Текст книги "Что немцу хорошо, то русскому смерть (СИ)"
Автор книги: Александра Стрельникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)
Глава 13
Маринка начинает разворачиваться мне навстречу, одновременно поднимая руку с оружием, но я уже слишком близко к ней. Зажатым в руке кирпичом со всей силы бью ее по голове, потом ещё раз, а после отшвыриваю его в сторону и с криком несусь прочь.
Выскакиваю на улицу и ничего не видя перед собой мчусь к проходной родного института. И со всего маху влетаю в объятия Федора. Он весел.
– О! А я как раз набрать тебе собирался…
И только тут он замечает, в каком я виде.
– Что за?..
– Федь! Федька! Там в садике два трупа! Мой Илья и твоя Маринка.
– Они что коллективно покончили с собой в порыве отчаяния? Тогда почему ты такая грязная и под глазом вроде бланш наливается?..
– Нет, Федь, Маринку твою я убила. Кирпичом.
– О как!
– А она Илью!
– До того, как ты ее кокнула, или уже после?
– Федор!
– Ань, ты какую-то такую странную штуку мне рассказываешь! Я что-то никак включиться не могу.
– А ты просто пойди и посмотри! Только… Только вдруг я ее не убила? А у нее пистолет.
Почему-то только сообщение о пистолете действует на него.
Федор серьезнеет и идет к садику. Я, естественно, как привязанная следую за ним.
– Куда идти-то?
– Туда, – киваю на кусты.
Идем. И находим. Обоих. Маринка лежит, уткнувшись лицом в глину. Хорошо, что темно, и я не вижу кровь у нее на разбитой (мной разбитой!) голове. Илья громко стонет и внятно ругается. Слава богу! Жив! Федор сначала идет к Маринке. Садится рядом на корточки, быстро щупает пульс у нее на шее, потом аккуратно, натянув на пальцы рукав своего свитера, вынимает из ее расслабленной руки пистолет и отбрасывает его в сторону.
– Трупов не наблюдается. Эта жива. Ну и тот, я слышу тоже. Ты бы, Ань, ментов что ли вызвала и скорую тоже. И мне рассказала коротенько, что тут у вас…
Он не договаривает, потому как именно в этот момент Маринка приходит в себя и неожиданно кидается на Федора. Тот по-прежнему сидит неудобно, на корточках, а потому теряет равновесие и падает. Маринка оказывается сверху и с диким визгом вцепляется ему ногтями в лицо. Самбо или дзюдо позабыты. Взяли свое инстинкты. Но Φедор не я, пережив краткий шок от внезапного нападения, он ловко и как-то очень буднично скручивает Маринку и прижимает ее к земле своим здоровенным коленом.
– Ань, звони, блин! Или ты продолжения представления ждешь? Так его не будет. Я тебе обещаю.
Кидаюсь искать свою сумку. В темноте – дело непростое.
Наконец нахожу ее. Звоню в службу спасения. А потом трусцой возвращаюсь к Федору.
– Ань, аккуратненько расстегни мне на штанах ремень. Таращусь изумленно. Это еще зачем?
– Связать эту девицу-красу надо. А то прыткая очень. А ты что подумала?
Улыбается от уха до уха. Вот ведь! Расстегиваю его ремень, вытаскиваю из джинсов. Он ловко скручивает им Маринке руки за спиной, потом требует, чтобы я сняла ремень и с Ильи. Проделываю и это, попутно успокаивая раненого и заверяя его, что скорая и врачи на подходе и ничего страшного с ним уже не случится. Вторым ремнем Федька связывает Маринке ноги. Она рычит и брыкается. Господи! Совсем ума девка лишилась. В таком бешенстве, что аж глаза в темноте святятся. По крайней мере, мне так кажется.
– Так, с этой разобрались. Теперь на твоего ухажёра посмотрим.
Идет к Илье. Опять присаживается на корточки.
– Куда тебя?
– Вроде в ногу. Вот здесь, кажется…
– Точно, здесь… Ничего, жить будешь. И даже ходить не только под себя. Бинтика бы… Ань, на ключи, сбегай в мою машину, принеси из-под переднего пассажирского сиденья аптечку.
Бегу. Прохожие на улице от меня шарахаются. Видок-то у меня ещё тот, надо полагать!
Получив аптечку, Федор начинает обрабатывать рану Ильи.
Слежу за его действиями. Спокоен, движения уверенные, точно знает, что делает… Сколько раз ему приходилось после боя бинтовать своих товарищей? Или себя?
– Ну вот, доктора тебя еще чуть-чуть починят и будешь как новенький. Только ты уж с Анной рядом не трись, брат. Она для мужиков как черная метка. Только связался с ней, сразу раз – и пуля в ноге. По себе знаю.
– Да я только хотел…
Федор неожиданно меняет свой тон с шутливого на предельно серьезный. Теперь его слова звучат жестко. Даже грубо.
– А не важно мне, что ты там хотел. Только если дальше за ней таскаться будешь, не посмотрю, что ты боец раненный, так отметелю, что мало не покажется. Усек?
Илья несколько оторопело кивает.
– Молодец. А теперь расскажите мне все-таки, что же здесь, твою мать, произошло?
Подхожу поближе, указываю на извивающуюся в своих путах Маринку.
– Это она.
– Вижу, что не он.
– Федь!
– Ладно-ладно. Говори.
Поднимается в полный рост и неожиданно притягивает меня к себе.
– Рассказывай, чем вы тут в кустиках занимались. И почему у тебя фонарь под глазом и губа расквашена.
– По той же причине, по которой у тебя вся физиономия расцарапана.
Хватается за лицо.
– Сильно?
– Изрядно.
– Эх и крутая мы с тобой будем парочка, Ань. В приличном обществе не покажешься, решат, что это мы с тобой так друг другу в любви объяснялись – я тебе фингалов понаставил, а ты мне морду разодрала.
Представляю себе это очень наглядно и впадаю в ужас: что мама скажет?!! Федор тормошит:
– Ну так из-за чего все?
– Это ведь она в меня оба раза стреляла. И у «Пилзнера» и на Страстном.
– Да пиз… То есть, я хотел сказать – врешь!
– Нет, Федь. Я все на Павла думала, а это она. Сама мне сказала. Если бы Илья не появился, а я кирпич в траве не нашла, она б меня сегодня точно убила. А все из-за тебя, стрекозла!
– Чегой-то стрекозла-то?
– А тогой-то! От великой любви к тебе все. Или от ревности, тут уж как взглянуть. Она у нас девушка современная, голливудских блокбастеров насмотрелась. Вот и думала: убьет меня, и ты целиком и уже окончательно и бесповоротно принадлежать ей будешь. Одного не пойму, чего она тогда, у «Пилзнера» в меня палить стала? Мы ж тогда с тобой даже и знакомы-то толком не были.
Внезапно отводит глаза и ругается, как сапожник. Смотрю вопросительно, вскинув бровь. Вздыхает и принимается рассказывать:
– Это я, Ань, виноват. Помнишь, тогда мы с ней в госпитале случайно встретились? Она тогда еще всякие гадости про тебя говорила – мол, что ты беременная, а я жениться не хочу и тебе аборт делать придется.
Киваю. Было такое. Хотя, кажется, что так давно!
– Так вот, я ей тогда, чтобы отвязаться от нее, и сказал, что ты действительно беременна, и я собираюсь-таки на тебе жениться. Мол, прости, Марин, видишь, какие обстоятельства. Думал, теперь-то оставит меня в покое. А то она ж как клещ в меня…
– Не больно-то ты против был!
– Ну не ворчи. Виноват, знаю. Больше не повторится.
– Если повторится, Федор, то ты тоже вот что знай: не посмотрю, что ты раненый боец и майор спецназа, отметелю так, что мало не покажется.
Илья, все ещё сидящий на земле, неожиданно начинает смеяться. Федор же с интересом рассматривает меня, явно оценивая мои физические данные.
– А сдюжишь?
– Увидишь!
Смотрит мне в глаза, а потом улыбается широченной улыбкой и качает головой:
– А ведь верю…
Обнимает крепко, так что кажется косточки мои хрустят.
– Но проверять не стану. Не нужен мне никто, кроме тебя, Ань. Господи, она ведь все время была рядом, на глазах, но мне и в голову не приходило, что ей до такой степени крышу снесло, что это она на тебя покушалась. А ведь должен был если и не догадаться, то хотя бы подумать. Знал, ведь, что у нее мотоцикл есть. Ладно, что теперь говорить. Слава богу, все закончилось.
– Да, слава богу.
– В церкви давно не был, кстати. Надо сходить. Пойдешь со мной?
– Да я как-то…
– Даже венчаться?
– Ну и ну. Это что же предложение?
– Не смотри так. Самому страшно. Но знаю – это будет правильно. И хрен с ним, с этим твоим профессорством, с мамашей твоей и всем прочим.
– А как же твой социальный статус?
– Статус-то?.. – ухмыляется. – Кажется, опять начинает тревожить.
Смеюсь, и он целует меня.
– Сука! – воет связанная Маринка.
– Горько! – с издевкой кричит с земли Илья.
– Совет да любовь! – возвещает появившийся из кустов полицейский, за которым следуют медики с носилками. – А чёй-то вы тут делаете все?
ПрЭлЭстно.
* * *
После того, как врачи увозят Илью, а менты – Маринку (мой боевой кирпич, как выяснилось, особого вреда ей не причинил), Федор везет меня к себе. Живет он черт знает где, в поселке Северный.
– Зато не комната в коммуналке, а отдельный флэт. Цени!
Ценю. Просторно, чисто и очень как-то по-казарменному, я бы сказала. Не интересует Федора такое понятие, как домашний уют. Или просто не умеет он его создать. Зато кровать у него – лучше не бывает. Мечта нимфоманки или нимфомана… Э-э-э… То, что есть такое понятие, как «нимфоманка», это точно. А нимфоманы? Они есть? Это как в том анекдоте, который вырос из рекламного ролика: «Пап, а инопланетяне есть? – Нет, сынок, это фантастика. – А педерасты? Есть, сынок, это – фантастика!» Вот и тут: «А нимфоманы есть?..»
Смотрю на Федора и понимаю – точно есть и это точно фантастика!
Кровать у этого засранца огромная, низкая, в меру мягкая, в меру жесткая… Сразу понятно, где хозяин квартиры проводит больше всего времени, находясь в этих стенах. На перекладинах в изголовье болтаются наручники. Взвешиваю ближайшую пару в руке. Федор смущается и кидается их снимать, но я останавливаю его.
– Может пригодятся…
Смех-смехом, но мы и правда придумываем им применение… Никогда не подозревала о существовании скрытых садистских наклонностей у себя, но вид огромного Федора, прикованного к собственной кровати за обе руки и потому совершенно беспомощного, мне так нравится, что просто жуть. И сколько неожиданных возможностей открывается! Ведь теперь он может только решительно возражать, нервно хихикать и безуспешно пытаться увернуться. Вот только ничего у него с этим не получается. «Ань, прекрати. Ань, ты это, пальцы-то свои оттуда… Ань, где ты всему этому научилась?!! О господи, Ань! Анька… Ох-х-х…»
Утром нас будит мамин звонок. Она в очередной раз потеряла меня, хоть вчера я ей звонила и предупредила, что ночевать не приду.
– Мам, все в порядке. Спасибо, что разбудила, на работу собираться уж пора.
– Смотри не опаздывай. Культурные люди никогда не опаздывают.
Бегу в ванну. Федор уже здесь, мрачно рассматривает свою украшенную глубокими царапинами физиономию. Встаю рядом с ним и… О Господи! За ночь синяк под глазом налился победной синевой, разбитая губа распухла и тоже как-то побурела. В самый раз под венец, и жених соответствующий.
Принимаюсь хохотать. Потом икая и подвсхлипывая обрисовываю возникшую перед моим внутренним взором картинку Федору: он в смокинге, я в белом свадебном платье, а лица у нас – ну вот какие есть, такие и лица.
– Балда, – говорит он нежно и целует, стараясь не зацепить опухоль на губе. Странно, вчера, когда целовались, ни о каких моих ранах не думали, и ведь не больно было!
Продолжаю критически изучать себя. Нет, в таком виде идти на работу точно нельзя.
– Федь, а когда это сойдет?
– Ну-у-у… Недели через две…
– Да ты что!
– Наверно через неделю уже гримом ситуацию можно будет подправить.
– И что мне делать?
– Умываться и одеваться, – говорит Φедор и идет открывать входную дверь, в которую уже давно кто-то звонит.
Оказывается, что это Серджо и Стрельцов.
– Здорово, Кондрат… О! Анна! Че-е-е-ерт! А что это с тобой?.. Да и с тобой, Федь… Вы что дрались?!!
Перебивая друг друга, пересказываем вчерашние события, но по-моему эти двое так до конца нам и не верят.
Переглядываются подозрительно и все время косят по сторонам – ищут, видимо, сломанную мебель и разбитую посуду. Но ничего подозрительного, кроме наручников на кровати нет, а их из кухни, где мы сидим, не видно.
* * *
Свадьбу решаем сыграть, как только у меня подживут отметины на лице. Мама неожиданно для меня этим решением совсем не шокирована.
– Ничего. Он парень толковый, хоть и спецназовец. Да и в наше неспокойное время иметь в семье представителя силовых ведомств – полезно… Этого самого Павла ведь так и не поймали.
Права. Не поймали. И, думаю, не поймают. Я его по-прежнему очень боюсь. Хоть и выяснилось, что стрелял в меня не он, но как вспомню тот его жест, которым он меня испугал до колик в Шереметьево, так в животе аж леденеет. Тем более, что он, как выясняется, меня тоже не забыл. По телевизору пересказывают очередной эпизод из боевой и трудовой жизни героического Федора Кондратьева – дескать, вновь отличился бравый майор, уже награжденный в этом году за другой свой подвиг орденом. На этот раз спас от убийцы свою любимую девушку. Сюжет проходит вечером, а утром следующего дня Павел звонит мне.
– Привет, узнала?
Молчу. Решаю – прямо сейчас трубку бросить или…
– Я ведь опять перезвоню или подъеду. Проще поговорить и отделаться.
Зараза! Неужели я со всеми своими эмоциями настолько предсказуема?
– Говори.
– Молодец. Собственно, я только хотел тебя поздравить. Все-таки ты поразительно везучая девка. Мне бы твою везучесть, я бы горы свернул.
– Каждому воздается по делам его.
– Ты что в религию на почве всего этого ударилась? Как этот твой…
– Нет, не ударилась. Просто, всякий раз общаясь с тобой, невольно начинаю думать о вечном. Ведь ты тогда меня на верную смерть отправил. Своими руками. Чего теперь-то любезничать тянет? Совесть нечистая мучит?
– Может и так. Может и мучит. Только очень уж мне тогда деньги были нужны.
– Ну да. Сейчас еще расскажешь мне душещипательную историю про любимую бабушку, которой срочно требовалась операция…
– Не расскажу. Все равно ведь не поверишь.
– Не поверю. Я тогда твои глаза видела, Паш. Люди с таким взглядом редко знают о том, что такое угрызения совести.
– Не боишься так со мной говорить?
– Боюсь. Но я как-нибудь с этим справлюсь.
– Да. Наверно, справишься… Если бы все у нас с тобой иначе сложилось, я бы – ух!
Отключаюсь решительно. Ух. Аж передергиваюсь от этого «ух». Так, что тут же начинает болеть и рука, и ребро. Интересно у меня эти мои боевые ранения теперь всегда о себе давать знать будут? «Ноют на погоду старые раны…» У моего злосчастного предка, барона Унгерна на голове был шрам от сабельного удара, который он по молодости и неопытности схлопотал на дуэли. Потом остаток жизни у него временами дико болела голова. Многие исследователи указывают на то, что эти боли не могли не повлиять на его психику. Интересно, а мои раны повлияли на мою психику?..
Сижу смотрю на молчащий телефон. Γосподи! Ну сделай так, чтобы Павел навсегда исчез из моей жизни. Когда-то в том доме в Акше я клялась, что отомщу ему (именно ему!) любой ценой. Но теперь хочу лишь одного – больше не слышать его голос, не вспоминать лицо, не думать о том, что пережила во многом из-за него. Просто потому, что Павлу тогда нужны были деньги…
* * *
Я разрываюсь между мамой, Федькой, работой, ателье, где мне срочно шьют свадебное платье и допросами в полиции.
Следователь рад до невозможности, что еще одно глухое дело раскрылось само собой и при этом все даже обошлось без трупов. Неприятно, конечно, что арестованная за тройную попытку совершить убийство Маринка – своя, тоже работает в полиции. Но тут внезапно выясняется, что еще за два дня до того, как она решила меня пристрелить в третий раз (про первые два, видно, не придумали как отмазаться!), ее уволили из рядов по состоянию здоровья.
Впрочем, здоровье у нее и правда не очень. Из СИЗО ее уже перевезли в психиатрическую клинику. Врачи обследуют ее и вынесут свой вердикт, но следователь уже сейчас убежден, что в тюрьму она не сядет.
– Психушка по ней плачет натуральным образом. Крышак так капитально снесло, что родных не узнает. Да ещё все время кусаться и драться норовит. Вот ведь как с людьми-то бывает…
Мне Маринку отчасти жаль. Все-таки, как ни крути, не из каких-то низменных чувств она на убийство решилась. Любила ведь. Правда как-то по-своему, но все же любила. Неприятно думать, что в ее судьбе я сыграла не самую благовидную роль. Роль той самой «прицесски»… Но теперь я старше и понимаю, что никакая даже самая распрекрасная «прицесска» не сможет увести у тебя мужчину, если он сам этого не хочет…
Ладно. Не будем о грустном. В конце концов скоро моя свадьба! Сначала загс. Потом венчание. Виктория Прокопьевна, прикладывает к глазам кружевной платочек и в поисках моральной поддержки сжимает руку Шарля.
– Детки, а вы знаете, что это теперь навсегда? Теперь ваш союз закреплен на небесах и только бог может развести вас, забрав к себе одного или другого.
– Мы, Виктория Прокопьевна, пока к богу в гости не собираемся. Так что пусть потерпит немного с разводом.
– Дурачина здоровенный. Я ему о высоком, о душе, а он…
Федор смеется и целует Ксениной бабушке ухоженную ручку.
– Где будете жить? – деловито интересуется полковник Приходченко во время торжественного ужина. – Я вас, конечно, поставлю на очередь, как молодую семью, да еще семью военного, но вы, боюсь, состаритесь, пока эта самая очередь подойдет.
– У меня, наверно, если Аня согласна, – басит Федор и посматривает вопросительно то на меня, то на мою маму.
Мама возражает:
– Нет, лучше я к Феде съеду. У нас с Аней все-таки двухкомнатная, просторнее для двоих-то. Тем более, что у вас может скоро и ребятишки заведутся. Уж и не чаяла, что внуков понянчу.
– Мама! – целую ее, и она молодеет и хорошеет на глазах.
Свадебное застолье устраиваем в доме Ванцетти. В их совмещенной с кухней гостиной можно принять огромную толпу гостей. А народу набралось изрядно. Одних только Федькиных сослуживцев – человек двадцать. А некоторые из них ведь еще и с женами!
Ноги гудят от танцев, губы от поцелуев. «Горько» кричали столько раз, что мама была вынуждена вмешаться, сказав:
– Ироды. Дайте им хоть немного поесть!
– Да! – поддерживает ее Виктория Прокопьевна. – Вы-то сейчас домой вернетесь и спать завалитесь, а им ещё всю ночь тр… Как бы это по-русски?.. Трудиться. Вот.
Разъезжаются все далеко за полночь. Основную толпу увозит специально нанятый автобус. Остальные решают проблему транспортировки своих подвыпивших тел с помощью услуги «трезвый водитель». Их жены, которые и осуществляют развоз, этим крепко недовольны, но деваться им некуда. Наконец остаемся только мы с Федькой, моя мама, Виктория Прокопьевна с Шарлем, Стрельцовы и, естественно, Ванцетти.
Хотим с Федькой уже идти в кроватку. Просто-таки очень хотим. Но нас не пускают. Стрельцов и Серджо, переглядываясь и возбужденно смеясь, заявляют, что еще не подарили нам главный подарок.
– Что это вы затеяли? – подозрительно спрашивает Федор. На что Серджо встает и с неким полупоклоном вручает Федору конверт. Еще деньги? Нам и так надарили какое-то нереальное количество. Никто толком не знал, что нам дарить из вещей, вот и отделались конвертиками. Но в конверте, который передает моему мужу (как приятно это звучит!) Серджо, не деньги, а бумаги. Много.
– Эт-то что ещё такое?
Федор недоуменно просматривает документы. Все они очень официального вида, но на иностранном языке. Вернее, на языках.
– Дай-ка.
Виктория Прокопьевна забирает у Федора бумаги и быстро просматривает их. В какой-то момент руки ее опускаются, бумаги с шелестом падают на пол. Стрельцов и Серджо, чуть не стукаясь лбами, кидаются их подбирать.
– Это… откуда? – бабушка Ксении откашливается и произносит уже увереннее. – На какие шиши, детки мои, вы все это скупили? Вы ограбили Центробанк? Или сперли Стабилизационный фонд России?
– Там все сперли до нас.
Стрельцов выбирается из-под стола, аккуратно складывает бумаги обратно в конверт и на этот раз передает его мне.
– Держи. У тебя целее будет.
– А что это такое?
– Акции, дорогая, – Виктория Прокопьевна все ещё недоверчиво качает головой. – Акции ведущих корпораций мира. На сумму… Можно я не буду ее оглашать? А то мне что-то нехорошо от этой цифры становится. Записаны на ваше с Федором имя. Поверить не могу…
Оборачивается к Серджо и смотрит на него, прищурившись.
– Так как вы все это добыли?
Приятели переглядываются и начинают. Рассказывает, естественно Стрельцов, а Серджо периодически только кое-что уточняет.
– Ты понимаешь, Ань, когда тебя похитили, а Федька рассказал о том, что повесил тебе на шею радиомаяк, мы, естественно, стали тебя искать, уж извини, как черный ящик – по пеленгу. Прочесали Москву, Подмосковье – нет тебя. Сразу было понятно, что похищение напрямую связано с поисками клада барона Унгерна. А где его искать? Вывод очевиден – в Китае, в Монголии или в Даурии. Решили начать с России. Все-таки переправить человека через границу – штука проблематичная. Но на всякий случай монгольским спецслужбам тоже сообщили. А сами в Забайкалье подались. Подключили местных ребят. Федька вон обзванивал, в ножки кланялся.
– Да ладно вам. Чем я еще-то, лежа на больничной койке, помочь мог?
– Чем мог, тем и помог. Ребята взялись всерьез, и вскоре мы уже знали, в каком селе, и в каком именно доме тебя держат. Я поехал поразведать, своим глазом на все взглянуть, а Серега за свои записи засел. Сидел, сидел и высидел. Тоже примчался, клювом поводил и говорит: «Все ясно!» Я ему: «Да что тебе, морда итальянская, ясно?» Он: «Все!» И назад в Москву укатил. Вернулся через день. А в руках такая автомобильная сумка-холодильник.
Начинаю кое-что понимать.
– Моя кровь?
– Точно. Соображаешь! После того, как тебя Павел снотворным накормил, в госпитале ты ведь в том числе и из вены кровь сдавала. Часть на анализ ушло, а часть, причем большая, осталась. Федька тогда ещё попросил ее сохранить, заморозить на всякий случай, и мы с Серджо об этом знали.
Кошусь на мужа негодующе. Он в ответ только пожимает пудовыми плечищами.
– Случаи-то бывают разными.
– Вот именно, – Стрельцов воздевает палец вверх. – Пока ребята из Читы разрабатывали операцию по твоему освобождению, мы работали над своей. Тем более, что они нас в упор видеть не хотели, на пушечный выстрел к планам своим не подпускали, все мечтали москвичам нос утереть. Ну мы особо и не настаивали. В конце концов – ребята профессионалы. Короче говоря…
– Короче говоря, клад барона Унгерна мы к рукам прибрали.
– Ка-а-ак?
– А так. Когда поняли, что ты в Акше, дом с кладом вычислить труда не составило. Ты же нам сама и говорила, где именно в этом городишке у барона штаб был. А потом нам просто повезло. Естественно, первым делом познакомились с начальником местной ментовки. Ну, чтобы пути-дорожки в его тесную обитель себе проложить. Много тогда выпили, до сих пор страшно вспоминать сколько. Но я не об этом. Пили-пили, а он возьми и расскажи, что в подвале этой его ментовки есть заколдованное место. Мы ему: «Да пиз… Ну в смысле – врешь ты все». А он: «Бля буду». Серега ему: «Покажи!» Ну и повел он нас. Приходим, тычет пальцем в стену и говорит, что за ней на простук выходит пустота, но пробиться к ней стена не позволяет. Как в сказке – инструмент ломается, людям как-то хреново становится, в общем жопа какая-то. Пошли пить дальше. Ну и вскоре хозяин наш отрубился. Мы-то все это время таблетки антиопьянительные жрали, а он-то по-честному водку хлебал… Ну мы, естественно, его уложили спать-почивать на стульчики сдвинутые, а сами пошли ещё раз ту стенку осмотрели, простукали – и правда пустота за ней.
Думаем: как быть? Придумали. Я в окно его кабинета вылез и дунул в гостиницу нашу. Принес Сереге холодильник этот переносной с твоей, Ань кровью. Пошли снова в подвал. Серега немного крови твоей на стену брызнул. Сначала ничего, а потом пришлось нам обоим глаза протирать – не сразу поняли, что произошло. Все вдруг каким-то нерезким стало, а потом, когда зрение восстановилось, смотрим – а перед нами контур двери. Стали толкать ее – ни в какую. Тут Серега сообразил – остатки крови твоей себе по руке размазал, к двери этой в каменной стене прикоснулся, и она, родимая, как миленькая распахнулась. А там! Мама моя! Помню в детстве смотрел фильм про Али-Бабу и сорок разбойников. Очень впечатляюще было, когда Али-баба в первый раз в пещеру попал. Сим-Сим откройся, и все такое… А тут ведь не кино, тут ведь на самом деле!!! Всю ночь горбатились, перетаскивали ящики через окно кабинета подпоенного нами мента в машину. Позаимствовали, естественно не объясняя причин, у местных читинских ребят Газель, которую они гоняли по улицам Акши, когда пытались запеленговать радиосигнал с твоего маяка, Ань. К утру набили ее под завязку – еле влезло все. Дверь в тот схрон закрыли, и – опа! – как будто ее тут и не было никогда. А сами в Газель и в Читу. Там уже все просто. Наняли грузовой самолет. Загнали в него Газель целиком и домой. Ящики с золотом, понятно, у Сереги в подвале спрятали. Газель в овраге спалили…
– И вы все это время молчали? – Виктория Прокопьевна потрясенно качает головой. – И даже ты, Ксень?
– Они с меня клятву страшную взяли, – Ксюха неловко улыбается.
– Уж мне-то могли бы и сказать, – ворчит Машка и с негодованием смотрит на мужа.
Чувствую, дома ему за такую скрытность достанется. Федька же, как оказывается, думает совсем о другом:
– Ну вы даете! А еще называются друзья. Анька там с этими придурками сидела, в любой момент ее убить могли, а они в кладоискателей поиграть решили.
Φедор только потрясенно качает головой. Егор и Серджо начинают ерзать. Обоим как-то неловко, хотя, вроде, и вины за ними никакой реальной нет.
– Так сюрприз же мы хотели сделать, не понимаешь что ли? Да и Ане мы помочь никак не могли. Говорил же – нас и близко к операции местные не подпускали. А потом, мы ещё как думали? Если утащим все золото, может, ей и жизнь спасем. Эти типы найдут пустую комнату, подумают, что ошиблись с местом тайника. Ну не в этом схроне барон добро спрятал! А раз так, Анька им живая нужна будет. Вместе с ее кровью. Чтобы, может, в другом месте, попробовать.
– Ну? А дальше-то что? – это уже мне не терпится услышать продолжение рассказа.
– Да, – говорит мама и неуверенно обводит всех взглядом. – Что же дальше-то будет?
Вид у нее донельзя растерянный. И если я просто хочу узнать, что же предприняли Серджо и Егор в Москве, то мама явно мыслит куда шире… И заранее боится. Она всегда у меня боится перемен… Но Егор этого не знает, а потому улавливает в ее словах только то, что на поверхности, и продолжает свой рассказ.
– Дальше? Я думал – всё. Основное сделали. Теперь тебя, Ань, ребята читинские вытащат, и заживем мы… Да не тут-то было. Я-то по глупости считал, что все просто будет загнать, а Серега-то мне объяснил, как я ошибаюсь. Если сразу все на продажу вывалить – обрушим весь золотой рынок и рынок драгоценных камней заодно. Там ведь не только золото было… В итоге дело кончится тем, что нас вычислят и тупо грохнут. Начали продавать понемножку, в разных местах, через подставных лиц. В общем гимор был страшный. Но мы справились, да Серег?
– А чего ж нам не справиться-то? Мы ребята ушлые. Думали – женится Федька на Аньке, а мы им подарок к свадьбе царский. В прямом смысле этого слова.
Егор хихикает.
– А вы, дураки, чуть нам всю малину не изгадили. Уже акции на руках, бабки в банке, а вы только ругаетесь вместо того, чтобы жениться. Федька тут, у Сереги все сидел, в жилетку ему плакал, рассказывал как он тебя любит, но до какой степени не достоин – кому, мол, нужен голодранец с детдомовским прошлым и неясным будущим головореза на службе у отечества? А мы только с Серегой переглядываемся и репу чешем. Сказать – фигово, весь наш коварный супер-план коту под хвост, не сказать – тоже не здорово. Но тут вы, слава богу, поумнели. Так что вот, пользуйтесь, живите в свое удовольствие, детишек рожайте. Тут на несколько поколений транжир хватит.
– Но почему все нам-то?
– Потому, что это ты – Унгерн, и потому, что тебе из-за этого клада досталось больше всего. Да и потом… Если, честно, это не все, – сдержанно сообщает Серджо и переглядывается со Стрельцовым. – Кое-что, где-то четверть, мы с Егором себе оставили. Так сказать, комиссионные. За труды.
– Покажем, Серег?
Тот кивает, а потом ведет нас всех в подвал собственного дома. Никогда здесь не была. Поразительное место. Чем-то напоминает Форт Нокс, судя по тому, как его описывают. Стальные двери с «рулями» в середке, цифровые замки, видеокамеры. Федька осматривается и уважительно кивает.
– Здорово ты тут все переделал. И ради чего, Серег?
– Смотри, – говорит тот, распахивает очередную, на этот раз относительно небольшую дверцу вмурованного в бетон сейфа и широко улыбается…
И только глядя на эту четвертую, как говорят Стрельцов и Серджо, часть найденного клада, которая все еще пребывает в своем натуральном виде – как золотые слитки с выбитым на них двуглавым орлом и ярко сверкающие в свете ламп драгоценные камни, – мы с Федькой понимаем, сколько могут стоить бумаги в том конверте, который я так небрежно бросила наверху в гостиной, на стеклянном журнальном столике…
В ту же ночь, когда я залюбленная Федькой до консистенции подтаявшего сливочного мороженного наконец-то засыпаю, мне опять (кстати, в первый раз после того, как меня освободили из того дома в Акше!) снится барон Унгерн. Он по-прежнему одет в монгольский халат с русскими орденами на груди и все так же сидит в позе лотоса на письменном столе.
Сидит, курит и щурится сквозь дым… Он не говорит и не улыбается, но я почему-то убеждена, что этот странный человек доволен.
