Текст книги "Зола"

Автор книги: Алексей Биргер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

5

Дым, поднимавшийся из высокой трубы в ясное морозное небо, был нежно розов в лучах утреннего солнца; только зимой, когда солнце ходит низко, за несколько часов проделывая свой путь над землей, а его свет по-особому преломляется в прочищенном, почти продраенном, морозцем воздухе, можно увидеть такие нежные розовые оттенки дыма и тумана. В другие времена года они бывают и грубее, и ярче, иногда в них больше великолепного золота, но этой ласковой нежности не увидишь никогда. Правда, порой за этой нежностью мерещится что-то ледяное и жестокое, будто эта нечаянная ласка, проявленная дымом – ласка Снежной Королевы, способной убить своим поцелуем.

Видно, приблизительно об этом подумала Вика, смотревшая, задрав голову, на клубы розового дыма, достигающие небес.

– Как странно... И страшно, – она приложила руку козырьком ко лбу и прищурилась. – Знаешь, на что похож этот дым? На обнаженную красавицу, которую видишь словно сквозь туман, или сквозь пелену брызг... Ну, как это в кино любят делать, когда красивая девушка моется под душем, ещё задернув полупрозрачную занавеску, а в это время к ней подкрадывается маньяк с ножом...

Ее спутник, Стасик – тот, который успел побывать в этом же доме ночью и столкнулся с Жихарем – нервно хмыкнул.

Стасик и Вика были приблизительно одного возраста – и рядом друг с другом смотрелись как "классические", то есть, вполне соответствующие расхожим представлениям о них, современные тинэйджеры.

– Ну, ты скажешь? Особенно про маньяка!

– Извини... – девушка невольно поежилась. – Но ведь и правда... И оттого особенно жутко... Я имею в виду, потому что знаешь, откуда берется этот дым. Будто...

– Будто что?

– Будто они на какой-то миг вновь обретают тело, и силятся что-то сказать, что-то сделать...

– Да ну тебя! – Стасик начал сердиться. – Напридумываешь такого, что мурашки по коже! Пойдем! Ты ведь хотела увидеть, да?

Вика поглядела на дом за покосившимся забором, некогда возведенном строителями вокруг стройплощадки.

– Ты уверен, что все будет в порядке?

– Разумеется! Я ещё вчера все проверил! И самый кайф, что отопление уже включено – не замерзнем!

– А если попадемся?.. – девушка переминалась в нерешительности.

– Отбрешемся! Да никто нас и не заметит. Сторож водку хлещет, чего ему? Дом-то уже сдан и начал заселяться. Жильцы друг друга не знают. Примут нас за въезжающих, в крайнем случае. Не боись, все просчитано!

– А как мы попадем в квартиру?

– Увидишь! Пошли, а то пропустим самое интересное!

Вика ещё колебалась, но Стасик уже направился к дальнему подъезду большого высотного дома за остатками строительного забора, и она в конце концов последовала за ним.

– Придется подниматься пешком, – предупредил он, когда они вошли в подъезд. – На всякий случай, не стоит рисковать столкнуться с кем-нибудь в лифте. Вдруг начнутся ненужные вопросы?

– И высоко?

– На одиннадцатый этаж. В этом подъезде этажи с девятого под двенадцатый ещё вообще не заселены, так что нормально... На тринадцатом две семьи, но они нас не прочухают.

– Я вижу, ты здорово все разведал, – сказала девушка, поднимаясь по лестницам вслед за ним. Она остановилась на секунду, перевела дух, скинула капюшон дубленки, размотала шарф. – Фу, уже жарко становится! А ведь ещё только четвертый этаж!

– Ничего! – усмехнулся Стасик. – Спускаться вниз будет намного легче!

Они поднялись на лестничную клетку одиннадцатого этажа, и Стасик уверенно направился к нужной двери.

– Вот сюда! Квартира выходит как раз на ту сторону, и дверь, как я поглядел, на фиговом замке! Сейчас, одну секунду! У меня все с ночи готово.

Он достал из наплечной сумки отвертку, плоскогубцы, ещё кой-какой инструмент и несколько минут провозился с замком. Потом в замке что-то щелкнуло и дверь открылась.

– Что ты сделал? – поинтересовалась Вика.

– Я заранее вывинтил несколько шурупов, а теперь раскачал замок, подцепил его язычок... Неважно. Сейчас ввинчу шурупы на место и мы войдем. Когда будем выходить, дверь запрется за нами автоматически. Никто никогда не догадается, что в квартире кто-то был!

Он пропустил девушку вперед, а сам задержался, чтобы ввинтить на место вынутые шурупы. Девушка прошла в большую прихожую, потом неспешно прогулялась по квартире – ещё совсем пустой и неосвоенной. Заглянула в комнаты, на кухню... Взялась за ручку ванной, когда её приятель тоже вошел в квартиру, захлопнув за собой дверь.

– Нравится? – спросил он.

– Хорошая квартира, – ответила девушка. – Еще такая чистенькая...

– Хочешь, у нас с тобой такая будет?

– У нас с тобой?.. – девушка отпустила ручку двери ванной и сделала шаг назад. – Стасик, ты о чем?

– Пошутил, – он выдавил из себя улыбку. – Или почти пошутил.

– Ты больше так не шути, – попросила она.

– Не буду, если ты не хочешь. А если я говорил не совсем в шутку?

– Послушай!.. – она оправилась от смятения, её щеки зарумянились гневом, она сделала шаг вперед. – Ты для чего меня сюда привел?

– Все, больше не буду! Пошли к окну.

– К которому?

– Вон в той комнате, – он отвернулся и подхватил свою сумку, подхватил поспешно и неловко, будто хотел отвлечь себя и не сказать лишнего. Если бы он оглянулся в этот момент, то заметил бы, что девушка смотрит на него с улыбкой, готовой погаснуть в тот момент, когда их глаза вновь встретятся.

Они прошли в комнату, из окна которой дымящая труба виднелась в полный рост. Труба эта была воткнута среди невысоких кирпичных построек и полей. Рядом с кирпичными постройками виднелись металлические сквозные ворота, автобусы на площадке перед воротами. А за воротами начиналось кладбище, сейчас запорошенное снегом, кресты и памятники смотрелись издали черточками и точками, вышитыми на белом, кое-где тронутом грязными разводами, полотне. Эти грязные разводы были заметней там, где тянулись основные аллеи и дорожки кладбища: снег успели примять ногами и колесами похоронных автобусов, несмотря на довольно раннее время – с зимнего рассвета прошло не больше часа.

– Не понимаю... – Вика вглядывалась в даль, сощурив глаза. – Не понимаю, почему нам было не устроиться где-нибудь поближе.

– Где? – спросил Стасик с той мальчишеской запальчивостью, которая бывает похожа на язвительность – оттого, что подросток слишком спешит доказать свою правоту. – На крыше крематория? За одной из оград? Чтобы нас заметили? Точней, не нас, а наши обледенелые трупы – по такой стуже мы бы точно дуба дали, пока дожидались!

– Теперь ты о трупах, – усмехнулась Вика.

– Извини, – буркнул Стасик. – Но, согласись, здесь лучше всего. И обзор вон какой, и сидим мы в тепле и сухе. А что далеко, так мы с тобой будем смотреть как из первых рядов...

Он присел на корточки и, порывшись в своей наплечной сумке, которую перед этим поставил на пол, вытащил из неё полевой бинокль. На мгновение, пока он ворошил в сумке, там мелькнула вороненая сталь, слишком похожая на пистолет. Девушка этого не заметила – она смотрела в окно.

– Мы, случаем, не опоздали? – обеспокоено осведомилась она.

– Что ты! – ответил Стасик. – У нас минимум час времени. Можем пока поглазеть на что-нибудь другое... – он подошел к окну. – Вон мощная процессия, ух ты! Эти, конечно, не в крематорий направляются, а в аккуратную могилку своего жмурика отгрузить... – и, поднеся бинокль к глазам, он начал его настраивать.

– Слушай, как ты можешь так говорить? – возмутилась Вика. – Это ж и цинично, и... – её возмущение было немного притворным, и Стасик это сразу уловил – не за счет жизненного опыта, которого у него ещё не было, а за счет того звоночка, существующего в мозгу с доисторических времен, который сразу сигналит, когда дело касается отношений между мужчиной и женщиной: начинается игра! Можно назвать это первобытным инстинктом, можно ещё как-то, но, в любом случае, звоночек тренькает – даже тогда, когда участники игры ещё не осознают разумом, что игра началась, и что они сами её затеяли.

– А что такого? – не без петушиного вызова откликнулся Стасик, сразу напрягшись выглядеть намного циничней, чем он был на самом деле. – Что есть, то есть, и покойничкам уже все равно, это живые дергаются. Себя показать хотят. На, посмотри, если хочешь. Точно тебе говорю, какого-то бандюгу хоронят.

Он вручил бинокль девушке, и та поднесла бинокль к глазам.

– Плохо видно! – пожаловалась она. – Все смазанное и расплывчатое.

В её бинокле дрожали нечеткие цветные пятна, белые, красные и желтые.

– Настройку подкрути, – Стасик стал помогать ей подкручивать колесико настройки, при этом как бы случайно обняв Вику сзади. – И вот так держи, он чуть сжал её запястье, фиксируя её руку. Девушка оттолкнула его плечом.

– Слушай, ты, это, не зарывайся! Брось свои шуточки.

– Какие шуточки? – притворно удивился Стасик.

– Вот эти! Дай спокойно поглядеть.

Теперь она видела все достаточно четко. По одной из центральных аллей двигалась достаточно внушительная процессия. Венки, "Мерседес"-катафалк... Провожавшие покойного были в основном крепкими мужиками, в строгих костюмах – дорогие длиннополые пальто большинства участников процессии были расстегнуты нараспашку, поэтому были видны и костюмы, и галстуки с золотыми зажимами... Когда катафалк притормозил у нужного участка и стали извлекать гроб, то и гроб оказался соответствующим – из мореного дуба, с серебряными ручками и накладками...

– Ну, что? – спросил Стасик.

– Гроб классный, – сообщила Вика. – Весь в серебре. Интересно, неужели такие могилы никогда не разоряют и не свинчивают все это серебро? Ведь проверить невозможно!

– Кто знает, может, могильщики этим и занимаются, в ночь после похорон, – Стасик старался говорить как можно небрежней. – Нет, я бы не хотел, чтобы меня хоронили в таком гробу. В простом ящике меньше вероятности, что тебя потревожат. Хоть ты ничего не чувствуешь, а все равно обидно. Или, наверно, лучше всего – пеплом на руки родным. Как Катька.

Рука девушки чуть задрожала, она крепче стиснула бинокль, унимая эту дрожь. Преувеличенно пристально вглядываясь в похоронную процессию, она спросила после паузы:

– Как ты думаешь, зачем она это сделала?

– Я надеялся, ты мне что-то объяснишь, – сказал Стасик. – Ведь вы были подругами.

– Были, – сказала Вика, так и не поворачивая головы. – Но я... я ничего не знаю. Если ты думаешь, что для меня это не было шоком, то ты ошибаешься... Послушай, ты поэтому взял меня с собой? Чтобы попытаться что-то выяснить?

– Ты ведь сама хотела поглядеть на похороны, – сказал Стасик. – Сама завела об этом разговор... И, поскольку я все равно...

– Поскольку ты все равно решил проводить её в последний путь, хотя бы издали, то решил, почему бы не взять меня с собой? Покрасоваться передо мной своим романтическим горем? Ромео и Джульетта, да? Только Ромео из тебя не очень получается. Твою Джульетту ещё похоронить не успели, а ты уже клеишься ко мне.

– Я не клеюсь... – быстро сказал Стасик. – Я...

– Что – ты?

– Это сложно объяснить.

Девушка положила бинокль на подоконник и повернулась к парню.

– А ты попробуй. Может, я пойму.

– Ну... мне казалось, что я тебе не совсем безразличен, – выдавил Стасик, потеряв всю свою самоуверенность. Если теперь он и был похож на петуха, то на петуха, облитого водой, ошарашенного и жалкого.

– И поэтому тебе показалось, что я смогу утешить тебя в твоем горе? насмешливо спросила Вика.

Стасик молча пожал плечами.

– Тебя кто-нибудь когда-нибудь утешал? – продолжала она свой допрос.

– Ну... – промямлил Стасик. – Родители.

– Брось придуриваться! Ты понимаешь, что я не о том.

Стасик поглядел ей прямо в глаза и сказал:

– Утешали.

– Кто? Катька? Или не только она?

– Она.

– И как это было? – Вика немного расслабилась. Так расслабляется человек, услышавший то, что желал услышать.

– Нормально, – Стасик пожал плечами с видом бывалого бойца сексуального фронта.

– Расскажи, – попросила девушка.

– Да ладно, Вика, зачем тебе это? – отозвался Стасик. – Тем более, сейчас...

– Тем более, в такой день? – уточнила Виктория. – Как раз в такой день и надо. А то что получается? – её губы вдруг скривились в злой усмешке, не по возрасту злой. – "Моя милая в гробу...", да?

– Перестань! – Стасик подскочил. – Как ты можешь?

Вика уже взяла себя в руки.

– Просто хотела продемонстрировать тебе, что не хуже твоего умею подковыривать, если захочу.

– Я не подковыривал, – сказал Стасик.

– А что же ты делал? Пыжился передо мной? Давай, пыжься дальше.

– Я не пыжился перед тобой, – Стасик подошел к ней вплотную. – Я, может, чепуху всякую нес, но я... Ты знаешь, когда ты мне позвонила и сообщила о смерти Катьки... Не знаю, почему, но я словно ждал этого... То есть, я не хочу сказать, будто ждал Катькиной смерти. Тем более, такой жуткой. Но я ждал какой-то развязки. Ну, было чувство, будто я в сумасшедших гонках участвую, и мою машину вот-вот занесет. Или... когда ты летаешь во сне, и вдруг зависаешь в воздухе, который становится таким густым и вязким, и тянет вниз и вниз. И ты готов на что угодно, лишь бы тебя перестало тянуть к земле. А потом... Потом ты уже хочешь приземлиться, даже если при этом сильно расшибешься, но уже не можешь сдвинуться ни туда, ни сюда. Воздух такой, слишком плотный, понимаешь? И тут лучше поскорее проснуться, чем вот так висеть. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь крикнул, разбудил меня... И почему-то больше всего хотелось, чтобы это была ты!

– Почему именно я? – спросила Вика.

– Потому что ты не представляешь, как я любил Катьку! Когда я видел её, мне становилось дурно, у меня голова кружилась! Это было как судорога, понимаешь? И хотелось кусать себя, выкинуть что-нибудь отчаянное, только бы эта судорога прошла! Твой голос по телефону... Он вонзился в меня как иголка... Как, знаешь, иголку или английскую булавку втыкают в сведенную судорогой мышцу, чтобы отпустило! Вот это ощущение – и мучительной боли, и одновременно освобождения – и было ощущением, которого я так ждал! И оно пришло от тебя, понимаешь, и я хотел, чтобы оно пришло только от тебя!

– Хотел – и дождался, – сказала Вика. – И что ты предлагаешь теперь?

– Не знаю, – Стасик подошел к подоконнику, поглядел в окно, упершись в подоконник сжатыми кулаками. Без бинокля, он видел только общую панораму: автобусы, будто игрушечные, фигурки на аллеях – особенно яркое и торжественное скопление этих фигурок, похожих на человечков из наборов "Лего" – раньше бы сказали, "на оловянных солдатиков", но пластик вытеснил олово, а сборные фигурки – цельных и литых. – Теперь мне стыдно. Мне стыдно, что я хотел этого освобождения – будто Катькиной смерти хотел. Ведь мертвых любить нельзя... Но кто сказал, что нельзя? Можно, ещё как можно! И ещё мне стыдно, что я хотел этого стыда. Но не так, честное слово, не так!

– А как? – спросила Вика, поворачиваясь и облокачиваясь о подоконник рядом с ним. – У тебя, похоже, из-за Катькиной смерти совсем мозги поехали. "Стыдно, что стыдно"... Это ж надо придумать!

– Я знал, что тебе это покажется бредом, – хмуро проговорил Стасик. Наверно, и пытаться объяснить не стоило.

– Еще как стоило! – она положила руку ему на плечо. – Договаривай. Честное слово, я не смеюсь. Я тебе самому хочу помочь разобраться.

– Да нечего тут разбираться! – выпалил Стасик. – Ты не знаешь всего!

– Так расскажи – и я узнаю, – теперь она прильнула к нему, легонько провела пальчиком по его щеке, придав лицу по-матерински сочувственное выражение. Он отпрянул как ошпаренный, и она спросила. – Это связано со мной?

– Да, – хрипло ответил Стасик.

– Понимаю... – она поджала губы, чтобы сдержать улыбку. – Тебе казалось, что я нравлюсь тебе больше, чем... ну, чем дозволено? Так нравлюсь, как парню, влюбленному в другую, не должна нравиться ни одна девушка, кроме его единственной, от которой голова кружится?

– Меня к тебе... влекло, – сказал Стасик.

– И сейчас влечет? – как бы рассеяно поинтересовалась она.

– Да. Сейчас даже больше. Вот что самое дурное. Понимаешь? Сейчас, когда там, на кладбище, вот-вот подойдет автобус... И стоит мне подумать о Катьке, которая сейчас... там, как меня ещё больше тянет к тебе!

– Ну, знаешь... – она разглядывала его, словно увидев впервые, а потом сказала тоном взрослой опытной женщины – из популярных изданий она нахватала немало ценного о стрессах и психологии вообще. – Это у тебя от шока. Такое бывает. И, вообще, ты извини, но когда человека тянет от мертвого и холодного к живому и теплому, то это вполне объяснимо, пусть и кажется ему противоестественным и стыдным.

– Говорю тебе, не только в этом дело! – Стасика прорвало. – Я... – он сглотнул. – Я знал, что у нас с Катькой не сложится. Ты ведь... Ну да, чего там говорить. Представляешь, как все было. И мне хотелось вырваться! Все разрушить одним махом, понимаешь? Ты была её подругой. Вот я и подумал... Я подумал, что, если пересплю с тобой, то это и станет тем ударом, который разнесет все вдребезги! После этого я сам – я сам, понимаешь – и близко к Катьке не подойду, даже если она готова будет меня простить. Как я прощал...

– Переспать со мной? Не худо было бы сперва заручиться моим согласием, а? Или ты считал себя настолько неотразимым, что мое согласие заранее подразумевалось?

– Да нет же, нет! Но, согласись... Ты помнишь, мы с тобой однажды болтали, и ты...

– Я подкинула тебе какой-то намек? Тебе померещилось!

– Может быть! Но я увидел в тебе... Словом, сперва я просто подумал. Если с кем-то переспать, чтобы переломить хребет моей любви, то с тобой. И, когда подумал, то представил тебя... И вдруг понял, что я тебя хочу такую, какую представил! Я испугался этого, безумно испугался! Это ж была просто мысль, голая мысль... Но стоило тебе замаячить у меня перед глазами, как я уже не смог выкинуть тебя из головы. Это сделалось как наваждение – я думал о тебе, и меня не волновало, о чем мы будем говорить, как будем проводить время. Единственно, что мне виделось – это как... ну, как все происходит! Я любил Катьку – и хотел тебя! А сейчас я хочу тебя ещё больше, чем прежде! И не могу я с этим разобраться! Когда у нас возник разговор, что и тебе, и мне хочется поглядеть на похороны, а я уже присмотрел эту квартиру, то я подумал – вот оно! Может, и сегодня получится – а может, после того, как мы проведем вместе несколько часов, мы все равно в ближайшие дни... Нет, не буду врать. Я думал об одном. Я представлял, как здесь, в этой квартире, я валю тебя на пол, срываю с тебя одежду, сразу, как только процессия исчезнет в крематории... Потому что я знал, что в этот момент захочу тебя ещё больше! Как ещё больше захотел тебя, едва положив трубку, когда ты сообщила мне о смерти Катьки! Твой голос, твои слова, они и обжигали меня, и царапали, и вонзались в меня – действительно как иголки, мне даже не было жутко, не было отчаяния, у меня будто разом все отшибло при этом известии – и, когда я положил трубку, я ещё больше тебя захотел, до безумия, словно только ты могла вылечить этот ожог, и одна мысль, как я вхожу в тебя, целую твои губы, твою грудь, одна эта мысль, и одно то, что я это видел ясно-ясно, как это может быть – одно это меня исцеляло, и вместо ожога наступала прохлада! Я стоял, держал трубку телефона в руке, из трубки доносились короткие гудки, и чувствовал себя таким обессиленным, будто все между нами произошло на самом деле, будто эта трубка, в которой только что звучал твой голос, ещё хранила тепло твоего тела. И не могу тебе передать, какое отчаяние на меня нахлынуло, когда я понял, о чем я думаю – в такой момент!.. Вот, – Стасик сел на пол и закрыл лицо руками. – Теперь ты можешь меня презирать. Все равно у тебя не получится презирать меня так сильно, как я презираю сам себя!

Вика взяла бинокль, отвернулась к окну, некоторое время смотрела на кладбище.

– Пока ничего, – сказала она после паузы. – И с похоронами этого "крутого" какая-то заминка. Все остановились и чего-то ждут. Интересно, чего?.. Расскажи мне, как у вас это было с Катькой, – проговорила она тем же тоном.

– Зачем тебе? – глухо проговорил Стасик. – После всего, в чем я сознался...

– Именно, что после всего.

– Мы... – Стасик опять поперхнулся и замолк.

– Ты не знал, о чем со мной можно говорить? – осведомилась Вика, продолжая глядеть в бинокль. А ты исповедуйся. На всю катушку, по полной программе.

– Чтобы тебе стало совсем противно?

– Нет. Ты ведь хочешь, чтобы тебя лучше понимали? Сколько раз за это время ты произнес "понимаешь", "ты пойми"... Давай я буду учиться тебя понимать... Кстати, что ты говорил насчет того, что у нас может быть такая же квартира?

– Так, сболтнул, – проворчал Стасик. – Мне так хотелось хоть чем-то тебя зацепить... Я готов был что угодно тебе пообещать, лишь бы ты... Ну, хотя бы посмотрела на меня не только как на друга.

– А кто тебе сказал, что я гляжу на тебя только как на друга? Кто тебе сказал, будто я вообще гляжу на тебя как на друга?

– Ну... по-моему, это очевидно. Иначе бы ты не пошла со мной.

– Если бы не относилась к тебе как к другу или если бы боялась, что ты можешь меня трахнуть?

– И то, и другое.

– Так расскажи все-таки, как у тебя было с Катькой.

Стасик опустил голову перед тем, как ответить.

– Я ж говорю, нормально было.

– А конкретней?

– Конкретней, мы с ней... ну, так.

Вика положила бинокль на подоконник, скинула уже расстегнутую дубленку, расстелила её на полу и села на неё напротив Стасика.

– Так, так, да никак, – проговорила она. – Ведь ничего, в общем-то, и не было, да?

Стасик поднял голову.

– Тебе-то откуда знать?

– Она рассказывала. Про то, как однажды она немножко приласкала тебя, а ты растерялся, и... Не бойся, она не всем трепалась.

– Да, – с неожиданной яростью и энергией сказал Стасик. – Она была не из пугливых... – он вдруг выпрямился. – Но погоди!.. Когда она тебе это рассказала?

– Когда надо, тогда и рассказала, – усмехнулась Вика.

Стасик поднялся на ноги.

– Я тебя спрашиваю, когда? Ведь... – он не договорил, потому что у него перехватило дыхание. Потом он пошел к Вике, шагая как неуклюжая заведенная кукла и вытянув руку – словно собираясь схватить девушку за горло. – Ах ты, сволочь! Так ты виделась с ней перед её смертью? И молчала об этом? Никому ни словечка? Ты знаешь, почему она выбросилась из окна? Или ты просто была при этом?

– С чего ты взял? – Вика попятилась и прижалась к подоконнику.

– Не крути мне мозги! – Стасик был на грани истерики. Он схватил Вику и стал её трясти. – Мы виделись с тобой часа за три до её смерти! Ты спросила, правда ли, что это от меня Катька залетела на аборт, я ответил, что правда, и ты мне поверила! Значит, узнать от нее, что я врал, ты могла только после! А после – это сразу перед её смертью! А ведь ты клялась, что в последний раз виделась с ней накануне!..

– Ну и что? – с трудом проговорила Вика. – Остановись! Я все...

– Что там было? Ты мне...

Он не договорил, потому что Вика вдруг, перестав вырываться и резко подавшись вперед, обвила руками его шею и впилась губами в его губы. Стасик то ли ойкнул, то ли хрюкнул, дернулся, будто хотел вырваться, наподобие пойманной птицы, а потом швырнул Вику на её расстеленную дубленку и навалился на девушку. Он неловко расстегивал пуговицы её одежды, залез рукой ей под блузку, хрипел и мычал. Вика, не сопротивляясь, продолжала обвивать руками его шею, на её губах блуждала странная полуулыбка, словно она грезила наяву и была мыслями далеко-далеко от этой странной пустой квартиры и этой странной ситуации. Лишь когда Стасик задрал её юбку и принялся неуклюже, одной рукой, расстегивать ремень и "молнию" своих джинсов, другую не отнимая от груди Вики, она притянула к себе его голову и сказала ему прямо в ухо, внятным и чуть ли не властным шепотом:

– Только осторожно. Не сделай мне больно. Я ведь ещё ни с кем не была...

Стасик поглядел ей в глаза, и она ответила ему прямым и ясным взглядом – настолько ясным, что, из-за своей прозрачности, он казался затуманенным страстью. Перед этим взглядом – не умоляющим его о чем-то, а принимающим его целиком и полностью, таким, какой он есть – Стасик внезапно сник и обмяк. Пауза длилась, они смотрели в глаза друг другу, и Стасик, скатившись с девушки, упал на живот, положив лицо на руки, и заплакал – горько, по-детски. Вика присела, оправила юбку и блузку, задумчиво поглядела на Стасика, потом провела ладонью по его волосам и, запустив в них пальцы, стала ерошить эти растрепанные волосы.

– Насильник из тебя никакой, – с неожиданной хрипотцой проговорила она. – Впрочем, как и из меня жертва...

Стасик не отвечал.

– Не думай ничего такого, – продолжала Вика. – Катька мне давно сказала. Но я продолжала подыгрывать тебе, потому что чувствовала, что тебе это нужно. Для самоутверждения, для всего... Прости, что проговорилась. Злость взяла, что даже сейчас ты продолжаешь мне врать. Глупая злость, да... Лучше было продолжать делать вид, будто я ничего не знаю... Вот так. Ты мне веришь?

Стасик перевернулся на спину и поглядел на неё красными припухшими глазами.

– Ты ревновала меня к Катьке? – спросил он.

– Да, – просто ответила Вика.

– Но выходит...

– Выходит, я испытывала к тебе то же, что и ты ко мне. И, так же, как ты, жутко стыдилась этого.

– Ты тоже... тоже меня...

– Назови это своим словом – хотела, – кивнула Вика. – Но не могла ведь я предавать лучшую подругу... в которую ты был так влюблен. Может быть, ты уловил мое желание. А может, я – твое. Мы с тобой болтали ни о чем, делились "тайнами", а я чувствовала в тебе это напряжение. Я, конечно, не понимала, что это – напряжение от желания войти в меня. А может, что-то мне нашептывало, что все именно так, но я сторонилась от этого навязчивого шепотка. Даже не сторонилась, а шарахалась, вернее будет сказать. И, все равно, когда я ощущала в тебе это напряжение, я непроизвольно сжимала ноги... будто ты уже в меня проник, и я тебя чувствую, и я не знаю, как я кляла свое глупое воображение, и как не умудрялась покраснеть при тебе, потому что это было жутко, стыдно, омерзительно, тошнотворно... и все-таки мне не хотелось тебя отпускать. Хотелось задержать это ощущение тебя во мне, вот это твое желание, которое... которое вонзалось в меня так реально. И это ощущение долго не проходило, только где-то через полчаса после того, как мы расставались, оно меня отпускало. Я умереть была готова от стыда и презрения к себе, так мне было погано, но мне хотелось снова и снова переживать этот стыд. Наверно, это было в точности то же самое, что ты испытывал. И, можно, я расскажу тебе одну вещь?

– Рассказывай, – хрипло проговорил Стасик.

– Так вот, я... Однажды, когда это ощущение не проходило очень долго, так долго, что я уже лежала в кровати, а мне продолжало мерещиться, будто ты во мне и теперь наваливаешься на меня, и мне трудно дышать, и от этого мне было очень неуютно и жутко...

– Ну? – спросил Стасик, когда пауза затянулась.

Вика, продолжавшая ерошить его волосы, вдруг стиснула прядь волос Стасика с такой силой, что у неё побелели костяшки пальцев, а он невольно вскрикнул. Она отдернула руку, будто ошпарясь.

– Извини...

– Да ничего... – он пригладил волосы, чуть поморщился – видно, она рванула прядь так, что все ещё болело. – Так что с тобой было?

– Ты не будешь смеяться? – спросила она.

– Ты же не смеялась надо мной.

– Так вот, я опять плотно сжала ноги – убеждая себя, что делаю это, чтобы избавиться от наваждения, чтобы мысленно тебя вытолкнуть, но, на самом деле, для того, в чем я себе боялась сознаться: для того, чтобы плотнее тебя ощутить. А потом... потом я провела рукой у себя там, между ног, внушая себе: вот, пощупай, проверь, ничего там нет, все это твои фантазии, дурные фантазии, за которые тебя надо отстегать. И там, между ног, у меня было влажно, а проводя рукой, я наткнулась на крошечный бугорок, вроде язычка, над... над этим самым местом. И, когда я коснулась его пальцем, меня будто током ударило, и я уже не могла сдерживаться, я стала массировать его и теребить, закрыв глаза и представляя тебя. Меня просто дугой выгибало от наслаждения, я ничего не могла с собой поделать. И лишь когда словно маленький взрыв произошел, разбрасывая искорки по всему телу, и это было так замечательно, что мне пришлось закусить губу, чтобы не заорать от восторга, перепугав спавших в соседней комнате родителей, я очухалась и долго лежала, тяжело дыша. Мне сразу стало так плохо, так плохо... Я чувствовала себя последней дрянью, мне казалось, весь мир видит, что я сделала, и завтра все будут тыкать в меня пальцами и издеваться надо мной. Два дня я себя грызла, а на третий не сдержалась и опять сделала то же самое. Это было в тот вечер, когда мы все сидели у Тырика, и ты часто оказывался рядом со мной. И потом я это делала несколько раз... – она наклонилась над ним, поглядела в его запрокинутое лицо. – Но ведь я не одна такая? И мальчики так тоже ведь делают, да?

– Делают, – сказал он.

– И ты это делал?

– Да.

– А когда ты это делал, ты закрывал глаза или нет?

– Закрывал.

– И кого-то воображал? Катьку?

– Я хотел вообразить Катьку. А воображалась ты.

– Тебе тогда было стыдно?

– Немножко. Но я...

– Что – "ты"? Тебе было так хорошо, что ты перестал стыдиться?

– Нет... Я, понимаешь... Я думал, что делаю это в... ну, в медицинских целях.

– В медицинских?

– Ну да, – он покраснел совсем густо. – Павлюха обмолвился как-то, что все эти прыщи, которые и меня тоже мучили, это от того, что у нас... ну, понимаешь, период полового созревания. И все это в нас бродит и закисает, и нельзя, чтобы застаивалось. Поэтому надо периодически иметь дело с девчонками или, по крайней мере, кончать в кулак, тогда и все прыщи исчезнут. Что и у девчонок то же самое, только им это... ну, самоудовлетворение... от прыщей помочь не может, потому что мы-то так устроены, что облегчились и все, а им обязательно мужская сперма внутрь нужна.

– И ты ему поверил? Этому идиоту?

– Ну, я решил попробовать... Но ведь прыщи и правда прошли. А до этого я их... – он запнулся, совсем смешался и договорил с трудом, открывая свою главную тайну. – Я их давил!.. Слушай, о чем мы говорим? Кошмар какой-то! Вот-вот Катьку привезут... и сожгут, а мы о прыщах! То есть, я о прыщах!.. Тебе, наверно, совсем гадко.

– Вовсе нет. Если бы хоть что-то в тебе казалось мне гадким, я бы тебе не рассказывала того, что рассказала. Ведь ты понимаешь, что теперь-то мы переспим. И нам надо знать все друг о друге. Чтобы не ляпнуться, и чтобы... Ведь все будет не так, как мы воображаем.

– Да, – сказал он. – Не так. Я боюсь, мне страшно... И у тебя там... У тебя там, оказывается, мокро!

– А как же иначе?

– Не знаю. То есть, из всех этих книг и фильмов... про это... я знаю, что, когда женщина возбуждена, у неё выделяется специальная смазка. Но я всегда воображал, что это... вроде оливкового масла или крема какого-нибудь душистого. И в фильмах всегда это так красиво блестит, когда показывают крупным планом. А там, оказывается, просто мокро. И у меня... у меня самого все получается не так красиво, как в кино. Или как это описывают.