Текст книги "Гусариум (сборник)"

Автор книги: Алексей Волков

Соавторы: Далия Трускиновская,Владислав Русанов,Андрей Ерпылев,Ольга Дорофеева,Сергей Игнатьев,Олег Быстров,Александр Свистунов,Александр Гриценко,Александр Владимиров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

– Ты своим сподвижникам скажи, чтобы на рыбалку поменьше водки брали, – посоветовал я. – И коли там, в старице, завелась нечистая сила, то в чем смысл твоего с лодочниками контракта о поставке дохлых кошек?

– Так нечистая сила в сотне саженей от места, где протока начинается, сидит. Есть где ловить. Только вот забираться в протоку и днем опасно, а лодки-то ночью пойдут.

– Как тебе уже, поди, известно, первым пойдет «Бешеное корыто», а там экипаж трезвый и отчаянный. С ним никакой нечистой силе не сладить. И одно дело – выпихнуть на берег лодчонку, а другое – канонерскую лодку в десять сажен длиной, в которой сидит семьдесят человек экипажа. Так что оставь свое беспокойство и займись делом, – велел я. – Самому-то не стыдно, что полы в доме не метены, не мыты?

– Как не беспокоиться, коли там, на дне, чудища сидят? И лапы у них – во!

Васька развел ладони на расстояние аршина.

– Ты сам, что ли, видел те лапы?

– Я – нет, а лодочника Янки дед видал – такая лапища ему на борт лодки легла и потрясла этак со вразумлением: не ходи, мол, где не велено!

– И какова ж она была?

– Известное дело – зеленая и в чешуе! А чешуя – с пятак!

– Будет тебе врать-то. Вон слыхал, как митавский купчина струги с медью в Ригу привел? И прошел он той протокой, и никакие зеленые лапы его не хватали.

Васька насупился. Очень уж ему хотелось доказать свою правоту. Но я был до того зол на него из-за проклятых миног, что стал бы возражать, даже коли бы услышал от него таблицу умножения.

Прислуживая мне за столом, он угрюмо и даже злобно молчал. А потом, когда я собрался обратно в порт, потащился за мной – якобы я там не обойдусь без его услуг! В порту же он как сквозь землю провалился, и когда действительно мне понадобился, его искали у всех лодок. Видели его толковавшим с перевозчиками, а куда он после того подевался – одному богу ведомо.

Я понял так, что он сговаривается с ними о новых поставках дохлых кошек взамен на живое подводное чудище, и махнул рукой – рано или поздно объявится.

Нашлась моя пропажа вечером.

Васька привел ко мне того самого митавского купчину Данилу Калинина, что, рискуя жизнью, вывез из города на стругах бог весть сколько пудов медной монеты.

– Звали меня, сударь? – любезно осведомился купец. Был он еще молод, румян, красив той сытой красой, от которой сердечко заходится у девок из предместий, небогатых мещаночек.

– Василий, ты что это затеял? – грозно спросил я свою персональную холеру и чуму в образе человеческом.

– Так сами ж, барин, хотели допросить господина Калинина о нечистой силе, что в старице сидит! Перевозчикам вы не верите – так хоть уважаемому человеку поверьте!

– Ты меня, милейший, прости, – обратился я к купцу. – Дуралей мой не так меня понял. Здешние лодочники сочиняют, будто в протоке на дне кто-то поселился, а ты сам той протокой струги вел и, судя по тому, что благополучно до Риги добрался, никого не повстречал.

– А я не протокой шел, – несколько смутившись, отвечал Калинин. – В протоку-то я как раз зайти и не смог.

– Как не смог? Тебя ж флотилия на выходе из той протоки подобрала! – воскликнул я.

– Не смог, да и всё тут. Пришлось выходить из речного устья в море и вдоль берега к Усть-Двинску брести, а там уж в Двину поворачивать. Вот и вышло, что меня уже чуть не у Мангальского острова лодки нагнали. Они-то ходко шли, у них вёсел по двадцать пар! А мы-то с парусом намучились…

– А что я вам, барин, сказывал? – встрял мой Васька. – Не смог он войти в протоку! А потому, что в старице нечистая сила завелась!

– А может, и лучше, что я морем шел, – сказал купец. – Старица-то тихая, течения почитай что нет, берега лесом поросли, ветер поймать – морока…

– Так что ж тебя не пустило? – решив наконец внести ясность в это дурацкое дело, полюбопытствовал я.

– Кабы знать! Встал первый струг – и ни с места, ровно его кто держит. А развернулись – так пошел, словно на бечеве бегом повели.

– Нечистую силу ты видел?

– Нет, врать не стану, не видел.

Я посмотрел на Ваську так, что ему всё сразу сделалось ясно.

– Это могло быть что угодно. Коряга, топляк, мель, – сказал я уверенно. – А ежели кому нечистая сила мерещится, то, стало быть, давно в церкви не был и в грехах не каялся!

– Коряга, топляк, мель, – услышал я за спиной задумчивый, чуть гнусавый голос. – Приятно послушать истинного знатока.

Я резко обернулся и увидел Никольского. За его плечом виднелся и Бахтин, что-то втолковывавший матросу, имевшему на плече преогромный мешок.

Флотилия готовилась к отплытию. Передовой ее отряд во главе с «Торнео» ушел рано утром, взяв на борт пехотинцев генерала Бриземана с их унтер-офицерами. Гемаму, судну двадцати саженей в длину, как всегда, пришлось завозить верп, чтобы вытянуться на обвехованный фарватер. Ввиду почти полного отсутствия ветра весь отряд двигался на веслах и течении. И вот «Торнео» уже появился возле Усть-Двинска, откуда нам дали сигнал, что высадка пехоты прошла благополучно, так что следует выступать канонерским лодкам с артиллерией.

– Не надобно быть знатоком, чтобы определить, отчего остановился струг, заплывающий в мелкую речонку, – отвечал я Никольскому настолько дружелюбно, насколько мог. – Коли угодно, сами расспросите господина Калинина – и поймете ровно столько же, сколько и я.

Купец был неглуп – понял, что может стать причиной ссоры между моряком и гусаром.

– Да не стоит это дело выеденного яйца, – сказал он. – Мало ли, по какой причине люди мои не смогли провести струги по протоке? Коли ко мне больше нет вопросов, так позвольте откланяться…

– Нет, любезнейший, – с тем Бахтин, быстро подойдя, хлопнул Калинина по плечу крепкой ладонью. – Останься. У меня к тебе вопросы. Я хочу доподлинно знать, почему струги не пошли по старице.

Купец и Васька переглянулись. Им, как я понял, было неловко за предположение о нечистой силе.

– Нешто я лодочник? – спросил Калинин. – Не пошли и не пошли – стало быть, не судьба. Мне тогда, видит Бог, было не до коряг и топляков, а лишь бы скорее до Риги с моим грузом добраться.

– А сам ты митавский?

– Митавский, – подтвердил купец.

– И город хорошо знаешь?

– Как не знать!

– И по реке от Митавы до самого устья прошел без помех?

– Без помех… – уже помышляя о бегстве, сказал Калинин.

– Ну так послужи еще раз Отечеству! Пойдешь вместе с нами на головном корыте, – мало заботясь, как поймет его слова непричастный к гребному флоту человек, распорядился Бахтин.

– Господи Иисусе! – воскликнул, крестясь, Калинин. – Я уж послужил! Сказывали, мне за мешки с медью медаль выйдет! Кого другого ищите!

– Что ж ты, такой здоровый детина, испугался? – полюбопытствовал Никольский, одновременно рукой подзывая неразлучных спутников своих, Иванова и Савельева.

– Ничего не испугался, да только не пойду…

Я вовремя поймал за шиворот своего Ваську.

– Ну-ка, брат, растолкуй господам офицерам, какие слухи ходят о старице, да только тихо – не дай бог, матросы твое вранье услышат, – приказал я.

Васька, которому любопытство не позволило сбежать вовремя, исподлобья посмотрел на Бахтина. Но говорить не пожелал.

– Здешние лодочники смущают простой народ – будто бы в протоке засел зеленый черт и никого не пускает, – сказал я вместо него. – Вон и Калинин в это верит. Что-то там, сдается мне, и впрямь есть. И господин Никольский того же мнения…

– Никольский, что это на тебя нашло? – поворотившись к мичману, спросил Бахтин.

– Бушуев шутить изволит, – объявил Никольский.

– Я не шучу. Я предположил, что струг Калинина в протоке налетел на мель, на корягу или на топляк. Вы изволили в этом усомниться. Стало быть, полагаете, что там сидит и не пускает суда нечистая сила в образе черта, покрытого зеленой чешуей, – отрубил я и далее адресовался к капитан-лейтенанту: – На вашем месте, Бахтин, я бы поостерегся лазить в эту подозрительную старицу.

– Вот, стало быть, отчего ни одного лодочника поблизости нет, как сквозь землю провалились. Узнать бы, кто их предупредил! Из-за того подлеца остались мы без проводников… Но я получил приказ, Бушуев, и я пойду так, как положено по приказу. Мне плевать, черти там или коряги, – сказал Бахтин. – Коли угодно, присоединяйтесь и своими глазами увидите: кто б там на дне ни обретался, он даст дорогу «Бешеному корыту»!

Тут-то он меня и подловил. Плыть на канонерской лодке я не имел ни малейшего желания – гусары люди сухопутные, вплавь не пускаются, даже через реки переправляются, держась за конское седло. Но отказаться не мог – это значило бы расписаться в своем страхе перед зеленым чертом, изобретением рижских перевозчиков.

– Премного благодарен! – пылко отвечал я. – С удовольствием совершу сей вояж! Васька, беги за моим карабином. Что, Калинин, плывешь с нами?

Василий, поняв, что я спас его от разбирательства, сорвался и унесся. Купец вздохнул.

– Вам, господа, шуточки шутить охота, а мне и впрямь боязно. Кто-то там есть.

– Вот я его и пощекочу саблей своей! – бодро пообещал я. – Вперед не станет судам дорогу загораживать. Не бойся, Калинин! Господин Бахтин нас в обиду не даст. Или ты не русский человек? Или не хочешь проучить французов?

– Эх, была не была! – воскликнул купец.

– Согласен? Так пойдем же на галеру, – предложил было я. И сделал красивый жест, словно бы приглашая всех на борт стоявшего тут же «Бешеного корыта».

– На какую галеру? – удивился Бахтин.

– На вашу.

– На мою?

– В нашей флотилии ни одной галеры нет, – вмешался Ванечка Савельев. – Их уж двадцать лет как на Балтике не строят – верно, Алексей Гаврилович?

– Как же нет, когда сами вы столько раз называли «Бешеное корыто» галерой!

– Мы? – озадаченно переспросил Бахтин.

– И вы, и Иванов, и Никольский.

Моряки переглянулись с несколько испуганным видом.

– Не могли мы того говорить! Что же мы, галеру от канонерской лодки шхерного флота уж не отличим? – очень спокойно возразил мне Иванов.

– Своими ушами слышал! – возразил я. – Сколько раз и вы, Иванов, и Никольский сердито восклицали: «Кой черт занес меня на эту галеру!»

Дружный хохот был мне ответом.

– Оно и видно, что вы в провинции своей совсем от жизни отстали, – сказал Бахтин. – Признайтесь, когда вы, любезный Бушуев, в последний раз были в театре?

Я хотел было выпалить, что полковая жизнь не оставляла времени для развлечений и что армейские гусары редко бывают в столицах, не то что моряки, которые живмя живут в Санкт-Петербурге, и разругался бы с Бахтиным насмерть, но мне не дали.

– Это слова из пьесы Молиеровой «Плутни Скапена», – тут же объяснил Иванов, уже привычный сразу гасить зарождавшиеся ссоры. – Смехотворны же они вот почему. У Жеронта есть сынок, которому строгий папаша не дает денег. И вот они с продувным лакеем выдумали, будто сынок тот пошел поглядеть галеру, зашедшую в порт, и был на ней увезен и продан в рабство, что ли. Тот лакей-пройдоха прибежал к Жеронту просить денег на выкуп. Но, что бы он ни толковал, каких страстей ни нагородил, у папаши на всё был один ответ: «Кой черт занес его на эту галеру!» Когда он в десятый раз этак отвечает, уже сил никаких нет смеяться. Бывало, в партере зрители с кресел валились…

– Время, господа, – негромко сказал Бахтин. – Не передумали, Бушуев?

– Мое слово крепко, – отвечал я.

Так и вышло, что, соответственно приказу фон Моллера, около полуночи в рейд пошел наш отряд, возглавляемый «Бешеным корытом», на носу коего рядом с полупудовым единорогом, Ванечкой Савельевым и канонирами стоял также и я в своем черном гусарском доломане, при ментике за спиной, в кивере с медной бляхой, на которой с трудом различался рижский герб, с заряженным карабином и верной своей саблей. Всё, что мог, я содержал в порядке – и красную кожаную портупею, и кушак с серебряными перехватами, коли издали глянуть – молодец молодцом. Да только вблизи была видна штопка, сделанная Васькой на дырках, оставленных треклятой молью. А моряки были чистенькие, свеженькие, и особо меня злила безупречная белизна их панталон.

«Бешеное корыто», выйдя на середину реки, повернуло и, оставив по левую руку мелкие никчемные островки, двинулось к устью. За нами шла вторая канонерская лодка, бывшая под командованием Бахтина, а уж за ней – остальные полтора десятка.

Данила Калинин поместился в середине первой лодки и нашел там себе какого-то собеседника. Я же принужден был довольствоваться собственным обществом – даже Ванечка Савельев не проявлял ко мне любопытства. Моряки всячески показывали, что я на «Бешеном корыте» чужой и взят в плавание ради курьеза, а то и развлечения – как старые барыни берут с собой в карету мосек, арапчат и попугаев. Кто-то даже произнес у меня за спиной довольно внятно:

– Из гусара матрос, что из гнилого фала новый трос…

Тихий смешок пробежал по лодке и стих.

Я не стал задираться, потому что знал – когда настанет время переведаться с врагом, моя сабля будет куда как пошустрее их кортиков. Да и стрелок я неплохой. К тому же возмущение мое было бы на руку Бахтину – он так начнет унимать своих матросов, приказывая им не трогать убогого, что впору будет звать его на поединок.

Негромкие разговоры и мерный плеск вёсел наконец заворожили меня, всякие помышления исчезли из головы моей, и я невольно задремал. Часа этак через три я услышал голос Бахтина, отдававшего команды. «Бешеное корыто» сворачивало в старицу. Я, предчувствуя бурные и странные события, усилием воли прогнал сон.

«Бешеное корыто» уже прошло по старице куда более двухсот сажен – и ничего не произошло.

– Ну что, Калинин? Где твои зеленые черти? – спросил Бахтин. – Лодочникам спьяну померещились, а ты, разумный человек, в купеческом звании…

Тут что-то крепко ударило в борт «Бешеного корыта», и лодка встала. От неожиданности я полетел на канонира, а гребцы сбились.

Бахтин прикрикнул на свою команду, весла разом вознеслись и ударили по темной воде. Они могли бы так ударять до второго пришествия – лодка не продвигалась ни на шаг.

– Нет, братцы, это не коряга, – сказал озадаченный Иванов. – Корягу мы бы и не заметили.

– И не мель – откуда бы тут мели взяться? – добавил Никольский. – Что скажешь, Бахтин?

– Похоже на подводные цепи или рогатки, – молвил капитан-лейтенант. – Ну-ка, Кочетов, потычь там веслом в воду!

Матрос вытащил из уключины длинное весло и, нелюбезно отстранив меня, встал на носу и выполнил приказание. Но ткнул он всего дважды. Весло вырвалось из его рук и, пролетев по воздуху сажен с десяток, плюхнулось на воду.

– Кочетов, свистать тебя в сорок дудок полковым строем! – закричал Никольский.

– Это не я, господин мичман! – воскликнул перепуганный матрос. – Оно само!

– Назад, господин капитан, назад скорее! Не то вылезет, за нас примется! – заголосил купец. – Оно это, вот те крест, – оно!

– У меня – приказ, и я обязан его выполнить, – отрубил Бахтин. – Что бы там на дне ни торчало!

Громкое бульканье, как если бы со дна пошли большие пузыри, было ему ответом. В лодке притихли, а бульканье это всё более делалось похожим на смех.

Бахтин перебежал на нос, ему подали другое весло, и он самолично стал тыкать туда, где, по его мнению, была незримая препона. Канонир, высоко подняв фонарь, светил ему. И на сей раз вышло то же: дважды ткнул, а на третий раз весло вырвалось из рук, но не просто улетело в другую сторону, а еще и замерло в воздухе.

В неярком фонарном свете я увидел то, о чем толковал мне мой Васька: за лопасть держалась крупная зеленая лапа.

Но Бахтин не успел ее разглядеть – он, резко повернувшись к канониру, приказывал заряжать единорог, чтобы пальнуть в воду.

– Стойте, Бахтин! – закричал я, хватая его за руку.

– Пустите, Бушуев!

– Нельзя туда стрелять!

– На этом корыте капитан покамест я!

– После выстрела от корыта останутся одни щепки!

– Бушуев, уйдите с носа, – ледяным голосом и с ледяной злостью во взоре, приказал Бахтин. – Вот только еще отставные гусары не учили меня, как проводить судно через дурацкую протоку! Меня, капитан-лейтенанта шхерного флота!

– Вы, Бахтин, в шхерном флоте всего-то три года! Как вернулись с матросами никому более не нужной сенявинской эскадры, что чуть не год без дела в Портсмуте простояла, – так с горя в шхерный флот подались! – отвечал я. И это была чистая правда – я случайно слышал разговор между Никольским и Ивановым, хотя менее всего желал пускать полученные сведения в ход.

– Бушуев, за такие слова следует отвечать как положено офицеру!

– Разве я солгал?

Положение мое было самое отчаянное. Я и сам себе не верил – зеленая лапа могла ведь и померещиться. Однако странные полеты обоих вёсел над водой доказывали – есть некая сила, не желающая нашего присутствия в старице. Называть эту силу чертом вслух я не мог – поднялась бы такая паника, что приказ фон Моллера наверняка бы остался невыполненным. А иначе объяснить свою просьбу отказаться от выстрела я никак не мог.

Бахтин, сдается, очень хотел зарядить единорог моей головой, но сдержался.

– Бушуев, я вас прошу перейти на другую лодку, – сказал он строго.

– Как угодно. Однако я возьму с собой Калинина – вы можете рисковать жизнью матросов своих, сколько вам угодно, он же человек не военный. Велите подойти другой лодке, – отвечал я хладнокровно. – Калинин, поднимайся!

Вторая канонерская лодка вышла из строя и прошла вперед, чтобы стать борт о борт с «Бешеным корытом». Но ей это не удалось – та же подводная сила удержала ее на таком расстоянии, что человек с поврежденным коленом не смог бы перепрыгнуть, и все усилия гребцов оказались тщетны.

Я прилагал все старания, чтобы не поворачиваться к Бахтину и не видеть его лица. Если бы я сам оказался в таком нелепом положении, то всякий, меня в тот миг с любопытством разглядывающий, сделался бы моим смертным врагом. Пройдя на середину лодки, я как умел ободрил Калинина.

– Не бойся, читай «Отче наш», – сказал я ему. – Авось да пронесет.

– Это водяные черти, – отвечал он мне. – Латыши полагают, будто вода кишмя кишит нечистью, и теперь я вижу, что это так.

– А знаешь ли ты, как от местной нечисти откреститься?

– Откуда мне знать? Вот кабы на лодках был хоть один проводник-латыш!

Я развел руками – эту беду можно было бы предотвратить, кабы не упрямство Бахтина. Он раздобыл карту Лифляндии, пренагло выдернув ее из атласа, изданного графом фон Меллином лет пятнадцать назад. Карта была весьма подробная, и он полагал с ее помощью преспокойно дойти по Курляндской Ае до Митавы, рассудив, что советы местных жителей не потребуются – гребные суда-де не зависят от утренних и вечерних ветров, а осадка у них, даже полностью загруженных, невелика, где проскакивают рыбачьи лодчонки, там пройдет и канонерская лодка.

Возможно, если бы он вовремя забеспокоился, ему удалось бы изловить и уговорить несколько латышей-перевозчиков принять участие в экспедиции – не все же они отчаянно боятся подводной нечистой силы. Но самый их страх и бегство из порта свидетельствовали, что средства против нее они не ведают.

Вообразите себе колонну канонерских лодок в потемках, каждая – длиной в десять сажен, и нагружена так, что вода едва ль не достигает уключин. Колонна эта несколько сбилась и встала, поскольку непонятно, что делается впереди. Ширина протоки – не более сотни сажен, место для маневра как будто и есть, но если возникнет суматоха – разворачиваться и удирать лодкам будет мудрено, ибо их тут полтора десятка. А на головной лодке, на «Бешеном корыте», идет бурный теологический спор о нечистой силе!

Спор, собственно, шел в двух местах – посередке мы с Калининым тихонько пререкались, на носу же буянил Бахтин. Иванов с трудом его сдерживал, а Никольский, объявив «Кто в море не бывал, тот досыта богу не маливался», неожиданно для меня принялся читать напамять псалом, дай бог памяти… «Да воскреснет Бог и расточатся врази его» – именно этот…

Врази, то бишь враги, сидели себе под водой и, возможно, псалма не слышали. Когда Бахтин всё же переспорил Иванова и вновь приказал грести, «Бешеному корыту» удалось несколько продвинуться, но вновь тяжкий удар остановил лодку.

– Послушай, Бахтин, что бы там ни было, а приказ превыше всего. Умнее всего повернуть назад и догнать наших в открытом море, – сказал Иванов. – Потом уж будут разбираться, отчего это вышло. Хуже, если мы так и застрянем здесь, наподобие рака на мели, и не примем участия в атаке. Мало того что мы ослабим флотилию, так еще и собьем с толку адмирала – решив, что у нас вышла стычка с прорвавшимся к протоке неприятелем и кончилась она для нас прескверно, он пошлет товарищей наших гоняться за французами, коих поблизости нет и, бог даст, не будет. Из-за твоего упрямства будет потеряно драгоценное время.

– Черт с тобой, поворачиваем, – сказал угрюмый Бахтин.

От лодки к лодке понеслась команда, но проку вышло мало – нечистая сила, словно издеваясь над «Бешеным корытом», не позволила ему совершить маневра, равным образом и вторая бахтинская лодка развернулась носом к черневшему берегу, да так и застряла.

– Не надо было мне с вами ехать, – сказал Калинин. – Из-за меня черти злобствуют. Я-то попробовал в протоку войти, да при первых признаках, что в ней неладно, отступил. А они, поди, на мои мешки с медью зарились.

– Коли бы им твоя медь понадобилась, они бы как раз тебя в протоку заманили, – возразил я. – А что, полагаешь, эти водяные черти корыстолюбивы?

– Всякий черт корыстолюбив, прости господи… – Купец перекрестился.

Тут меня и осенило!

В гусарских моих доспехах нет особого места для кошелька, потому я, всегда имея при себе немного денег, носил их в кивере. Сняв кивер, я вынул из кошелька двугривенный и бросил его в воду.

Очевидно, я ждал, что оттуда прозвучит хриплый дьявольский голос и скажет сердито: «Мало!» Но случилось иначе – из воды вылетела сверкающая рыбешка и плюхнулась в лодку.

– Ахти мне, – прошептал Калинин. – С ними торговать можно!

Однако мысль о торговле с нечистой силой была крамольной, и он, устыдившись, забормотал «Господи, прости мою душу грешную» и перекрестился.

– Что ж это я приобрел, братцы? – спросил я матросов. – Ну-ка, сыщите мне покупку!

Рыбешка была на решетке под ногами у гребцов, с немалым трудом ее в тесноте и темноте изловили и поднесли мне.

Это была минога.

– К чертям такие подарочки! – воскликнул я. – За борт сей же миг!

Миножка полетела в воду.

Ожидание оказалось недолгим – из воды выкинули рыбину покрупнее, так что и найти ее было легче.

– Сырть, – определил купец. – Здешние жители ее вимбой зовут. Рыба вкусная, можно бы и оставить.

– Она всяко-разно дороже, чем одна жалкая минога, – рассудил я. – Стало быть, о ценах там, внизу, понятие туманное, но о том, что деньги на рыбу меняют, здешним чертям известно. И деньги им, очевидно, для чего-то нужны.

Пока я совершал эти финансовые операции, Бахтин убедился, что развернуть «Бешеное корыто» ему не удастся.

Он прогнал от себя самым непристойным образом сунувшегося с утешениями Ванечку Савельева и приказал заряжать единорог. Одному богу ведомо, что бы мы получили из-под воды в ответ на полупудовое ядро. Всякая попытка удержать Бахтина была заранее безнадежна. Потому я отважился на следующий шаг.

В кивере моем, кроме всякого мелкого имущества, была также серебряная ложка. Я достал ее и кинул в воду. Ложек я, если мы выберемся живыми из заколдованной протоки, куплю себе несколько дюжин, а как-то выманить со дна того, кто засел внизу, следовало поскорее.

Я не представлял себе, как вступлю в переговоры с тварью, хватающей весла зелеными чешуйчатыми лапами, однако я был гусар, хоть и отставной, Александрийского полка. За наши черные ментики и доломаны враги прозвали нас «гусарами смерти», и мы всерьез подумывали о том, чтобы украсить мундиры наши знаком «адамовой головы» – черепом с костями. Согласитесь, гусар-александриец, видавший смерть в лицо, не имел права трусить и отступать. А тем более – отступать в присутствии флотских.

В ожидании ответа подводных жителей я потребовал себе фонарь.

Смелость моя передалась матросам. Они не шарахались от борта, как следовало бы в ожидании нечистой силы, а передали мне фонарь и молча смотрели в то место, где ушла в воду моя ложка.

Очевидно, ложка вызвала на дне смятение. Может статься, ее и на зубок пробовали. Или устроили военный совет: для какой надобности сей странный предмет служит? Сомнительно, чтобы на дне протоки варили щи и кашу, а потом хлебали их ложками. Единорог был заряжен, и Бахтин в последний раз посылал поискать ветра в поле благоразумного Иванова, когда из воды высунулась бочка. Она чуть приподнялась, я осветил ее и увидел просверленные в боках дырки.

Не требовалось большой сообразительности, чтобы понять: внутри пуд миног и дохлая кошка!

– Премного благодарен! – громко сказал я. – Да только к миногам у меня душа не лежит! Забирай их себе, хозяин, не обессудь, да и сам убирайся подальше, покамест капитан не начал сажать в жилище твое полупудовые ядра. А лучше всего было бы, кабы ты дал нам дорогу.

– Бушуев, вы последнего ума лишились? – громко спросил Бахтин. – С кем вы затеяли переговоры?

– Со мной! – раздался утробный глас, и на поверхность воды всплыли уста. Сквозь тонкий водяной слой виднелась и вся рожа. Надо сказать, страшенная – с расплющенным носом, в облаке зеленой тины.

– Господи Иисусе! – воскликнул Калинин, но, при всем испуге, сумел удержать матроса, что вздумал прихлопнуть этот морок веслом.

– Уж не знаю, кто ты таков, – обратился я к подводному жителю, – да только не балуй, пусти нас пройти по старице. Не своей волей идем…

– Как же идете? – полюбопытствовали толстые уста, окруженные мелкими пузырьками. – По воде, чай, не ходят, а плавают!

Его русская речь была неуловимо чужой. Как говорят прижившиеся у нас немцы, я знаю – правильно, однако хоть малость – да на свой лад. Этот же выговаривал гласные звуки чересчур протяжно. Прибавляли своеобычия и пузырьки с их легким потрескиванием, и какое-то бульканье в горле у подводного жителя.

– Пропусти, сделай милость, а мы заплатим. Мы люди порядочные, добро ценить умеем, – продолжал я.

– Тебя пропущу, порядочный человек. А лодки пускай до утра постоят. Будет лодочникам впредь наука – не ходить в наши владения.

– Как же я без лодки-то?

– Высадиться тебе на берегу дозволю.

Этого мне только недоставало – один, ночью, в незнакомой местности! До Риги – мало того что по меньшей мере шесть верст, так еще и по противоположному берегу. А главное – даже когда бы я оказался в Риге, всё равно не смог бы предупредить пехотинцев Розена и приставшего к ним, чтобы в ратном деле замолить грехи перед рижанами, фон Эссена, что отряд Бахтина попал в диковинную беду.

Бахтин, удержав канонира, пробрался ко мне и вместе со всеми уставился на губастую пасть водяной нечистой силы.

– А коли я не захочу на берег высаживаться? – спросил я.

– Сиди тогда посреди старицы до рассвета. А рассветет – я лодки носами к Двине разверну и хорошего пинка дам – так в устье и влетите.

Вспомнил я Васькины предостережения, вспомнил! Да только что теперь от них проку?

Но не было еще случая, чтобы черный гусар поднял белый флаг. Подводный житель благодаря серебряной ложке чувствовал ко мне расположение, и следовало продолжить нашу беседу, авось удастся что-либо выторговать.

– Будь по-твоему, – отвечал я. – Высаживай меня на берег!

– Становись! – приказал он, рожа отплыла в сторону, а под водой обозначились очертания преогромной ладони. Я понял, что прочее тело довольно велико, чтобы и впрямь дать пинка канонерской лодке. Вот только смутило меня, что ручища, мне предложенная, была гораздо больше той зеленой лапы, что швыряла весло. Надо полагать, нечисть тут водилась разного размера.

– Ну, братцы, не поминайте лихом! – крикнул я, перенес ногу через борт и ступил на подставленную ладонь.

– Бушуев, перестань дурачиться! – самым что ни на есть капитанским голосом приказал Бахтин.

Но он был надо мной не властен.

Знакомо ли вам ощущение, которое охватывает гусара в сладостный миг атаки, когда сабли наголо и марш-марш? Как раз оно меня и посетило.

Ладонь подводного жителя была тверда и ровна, как паркетный пол в танцевальной зале. Я для надежности оперся о карабин и поплыл над водой так, как, сказывают, плывет, не шевеля ногами, в воздухе привидение. Если только привидение додумается при этом подкручивать пальцем усы.

– Бушуев, коли что – дай знак! – донесся голос Никольского. Я небрежно обернулся. Никольский махал рукой, указывая на фальконет, что стоял на носу второй бахтинской лодки. Мысль его была понятна – канониры сейчас нацелят фальконет на несущее меня чудище, и малейшее мое движение будет ими истолковано как сигнал опасности, мне грозящей. Я помотал головой. Проклятый французский матерьялизм проник и во флот – ну, скажите, милостивые государи, что значит свинцовое ядро величиной с крупное яблоко для нечистой силы? А мои моряки были уверены, что дурацким своим ядром могут разнести подводного жителя в пух и прах!

Несущая меня ладонь уткнулась в берег, и я понял – надо сходить.

– Благодарю тебя, кто бы ты ни был, – сказал я чудищу, остававшемуся всё это время под водой. – Я человек сухопутный и неохотно пускаюсь в плавание. Мне было очень неприятно знать, что я невольно вторгся во владения твои. Однако можешь ли ты ответить на один вопрос?

– Могу, – булькнуло из воды.

Я собрался с духом. Всё мое мужество потребовалось для следующих слов:

– Тогда выйди, покажись, иначе получается уж больно неучтиво – я беседую с тобой, не видя тебя. А быть неучтивым – для черного гусара хуже смерти.

– Гусар? – переспросил подводный житель.

– Черные гусары – славнейшая и прекраснейшая часть армии российской! – с пылом отвечал я. – Гусары передвигаются исключительно по суше и не претендуют ни на чьи реки и озера. То, что я оказался на канонерской лодке, – итог нелепого спора, в который я ввязался из-за присущего всем гусарам азарта. И я безмерно счастлив ощущать под ногами твердую землю.

Если бы собеседник мой заглянул в тот миг в мою душу – быть бы мне изруганным, коли не утопленным. Никакого счастья в том, чтобы оказаться ночью, в полной темноте, в незнакомой местности, да еще и пешим, без коня, нет и быть не может.

– А когда выйду – не испугаешься?

– Черные гусары никогда не пугаются! – гордо ответствовал я. И оперся на саблю, всем видом явив воплощенную отвагу.

Из воды выставилась голова. К счастью, я не мог разобрать ее черты, потому что фонарь остался на «Бешеном корыте», а оно стояло в доброй полусотне саженей от меня. Я бы сравнил то, что вылезло мне навстречу, с перевернутым вверх дном полковым котлом для каши.

– Довольно ли с тебя? – спросил подводный житель.

– Коли воздух земной для тебя не тяжек – выходи весь, – предложил я.