Текст книги "Призрачная Америка (СИ)"
Автор книги: Алексей Федотов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
А священник уже без происшествий дошел до дома своего давнего друга – старого уже человека, в возрасте тридцати лет эмигрировавшего в Америку из Советской России ближе к концу гражданской войны.
Отец Николай ждал его на крыльце.
– Я молился сейчас за тебя, – без обычных приветствий сказал он. – Облако демонов кружилось над дорогой, они вели человека, который должен был тебя застрелить. Но ангел света всех их разогнал. Мне известно, зачем ты приехал. Идем в дом, это очень серьезный и сложный разговор.
Отец Уильям, как всегда пораженный необычайными способностями своего друга, зашел за ним в его жилище – небольшой домик из комнаты и кухни с удобствами во дворе. Протоиерей Николай пригласил его за стол, на котором стоял горячий самовар и тарелка с кусковым сахаром и сухарями.
– Давай попьем чайку, – сказал он. – Тебе нужно успокоиться после пережитого.
Протоиерей Николай
Протоиерей Николай после тех ужасов, которые увидел в России во время гражданской войны, связанных и со смертью всех членов его семьи, очень изменился. Молодой священник был в ведомстве военного духовенства, последнее время в России он служил военным священником в войсках Врангеля. Затем эмиграция с ее тяготами, сменами стран. Последним его пристанищем стала Америка.
Его не хотели сюда пускать какие‑то силы, хотя внешне это никак и не проявлялось, отец Николай просто физически это чувствовал. Но что‑то не дало им ему помешать. Священник поселился в маленьком городке среди сотен других русских эмигрантов. Из небольшого сарая, на который они едва наскребли все вместе деньги, они сделали православный храм. С благословения местного православного епископа протоиерей Николай начал служить в нем. На жизнь он зарабатывал плетением корзин, изготовлением деревянной посуды, потому что службы в храме не приносили ему никакого дохода.
За несколько десятков лет удалось вместо сарая построить настоящий небольшой деревянный храм. Когда отцу Николаю исполнилось семьдесят, он попросил епископа рукоположить одного из его прихожан – двадцатипятилетнего Семена в сан священника, а сам переехал в маленький заброшенный дом в нескольких милях от городка, где стал проводить время в молитве. Но каждое воскресенье и в большие праздники, протоиерей Николай неизменно приходил в храм, хотя пешеходные переходы и давались ему нелегко.
После тех ужасов, которые ему пришлось увидеть во время гражданской войны, он ко всему относился спокойно, но всегда уговаривал людей не делать тот или иной грех: «Вы не представляете, какой страшный механизм разрушения включаете этим своим поступком», – были его обычные слова.
С отцом Блэком они познакомились случайно, когда тот, путешествуя по Америке, заехал в городок, где был приход отца Николая, и решил зайти в православный храм. Там они и познакомились. Оба искренне верующих священника были не из тех, кто считает, что все, кто не принадлежит к их церкви, непременно будет гореть в аду. Среди все более уверенно прокладывавшего себе дорогу в душах людей зла, они считали, что все христиане должны держаться друг друга. Но при этом какие‑либо совместные богослужебные действия оба считали недопустимыми. Они нечасто встречались: их разделяло пятьсот километров. Но отец Уильям всегда чувствовал молитвенную поддержку отца Николая – человека, все более отходящего от земных интересов. Сейчас, сидя с ним за столом с чашкой горячего чая, Блэк думал, что более нереально: то, что произошло с ним на дороге, или то, что человек, видящий сквозь пространство, своей молитвой меняющий ход событий, так спокойно сидит с ним за чашкой чая…
– Не нужно забивать себе голову этой ерундой, – неожиданно спокойно сказал ему протоиерей Николай. – Нужно думать не о феноменальных способностях, а о том, что мы можем сделать в этой ситуации, и от чего мы готовы отказаться ради этого.
Отец Уильям вопросительно посмотрел на него.
– Ты пожертвовал уже тем, что съездил ко мне, – продолжал отец Николай, – и перенес эту неприятную ситуацию в дороге. Большего от тебя я просить не буду…
– Но что ты хочешь делать?
– Я должен поехать в Моуди, и отслужить специальный молебен в оскверненной церкви, – спокойно сказал отец Николай.
При этих его словах земля под их домом зашаталась.
– Разве здесь бывают землетрясения? – удивленно спросил отец Уильям.
– Нет, – спокойно ответил отец Николай.
– Так что это было?
– Маленькая демонстрация того, что будет в Моуди, из‑за чего тебе нельзя туда ехать. Но у меня там найдется помощник…
– Кто же? – заинтересовался Блэк.
– Отец Альберт.
– Но он же убит…
– У Бога все живы, ты разве забыл об этом! – укоризненно сказал протоиерей Николай.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Снова у доктора Хайда
В этот раз доктор Хайд уже не держал Пола привязанным к кровати. Он видел, что его воля во многом сломлена недавними событиями, и поэтому предпочитал закрепить победу над ней посредство сеансов психоанализа. Доктор часами говорил с пациентом, трактуя затем самые случайные обрывки мыслей и воспоминаний так, что у Пола волосы дыбом на голове вставали.
Если верить Хайду, то именно Пол, а не Беркли убил всех людей, а до этого отца Альберта. Но его сознание, сформировавшееся в католической среде, не смогло вместить осознания этого ужаса. Поэтому реальность заместилась фантазией о том, что все это сделал не он, а кто‑то другой.
– Вы очень больны, мой друг, – с притворной доброжелательностью говорил Хайд, – ваша неосознанная агрессия, помноженная на ваши злоупотребления психотропными веществами, принимает самые ужасные и причудливые формы. Вы должны согласиться, что за пределами закрытой психиатрической клиники представляете опасность для окружающих.
И Пол начинал думать, что, возможно, это и правда… Он был в той же комнате, что и в прошлый раз, но не будучи привязан к кровати, получающий хорошее питание и не ограниченный в посещении туалета, иногда думал, что в сущности свободен…
– Какое мое будущее? – спросил он однажды доктора Хайда.
– О, теперь, когда появились надежды на ваше выздоровление, оно непредсказуемо. Через некоторое время с вами встретится один человек, который хотел бы помочь вам начать новую жизнь.
И действительно через две недели к Полу пришел мистер Линс. Он еще более вкрадчиво, чем Хайд говорил о тех возможностях, которые откроются перед Полом после его выздоровления. Но для того, чтобы выздороветь, необходимо понять, что плохо совсем не то, что в свое время так ужаснуло его в Моуди. Это и есть норма, это та реальность, в которой Пол должен научиться жить, если он желает стать здоровым, полноценным членом общества. А плохо – то, что они с Беркли натворили.
Пока мистер Линс говорил гипнотизирующим тоном, подавляющим волю к сопротивлению, Пол вдруг явственно увидел отца Альберта, который молился за него. И тут же увидел страшного демона, говорившего ртом Линса.
– Ричард поступил неправильно, и он за это наказан. Но то, что делаете вы – намного страшнее! – сказал он вслух главе тайного клуба.
И мистер Линс сразу изменился. Он сделался холодным и отстраненным, и ничего не говоря, вышел из комнаты.
– У него опять начались галлюцинации, – небрежно сказал он Хайду в коридоре. – Учитывая их опасный характер, возможно, будет правильно сделать ему лоботомию.
Ричард
А Ричард, лишившись всего, что по его мнению, делало человека супергероем – фактически без рук и без ног, с пулей в голове и постоянными болями – начал задумываться о том, правильно ли он жил до этого. Он думал, что одному герою возможно изменить всю несправедливость, которая есть в Америке, что этот герой имеет право на многие вещи, на которые не имеют права другие, и что таким героем вполне может быть сам Ричард.
Теперь, став инвалидом, Беркли видел, что заблуждался. Не имея больше возможностей физически влиять на изменение мира, в каменном мешке в секретной тюрьме, он вдруг понял, что есть большие и более значимые силы, чем человеческие. В детстве мать водила его в католический храм, Ричарду там все нравилось. Но его родителей убили, когда Дику было всего четырнадцать. Тогда он не то чтобы разочаровался в христианстве, но решил, что это красивое учение не имеет непосредственного отношения к реальной жизни. «Реальная жизнь» – это постоянная борьба и война, за лучшее будущее. При этом в глубине души было осознание того, что у постоянно борющегося и воюющего, «лучшего будущего» быть не может…
Но пока Ричард был здоров и полон сил, он гнал прочь от себя эти мысли. Ему все казалось, что с помощью своих талантов бойца он прекратит, наконец, несправедливость и хаос окружающего мира. Особенно задело его убийство отца Альберта. Что‑то тронуло его душу в мирном выражении лица убитого священника, и Беркли решил во что бы то ни стало докопаться до истины. А потом, освободив Пола, он решил, что сможет разрушить эту систему зла…
«Чего же мне не хватало? Почему у меня ничего не получилось?» – сам себе задал вопрос Ричард. И неожиданно для себя, услышал в своей голове ответ: «Смирения».
… И все встало на место. Дик, как в детстве, почувствовал себя маленьким и беззащитным, и впервые за долгие годы обратился с молитвой ко Христу. В ней он просил прощения за то, что не так прожил жизнь, как должен был бы, и просил сил, чтобы достойно перенести те испытания, которые на него обрушились.
Во время молитвы спокойствие сошло на его душу, впервые за последние месяцы Ричард спокойно заснул. Во сне ему явился отец Альберт, который сказал, что его покаяние принято Богом, и Дику будет через какое‑то время дан новый шанс правильно построить свою жизнь. Но никогда больше он не должен бездумно относиться к чужой жизни. «Я навсегда останусь калекой?» – задал Ричард волновавший его вопрос. «Посмотрим», – ответил отец Альберт.
… Беркли проснулся с живущей в его душе новой надеждой. Он искренне поверил, что для него все еще не кончено.
Мистер Гриффин
Президент университета мистер Гриффин сидел в своем огромном кабинете и удовлетворенно смотрел на врученное ему вчера мистером Линсом удостоверение, выгравированное на золотой табличке, украшенной по краям алмазами. Этот документ подтверждал, что Гриффин после смерти его физического тела становится владельцем огромной виллы на Венере, с большим земельным участком и властелином огромной страны на этой планете с миллионами подданных, с правом карать и миловать. Богатство его будет неограниченно, а власть безмерна.
Сам же он станет духом, подобным тем, которые являлись им с Линсом и другим избранным во время их тайных ритуалов. Он будет наводить ужас и трепет не только на свою страну, безраздельным владыкой которой ему предстоит быть, но и на другие страны, а, может быть, даже на другие планеты.
У него не будет больше тех ограничений, которое несет с собой его телесность. Старость и болезни, так угнетающие Гриффина сейчас, останутся просто забавным воспоминанием. И все это наступит, стоит лишь перешагнуть порог вечности – так сказал мистер Линс, и так значится на золотой, украшенной драгоценными камнями, пластине…
«Стоит ли оттягивать этот момент?» – подумал Гриффин. В его сознании пронеслись воспоминания о рассказах о крупных римских сановниках, в теплом бассейне вскрывающих себе вены и безболезненно идущих навстречу смерти…
В помещении, дверь в которое вела из кабинета президента университета, был подходящий для его замысла бассейн. Гриффин разделся, не спеша спустился в теплую воду, полоснул себе лезвием по венам и стал ждать…
То, что с ним случилось, было совсем не тем, что он ожидал. Смерть оказалась болезненной и страшной; духи, которых он считал подчиненными себе уже много лет, оказывается, все эти годы мечтали о том, как будут мучить Гриффина за то, что он имел наглость приказывать им и считать себя их хозяином. Впереди разверзалась бездна, из которой нет возврата, и погружение в которую чем дальше, тем страшнее… Несчастный попробовал остановить кровь и смерть; он пошел к телефону, чтобы вызвать врача… Но было уже поздно.
Через несколько часов мистер Линс, которому сообщили о смерти мистера Гриффина, найденного голым со вскрытыми венами в луже крови посреди своего кабинета, не спеша забрал золотую табличку и злорадно посмотрел на тело компаньона:
– Нельзя быть настолько легковерным!
… Новым президентом университета стал мистер Линс.
Разговор о монашестве
Отец Уильям остался на несколько дней погостить у отца Николая, который сказал, что возможно это последний раз, когда они могут так не спеша пообщаться. Друзья говорили часами, и о том, что католику хотелось бы пойти вместе с православным в Моуди, и чем это может ему грозить, и о разнице традиций. Зашел разговор и о монашестве:
– У вас в православии ведь нет обязательного целибата для священников, но ты не женат. Ты монах? – спросил Блэк.
– Нет, мои жена и дети погибли в России в гражданскую войну, теперь я один, – просто ответил тот.
– Прости… А я францисканец.
– Францисканцы много сделали недоброго в истории этой страны, – грустно сказал протоиерей Николай. – Сан–Франциско, основанный в 18 веке, как миссия, на деле стал еще одним центром борьбы с коренным населением, его уничтожения и эксплуатации. Это ужасно, когда для достижения политических и экономических целей прикрываются христианскими лозунгами!
– А что такое монашество на твой взгляд? – спросил отец Уильям.
– На мой? Я ведь не монах… Могу сказать только, что для раннего христианства монашество было не актуально: почти все христиане и так фактически жили более строго, чем современные монахи. Единственным отличием являлся обет девства, который тогда не был частым. В христианстве монашество как институт появилось в эпоху массового воцерковления язычников, когда общий уровень требований к христианину снизился предельно. Оно возникло, как стремление отгородиться от мира, к углубленной духовной жизни. История, конечно, внесла свои коррективы: на протяжении всего существования монашества имеются тенденции социализовать иноков (само название которых подчеркивает их «инаковость» от «мирских»), привлечь их к «общественно–полезной» деятельности. В этом преуспел и Петр І, в католичестве вообще монахи несут, чуть ли не в первую очередь, социальные функции, протестанты с самого начала отменили монастыри, как рассадники бездельников, процветающих за счет бесправного трудового народа.
– Но разве плохо это социальное служение?
– Думаю, что нет, если оно не является заменой сути христианства и монашества или, тем более ширмой для разных темных дел. Дело не только в социальной работе; существует немало искажений монашеского пути, как в сторону попыток сделать его никому неподконтрольным, так и в сторону бюрократизации. Ведь история знает множественные ситуации и постригов детей и душевнобольных, не говоря уже о появившемся огромном количестве монахов, живущих в миру. Были случаи и противопоставления монастырями себя епархиальной администрации, укрывательства в монастырях уголовных преступников и других лиц без документов. С этой точки зрения централизация и упорядочение монастырских дел характерные для католичества, конечно, оправданны. Однако представляется, что, учитывая то, что настоящих монахов – людей, желающих посвятить свою жизнь молитвенному предстоянию перед Богом – становится все меньше, во взгляде на монашество, как таковое, наверное, следовало бы большее внимание уделить не административным предписаниям, которыми и так проникнута вся наша жизнь, с каждым годом становящаяся все более «бумажной», а именно «инаковости» монашеского пути, которая и составляет его ценность. В то же время и административные предписания необходимы, но было бы лучше, если бы они были более тесно связаны со святооотеческой традицией, хотя и с учетом современных реалий. А так может сложиться впечатление, что монастыри – это не братства единомышленников, желающих посвятить свою жизнь служению Христу, а своего рода казарменные коммуны, выполняющие определенные им функции. Уйти из них нельзя скорее из‑за страха перед наказанием в веке сем и веке грядущем, чем из‑за любви к Богу и уверенности в правильности своего жизненного выбора. И более того: такое впечатление может стать руководством к действию…
– Но ведь искажения такого рода могут быть, как в католичестве, так и в православии?
– Конечно.
– И разве это препятствует нашей дружбе?
– Нет, только совместным богослужебным действиям, но это связано совсем не с тем, о чем мы сегодня говорили…
– В конце концов, католические монахи – это своего рода солдаты, – сказал в завершение одного из их разговоров отец Уильям. – Поэтому как солдат я не могу отпустить тебя одного в Моуди.
Отец Николай пристально посмотрел ему в глаза, крепко пожал руку и сказал:
– Ну, вот ты, наконец, и сделал тот выбор, необходимость которого задержала нас на несколько дней. А теперь мы можем отправляться в путь.
Профессор Вернер
К профессору Ричмонду в гости зашел его старый товарищ – профессор Вернер, до недавнего времени заведовавший кафедрой экономики в том же университете, где раньше работал и Ричмонд. Сейчас же Вернера, как и его друга, отправили на пенсию.
– А ты что умудрился натворить? Проповедовал марксизм? – с грустной иронией спросил Ричмонд.
– Нет, конечно! Я просто читал обычную лекцию о современном экономическом положении страны.
– И что же ты сказал?
– В общем, только то, что и так понятно. Рассказал, что уровень общественной производительности труда в США в послевоенный период был очень высок, опережая почти в 4 раза ведущие западноевропейские страны. Вторая мировая война, во многом подорвавшая экономику СССР и западноевропейских стран на экономику США повлияла в основном положительно. За счет военных ассигнований обеспечивался высокий уровень загруженности производственных мощностей и занятости. В 1930–е годы в рамках противостояния Великой Депрессии были заложены основы широкомасштабного государственного регулирования экономики США. Основными функциями государственного регулирования становятся налоговая политика, расширение государственных расходов на покупку товаров и услуг, регулирование ставки ссудного процента и амортизации.
Начиная с 1959 года, самыми быстрыми темпами начинают расти выплаты и льготы из фондов социального потребления, в том числе государственные расходы на просвещение, здравоохранение и социальные нужды. Администрация Президентов Кеннеди, а затем Джонсона, проводит сознательную политику стимулирования темпов экономического роста путем повышения качества трудовой жизни и качества жизни вообще. Отрицательной стороной этих процессов стало стремительное увеличение государственного долга. Сознательное наращивание государственного долга в целях финансирования федеральных программ стало с этого периода неотъемлемой частью национальной экономической политики США.
– Ну да, кому приятно, когда им напоминают, что они живут в долг. И это все, что ты сказал?
– Нет, коснулся еще федеральной резервной системы США. Сказал, что с 1913 года – момента ее создания – она приватизировала государственные функции центрального банка страны. Что данная компания находится во владении 12 частных банков–пайщиков, так называемых «федеральных» банков, причем слово «федеральный» не означает государственный или относящийся к Федеральному правительству США. Основными акционерами и действительными владельцами Федерального Резерва являются семейство Ротшильдов из Лондона и Берлина; банковский дом Братьев Лазард из Париже; банковский дом «Израиль Мосес Сейф» из Италии; банковский дом «Кун, Лейб и Варбург» из Германии; Голдман Сакс и семейство Рокфелеров в Нью–Йорке.
Основной источник дохода – ссудный процент на кредиты государству (основному заёмщику). Долг оплачивается налогами на граждан США и налогами на граждан других государств (за счёт долларизации и экспорта инфляции). С момента создания федеральная резервная система способствовала за счёт непрекращающейся эмиссии росту денежной массы и сопутствующему обесцениванию долларов США.
В итоге сделал вывод, что наша экономика все больше становится похожа на мыльный пузырь, когда для оплаты старых долгов берут новые с новыми процентными ставками, что денежная система страны отдана на откуп кучке олигархов, строящих все таким образом, чтобы пострадали все, кроме них.
– Ну, конечно, тебе этого не простят. Тем более, учитывая зависимость университета от Рокфеллеров. Что думаешь делать дальше?
– Не знаю. Может быть, напишу книгу. Хотя издать ее вряд ли удастся…
Генерал Фред Бэрримор
Разговор друзей прервал стук в дверь.
– Кто это еще к тебе? – спросил Вернер.
– Не знаю. Наверное, в ЦРУ подумали, что слишком уж легко тебя отпустили, и послали ликвидатора. Учитывая твою значимость, думаю, что рангом не ниже генерала…
– Да ну тебя! – засмеялся Вернер.
Но за дверью и правда оказался человек в генеральской форме, правда общевойсковой. Впрочем, как выглядит форма генерала ЦРУ и отличается ли она чем‑то от обычной генеральской, ни один из профессоров не знал.
– Чем обязан? – несколько напряженно спросил Ричмонд, но, вглядевшись в лицо посетителя, тут же обнял его и воскликнул: – Фред! Дорогой! Как я рад тебя видеть!
– А уж как я рад профессор! – также радостно ответил генерал.
Хотя волосы его и были белыми как снег, сразу было видно, что он моложе Ричмонда лет на тридцать.
– Мой лучший студент за все время – Фред Бэрримор, – представил хозяин Вернеру нового гостя. – Теперь большая шишка – генерал. А это профессор Вернер, теперь пенсионер, как и я.
– И, как и я, – улыбнулся Бэрримор.
– Ты смеешься над стариком? – не поверил Ричмонд.
– Вовсе нет.
– И что же случилось?
– Я не согласился с решениями о войне во Вьетнаме и подал в отставку.
– Да ну? Это очень смело, очень благородно и очень глупо. Что же ты сказал?
– О том, что это будет многолетняя бессмысленная война, вязкая, как слизь, наполненная жестокостями и изуверствами. В ней не будет смысла, потому что сам по себе Вьетнам нам не нужен; эпоха легких колониальных войн в далеком прошлом, мир стал иным. Множество наших солдат погибнет там, мы вынуждены будем держать там огромную армию, до полумиллиона людей, но и это не даст эффекта. Война нанесет ущерб авторитету нашего правительства внутри страны, разрушит престиж военной службы в глазах американской молодежи, которая дезертиров и уклонистов будет считать героями.
– Чему я тебя учил? – сокрушенно покачал головой Ричмонд.
– Что, вы считаете, что нам нужна эта бывшая французская колония, немного побывшая японской колонией и немного поигравшая в независимость? Нам нужны стычки с Советским Союзом в этих проклятых местах, один климат которых способен убить нормального человека? При этом СССР ничего или почти ничего не будет там терять, а мы будем иметь конвейер трупов мальчишек и называть их героями, чтобы хоть как‑то оправдать их смерть перед их родителями…
– Ты знаешь, что я считаю, как и ты. Вопрос в том, что есть силы, которым выгодно это.
– Но зачем? – удивился и Вернер.
– Вселить в людей животный страх бывает полезно для тех, кто хочет выбить из них все высшие ценности. Мне кажется, что война затеяна для этого. Но как они тебя так просто отпустили? – обратился Ричмонд к генералу.
– Не просто, конечно. И уговаривали, и угрожали. Но у меня безупречный послужной список, и я уже год назад имел право выйти в отставку. Если бы я ушел без комментариев, то никто мне ничего бы даже не сказал.
– И какие у тебя планы на будущее?
– Хочу спрятаться куда‑то от этой цивилизации хотя бы на время. Почему‑то подумал, что и вам это может быть интересно.
– А что? – оживился Ричмонд. – Слушай, Вернер, а зачем нам сидеть и в скуке ждать смерти, когда мы имеем шанс до этого прожить еще одну жизнь, даже если она и не будет длинной?
– Я, в сущности, не против, – как‑то сразу согласился и второй профессор. – Но куда предполагается ехать?
– В Америке много заброшенных городов. Я предложил бы поехать в один из них, попробовать возродить в нем жизнь. Идея такая: возрождая этот город, мы возрождаем Америку.
– Что же, звучит неплохо, хотя и пафосно. Но, учитывая, что нам нечего терять, вполне приемлемо. Ты решил уже в какой именно из этих заброшенных городков поедем возрождать его жизнь?
– Решил. Он называется Моуди.
Выстрел в пустыне
Ричарду Беркли, наконец, объявили его судьбу: его расстреляют в пустыне неподалеку от Моуди, где он совершил свое преступление. «Хорошо хоть это будет не ритуальное жертвоприношение», – вслух сказал он, а про себя подумал: «Видимо, сон мне приснился не вещий». Но бывший следователь уже морально был готов к смерти, поэтому принял решение спокойно.
Тюрьма, где он находился, была тайная; проверить отсутствие или наличие арестанта было невозможно. За неделю до планируемого расстрела Ричарду принесли газету с заметкой о том, что маньяк Беркли скоропостижно умер в своей камере от сердечной недостаточности. Его тело кремировано. «Тебя больше нет, ты стерт», – с улыбкой сообщил ему агент Энд, которому поручили привести приговор в исполнение.
Энд решил сделать это один. Он засунул связанного Ричарда в багажник своей машины и без сопровождающих отправился по направлению к Моуди. В нескольких километрах от города–призрака агент вытащил Беркли из багажника. Тот был едва жив. «Сейчас закончится твоя бессмысленная жизнь», – театрально сказал Энд, приставив свой большой пистолет к затылку осужденного. Прогремел выстрел.
Ричард удивился, что ничего не почувствовал. Он обернулся и увидел мертвого Энда с простреленной головой в луже крови. А к нему бежали три мужчины, один из которых держал в руках винтовку.
… Генерал Бэрримор в сопровождении профессоров Ричмонда и Вернера уже подъезжал к Моуди, когда его внимание привлекла остановившаяся машина. Один мужчина вытащил из багажника другого. Направив в их сторону бинокль, Фред увидел, что второй – калека. Энд, увлеченный тем, что ему предстояло сделать и не ожидавший никого увидеть в этих пустынных местах, по сторонам не смотрел. А зря. Генерал был снайпером. Увидев, как бандит в пустыне хочет застрелить похищенного им калеку, он, не раздумывая, достал винтовку и сделал один выстрел.
Этим выстрелом он оборвал жизнь агента и одновременно дал Ричарду шанс начать новую жизнь, надежду на которую внушил ему сон.
Новый спутник
Генерал Бэрримор наклонился над Ричардом:
– Вы живы, сэр? – спросил он.
– Жив. А вы кто? – с удивлением спросил Беркли.
– Я бывший офицер, а это мои друзья профессора. Кто преступник, похитивший вас и желавший убить?
– Вы заслуживаете знать правду, – сказал бывший следователь. – Этот человек – не преступник, вернее сказать, он имеет лицензию от государства на свои преступления, чтобы безнаказанно их совершать.
И он рассказал своим спасителям все, что с ним случилось, не упоминая название города Моуди.
– Вы знаете, – сказал Фред, – если бы все это было мне известно до того, как я нажал на курок, то я скорее всего на него не нажал бы. Но случилось то, что случилось. Давайте похороним этого человека, он был офицером.
Генерал достал из багажника машины лопату и начал копать. Иногда ему помогал профессор Ричмонд. Через несколько часов на месте погребения мистера Энда возвышался холмик земли.
– Что вы сделаете со мной? – спросил их Ричард. – Если просто бросите здесь, без воды и пищи безногого, то тот, кого вы сейчас похоронили, хотел быть гуманнее.
– Господь дал вам шанс, – сказал Ричмонд, – потому что вы покаялись. И не нам его отбирать. Думаю, что мои спутники согласятся, что вас можно взять с нами. Мы направляемся в город Моуди.
– Но ведь это и есть то проклятое место, про которое я вам рассказывал! – воскликнул Беркли.
Его новые знакомые нахмурились.
– Против таких сил зла мы ничего не сможем сделать, – резюмировал профессор Ричмонд, как более опытный. – Но мне кажется, что если сейчас с разных концов Америки в силу разных обстоятельств к этому городу стягиваются разные люди, то, возможно, пришло время для каких‑то перемен в судьбе этих мест. Но мы пока давайте на месяц отъедем за полсотни миль отсюда – там живет мой друг, очень хороший врач. У меня есть кое–какие сбережения, их третьей части хватит, чтобы сделать тебе протезы.
– Но почему? – изумленно посмотрел на него Беркли.
– У меня был когда‑то сын, он погиб. Сейчас ему было бы столько лет, сколько тебе. Больше у меня никого нет. Того, что останется мне хватит на жизнь, тем более мне платят пенсию. В память его я попробую дать тебе этот шанс. А если честно – сам не знаю, почему это делаю.
На глаза Ричарда навернулись слезы. В его душе что‑то стремительно менялась. «Я становлюсь каким‑то мягкотелым», – подумал он.
Когда через месяц они вновь направились в Моуди, Ричард довольно уверенно шагал на протезах; его искусственные руки работали достаточно хорошо для того, чтобы он мог держать в них пистолет. Но, учитывая все, что произошло с ним за последнее время, стрелять ему совсем не хотелось.
В трех милях от Моуди их машина нагнала другой автомобиль, в котором ехали два священника. Это были отец Николай и отец Уильям, который сидел за рулем.
Молебен в оскверненном храме
Отец Уильям остановил автомобиль, и священники вышли из машины, генерал также нажал на тормоза.
– Какими ветрами вас занесло в эти места? – спросил он.
– Теми же, что и вас, – ответил отец Николай. – Пришло время больших перемен в Моуди, и все мы нужны для этого.
И он рассказал о каждом из четырех впервые увиденных им людей в нескольких фразах то, что они считали своей сутью, и почему именно им сейчас необходимо быть в Моуди.
– Вы суперагент? Или колдун? – спросил Беркли.
– Нет, он просто живет совсем другими вещами, чем мы, – сказал профессор Ричмонд.
– Все вы пытались бороться против зла в своей жизни, но в этом, некогда благословенном городке, оно сконцентрировалось с необычайной силой, – продолжал протоиерей Николай. – Сегодня в оскверненном храме этого города будет отслужен специальный молебен. Ваша задача – не убегать никуда, что бы вы не увидели.
– Можем ли мы применять оружие? Ведь там охрана! – задал Ричард волновавший его вопрос.
– Надеюсь, что это не понадобится. Охрана будет бояться тех, кто идет с нами, как нас может напугать в Моуди то, что страшнее людей.
– А кто с нами идет? – спросил профессор Вернер.
– Вам также не стоит их видеть, – ответил священник.
… Никто в городке им и правда не попался. Они беспрепятственно вошли в храм, где чувство жути придавило их, отняло мужество. Даже Фреду Бэрримору захотелось убежать. А отец Николай надел облачение, и начал читать молитвы.
Люди через открытую дверь с ужасом смотрели, как во время их чтения к оскверненном храму подлетела летающая тарелка, из которой вышли шестеро зеленых существ, похожих на людей. Они зашли в церковь, и каждый из них выбрал одного человека. В зависимости от этого каждый принял новое обличье, наиболее соответствовавшее тому, чего выбранный им боялся больше всего на свете.
