Текст книги "Тихий берег Лебяжьего, или Приключения загольного бека (Повесть)"

Автор книги: Алексей Ливеровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Сыщики

Кира за утренним чаем, прямо захлебываясь от интереса и страха, рассказывала, что у нас в Лебяжьем делается. В «Бережке» пьяный стражник говорил, что появилась шайка воров. А сегодня тетя Зина заметила, что ночью у нас из конюшни утащили новый хомут, кожаные вожжи и валенки. Бабушка Ольга Константиновна не велела никому об этом говорить, чтобы урядник не знал. Кира возмущалась: «Это что же такое? Воры будут воровать, а мы молчать? Потом и убьют!»

Мама сказала:

– Оставьте, Кира, не наше дело. Какие-то хомуты, валенки. Бабушка права. Урядника звать – все равно не поможет, и себе дороже: будет тут крутиться, водку выпрашивать.

Юрка допил добавочное какао и так важно, по-взрослому сказал:

– И не надо никому говорить. Не беспокойтесь, Кира, не надо никакого урядника, сами найдем и поймаем воров…

Мама сразу растревожилась, закричала:

– Юрий! Прошу тебя, не вмешивайся. Что за шерлок-холмсовщина. Оставь, пожалуйста.

Юрка промолчал и вышел.

Я нашел его на бревнах, вместе с остальной компанией, он рассказывал про воров.

Алька прямо загорелся:

– Воры! Шайка! Надо их поймать! Немедленно! И нам скажут спасибо.

Алешке это понравилось и он предложил вооружиться, разделиться на вахты и поймать разбойников на месте преступления.

Галя не согласилась:

– Чепуха, никого мы не поймаем.

Поднялся крик-спор. Когда все успокоились, Юрка поднял руку:

– Делайте что хотите, а я буду сыщик и все сначала узнаю, а потом посмотрим. Кто еще хочет быть сыщиком?

Все закричали: «Я! Я! Я!» – даже девчонки.

Юрка отобрал Алешку, Альку и, когда я попросился, меня. Ваньки Моряка не было: он был за что-то наказан, сидел дома. Девчонкам Юрка отказал, потому что сыщиками бывают только мужчины.

Мы, сыщики, ушли в дровяной сарай и там заперлись, чтобы никто не мешал.

Первым делом Юрка обратился к Альке:

– Ватсон, что вы думаете об этом случае? Он меня заинтересовал, и я готов бросить все другие дела.

Алька – удивительно, что согласился стать Ватсоном, – ответил:

– Ничего не могу сказать про этот запутанный случай и мне страшно интересно, что будет делать мой друг Шерлок Холмс.

Юрка остался доволен ответом и спросил, снисходительно улыбаясь:

– Как часто разбойники воруют?

Я сказал, что они делают набеги. Алешка Артист вскочил на чурбан и, размахивая руками, продекламировал:

 
Как ныне сбирается Вещий Олег
Отмстить неразумным хазарам,
Их села и нивы за буйный набег
Обрёк он мечам и пожарам.
 

– Хватит трепаться! – оборвал Юрий, давайте думать.

Тут в дверь сарая постучали, и нам пришлось впустить Ваньку Моряка и Сережку. Мы им все рассказали, и Юрка задал свой вопрос: когда разбойники придут опять?

– Воры всегда воруют, – безнадежно заметил Алька.

– Ерунда! – возразил Сережка и ничего не объяснил.

– Все равно когда, – вслух размышлял Юрка. – Главное, их найти.

Алька хлопнул себя по лбу:

– Ребята! Они примчатся на лошади. Не зря украли хомут и вожжи.

– И это ерунда, – проскрипел Сережка.

Юрка тут же на него рассердился:

– Ты каркаешь как ворон «ерунда», «ерунда». Почему?

– Ладно, скажу. Откуда у них лошадь? Они просто продадут хомут, вожжи и валенки. А когда истратят деньги, опять придут.

– Ватсон! Этот дурачок иногда может сказать правду. Только не в этом дело. Важно узнать, где у них притон. Как вы думаете, где вообще живут разбойники?

Мы стали предлагать разное: в лесу, в пещерах, на необитаемом острове, в заброшенных домах…

– Стоп! Стоп! – Алька поднял обе руки и повторил: – В заброшенном доме.

Мы поняли, что он думает про столяров дом, и сразу согласились. Один Юрка сразу запротестовал, даже побледнел и разозлился:

– Чепуха! Разбойники не будут жить почти в деревне, что они, дураки?

Алька настаивал на своем:

– Не в деревне, а в стороне, и бывают не всегда. Анна-прачка не выдумала, а пастух видел, и Громиха, и вы свет видели, и, по правде сказать, Юрка до сих пор молчит про столяров дом. Верно? Надо проследить.

Юрка совершенно расстроился. Шрамик на губе стал не красным, а прямо багровым. Встал, пошел от нас, обернулся и сначала просвистел, потом процедил сквозь зубы:

– Я в таком дурацком деле не участник. И вам не советую. Мне некогда.

Так и ушел. Мы, конечно, тоже расстроились и бросили бы все дело, если бы не Алька: его точно черти толкали. Глазки прищурил, брови задрал и начал командовать:

– Пойдем в столяров дом. Сбор у сенного сарайчика за последним домом сегодня, после того как ляжем спать. Кто пойдет со мной?

Вызвались Алешка, Ванька и я. Сережка отказался: мама заметит и не пустит, она очень чутко спит. Вдруг вернулся Юрий, не спросил, что мы решили, сказал сердито, ни к кому не обращаясь:

– У бабушки в кухне сидит урядник. Что-то выпытывает. – Он помолчал и добавил: – Эти тупицы из Скотланд-Ярда могут испортить все дело.

Опять столяров дом

Чтобы проснуться, я попросил Ваньку, как и прошлый раз, подергать за веревочку под окном. Лег под одеяло не раздеваясь и приготовил, положил под кровать, осеннее пальто. Все получилось хорошо. Мы с Ванькой быстро пришли к сенному сарайчику и застали там Альку и Алешку Артиста. Мы надеялись, что Юрий все-таки придет, и немножко подождали, хотя уже было двенадцать. Алька спросил:

– Если мы их вдруг накроем. Они с нами не пойдут, мы же не вооружены.

Ванька ответил, что важно выследить, потом будет видно, что делать. Мы еще немного подождали и пошли к Столярову домику. Ночь темная-темная. Чуть капал дождик, если ладонь протянуть – заметно. Деревьев не видно, слышно, как шумят. Значит, наши шаги заглушают. Мы шли, держась друг за друга. Алька не пошел вперед, пустил Ваньку. Вдруг Ванька остановился и тихонько ахнул. Впереди, там, где должен быть столяров домик, виднелся тусклый огонек. Мне страшно не захотелось идти дальше, наверно, и другим тоже. Мы сдвинули головы в кучу и стали шептаться. Алька предложил вернуться, потому что дело сделано – мы нашли притон разбойников. Ванька не согласился: вдруг это не разбойники? Мы с Алешкой хотели было уйти и соглашались с Алькой. Конечно, мы переспорили бы Ваньку и он один бы не пошел, только тут случилось совсем странное: разбойники пели!

Ветер притих. Мы были близко к домику и ясно услышали, что поет женщина! Женщина разбойница? Этого не может быть, это только в сказках. Нам легче и спокойнее стало. Алька сразу принялся распоряжаться. Велел нам с Алешкой заходить с левой стороны, а сам с Ванькой пошел с другой. Мы подкрались к окну и тихонько заглянули.

Очень мешала занавеска и доска, набитая на раме! Почти ничего не было видно. Посредине избы на столе горела маленькая керосиновая лампа. Люди сидели вокруг. Лиц не различить, а голоса слышны. Говорили о чем-то непонятном, и как только громко заспорили, забренчала гитара и женщина запела:

 
Андалузская ночь горяча, горяча,
в этом зное и мраке бессилья,
так что даже спадает с крутого плеча
от биения сердца мантилья.
 

Я сразу узнал голос лоцманской учительницы Кати. Она вся большая и красивая. Зачем только черные усики, правда, маленькие? Мама говорит, у Кати замечательное контральто, редкое, и надо ей ехать самой учиться, не детишек учить.

Катя замолчала. Я услышал другой голос, страшно знакомый. Сразу бы сказал, что это дядя Петя, только он давно уехал в город. Дядя Петя очень хороший, добрый, только немного странный, ходит, как старичок, сгорбившись, и никогда не смотрит в глаза, а мимо. Мама зовет его Петюнчик, говорит, что он всего стесняется и поэтому до сих пор не женился.

Дяди Петин (да, дяди Петин!) голос сказал:

– Не надо больше подвергать маму…

Это он про бабушку. Тут вступился густой, как из бочки, голос:

– Петр прав. Теперь надо как-то иначе. Не думайте, что наш урядник дурак. Прохвост, несомненно. И взятку сорвал, и унюхал, и будет крутиться вокруг подозрительного дома.

И этот голос я узнал – это лоцманский ученик. Он таким басом поет в церковном хоре, стекла дрожат. Сразу запела Катя:

 
Это он, это он, мой гидальго лихой,
Это он, его поступь я знаю,
Он придет, и на грудь к нему брошуся я,
И не будет конца поцелуям.
 

Когда Катя смолкла, только гитара тихонько бренькала, я услышал еще один голос, полузнакомый, то есть где-то уже слышал, картавый:

– Не в вашей бабушке дело. Пговалили надежное место. Надо новое. Обещают еще пгислать ского. Дядя Ваня…

Дальше я не расслышал и мне стало скучно. Алешке тоже, и вообще нехорошо подслушивать. Мы пошли вокруг домика и встретили Альку с Ванькой. Они тоже уходили. Разбойников никаких не было. Это наши взрослые. Неинтересно. Из двери на песчаную дорожку падала полоска света, там что-то блестело. Алька нагнулся, поднял и сунул в карман. Уходя, я еще послушал Катину песню:

 
У меня нет друзей, у меня нет подруг,
Только старый муж деньги считает.
И корит он меня, и ругает меня,
Даже в церковь одну не пускает.
 

Пока мы шли, я сказал Альке:

– По-моему, там дядя Петя и Катя, только не видно было.

Алька рассмеялся:

– Ага, вот так разбойники! Я в то окно почти всех видел. Там еще Кот и этот картавый Антон. Помнишь, приезжал, и все спорили, спорили… И были еще незнакомые.

Из двери сарая показалась белая фигура. Я даже вздрогнул. Слава богу, Юрка. Он нас поджидал. Мы все рассказали. Он был доволен, подсмеивался над нами: нашли разбойников! Потом вдруг остановил нас и сказал страшно серьезно:

– Ребята, наверно, они никому не говорят, что собираются в столяровом домике, это, может быть, их тайна, а мы подглядели. Нехорошо. Давайте дадим клятву никому не говорить. А?

Алешка Артист страшно любит и знает все клятвы. Мы подняли руки и повторяли за ним:

– Своей клятвой креплю чужую. Никому никогда не расскажу, что видел в столяровом доме. Если нарушу клятву, пусть моя кровь превратится в жабью и стечет на сырую землю от удара кинжалом в сердце.

Здорово у Алешки клятвы получаются. Мы поклялись и пошли домой.

Револьверный патрон

У нас происшествие.

На утренних бревнах было скучно. Накрапывал дождь, и мы никак не могли решить: оставаться ли на улице, или идти домой? Купаться или играть в футбол, конечно, не хотелось. И у сыщиков было плохое настроение: разбойников в столяровом доме не оказалось, где же их искать? Девочки болтали всякую ерунду и собирались идти на сеновал, под крышу.

Алька вынул из кармана какую-то блестящую штучку и показывал. Ванька Моряк – у него папа военный – сразу узнал патрон от револьвера. Мишка закричал: «Дай мне!» – и схватил у Альки из руки. Алька стал отнимать. Мишка орал, отбивался и засунул патрон в рот. Алька страшно разозлился, повалил Мишку на траву. Тут Мишка заорал: «Ой, пусти, я его проглотил!»

Что тут началось. Пришлось позвать взрослых. У Альки-Мишкиной мамы сразу сделалась мигрень. Она замотала голову сырым полотенцем, плакала, стонала и все повторяла, что Мишка взорвется и умрет. Мы осторожно, чтобы не трясти и не толкать, под руки свели Мишку, чтоб поближе, к нам в дом и положили на диван. Мишка стал страшно важный и, хотя, конечно, трусил, молчал – не плакал, только сопел.

Сережка сказал, что Мишка пока безопасный, он взорвется, когда патрон начнет перевариваться в желудочном соке. В общем, решили Мишку не трогать, а его мама размотала полотенце и пошла за фельдшером.

А пока все взрослые и мы сбились на крыльце и обсуждали Мишку, чтобы не при нем говорить: он и так испугался. Мама спросила:

– Юрий! Кто дал Мишке патрон? Наверно, ты. Сколько раз говорила, чтобы вы не лазали в папин охотничий ящик!

Никто из нас, ребят, еще не ответил, как Юрка выпалил:

– Мамочка, прости, я взял поиграть пустую гильзу, дал Альке, а Мишка выхватил и проглотил.

Кира сказала:

– Все это пустяки, порох не такой уж опасный. Алексей Васильевич, когда заряжает на столе патроны для охоты, постоянно просыпает порох. Раскатятся, как горошины, по полу, я их на совок – и в печку, хоть бы что!

Мы с Юркой переглянулись. Смешная Кира: говорит про нашего папу и путает дробь с порохом. Дробь-то свинцовая, просто расплавится, а порох вспыхнет, еще как, уж мы-то знаем, не раз поджигали.

Тетя Зина была спокойна, сказала:

– Надо подождать. Сегодня-завтра выйдет. Только бы не стал поперек.

Пришел фельдшер, вымыл руки, натянул белый халат. Спросил у мамы, что Мишка проглотил. Мама ответила, что патрон. Какой? Мама пошла в папину комнату и принесла из охотничьего ящика большой медный патрон двадцать четвертого калибра от папиного ружья и поставила его на стол.

– Наверно, доктор, такой.

Совсем не такой: Алька маленький нашел, но мама, конечно, не знала.

– Ого! – удивился фельдшер.

Подошел к Мишке, заставил его открыть рот, посмотрел язык, пощупал пульс и решил: выйдет.

Мишка заплакал и совсем перестал шевелиться. Мама сказала «спасибо» и дала фельдшеру денег. Тогда он присел за стол, написал рецепт и протянул маме:

– Слабительное. Не беспокойтесь, выйдет.

На следующий день все Лебяжье знало, что Миша проглотил патрон. Вдруг пришел урядник. В комнате были две мамы, Кира, Юрка, Алька, Нинка и я. Мишка сидел на диване и читал книжку. Патрон еще не вышел, и Мишку из дому не выпускали. Урядник вошел, поздоровался, без приглашения сел к столу и боднул на нас, ребят, усатой мордой. Мама распорядилась:

– Дети, идите к себе!

Мы ушли, но щелку в двери оставили так, чтобы было видно и слышно. Урядник долго молчал, разглядывал все в комнате, будто был первый раз, потом поднял брови на Мишку, глянул на патрон, что остался на столе со вчерашнего дня, спросил:

– Этот проглотил? Такой?

Мамы закивали.

Моя сказала:

– Он, он. Такой, такой; сын дал из отцовского охотничьего ящика.

Урядник ухмыльнулся противно и стал смотреть в нашу сторону. Юра зашептал нам:

– Если войдет сюда, будет спрашивать, не говорите, где Алька нашел патрон. Алька! Слышишь? Скажи, что я тебе дал.

Урядник встал и, не попрощавшись, вышел, придерживая руками шашку.

Мама сказала Альки-Мишкиной маме:

– Скоро будет по ночным горшкам шнырить.

– Пускай, пускай, это их дело, – возразила Кира, – подружка моя рассказывала, она рядом Путилова живет[3]3
  Путиловский завод. В настоящее время – Кировский.


[Закрыть], там все мутят и мутят. С флагами гамазом ходят, худые песни поют, запрещенные, и студенты с ними.

Кира оглянулась, сделала таинственное лицо и почти шепотом:

– Против царя идут.

Я толкнул Юрку в бок, шепнул:

– Сейчас скажет про Надьку и «всем им кров с попки».

Юрка даже не улыбнулся, почему-то разозлился и рукой на меня махнул.

Вечером примчалась Альки-Мишкина мама, такая радостная. Кивнула моей маме: «Вышел!»

Футбол на своем поле

В нашем поселке замечательная футбольная команда, называется «Лебедь». Играет с Ораниенбаумом, Мартышкином, даже с Кронштадтом, но главные соперники – лимузинцы – футбольная команда из деревни Лимузи. Дядя Петя говорит, что в Лимузях летом еще больше петербургских лиговых игроков, чем у нас. Что значит «лиговые», не знаю, думаю, самые лучшие.

За несколько дней до матча на столбе у моста и еще на нескольких столбах появлялись объявления: «Лебедь» – «Лимузи». Счастье и радость! Играли на поле за деревней, на опушке леса. Ворота из жердей, лайны – боковые линии – мелкие канавки. Раздевалка – небольшая полянка в можжевеловых кустах. Нас туда не пускали. Там игроки переодевались, и туда заранее приносили два ведра с водой, накрытых чистыми полотенцами, и несколько стаканов.

За полчаса до игры вокруг поля тесно стояли зрители. Приезжал урядник. Привязывал к кустам лошадь и прохаживался за стеной зрителей размеренным шагом. На игру не смотрел.

Свисток! Чудесный певучий футбольный свисток! «Лебедь» выбегает на поле. Белые майки, синие трусы, сильные мускулистые гиганты. Мы, мальчишки, ревем от восторга и счастья!

– Ура, «Лебедь»! Ура! Смерть лимузинцам.

Мы приходили на поле не только во время матчей, постоянно крутились около лебединцев, когда они тренировались. Самая большая удача, если футболисты не собирали две команды, а просто кикали в одни ворота. Тут нам разрешалось становиться за голом, ловить и подавать мячи, промазанные или пропущенные голкипером. Это было страшно приятно: поймать мяч, когда бьет какой-нибудь «сам», и опять точно выкатить ему под удар в ноги. Нас называли «загольными беками».

Играли мы в футбол и сами на своем поле около дома. Маленькое поле с одними воротами. Раньше были ворота с обеих сторон. За правым голом сад, там малина, крыжовник и черная смородина. Если посильнее и повыше ударить, мяч летел через изгородь и приходилось всем его искать. Тетя Зина это заметила, распорядилась сломать правые ворота и нам играть только в одну сторону. Нам неинтересно, и мы каждый раз делали новые ворота из камней. Они получались низенькие, больше камней близко не было, приходилось сверху камней кидать одежду. Не очень помогало, часто получались споры. За левым голом пруд. Мы старались в эту сторону сильно не бить, а то мяч попадал в воду и становился мокрым и скользким.

Играли босиком. Все, кроме Альки. У него были настоящие бутсы. Из-за этого мы не позволяли ему играть в поле и он стоял голкипером. И то боялись. Как выбежит из ворот навстречу босому форварду в своих бутсыщах – тот сразу в сторону. Вторым голкипером никто не хотел становиться. Приходилось мне, иначе могли совсем не взять.

Против середины поля как раз лежали наши бревна. На них сидели девочки, смотрели на игру и страшно визжали.

Рефери[4]4
  Судья.


[Закрыть] у нас была Наточка из Лоцманского. Хотя и девочка – пусть; зато ей не надоедало, она могла судить хоть целый день. Кроме того, она не как мальчишки: никогда не жулила, не подсуживала одной стороне против другой. И еще у нее был свой настоящий футбольный свисток, висел на шее на синей шелковой ленточке. Как она свистнет, всюду слышно и все собираются играть в футбол, даже и не наши ребята.

В тот день беком-защитником у меня был Юрка. Я все отмахивал его руками, чтобы не заслонял нападающих, а он как только отобьет мяч, подходил ко мне, подмигивал и напевал какую-то дурацкую песенку:

– Ра-аз-бой-ники живут в лесу. Да-а. Ра-аз-бой-ники живут в лесу…

Под самый конец игры, когда счет долго держался 9:9, мяч пошел на корнер[5]5
  Угловой удар.


[Закрыть]. Это опасно! Игроки и зрители волновались. Наточка засвистела, закричала (опять у нее полипы разыгрались): «Торнэ!» Это значит корнер.

Все скопились на моей площадке. Юра встал у штанги. Подавал Ванька Моряк. Он ударил высоко, перекинул мяч через всех игроков на другой край. Там оказался один Мишка близко от гола. Он страшно разволновался, знал, что самому не забить, решил придержать, подождать своих, и лег пузом на мяч. Подбежал Юрка. Ногами бить нельзя: больно, он взял да и сел на Мишку и стал выдавливать мяч. Мишке стало душно и он укусил Юрку – он всегда кусается. Наточка засвистела: «Пэнальте!» – и показала на мои ворота. Поднялся страшный спор. От своих ворот прибежал Алька и схватился с Юркой – они капитаны. Юрка доказывал, что пендель[6]6
  Одиннадцатиметровый удар.


[Закрыть] надо давать за укус и в другие ворота или удалить Мишку с поля, а не за фол[7]7
  Штрафной удар.


[Закрыть]. Алька не соглашался, говорил, что пусть укус, но на чужой площадке, а Юрка сфолил на своей: задержал нападающего.

Наточка все свистела, свистела и считала, не обращая ни на кого внимания, одиннадцать шагов. Девчонки с бревен кричали, что с рефери не спорят. Пришлось уступить. Когда Наточка отсчитала шаги, Алька заорал, что она далеко ставит мяч, что у нее слишком длинные ноги. Юрка не соглашался, говорил, что ничуть не длинные, просто костлявые и тонкие, и так кажется.

Пенальти бил Володя Буцефалушка из Лоцманского. У него страшно сильный удар. Я прыгал в воротах, конечно, не знал, куда пойдет мяч: увидеть невозможно, и решил заранее кинуться в левый угол. Мяч попал мне прямо в живот, страшно больно, но я схватил его и не выпустил, лежал и икал.

Юрка подошел ко мне, сказал: «Молодца!» – взял мяч, чтобы подать в поле, и запел свою песню про разбойников и лес.

После игры – получилось все-таки 12:12, ничья, – мы пошли купаться на речку. Юрка раздевался рядом со мной и вдруг наклонился к самому уху:

– Серый! Ты мне нужен, только молчи. Приготовь с вечера удочки и накопай червей.

Я знал, что Юрка страшно не любит копать червей, и все-таки удивился. Он не обратил на это внимания и, вместо того чтобы растолковать, в чем дело, опять подмигнул и сказал:

– Крупную рыбу ловят на заре.

Разбойничья тропа

Я спал. Кто-то тронул меня за голову. Было совсем темно. Я хотел заорать, но услышал голос Юрки:

– Тише! Тише! Муську разбудишь. Одевайся.

Мы вылезли через окно, взяли у черного крыльца удочки, червей и пошли в поле. Долго шли по дороге, потом Юрка свернул, и мы вышли на речку у Заячьего мыса. Ночь была звездной, узкий месяц смешно сидел на верхушке елки на той стороне речки. Правда, в стороне моря уже светилась оранжевая полоска зари. Мы размотали удочки, насадили червей и забросили. Светлые поплавки замерли в черной-черной воде. На нашей стороне было некошено, пришлось сесть прямо в мокрую от росы траву. Клева никакого. Я только что хотел сказать Юрке, что ну его со всей ловлей, что я совсем замерз, но туман пожелтел, раскиселился и на той стороне речки показался великан – человек ростом с высокое дерево. Юрка шепнул:

– Видишь? Молчи! Не шевелись!

Я выпустил из рук удилище. Позади великана появился другой, чуть пониже. Туман на глазах прозрачнел, пробился луч солнца, у великана отвалилась голова и на той стороне реки, на тропинке, оказались два человека. Впереди шел высокий, чернобородый, на нем черный жилет, а на голове такой же картуз, как у Егора-торговца. За ним в одной рубашке и босиком шел парень. Рыжие вихры выбивались из-под кепки, на спине горбился мешок.

Туман исчез. Парень повернулся к нам, и я его узнал. Это был Ванька прачкин, которого бабушка почему-то называет каторжным. На самом деле он самый обыкновенный мальчик. Мы с ним играли два лета, он веселый, только сильно веснушчатый и хитроглазый. Он смотрел в нашу с Юркой сторону, споткнулся, выронил ношу, и она покатилась под откос. Чернобородый кинулся, схватил мешок у самой воды. Ванька вскочил и опять посмотрел в нашу сторону. Чернобородый тоже посмотрел, заметил нас с Юркой, нагнулся к блестящему от росы голенищу, вынул страшный нож и погрозил. Я испугался. Между нами и теми двумя была только речка. Узкая, и перейти ее просто, мы тут не раз купались – вода только под мышки. Юрка встал. Молчал и держал в руках удочку. Чернобородый подошел к Ваньке, сильно ударил по затылку и кинул ему мешок. Я бросился бежать. Юрка догнал меня на половине дороги к дому. За удочками мы ходили днем, и все равно мне было еще немного страшно.