватило Польшу, героиня похищена и заперта, спасения нет – и тут раздались торжественные гулкие удары. Это Ванька с Фантиком били ломиком по подвешенному чугунному бруску, изображая колокол. Топа, разбуженный этим шумом, громко залаял, будто громовая канонада раздалась, салютуя торжественному набату.

Оторвавшись от книги, я вышел во двор. Все взрослые уже были там. А Ванька и Фантик стояли перед чем-то вроде огромной лопаты, вкопанной черенком в землю рядом с калиткой и накрытой сверху куском тряпки.

– Внимание, внимание! – провозгласил Ванька. – Начинаем церемонию награждения дома достойным именем! Прошу всех занять трибуну для почетных гостей! С торжественной речью выступит Фаина Егорова!

Фантик выступила вперед, откашлялась, чтобы не захихикать, и произнесла:

– В этот… в этот знаменательный день мы… мы все хотим поздравить дом с получением исторического имени и с восстановлением исторической справедливости, победившей долгую историческую несправедливость отсутствия исторического имени… – Фантик примолкла и, после легкой паузы, добавила. – Вот.

Все зааплодировали.

– А теперь, – объявил Ванька, – слово предоставляется члену правительства, специально приехавшему, чтобы приветствовать нас в этот великий день.

И он указал на отца.

Отец не растерялся. Выйдя вперед, он состроил очень серьезное лицо, потом стал долго трясти Ваньке руку, тряс и тряс. Повернувшись наконец к публике, он сказал:

– Я бы хотел особо отметить, что это событие не только историческое, но и социально значимое, которое, я надеюсь, послужит дальнейшему общественному примирению и процветанию нашего общества. По поручению президента, а также от себя лично я выражаю вам восхищение и глубокую признательность.

Все опять зааплодировали и закричали «Ура!»

– Приступаем к самому торжественному мигу! – объявил Ванька.

Он сдернул тряпку, и…

Все так и обмерли.

Ванька и Фантик наколотили на прямоугольный, размером приблизительно пятьдесят на восемьдесят сантиметров, лист толстой фанеры ровные планочки, складывая их в виде букв, так что получилась рельефная надпись. Чтобы название смотрелось ещё отчетливей, планочки были выкрашены в красный цвет, а фон – в зеленый. И эти красные рельефные буквы гласили:

«ПОРТОСЯНКИ»

– Это что значит? – после минутного общего молчания спросил отец.

– Как что? – изумился Ванька. – Мы ведь решили, что наш дом должен называться в честь Портоса! Но просто назвать «Портос» было бы не совсем то. Надо было показать, что это именно в его честь. А как всегда в русском языке обозначается, что это имение такого-то и такого-то? Всякими добавлениями этих, как их, суффиксов. Вот я и крутил в уме: «Портосово», «Портоскино», и все не складывалось. Потому что такие названия даются целым селам, а отдельные усадьбы называются иначе. Вот я думал, думал, и припомнил! Есть ведь имение «Григорянки», куда туристов возят, есть Крапники, Липки, Соловьянки… Выходит, чтобы показать, что в честь Портоса называется именно наш дом, только наш дом, а не все вокруг, надо назвать его «Портосянки»! Мне эта мысль во сне пришла, – гордо добавил мой братец. – А говорят ведь, что мысли, приходящие во сне – самые лучшие! И это действительно оказалась самая лучшая мысль, она меня так пробрала, что я подскочил! – и мой братец нежно погладил жердь, на которой высилось новое название нашего дома.

О том, как он меня дернул, проснувшись, Ванька упоминать не стал.

– Гм… – отец почесывал подбородок. – Все бы хорошо, да вот только…

– Что? – Ванька обеспокоено нахмурился, готовый дать отпор любым возражениям против своей гениальной идеи.

– Звучит как-то… – сказал отец. – Легко ошибиться. Кто-то прочтет «Поросятки», а кто-то вообще «Портянки».

– А правда… – Фантик поднесла ладонь ко рту. Похоже, Ванька так увлек её своей идеей, что ей до сих пор не приходило в голову, на что получается похожим придуманное Ванькой название. – Самые настоящие «Портянки» получаются, никак иначе!

– Да ну вас! – разозлился Ванька. – Делаешь вам как лучше, а вы…

– Погоди, погоди… – отец быстро кинул на всех нас строгий взгляд: мол, не вздумайте хихикать или что-то говорить – и опять повернулся к Ваньке. – Ты сделал много хорошего. Твоя идея сделать название дома рельефным, из планочек – она замечательна! И от неё ни в коем случае не надо отказываться. Но, согласись, с самим названием ты несколько погорячился. Ты правильно его составил – именно так, как и должны образовываться названия усадеб – но, увлекшись, ты не заметил, что для русского слуха оно звучит немного смешно. Так что давай думать дальше, вместе. Я, вот, тоже пытаюсь сообразить, и не могу. «Атосянки» – тоже звучит нелепо, совсем на «атас!» похоже, не на крупный, а на маленький такой атасик. Вообще, мне кажется, что можно найти какое-то русское название, ведь и у нас были герои наподобие трех мушкетеров.

– А кто? – заспорил Ванька. – Надо ж, чтоб это было и сильно, и благородно!

– Вот и будем думать все вместе, – сказал отец.

– А с этим что делать? – расстроенный Ванька поглядел на свое сооружение.

– Оставим пока, – предложил отец. – Пусть постоит денек-другой, пока мы не придумаем что-нибудь получше.

Ванька насупился и, закусив губу, покачал головой. Момент был критический. Если бы в этот момент кто-нибудь не выдержал и засмеялся быть бы взрыву. Но мы все сдерживались.