Текст книги "Зола"

Автор книги: Алексей Биргер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– И стоит ли возиться, подумал я, – продолжал взрывник. – Если где проболтаетесь или проколетесь, то не меня, а себя под монастырь подведете. В таких делах каждого лишнего свидетеля как ластиком стирают. Я-то отгавкаюсь, а вот от вас, петушка и курочки, даже перышков не найдут. Так что идите отдыхайте, а там...

Не закончив фразу, он стал убирать посуду со стола.

– Там, в комоде, – он указал в сторону комнатенки, где были заперты Стасик с Викой, – белье найдете. Хоть и драненькое-серенькое, но на одну ночь сойдет. Удобства в доме, около самого входа, во двор выскакивать не надо. Собаку я на ночь на улицу выставляю, так что не дергайтесь. Все. Ступайте.

Стасик и Вика неуверенно поднялись и, ничего не говоря, направились назад в каморку.

Взрывник посмотрел, как они закроют за собой дверь, и уселся, положив на стол вытянутые руки и сплетя пальцы рук. Так он и сидел, задумавшись, иногда поглядывая на телефон.

А в каморке Вика стелила белье – застиранное, но чистое – сняв с дивана, смотав в рулон и убрав в угол запачканный кровью коврик-покрывало.

– Помоги мне одеяло заправить, – попросила она Стасика.

– Наша первая ночь... – сказал Стасик. – Вот уж не думал, что она будет такой...

– Да, надолго запомнится...

В большой комнате, взрывник встал, подошел к окну, потом, поколебавшись, направился к двери в каморку. Спеша, Стасик и Вика закрыли дверь не очень плотно, и оставалась щелочка. В эту щелочку взрывник теперь и заглянул, так скривив лицо, как будто ненавидел себя за это.

Он увидел объятия обнаженной влюбленной пары. Вика стонала, а у Стасика затрепетал в горле крик, но Вика успела зажать ему рот рукой, и он лишь хрипло замычал...

Взрывник отпрянул от двери. Он погасил в комнате большой свет, уселся в продавленное кресло, поближе к телефону, поглядел в окно. Теперь, при свете лампы в углу, в старомодном плафоне в форме рожка, стало видно, какая стоит ясная и звездная ночь. Снег серебрился, а звезды усеяли небо так густо, как будто кто-то просыпал золотые крошки.

В маленькой комнатке, Стасик обнял Вику.

– Сейчас все было иначе, – сказал он.

– Да, – согласилась она. – В первый раз я просто ничего не почувствовала. Ни боли, ни радости, ну, ничего. Будто на секунду в пустоту оборвалась, и все.

– Я тоже, – сказал Стасик. – Мне кажется... Мне кажется, это из-за всех встрясок. Мы не то, что любили друг друга, мы вышибали шок, где-то так.

– И вышибли, – пробормотала Вика. – Клин клином... Только губу зря повредила, – рассмеялась она. И присела. – Мне надо выйти.

– Иди, – пробормотал Стасик. – Я буду ждать.

Вика встала, взяла из того же комодика, где они брали белье, большое полотенце – тоже потрепанное, но выстиранное чисто и аккуратно сложенное надела юбку и блузку прямо на голое тело, босиком прокралась к двери, приоткрыла её, выглянула. Хозяин дома сидел у окна, глядел на звездное небо. Она выскользнула за дверь, обернулась. Стасик, с кровати, послал ей воздушный поцелуй, и она ответила ему воздушным поцелуем и успокаивающим взмахом руки: мол, я быстро. Взрывник в этот момент оглянулся – и сразу отвел глаза назад, к окну, как будто ничего не заметил.

Вика прошмыгнула из комнаты в прихожую. Из закутка, где находился рукомойник, донесся плеск воды, и в это время зазвонил телефон. Взрывник выждал немного и взял трубку на пятом или шестом звонке.

– Да... – сказал он сонным голосом. – Да, я... Нет, не появлялся... Понятия не имею. Хорошо, если прорежется, сообщу. Ах, вот как? Да, я дома, куда я денусь. Я надеюсь, что уж такой глупости он не сделает. Да, конечно. Ведь мое дело сторона... До свидания.

Он положил трубку и опять задумался, положив руки на стол и переплетя пальцы. Вика в это время тихо прокралась назад в комнату.

– Скажи своему кавалеру, чтобы одевался, – проговорил взрывник, не глядя на нее. – Чем скорее вы уберетесь, тем лучше.

– Что-то произошло? – пролепетала Вика.

– Произошло. Но это вас не касается... если вы тут не задержитесь. И вот ещё что... – Наум Самсонович встал, подошел к серванту, сдвинул планку и достал оттуда пачку долларов. – Смотри. Здесь пять тысяч.

– Ну?.. – у Вики перехватило дух.

– Они твои могут быть... при одном условии.

– При каком? – Вика напряглась. Она ожидала любых предложений – и, что самое главное, сомневалась, как она отнесется к самым немыслимым предложением. Пачка банкнот выглядела слишком заманчиво.

– Сыграй глазами, – проговорил взрывник.

– То есть? – Вика не поняла.

– Говорят, женщина может любую любовь изобразить и выразить. Сможешь хоть секунду посмотреть на меня так, как смотрела на своего Стасика – ну, чтобы свет в твоих глазах до сердца проникал – деньги твои.

– Ааа... – Вика наморщила лоб, потом посмотрела на взрывника. Чтобы помочь глазам обрести нужное выражение, она сперва изобразила умильную улыбку, которую почти сразу же стерла с лица.

Она смотрела на взрывника, а тот – на нее.

– Нет, не получается, – вздохнул он. – Вроде, и манкость есть, и блеск, а вот огонька... Вот такого пламени, которое весь мир опалит, врага твоего сожжет, если на пути попадется, а ты невредим останешься в самой его сердцевине, и только греть оно тебя будет... такого нет. Значит, так тому и быть. Это хорошо.

– Почему? Почему "хорошо"? – растерялась Вика.

– Выходит, не все женщины сыграть могут. Хорошо узнать, что, какая женщина ни есть актерка, а кое-что и ей не под силу. Ладно, ступай. Замешкаетесь – худо вам будет.

... – Что такое? – спросил Стасик, когда Вика вошла. – О чем вы говорили?

– О том, что он нас гонит прочь, – сказала Вика. – Говорит, если мы не уберемся побыстрее, то нам будет плохо. Видно, кто-то едет сюда. В общем, одеваемся!

Стасик вскочил с кровати и быстро стал одеваться.

– Видно, это как-то связано с телефонным звонком, – сказал он.

– Да, он о чем-то серьезном говорил по телефону, пока я мылась, сказала Вика. И, одеваясь с не меньшей скоростью чем Стасик, добавила, подтягивая и расправляя колготки. – Теперь я знаю тайник, в котором у него деньги лежат.

– Он достал их при тебе?

– Да. Видно, тоже хочет смыться. Но уже после нас.

Стасик вздохнул и с сомнением покачал головой.

– Не до денег сейчас, ноги уносить надо, пока целы... Да и не справимся мы с ним.

– А если бы и справились, то нас бы собака не выпустила, – сказала Вика. – Стрелки мы никакие, а собака на месте сидеть не будет. Она нас в клочья издерет, пока мы в неё попадем, – она тоже вздохнула. – Жалко. Деньги большие.

Взрывник стоял у окна и барабанил пальцами по стеклу. Когда полностью одевшиеся ребята вышли из каморки, он резко повернулся к ним.

– Готовы?

– Да, – сказал Стасик.

– Пойдем, провожу, – он перехватил взгляд Вики, смотревшей туда, где, когда она уходила, на столе лежала пачка банкнот, и ухмыльнулся. Переживаешь? Нельзя вам такие деньги иметь. Испортят они вас.

– Но у нас вообще почти ни копейки... – рискнула заметить Вика.

– Так выдам вам пятьдесят рублей, на дорогу. Этого более, чем достаточно. Пошли.

Он вывел их за калитку и показал рукой.

– Пойдете вон в том направлении. По утоптанной дороге, чтобы ваших следов не оставалось. Идти часа три. Там в полустанок уткнетесь, электрички до часу ночи ходят, а сейчас восемь. Нормально успеете. Можно за час дойти до полустанка на другой ветке, ближней, но там раза два поворачивать надо, да и... Словом, на пути к ближней ветке засечь вас могут, а на пути к дальней никто не засечет. Топайте. Ну!

Стасик и Вика побрели прочь, а взрывник, чуть подождав, пока они растворятся в темноте, вернулся в дом, по пути потрепав пса:

– Отпустил бы я тебя, да ты ведь все равно от меня не уйдешь.

Он прошел в каморку, снял белье, оставленное нежданными гостями неубранным, комом запихнул его в комод. Развернул свернутый в рулон коврик, закрыл им диван. Его пальцы при этом что-то нащупали. Он включил верхний свет и разглядел пятно крови, ставшее темным и почти неразличимым на темном ковре в узорчатых разводах. Некоторое время он, задумавшись, глядел на это пятно – глядел так пристально, что оно начало двоиться у него в глазах. Тогда он выключил свет в каморке, вернулся в большую комнату, стал расхаживать по ней широкими кругами. Он явно нервничал.

– Ты там? – спросил он, когда оказался возле угла, в котором обитал паук. – Все плетешь свои силки? Боюсь я, недолго тебе осталось. Разорят твое хозяйство. Без злого умысла, а так... со мной разбираясь. Зря я впутался в это дело, зря. И Жихарь, с его хитрыми планами, на которые он так полагался, слишком явно обозначил мое участие в этой истории. Раз звонят мне, его разыскивая – значит, дело плохо. Значит, и меня за жильца не держат. То есть, или заказчики вот-вот подъедут, или друзья этого гребаного Изотова – пытаться вытрясти из меня, кто заказчик. Ну, если б Жихарь сейчас здесь раненым валялся, было бы ещё хуже. Впрочем, не валялся бы он...

Он помолчал немного и продолжил.

– Спросишь, почему я парня с девкой отпустил? А куда мне девать их было? Прикончить – себе дороже. Оставить – я бы ими прикрыться не сумел. И вообще, раз я один, то, может, и выкручусь. Все знают, что я не из болтливых, и дело свое отменно знаю, поэтому могу ещё пригодиться живым. А застань со мной ещё двух свидетелей – всем нам точно бы не жить. Что знают трое – знает весь белый свет, поэтому, когда свидетелей трое оказывается, то лучше всех троих прибрать. Но, главное...

Он опять примолк, собираясь с мыслями.

– Но, главное, взгляд ее... Взгляд влюбленной девки, которым просто так не посмотрят. И на меня никто так никогда не смотрел. Я... сам понимаешь, имел дело с бабами, по молодости лет, и в разных фильмах всякое видел, но такое... Я, если хочешь, впервые это живым увидел, когда люди светятся, а не просто трахаются, и сами красивы становятся, и все у них красиво получается... Будто, кроме них, никого на свете нет. А ведь падкая девчонка на деньги, и клюнула, и мог бы я ее... Да, раздвинула бы она ноги. Но ведь не на меня глядела бы, вот так обжигающе, а вот на эту пачку долларей... На хрена мне такое надо? Вот кого в жизни надо было выглядывать – девку, у которой темный огонь будет в глазах появляться при взгляде на тебя, и этот огонь тебя от всего охранит, а для других в лютый пламень разгорится. Испепелит... А теперь, если не повезет мне, то это я стану золой и пеплом. И знаешь, что обидно? Ее глаза вспоминаю, и понимаю, что давно уже золой и пеплом стал – жизнь порх и прогорела, и только ветром прах с кострища уносит. Скажешь, чего ж ты сам прошляпил, чего по бабам не гулял? Да можно тысячу шлюх поиметь, и шубами с шампанским их заваливать, и все это в песок уйдет. Тело купишь, а взгляд такой – нет. Отдать жизнь за единственный взгляд, так выражаются?.. Была, знаешь, в древности тетка, которая на родной город в последний раз оглянулась, в глазу удержать, несмотря на запрет – и соляным столбом стала. Вот так и я – оглянулся не вовремя, и понял, что давно на прах и золу изошел...

Он опять помолчал немного и спросил у невидимого паука:

– А может, ещё повоюем? А?

11

Уже светало. Стасик и Вика устроились на вершине холма, у края перелеска. Они задремали, сидя на бревне, и лишь первый бледный проблеск восходящего солнца их разбудил. Стасик дернулся, будто пытаясь отвернуться, толкнул Вику, голова которой покоилась на его плече, и Вика резко присела, открыв глаза.

– Стасик! – позвала она. – Стасик!..

Стасик тупо открыл глаза, посмотрел на Вику.

– Что? Уже?..

– Не знаю, – сказала Вика. – Доставай бинокль. Наверно, теперь все будет видно.

– Хорошо, мы хоть в зале ожидания немного погрелись, – сказал Стасик, роясь в сумке в поисках бинокля. – А то бы вообще дуба дали... Ноги гудят! Три часа туда, три часа обратно... Может, не стоило затеваться?

– Стоило! – твердо сказала Вика. – Если бы ты сам видел эти деньжищи, ты бы понял, что стоило. Не может быть, чтобы он сиднем дома сидел... – она закашлялась. У неё подседал голос и вообще было вполне очевидно, что у неё начинается сильная простуда. – Черт! Еще повезло, что ночь была не очень морозная. А то бы точно воспаление легких гарантировано.

Стасик в это время наводил бинокль.

– Ух ты! – просипел он. Его тоже начинала одолевать простуда. – Вот это да!

– Что там? – живо спросила Вика.

Стасик молча передал ей бинокль.

Вика увидела в бинокль тихий дом взрывника. Ни движения, ни дымка из трубы.

– Чуть правее возьми, – подсказал Стасик.

Вика взяла чуть правее и увидела то, что так потрясло Стасика: пес взрывника валялся на снегу, недалеко от калитки, и под ним расплылось большое красное пятно.

– Выходит, не зря он боялся, – пробормотала Вика. – Сделали его ночью. Приехали – и сделали. Ну, что, пошли туда?

– Только осторожно, – сказал Стасик. – Вдруг там кто-нибудь есть?

– Разумеется, – сказала Вика. – Хотя, я думаю, никого там нет. Этот Наум Самсонович либо тоже мертв, либо успел утикать за тридевять земель. А убийцам, поймали они его или нет, не в лом ждать до рассвета.

– Могли засаду оставить, – покачал головой Стасик.

– А мы из-за калитки покричим: "Дядя Наум! Дядя Наум!" выдадим себя за соседских ребят. Если в доме кто есть, нам ответят. Им впускать нас в дом и мочить не резон – так и засыпаться недолго – ответят, например, что "дядя Наум" вышел и будет часа через три-четыре. Мол, в город поехал.

– А собака?..

– Вот я и думаю, что в доме никого нет. Если бы убийцы решили засаду оставить, то спрятали бы труп этого Барса. Точно?

– Точно. Но ведь если его не убили, а он смылся, то деньги он, конечно, с собой забрал...

– Забрал, – согласилась Вика. – Так что если он смылся, для нас это плохо. Будем надеяться, что его убили.

Они стали спускаться с холма по идущей чуть кругом дороге, осторожно подошли к дому на отшибе.

– Дядя Наум! – позвал Стасик.

– Дядя Наум! – поддержала его Вика.

Никто им не ответил. Они выждали несколько минут и прошли в калитку. Труп Барса валялся почти у них на пути. Пес оскалил клыки, как будто смерть застала его в момент броска на врага. Они обошли мертвого пса стороной, вошли в дом.

Тишина. Вика поежилась.

– Намного холодней, чем было вечером.

– Да, – сказал Стасик. – Дом начал остывать. Значит, печку со вчерашнего дня никто не топил.

Они прошли в комнату. Взрывник лежал на полу, изрешеченный пулями, в комнате все было перевернуто вверх дном. Стасик присвистнул.

– Если здесь и были деньги, то они их нашли.

– Вовсе нет, – ответила Вика. – Тогда бы вот эта планка в серванте была взломана или отодвинута...

Она подошла к серванту, почти безбоязненно перешагнув через откинутую в сторону руку мертвеца – она уже начинала привыкать к смерти – присела на корточки, повозилась с планкой. Планка подалась.

– Есть! – провозгласила она, засовывая руку в узкий глубокий проем. Давай сюда сумку!

Пока Стасик спешил к ней и расстегивал сумку, подставляя Вике, та вытащила несколько пачек банкнот.

– Батюшки! – ахнула она. – Сколько же здесь? А ведь там и ещё есть!

Трясущимися от жадности руками она стала выгребать деньги из тайника, а Стасик такими же трясущимися руками укладывал их в сумку.

– Все! – сказала наконец Вика. – Все выгребла, до последней бумажки! Обалдеть!

– Давай рвать отсюда когти, – сказал Стасик. – Ведь в любой момент может кто-нибудь зайти. Особенно, если труп собаки с дороги через забор углядят.

– Я думаю, он не даром выбрал дом на отшибе, – сказала Вика. – Не хотел, чтобы соседи слишком хорошо видели, что у него делается. Но ты прав, линять надо...

Они быстро выбрались из дома, спокойно переступив через труп человека и обойдя чуть стороной труп собаки, плотно затворили за собой калитку и пошли по дороге к тому поселку, который виднелся за рекой – они уже не боялись, что их "заметут", да и сил проделать ещё раз весь путь до дальнего полустанка у них не хватило бы. Не сказать, что от нескольких пачек долларов сумка так уж сильно потяжелела, но Стасик каждым нервом, каждым мускулом ощущал эту приятную дополнительную тяжесть, и в его походке появилась упругость человека, которому в охотку и в радость нести свою ношу. Снег так пружинил под ногами, что, казалось, оттолкнись чуть посильнее – и взлетишь к небесам. Это ощущение свободы и прорезающихся крыльев в конце концов переполнило его настолько, что на взгорке над мостом он вдруг остановился, привлек Вику к себе, и они долго целовались, в ярких лучах полностью взошедшего солнца, золотивших снег то тут, то там, отбрасывавших золотые блики на их фигуры, слившиеся в один, чуть покачивающийся, силуэт...

А в остывающем доме паук последний раз пробежался по своей паутине и, не найдя ни одной мухи – чуткие к холоду, мухи исчезли – стал подниматься в укромную щелочку под потолком, где можно спокойно перезимовать на накопленных запасах.

12

Вика пошевелилась в ванной, взбудоражив пышную радужную пену, потрогала травмированную губу, потом скулу – красную и припухшую. Чуть потянувшись, она прикрыла глаза. В глазах плясали такие же радужные вспышки и искорки, как и в пене – только не на ослепительно белом фоне, а на темном. И из этой темной радуги перед ней возникали, проносились, тесня друг друга, вспыхивали и гасли картинки прошедших дней. То ей виделось лицо Стасика, склоненное над ней, искаженное экстазом, то момент, когда она нажала на курок и разнесла затылок Жихарю, то труп собаки на снегу, то яркое солнце, ослеплявшее её и Стасика, когда они возвращались домой, на плече Стасика покачивалась сумка с долларами, Вика держала его под руку, снег поскрипывал под её сапожками, и она с незнакомым доселе восторгом который можно было бы назвать спокойным восторгом, если б от него не тянуло холодком под ребрами и сердце не билось в грудь все упорней и полнозвучней, как перед стартом на американских горках, и лишь в животе и бедрах от этого стекающего холодка воцарялось по-настоящему спокойное равновесие – начинала ощущать себя женщиной, именно женщиной.

– Ты не знаешь, что такое быть женщиной... – прозвучал голос у неё в ушах. Голос, ворвавшийся из её воспоминаний, но настолько явственный, что Вика вздрогнула, открыла глаза и поглядела на белую стену ванной – будто ожидая, что из стены выйдет привидение.

Привидение не вышло, но стена словно начала таять и на ней, как на киноэкране, возникла сцена, которую Вика так старалась забыть.

– Ты не знаешь, что такое быть женщиной, – говорила Катька. – Поэтому тебя и возмущает, как я веду себя со Стасом. А он... он понимает. Нутром, если хочешь, понимает. Ты не гляди, что он в вечном раздрызге, я-то его знаю.

– Знаешь... и издеваешься?

– Это не называется издеваться, – усмехнулась Катька. – Я говорю, это быть женщиной, – она сказала это очень по-взрослому, с позиций опыта и знаний, и Вика внутренне... нет, не поморщилась, не напряглась, не позавидовала... это было чувство, сходное со всеми тремя – и непохожее ни на одно из них.

– Быть женщиной... с ним? – спросила она. – Что ты имеешь в виду?

– Не то, что ты думаешь, – сказала Катька. – Не спать с ним. Это пошло.

– Но ведь вы?..

– Нет. Ни разу не переспали.

– Но... и он... и, главное, ты?..

– Чего тут непонятного, – в этот день Катька была настроена на откровенность. – Мне нет шестнадцати. Моему студенту больше восемнадцати. Без помощи родителей я бы втихую аборт не сделала. Сама виновата, дура, на расчухала вовремя, что беременна... Мини-аборт я бы и без их ведома организовала, а тут сознаваться пришлось. А если бы они узнали, что я беременна от студента, они бы его посадили за растление несовершеннолетних. Поэтому мы договорились со Стасиком, и он взял грех на себя.

– Взял, потому что любит тебя, – проговорила Вика. – Представляешь, как ты ему сделала больно?

– Наоборот. Возвысила его в глазах наших сверстников. Все его считают очень опытным. А он... честное слово, настоящий щенок. Как-то я подначила его, в шутку... или не совсем в шутку. Так он даже целоваться не умеет.

– Но вы всегда были так близки...

– Одно другому не мешает. Ну да, мы дружим с детского сада. Я думаю, мы и поженимся в конце концов, как этого хотят наши родители.

– После всего? – изумилась Вика.

– Каждый должен пережить свои заносы. Ты не понимаешь. Можно хорошо относиться к человеку, можно быть готовой прожить с ним всю жизнь, но иногда появляется парень – не парень, а мужик, да – от взгляда которого у тебя начинает что-то сладко ныть внутри, и в животе огонь разгорается, и ноги слабеют. Потому что он смотрит на тебя с таким желанием, что в тебе возникает отклик. И это... будто вот такую вибрирующую мелодию слышишь. Или над пропастью ходишь. Иногда, понимаешь, надо с кем-то другим пройтись над пропастью, чтобы спокойно и ровно любить того, с кем собираешься прожить всю жизнь.

... – Ты... – Вика, в ванне, задохнулась от гнева и брызнула душистой пеной на белый кафель. – Ты говорила не своими словами. Словами этого студента, да?

По кафелю стекали радужные разводы, и сквозь эти разводы до Вики доносился отчаянный, обдирающийся о воздух, крик: "Ааа..."

... – А Стас? – это Вика уже говорила Катьке – пока живой Катьке. – Он как будет относиться, к этим... – она вложила в свой голос столько яда, сколько смогла, но Катька, при всей её "продвинутости", этого яда не прочувствовала. – Он как будет относиться к этим... заходам над пропастью? Если, конечно...

– Если мы поженимся? Он поймет! А скорей, он станет таким мужиком, что с ним самим будешь как над пропастью! Ты не понимаешь, что это такое – быть с мужчиной, а это именно вот так! – Катька открыла окно и встала на подоконник. – Вот такое чувство, как стоять здесь! И страшно, и сладко, и голова кружится, и где-то внутри так тянет, как будто... Как будто, да, в тебя входит что-то теплое и твердое, мужское... И, насев на него, как на опору, ты не боишься висеть над пропастью.

– Ты что? – Вика подскочила. – Ведь если и вправду голова закружится...

– Не закружится, – бесшабашно отозвалась Катька. – Пока рядом есть кто-то, кто поймет, пригреет и простит.

Катька словно двоилась теперь в глазах у Вики, и это двойное изображение покачивалось, как раздвоенное пламя.

– Не упади! – и Вика сделала быстрое движение вперед...

– Я её не толкала, – прошептала Вика, глядя в белую кафельную стену. Это она сама!

Вопль стоял в её ушах, а она вспоминала, как, убедившись за несколько секунд, что никто её видеть не мог и никаких следов своего пребывания она не оставила, она накинула дубленку, выскочила из квартиры и понеслась по лестницам вниз...

– Я её не толкала, – опять прошептала она. – Я лишь... Я сама была, как над пропастью.

Она вынула затычку ванны и смотрела, как вода, струйками и водоворотиками, уносится прочь, в отверстие сливной трубы, оставляя после себя разбросанные тут и там клочья и сугробы душистой хвойной пены, быстро тающие... В этих тающих сугробах и в этом окутывающем её хвойном запахе ей опять привиделось, как они целовались со Стасиком, и там, на взгорке, и перед самым расставанием, в подъезде возле их квартала...

– Как быть с деньгами? – спросил он.

– Возьми ты, – ответила она. – Потом пересчитаем.

– Не хочешь хотя бы поделить пополам?

– Нет. Мои предки, наверно, на ушах стоят, что меня уже сутки не было. У меня они сразу деньги обнаружат, когда мордовать начнут... и хрен знает что подумают. А главное, отнимут. А ты парень, у тебя никто шуровать в сумке не будет.

Это был логический довод. А вне логики она чувствовала: если сейчас она доверит ему все деньги, то этим доверием ещё крепче привяжет его к себе. И вообще, на данный момент он был для неё первым и единственным. Если бы понадобилось, то ради него она убила бы ещё раз... Она поймала себя на том, что ей нравится мысль, что они могут ещё кого-нибудь убить – вместе.

Стасик кивнул, соглашаясь с ней.

Последние струйки воды стекали в сливное отверстие. Она взяла маникюрные ножницы, аккуратно провела по запястьям, вспоминая Стасика с его рассказами о замыслах самоубийства, улыбнулась, положила ножницы на место. Вылезла из ванны, вытерлась большим махровым полотенцем и, завернувшись в длинный, до пят халат, потопала к себе в комнату.

Из соседней комнаты доносился ровный голос диктора: родители смотрели телевизор. Она мельком увидела их фигуры перед освещенным экраном.

Прихватив к себе в комнату телефон на длинном шнуре, она с удовольствием вытянулась на кровати и набрала номер Стасика.

– Это ты? – обрадовался он. – А я тебе звонил... Тебе не передавали?

– Я в ванной была, – ответила Вика. – И вообще, предки со мной не разговаривают. Не успела я порог переступить, как мать мне такую затрещину отвесила, что чуть челюсть не своротила, – Вика опять потрогала припухшую скулу. – И шлюхой ругали меня, и другими словами, и за шиворот трясли... Так что хорошо, что все деньги у тебя остались. А у тебя как дела?

– Нормально, – сказал Стасик. – Я деньги пересчитал. Там больше двадцати тысяч. И ты знаешь, что мы не все нашли?

На стене в комнате Стасика висел огромный настенный календарь с репродукцией "Страшного Суда" Босха – сувенир из музея в Вене, где его родители были по турпутевке. Сейчас он созерцал, не вникая, ту часть, где некий аспид жалил распутницу раздвоенным змеиным языком в самое сокровенное место, а другую прелестницу, разлегшуюся на роскошной красной кровати, осаждали два других жутких создания – нечто вроде панцирных жаб или жабоподобных раков с механическими наростами. Родители были против, чтобы Стасик вешал календарь у себя, но Стасик настоял, объяснив родителям, что эта картинка по стилю – точный хард-рок, и самая убойная музыка под неё лучше воспринимается.

– Откуда тебе известно? – спросила Вика.

– Сейчас по телевизору видел, в сводке происшествий. Арестовали двух бомжей с крупной суммой денег, и выяснили, что они проникли в такой-то дом и убили хозяина и его собаку. Кадры дома показали, понимаешь? И сообщили, Стасик хихикнул, – что бомжи сперва утверждали, будто залезли в дом, увидев, что собака во дворе мертвой валяется, и хозяина уже мертвым застали, а деньги нашли, когда стали шуровать где ни попадя, но потом быстро сознались и даже показали прорубь, в которую выкинули пистолеты. Представляю, как их в милиции обработали... А еще, мол, по утверждению следователя, хозяин дома убит из оружия, имеющего отношение к криминальным разборкам, поэтому они ещё будут разбираться, насколько эти бомжи действительно бомжи, а насколько прикидываются.

– В общем, эти бомжи будут отдуваться за все, – хмыкнула Вика. – Не сказали, сколько при них было денег?

– Пятьдесят пять тысяч.

– Да-а... – протянула Вика. – Жалко, мы их не нашли.

– Наоборот, повезло нам! Если бы просто нашли труп, да стали по всему дому собирать отпечатки пальцев и все остальное... А так – никто ничего искать не будет. Можно считать, мы уплатили эти пятьдесят пять тысяч за то, чтобы спокойно жить с нашими двадцатью!

– Тоже верно, – согласилась Вика. – Но, вообще, с этими деньгами нам надо быть очень осторожными.

– Еще как осторожными! – сказал Стасик. Он помолчал несколько секунд и проговорил. – Я... я уже нарвался.

– Как?! – Вика испуганно оглянулась в сторону комнаты родителей и понизила голос. – На какую сумму?

– На двести долларов, – угрюмо сообщил Стасик. – Я хотел их обменять, чтобы у нас были деньги на все, что мы захотим, а в обменном пункте без паспорта не меняют. Один мужик сказал мне, что знает обменный пункт, где паспорт не требуется, повел за собой, а потом просто отнял деньги, да ещё по морде съездил... – говоря это, Стасик потрогал разбитую губу. – Так что я тоже сейчас хорош.

– Ничего, – сказала Вика. – За одного битого двух небитых дают.

– Но я этого мужика запомнил, – хмуро сообщил Стасик. – И не думаю, что он куда-нибудь денется. Он ведь не будет меня бояться!

Он умолк. Перед его глазами смазанными обрывочными картинками промелькнула вся сцена: мужик, выдирающий деньги у него из кармана, едва они завернули в подворотню ("Так ближе, кусок срежем через дворы", запоздало прозвучал в его ушах голос мужика), он сам, отчаянно пытающийся сопротивляться, нависающая над ним одутловатая морда, его хриплый выдох: "Я на помощь позову..." – "Не позовешь! У родителей, небось, баксы украл, а то чего не кричишь..." – после того, как мужик издевательски прохрипел это ему в ответ, Стасик из последних сил попробовал повиснуть у него на шее, вцепился в воротник, затрещала ткань старого пальто, голос мужика: "А, сука!.." – удар – искры из глаз – при том, в первый момент, больше горечи и обиды, чем боли – и Стасик с трудом приходит в себя в грязном сугробе, из губы и носа хлещет кровь, оставляя пятна на снегу, щека ободрана о зернистую ледяную корку, образовавшуюся на снегу после недавней оттепели...

Стасик так остро переживал по новой весь этот эпизод, что даже забыл, что держит в руках телефонную трубку.

– И что ты собираешься делать? – не без тревоги спросила Вика.

Стасик, прежде чем ответить, свободной от трубки рукой приподнял матрац и с большим смаком поглядел на спрятанные под матрацем большой охотничий нож и "макаров".

– После этого я взял ещё несколько сот долларов и купил... ну, сама понимаешь, что. Это оказалось совсем просто. Я убью его! – произнес он с той же горячностью, с какой сутки назад говорил о самоубийстве.

– Ты что!.. – откликнулась Вика. – То есть, я хочу сказать, без меня ничего не предпринимай. Не смей, слышишь! Пока мы не увидимся! Если что, я пойду с тобой. А может, этого пока и не надо.

– Надо, – сказал Стасик. – Только по-умному. Так когда мы увидимся? Я так... – он сглотнул. – Я так тебя хочу!

– Я тебя тоже, – сказала Вика. – Приходи ко мне.

– Но ведь твои родители...

Вика хмыкнула.

– Тебя считают приличным мальчиком. Я скажу, что ты придешь помочь мне с физикой. Они так уткнулись в телевизор, что в комнату не войдут. Хочешь нервы пощекотать, занявшись любовью у них под носом?

Вика сама не понимала, откуда из неё все это лезет. Еще вчера она бы ни за что не предложила такого.

– Хочу, – сказал Стасик.