Текст книги "В Флибустьерском дальнем море"

Автор книги: Алексей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Однако для Пашки никогда не существовало проблем, особенно чужих. Если он и помедлил с ответом, то лишь потому, что прикуривал.

– Подумаешь! Ну, ждали вас где-нибудь в Саратове, и еще подождут. Женщины на то и женщины, чтобы всегда и везде опаздывать.

– Только не на концерты, – качнула прелестной головкой Мэри. – Мне совсем не хочется платить неустойку за срыв гастролей.

– И только-то? Подумаешь! – отмахнулся Пашка и небрежно добавил: – Неустойку я за вас оплачу. Никаких проблем. Итак, что нам понадобится? Одежда не проблема, куплю. Палатка двухместная у меня есть. Ружье... У меня с собой только мой карабин... Ну, да ладно. Подберем вам на месте что-нибудь попроще для первого раза.

Самое любопытное, что Форинов абсолютно не сомневался в согласии певицы, и наверняка уже мысленно обладал ею в своей двухместной палатке под знойным африканским небом, а затем после особо удачной охоты дарил ей шкуру какого-нибудь собственноручно убиенного леопарда. И все это под монотонный перестук тамтамов дикого негритянского племени и зажигательные танцы туземцев. Короче, этакая чистейшей воды экзотика.

– Я пока не дала своего согласия, – напомнила Мэри, очаровательно улыбаясь. Романтичность предложения пришлась ей по нраву и здорово польстила самолюбию, но, как истинная женщина, певица твердо стояла на грешной земле, и не собиралась рисковать карьерой и деньгами ради какого угодно приключения или самой возвышенной и пылкой любви.

– Так соглашайся скорее. – Пашка так увлекся, что машинально перешел на "ты".

Мэри посмотрела на меня и едва заметно качнула головой. Я понимающе улыбнулся ей в ответ и вздохнул.

Но все-таки теперь Пашка имел определенные шансы на успех, или же я ни черта не смыслю в женщинах. Настало время оставить их одних – я свою миссия успешно завершил, – и тут в бар вошел зеленоватый от морской болезни Шендерович.

– Добрый день. – Он вяло пожал мою руку, кивнул Пашке и буркнул: – Хотя какой он, к черту, добрый?

– Подумаешь, слегка покачивает, – усмехнулся я. – На то оно и море. Ничего, скоро зайдем в Бискай, вот там шторма, так шторма. Все как полагается. А сейчас так, легкое волнение.

Шендерович невнятно замычал. Мысль о том, что качка может еще и усилиться, привела его в ужас. Однако несмотря на паршивое самочувствие, голова у него продолжала работать четко. Оставлять свою подопечную в компании двух молодых мужиков он явно не собирался.

– Прошу прощения, но Мэри я у вас забираю, – откровенно и в лоб сказал продюсер. – Нам надо обсудить с ней детали нашей новой программы, к созданию которой мы приступим сразу после возвращения из круиза. Вы-то обо всем забыть и отдыхать, а у нас работа. Раз отстанешь, потом догонять трудновато.

Лицо Пашки вытянулось от неприкрытой обиды. Сейчас он походил на умирающего от голода путника, добравшегося наконец до вожделенного ресторана и с изумлением следящего, как официант вдруг забирает у него из-под носа только что поднесенное и аппетитно пахнущее блюдо.

К немалому счастью для Шендеровича, соображал мой приятель всегда туговато, и пока он прикидывал, как лучше высказать продюсеру все, что думает о таких типах, а то и без слов перейти к делу, коммерсант от музыки подхватил несопротивляющуюся Мэри и увел ее из бара.

– ...! – Пашка с некоторым опозданием поведал всю правду о Шендеровиче, не поместив в длиннейшей тираде ни одного цензурного слова.

– Да плюнь ты на него! – Мне даже стало слегка жаль непутевого приятеля. – Дело почти на мази, вечерком подкатишь к ее каюте и – ноу проблем.

Пашкины глаза плотоядно сверкнули. Он моментально позабыл обиду и мысленно уже следовал моему сумасбродному совету. Не знаю, к чем бы все это кончилось, ведь ситуация для Пашки вроде бы сложилась благоприятная, но после обеда шторм усилился настолько, что мой приятель утратил способность к каким-либо действиям. Я, кстати, тоже.

А ближе к вечеру шторм превратился в настоящий ураган...

8. НАТАША ЛАГУТИНА. ГОРЕ И ПРАЗДНИКИ

Я ревела, заходилась в истерике и даже не заметила прихода Юльки. Мир словно перестал существовать.

– Да что с тобой?!

Я не сразу поняла, что это голос Юльки. Сквозь слезы я смутно разглядела лицо подруги, но была так зла на весь мир, что чуть не вцепилась в него ногтями.

Выглядела я, наверное, страшновато. Во всяком случае, Юлька невольно отшатнулась и лишь потом стала вновь приближаться ко мне как приближаются к угрожающе рычащему зверю: медленно, стараясь не спровоцировать его на нападение. Она была явно готова в любую секунду отскочить.

– Наташа, успокойся, милая, хорошая ты моя, – прошептала Юлька, и я, кое-как вытерев слезы, неожиданно увидела в ее глазах подлинное сострадание.

Во мне произошел перелом. Больше не хотелось набрасываться, кусаться, царапаться – наоборот, я припала к подруге, как припадают разве что к матери, а Юлька нежно и успокаивающе поглаживала мне голову и спину, и продолжала, продолжала шептать вроде бы ничего не значащие слова...

Я еще плакала, но уже тише, без судорог, дышать стало заметно легче, и потихоньку, то и дело прерываясь от подступающего к горлу кома, я начала говорить о вчерашних и сегодняшних событиях, говорить откровенно, ничего не скрывая – только так можно было избавиться от разочарования и горя.

– Я к нему со всей душой... а он как свинья... попользовался и сразу бросил... – бормотала я, с трудом сдерживая истерику.

– Все мужики такие. Им на нас наплевать – лишь бы свое удовольствие получить, – утешала меня Юлька, и я всем сердцем соглашалась с ней. Все мужики одинаковы, и все они, без исключения, сволочи. Прежде я об этом лишь догадывалась, теперь же поняла твердо.

– ...ни один того не стоит, – вторил моим мыслям Юлькин голос. – Можно еще переспать с кем-нибудь из-за денег или от большой беды, но получить при этом настоящее удовольствие даже и не надейся. Я говорю о подлинном удовольствии, а не о том, какое они порой все же дают нам, как милостыню...

Я готова соглашалась с каждым ее словом. Больше никогда и ни за что на свете не отдавамся какому-нибудь пижону, чрезвычайно гордому тем, что у него что-то болтается между ног. Уж лучше вибратор куплю...

Неудовлетворенное желание вспыхнуло во мне с новой силой, но но теперь мне о мужчине и думать не хотелось.

Поняла ли меня Юлька? Наверное, поняла. Нежно ласкающие меня руки стали немного смелее, одна из них намеренно или случайно коснулась моей груди, и я еле сдержала готовый вырваться наружу сладострастный стон, а про себя молила: еще, еще!.. Рука была совсем рядом, и я сумела извернуться так, чтобы повторить чудесное непередаваемое ощущение, и, начисто позабыв про стыд, накрыла Юлину руку своей, не позволяя ей перебраться на другое место, и, – о чудо! – Юля поняла, начала потихоньку тискать и мять, а у меня возникло ощущение, что еще совсем немного – и я полечу в бездну...

И сразу же догадливые и божественные руки подруги стали исследовать мое тело, прошлись по груди, скользнули по ногам и выше, а ее губы всерьез занялись моей грудью, но и мне захотелось подарить ей ответные ласки, и я взялась за подол ее платья, стала задирать его. Юлька приподнялась, платье поползло выше, взметнулось, отлетело в сторону... Кожа у Юли была загорелой и восхитительно гладкой, но оставалось еще белье, красивое, как и его владелица, однако лишнее, мешающее наслаждению, и я расстегнула на подруге бюстгалтер и спустилась, снимая все остальное...

Юля помогла мне завершить это нехитрое дело и вновь вернулась к моей груди. Ее голова стала спускаться все ниже и ниже, ноги мои сами собой раздвинулись, и я, ощутив, как работает ее язычок, застонала, поднимаясь в небесные выси, наслаждение стало непереносимым и – свершилось...

Нет в языке слов, чтобы передать хотя бы тысячную долю испытанного мной блаженства. Я даже понятия не имею, сколько оно длилось – вечность или чуть меньше, – но потихоньку его сила стала уменьшаться, но так и не уменьшилась окончательно осталась со мною, и нестерпимо захотелось отблагодарить за него мою Юленьку, подарить ей такое же счастье, и я принялась ласкать ее желанное тело, заранее зная, как и в каком порядке ей будет приятнее, а когда она не выдержала, растаяла под моими ласками, я поняла, что возбуждаюсь и сама...

Так мы и чередовались, пока не устали вконец, а потом еще долго просто лежали рядом, прижавшись, как влюбленные. Нет, мы и были влюбленными, по крайней мере я, и в целом свете для меня не было существа дороже, чем моя Юленька.

Потом еще были обед, работа, показавшаяся мне продолжением праздника, еще какие-то дела, ужин и, наконец, бурная, наполненная нашими ликующими стонами ночь...

Спали мы с Юленькой совсем мало, но утром я встала бодрой как никогда. Каждая клеточка пела от наполнявшего ее восторга, двигаться было легко, словно куда-то пропал вес, и даже пароход стал казаться сказочным дворцом, обиталищем прекраснейшей принцессы без всяких никчемных принцев.

Пока я прибирала каюты, пароход прошел Зунд и двинулся дальше по привычному маршруту. Мне почему-то вспомнилось, как Фомич, наш старый – старше капитана – боцман, рассказывал про свою молодость. Он ходил тогда в рыболовных судах и, если не врет, то во время прохождения проливов им даже не разрешали выходить из кают, а на палубе несли вахту наиболее проверенные и идейные матросы.

Ну и ерунда порою лезет в голову! А все потому, что я не представляю, чем занять время до вечера. Вечером мы вновь сможем остаться с Юленькой наедине, и не надо будет никуда торопиться и о чем-либо думать. Вся ночь будет наша, одна на двоих, пусть даже корабль начнет тонуть!

Но, как оказалось, не вся. Юленька сообщила, что нас позвали на день рождения Володи Ардылова, даже не простой день рождения – на юбилей, и надо будет посидеть хоть ненадолго, а потом можно и потихоньку смыться.

Идти мне совершенно не хотелось. Мы вообще редко контактируем с командой. У них свои заботы, у нас – свои, да и на уме у них только одно – как бы кого трахнуть, да что выпить. Точнее, сперва что выпить, а затем, если не забудут по пьяни, и все остальное.

Но Ардылов приходился Юленьке каким-то дальним родственником и не пойти на его сорокалетие она не могла. Пришлось и мне пойти с нею за компанию. Очень уж не хотелось разлучаться с подружкой, да и знаю по опыту, что находиться одной среди пьяных мужиков совсем невмоготу.

Сам именинник, как я слышала, отличнейший токарь, был нам не страшен: водку он любил больше всех женщин мира вместе взятых. Такими же были и его приятели – рулевой Коля и моторист Гена. Что же касается Фомича, тоже приглашенного на праздник, то он относился к нам с Юленькой скорее как к дочерям. Или как к внучкам.

Еще двоих гостей я не знала совсем, зато пришедшие уже после нас Валера и Гоча были бабниками хоть куда.

Оно и понятно. Валера был самым молодым из собравшихся, от силы лет двадцать пять. Знаю, что служил он в морской пехоте, они там все под два метра. Ну, а Гоча... Грузин и есть грузин.

Все покатилось так, как я и предполагала. На случай внезапного прихода начальства всю выпивку выставлять не стали. На столе держали одну бутылку, однако сколько их было запрятано по углам! И тоже мне, джентльмены: о нас с Юленькой они и не подумали. Ни ликера, ни вина.

– Больше не буду, – предупредила я после второй рюмки водки, едва в голове слегка зашумело.

– Вах! Как не будешь? Обидэшь прекрасного чэловека! старательно изображая акцент, воскликнул Гоча.

– Мы водку не пьем, – поддержала меня Юленька. – Да и не знаю, как вам, а нам с утра на работу.

– Подумаешь! Мы все на работе, – совсем забыл про акцент Гоча. – Ничего страшного. Я очень извиняюсь, что кроме водки ничего нет, но обещаю: придем в ближайший порт, я вам самого лучшего шампанского куплю. А пока выпейте хотя бы еще по рюмочке. Праздник у нас сегодня, или нет?

– Да отстань от них, Гоча, – подал со своего места голос Николай, и с циничной откровенностью добавил: – Не хотят пить – ихнее дело. Нам больше останется.

– Не напиваться же мы сюда пришли! – возразил Гоча, поглядывая то на Юленьку, то на меня взглядом мартовского кота. – Пришли, панимаэшь, да, поздравить человека с его юбилеем, культурно посидеть, пообщаться, отдохнуть немного. Вино должно быть аккомпанементом к разговору, а не главной мелодией.

Вряд ли кто-либо из остальных мужиков был согласен с темпераментным уроженцем юга – уж больно быстро наполнялась и тут же опорожнялась разнокалиберная посуда. Да и сам Гоча пил охотно, просто ему очень хотелось подпоить и нас, а там под шумок перейти ко второй части извечного мужского плана.

Я тихонько пихнула ногу подруги, и Юленька слегка кивнула мне в ответ – мол, пора, только выждем момента поудобнее.

Мужики не заметили нашего молчаливого обмена мнениями. Как я и предполагала, одни только Валера и Гоча активно старались обратить на себя наше внимание. Они, кажется, даже пытались договориться между собой, кому кого трахать, и с самовлюбленностью самцов не предполагали, что им ничего не светит.

– Ну и ну! – Кто-то после очередной отлучки позабыл запереть дверь, и теперь в дверях каюты стоял второй механик Лева. – Пьянствуете?

– Михалыч! – пошатываясь, приподнялся Гена и протянул нежданному гостю налитую до краев рюмку. – ... буду! У Володьки сегодня сорокалетие! Выпей за его здоровье, Михалыч!

Лева оглядел красные рожи своих подчиненных, недовольно покачал головой, но рюмку принял.

– Твое здоровье, Владимир Семеныч! – Механик деловито выплеснул водку в рот и чуть поморщился.

– Да ты закусывай, Михалыч! – Гена тут же наполнил опустевшую рюмку.

– Ни-ни, – возражающе помахал рукой Лева. – Хорошего понемножку. Да и вам не советую.

– Михалыч... – укоризненно протянул именинник. Он хотел что-то добавить, но не справился с заплетающимся языком и молча поднял рюмку.

Вздохнув, Лева выпил вместе со всеми и поставил рюмку вверх дном.

– Хорош. Лучше бы делом занялись. Дед говорит, что с двигателем не все в порядке. С виду вроде бы ничего, но вы же знаете, у него на такие дела нюх.

– Да что с ними станется? – Гена несколько раз старательно ткнул вилкой в тарелку с закуской, но подцепить ничего не смог и досадливо махнул рукой. – Через пару суток будем в порту, там и посмотрим. А до тех пор прокантуемся как-нибудь. Когда и что у нас ломалось? Вспомни. Дед мужик толковый, но любит порой горячку пороть.

– Ну, не знаю, – с сомнением протянул Лева. – Сегодня, конечно, из вас работнички никудышные. Гайку от болта не отличите. Но чтоб завтра все были как огурчики.

– Михалыч! Мы тебя хоть раз подвели? – Гена обхватил пятерней бутылку и принялся старательно разливать содержимое по рюмкам и столу.

– По-моему с вас хватит. – Рюмку механика кто-то уже успел перевернуть и наполнить, и теперь Лева взирал на нее со смесью сожаления и вожделения.

– Морскую пехоту не напоишь! – патетически воскликнул двухметровый Валера, победоносно и пьяно оглядывая собутыльников, а следом и нас с Юленькой.

Леву едва заметно поморщился. Подобно многим, кто не служил в армии или на флоте, он терпеть не мог армейскую браваду, к тому же Валера всем своим видом опровергал собственные слова. Не требовалось особого ума, чтобы точно предсказать его дальнейшую судьбу: три-четыре рюмки – и неизбежное приземление мордой на стол.

– Зачем компанию портишь, дорогой? Еще немного посидим, побеседуем и сами разойдемся. Сорок лет только раз в жизни бывает, – сказал Гоча. – Что мы, не мужчины, да? Не можем отметить юбилей нашего дорогого друга, да? Садись лучше с нами. Для хорошего человека всегда место найдем.

– За Володины сорок, Михалыч! – Гена вновь протянул механику рюмку. – Круглая дата!

– Ладно, еще одну и закругляюсь, – не устоял перед искушением Лева. – Будь здрав, Семеныч!

Юленька подтолкнула меня, и словно невзначай поднялась. Я сразу же последовала ее примеру, от всей души радуясь возможности покинуть осоловелых самцов. Тем уже было глубоко наплевать на наши прелести, один только Гоча встрепенулся и посмотрел на нас хищным взглядом.

– Куда вы, красавицы? Мы ведь еще и не посидели как следует. Зачем именинника обижаете?

– Нам пора, – решительно объявила Юленька. – С утра на работу. Всего хорошего, дядя Володя!

– А? – Ардылов вскинул тяжелую голову, пытаясь понять, что происходит, и неразборчиво промычал: – Угргу.

– Все правильно, – поддержал нас механик. – Делу время, а потехе – час. О работе забывать нельзя.

– Я вас провожу, – Гоча попытался выбраться со своего места, но для этого сначала требовалось поднять Ардылова и Фомича, а они подниматься не желали.

Мы воспользовались заминкой и проворно покинули каюту. Следом сразу же вышел Лева. Чувствовалось, что он с удовольствием бы остался, но скоро должна была наступить его вахта, и рисковать ему не хотелось.

Не знаю, выбрался ли в конце концов Гоча, или же махнул на нас рукой, да и знать этого не хочу. Мы с Юленькой не шли, а буквально летели по лестницам и коридорам, и в мгновение ока добрались до своей каюты. Там мы быстренько переоделись, сходили в душ и, вернувшись свеженькими и чистенькими, посмеялись над нашими мужичками, а затем, наверстывая потерянное на празднике время, вовсю занялись любовью...

9. КАПИТАН ЖМЫХОВ. ЗАБОТЫ И ТРЕВОГИ

Погода ухудшилась внезапно. Несмотря на весь свой современный спутниково-компьютерный арсенал, синоптики слишком поздно передали штормовое предупреждение. Времени дойти до какого-нибудь порта уже не оставалось, а становиться в такую погоду на внутренний рейд было куда опаснее, чем находится в море, и Жмыхов без особых колебаний решил продолжить плавание.

Справедливости ради следует сказать, что капитан был полностью уверен в своем судне. Обещанный восьмибалльный шторм "Некрасов" мог выдержать, да и не раз выдерживал, играючи. Ну, поблюют пассажиры, так что с того? Никто их в море на аркане не тянул. Сами добровольно выложили свои денежки, желая испытать все прелести морского круиза, вот теперь пусть и испытывают их вдоволь!

К пассажирам Жмыхов в глубине души относился неприязненно. Не мог им простить их нежданного богатства, возможности направо и налево швырять зелеными – того, что не мог позволить себе он, свыше тридцати лет отходивший в море, из них последние четырнадцать – капитаном нескольких лайнеров.

Жмыхов был настолько уверен в своем корабле, что даже не стал подниматься на мостик, а вместо этого Иван Тимофеевич спокойно отправился к себе в каюту немного отдохнуть. Жмыхов и сам не заметил, как задремал, полулежа на диванчике и не снимая фориы. Снилась ему какая-то ахинея, винегрет из полуголых дикарей, почему-то заседающих в Думе, и зарубежных киноактрис, страстно желающих познакомиться с ним, Иваном Тимофеевичем Жмыховым.

А потом все пропало, и капитан вынырнул из забытия, твердо уверенный: что-то случилось!

И точно. Качка сменилась на килевую и усилилась. Значит и шторм стал сильнее и нагнал более высокую волну.

Жмыхов поднялся, шагнул к переговорному устройству, но его опередили. Голос старпома деловито спросил:

– Иван Тимофеевич?

– Слушаю. – Жмыхов привычно одернул китель и подтянул ослабленный галстук.

– Докладывает Нечаев. Шторм усилился до девяти – девяти с половиной баллов. Пришлось развернуться носом к волне. Только что получено сообщение синоптиков, что часа через полтора-два нас настигнет ураган. Предположительно – до двенадцати баллов.

– Уйти не успеем? – коротко спросил капитан, хотя ответ ему был известен заранее.

– Нет.

– Добро. Сейчас поднимусь на мостик. Ждите.

Жмыхов задержался лишь на несколько секунд, чтобы взять свою трубку , и быстро покинул каюту.

В рубке все хранили спокойствие, чего нельзя было сказать об окружавшей "Некрасова" стихии. И куда только подевалось радующая глаз безмятежность моря? Даже цвет его из голубого стал свинцово-серым. Высокие тяжелые валы грозно катились под мрачным небом, где куда-то сломя голову неслись облака. Вокруг, до уже неразличимого горизонта, виднелись лишь бесконечные волны. Ни берегов, ни силуэта другого корабля.

– Задраить наружные двери. Проверитье, чтобы иллюминаторы в каютах были закрыты наглухо. Вечерний концерт отменить. Предупредить пассажиров, чтобы и носа не высовывали на верхнюю палубу. Вызвать сюда стармеха.

Жмыхов отдавал распоряжения короткими рублеными фразами и одновременно пытался раскурить трубку.

– Вызывали, Иван Тимофеич? – Маленький полный Бороздин, старший механик "Некрасова", вошел в рубку и с трудом удержал равновесие – нос лайнера зарылся в очередную волну.

Жмыхов внимательно посмотрел на стармеха. Он ходил с Бороздиным долго, почти как с Нечаевым, и доверял ему полностью.

– Ожидается ураган до двенадцати баллов,– сообщил Жмыхов. Как машина, Иваныч? Выдержит?

– По идее – да, – несколько уклончиво ответил Бороздин, предварительно облегчив душу ругательством.

– Что значит – по идее? Ты мне прямо отвечай: да или нет? Не в бирюльки играем!

– Скорее, да. Все показатели в пределах нормы, – спокойно сказал Бороздин. – А так... Я еще вчера докладывал, что турбина мне внушает подозрение.

– Докладывал! – резко откликнулся капитан. – Надо было меры принимать, а не докладывать! Кто стармех? Я или ты?

– Я. Но на ходу много не сделаешь. Машину-то в море не остановишь. Да не кипятись ты, Тимофеич! Пока это только предчувствия, а им верить тоже нельзя.

– Вот сбудутся твои предчувствия, и запоем мы с тобой на два голоса. – Жмыхов, не верящий ни в черта, ни в Бога, привык доверять интуиции Бороздина.

– Не век же урагану длиться, – заметил стармех. – Ночь как-нибудь продержимся, а там и шторм поутихнет.

– Смотри, головой отвечаешь. Кровь из носу, но чтобы машина работала как часы.

– Сделаю, – кивнул Бороздин, и: не прощаясь, удалился в царство своих механизмов.

Шторм все усиливался. "Некрасова" уже болтало на волнах не хуже какого-нибудь СРТ. Пассажиры забились по каютам, но команда продолжала работать.

Ни о каком продвижении вперед не могло быть и речи. Жмыхов старался лишь удержать корабль на месте, поставив его носом к волне, да и какой смысл двигаться, когда путь лежит в другую сторону?

Наступила ночь, ранняя по случаю непогоды и непроницаемо темная, хоть глаз выколи. Пришлось зажечь прожектора, но толку от них было мало: при такой болтанке их лучи то натыкались на безумствующую воду, то взмывали к низким небесам.

Оставалось ждать утра и надеяться, что корабль выдержит удар надвигающегося урагана. Если бы надежды моряков сбывались всегда...

10. ЯРЦЕВ. ВАХТА НА МОСТИКЕ

Народу на мостике было много. Помимо вахтенных, там находились кэп с чифом, Володька, боцман Фомич, Колька, по праву лучшего рулевого занявший место у штурвала, наш электромеханик Гришин – по сравнению с обычным безлюдьем толпа, да и только. Болтало порядочно, но все терпеливо стояли, словно ждали чего-то.

– Так... – Жмых вытащил изо рта давно погасшую трубку. Свободным от вахты штурманам отдыхать. А то будете потом носом клевать!

Это в наш с Володькой адрес. Но разве отдохнешь, когда все раскачивается, как на качелях? Впрочем, делать на мостике нам сейчас действительно нечего, и потому мы молча направляемся к выходу. Сам Жмых, похоже, решил остаться на мостике, пока не утихнет ураган. Оно и понятно – капитан.

С большим трудом по то и дело встающему на дыбы коридору добираюсь до своей каюты, и первым делом закуриваю. Самое паршивое, что нечем убить время. Заняться чем-нибудь серьезным невозможно, отдыхать трудно, а до вахты целых два часа. Сейчас бы чашечку горячего кофе, да только как его выпить? Качка такая, что чашку не удержать. "Вам кофе в постель?" – "Нет, лучше в чашку..."

Вспоминаю, что где-то в вещах у меня должна быть книга. Специально взял для подобных случаев, да вот позабыл. Долго копаюсь в сумке, затем в чемодане и, наконец, уже отчаявшись, нахожу между рубашками небольшой томик в мягкой обложке. Читать при качке тоже занятие не из легких, но все-таки лучше, чем пялиться в потолок, и потому старательно перелистываю страницы и стараюсь вникнуть в содержание.

А содержание оказывается банальным до тошноты. Областной городок, две терроризирующие его банды, продажная милиция, вернувшийся к родным пенатам отставной майор-спецназовец... Все крутится по накатанной колее. Друг детства майора, честный предприниматель, становится жертвой преступников, вдова покойного, между прочим – бывшая возлюбленная майора, и приходится бедняге, стиснув зубы, и мстить, и защищать и наводить порядок в городе... Раньше наверняка прочитал бы этот бред с удовольствием, а сейчас до того тошно...

Еще пятьдесят минут. Да какая, к черту, разница!? Я докуриваю очередную сигарету и отправляюсь на мостик. Жмых мельком смотрит на часы, но ничего не говорит. Он многое понимает, наш кэп, а что порой кричит на нас, так это должность у него такая. Неизвестно еще, каким стану я, если дотяну до капитана. А почему бы и нет? Лет эдак через пятнадцать... Да только стоит ли? Лучше поднакопить деньжат, да податься в бизнес. Буду к Варьке поближе.

Вот же закон подлости: пока молодой – с палубы не сходишь, а что делать в старости на берегу? Жена – старуха, на такую и под угрозой расстрела не полезешь, по молодым шастать здоровье уже не то, море-то и на потенцию влияет. Вот сейчас стою, думаю о бабах – и хоть бы что шевельнулось!

Полночь. Расписываюсь в журнале и принимаю вахту. На экране, отмечая наше местоположение, мерцает черточка, на пульте ровно светятся лампочки и циферблаты, прожектора все так же попеременно освещают то зарывающийся в волны нос, то черноту небес. И вот что странно – едва принял вахту, как захотелось спать. Была бы возможность – ушел бы в каюту, заклинился в койке и дал бы как следует храпака назло всем штормам и ураганам. Полцарства за чашку кофе, да нет у меня и сотой доли царства, а о кофе сейчас остается только мечтать...

– Что это?

Сквозь рев бури я не разобрал, кто спрашивает, но смысл вопроса был совершенно ясен.

Да и как было не понять! Сквозь завывание и рев пробился очень низкий, на границе инфразвука, гул. Прежде я ничего не боялся я в море, но сейчас в душе зародился страх... Нет, не страх а безумный ужас! – неумолимо стиснул сердце, и, стремительно нарастая, подмял под себя все прочие ощущения. Сделав над собой усилие, я обвел взглядом остальных и прочитал на их лицах тот же всепоглощающего ужаса. Мы – здоровые, много повидавшие на своем веку мужики, застыли парализованные, точно кролики перед удавом, и тщетно пытались взять себя в руки.

Гул все нарастал, приближался, и вместе с ним нарастал ужас. В рубке завибрировал воздух, пол под ногами задрожал. Мне отчаянно не хватало воздуха – я только сейчас заметил, что стою, затаив дыхание. Я резко выдохнул, отдышался, отвел взгляд от экрана локатора, посмотрел вперед, и... едва не заорал от ужаса.

Свет прожекторов уперся в гигантский, не менее полумили у основания и стремительно несущийся на нас черный столб. Я машинально отметил время – ноль тридцать две. Плавно расширяясь, вращающийся столб вершиной уходил в тучи, подсвеченные изнутри почти непрерывными вспышками молний. К его основанию, точно притянутые гигантским пылесосом, со всех сторон тянулись концентрические кольца волн, с вершин которых ураганный ветер срывал клочья пены. Как ни странно, но море в основании столба (смерч метров на двадцать или тридцать не достигал воды) оставалось совершенно гладким, а волны, достигая четко очерченной границы спокойной зоны, исчезали, точно срезанные ножом.

– Господи! Смерч! – прохрипел кто-то. Мне отчаянно хотелось что-то крикнуть, но я не мог выдавить из себя ни звука. "Некрасов" содрогался от ударов к корму – лайнер уже вошел в зону концентрических волн. Сворачивать уже поздно, что-либо делать – невозможно.

Все, конец. Как глупо и страшно! Еще несколько секунд – и все исчезнет, провалится в небытие, и не будет мне дела до Варьки, как нет дела до всех остальных... вот уже и сердце стоит... тем лучше, не надо будет захлебываться соленой водой... никто не узнает, что я перехитрил костлявую: умер от страха раньше, чем утонул... я уже мертв... но почему же тогда мыслю, а, значит, существую, как говорил не помню кто?...

Нос "Некрасова" коснулся границы спокойной зоны. Лайнер содрогнулся и застонал. Я оглох от резкого перепада давления, и с изумлением увидел, как нос корабля плавно, но неумолимо задирается вверх, нацеливаясь на центр гигантского черного туннеля, в котором вдруг оказался, но тут корма тоже оказалась внутри спокойной зоны, и поднявшийся было нос рухнул вниз, взметая две чудовищные волны. Нас швырнуло на пол, но не успели мы подняться, как лайнер развернуло невесомой пушинкой и внезапно вырвало из воды.

Сердце гулко стукнуло. Неужели все промелькнуло в мгновение, в один сердечный удар? В глазах потемнело...

И тут разом погасли все приборы спутниковой связи и навигации. Кое-как поднявшись я увидел, что "Некрасов", окруженный стеной как-то странно пульсирующего мрака, висит над водой, освещаемый сверху тусклым мертвенно-серым светом, висит вопреки всем законам физики, а высоко ли? – я же не летчик...

Вспоминая потом этот миг, я так и не смог понять, что увидел или подвешенный в воздухе лайнер вращался в центре неумолимо сужающегося черного туннеля, или же сам туннель – внутренность чудовищного смерча – вращался вокруг корабля, все глубже затягивая его в свою пасть. И чем ближе становилась клубящаяся черная стена, тем ярче разгорался над нами серый свет, становясь сперва просто белым, потом ослепительно-белым, фиолетовым...

Черный туннель коснулся корпуса. Полыхнула фиолетовая вспышка... и чернота вокруг исчезла.

Сердце стремглав рванулось вверх, телу стало легко-легко, как будто пропал вес, и вдруг махина лайнера с невообразимым грохотом ударилась о воду. Над бортами вспухли, поднявшись метров на двадцать выше мостика, два высоченных водяных вала, и медленно схлынули в стороны. Почти целиком погрузившийся в воду "Некрасов" замер на дне выбитой падением морской ложбины, и начал нерешительно всплывать.

Нас вновь швырнуло на палубу мостика. Удар был так силен, что я едва не потерял сознание, и первое мгновение не мог понять ни где я, ни что со мной. Секунд через десять я кое-как поднялся, бросил взгляд за окно и... живем!!!

Очевидно, висели не очень высоко, иначе корпус попросту не выдержал бы такого удара. "Некрасов" снова болтался на волнах, вот только левый прожектор погас, да черт с ним, с прожектором! Главное, исчез давящий животный ужас, только все еще сосало под ложечкой, да и не мудрено после всего пережитого...

Неуправляемый пароход начало ощутимо разворачивать бортом к волне, и я бросился к пульту, но меня опередил поднявшийся на ноги Колька. Лицо его заливала кровь из ссадины на лбу, а взгляд стал ошарашенно-безумным, но руки прекрасно помнили свою работу, и лайнер стал возвращаться на курс.