Текст книги "Выключить моё видео"

Автор книги: Александра Шалашова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Смотрела. Ты тогда, наверное, ещё в школе не училась, когда смотрела. Но там про другое. Соня, если смеяться – то лучше поговорить в другой раз. И тогда уже более официально, в присутствии директора. Создадим конференцию и поговорим. Этого хочешь?

– Нет, Фаина Георгиевна, не хочу. Слушаю.

– Это я тебя слушаю. Почему опаздываешь на уроки?

– Меня только за двадцать минут предупредили, что литература у них первым. Я же не знала. Вообще хорошо, что проснулась и телефон включила.

– Вообще-то вы обязаны быть на работе с 8:30 вне зависимости от того, есть у вас первый урок или нет. Много раз говорила. Это время отдыха детей, не ваше. Это понятно?

(На «вы» снова – что это значит?)

– Понятно.

В комнате пахнет «Изабеллой».

И здесь ощущаю.

– Хорошо. Опаздываете – ладно, тем более что положение особое, непредвиденное. Допустим, вам и впрямь было сложно адаптироваться, вы же новый человек здесь. Но скажите, что это за ситуация с Ильёй? Почему мне звонит в ужасе мама Яны, говорит, что на уроке совсем нет порядка, что дети отключаются прямо посреди урока, что учительница не может наладить дисциплину? И это в «Zoom» – что же на настоящем уроке будет? Они у вас на уши встанут? И это десятый класс, адекватный. Как мы вам восьмой дадим, когда они…

– Вы же знаете, что мама Яны – больная. Извините.

– София Александровна! Разве то, что человек внимательно относится к тому, что происходит с его ребёнком, с классом его ребёнка, – плохо? Все бы учителя так относились. И что за слова такие – «больная»? Вы отдаёте себе отчёт?..

Отдала давно. Но это неправильно. Она вообще должна была выйти из конференции, не слушать. Тоже мне, общественный наблюдатель.

Села на стул. Долго предстоит, по всему. Но я не хочу. Почему должна слушать?

– Я не сделала ничего плохого. Она бы за собой смотрела.

– Мы сейчас не её поведение обсуждаем, а ваше. Мне вообще кажется, что вы ведёте себя крайне непедагогично. У мальчиков самое сложное время, они меняются, может, вы ему понравились, мы же все взрослые люди, понимать надо. Книги по подростковой психологии читать. Вот вы читаете? А с ним соревнуетесь. Кто кого…

На кухню заглянул Ваня, растерянный. Сейчас, киваю, сейчас заканчиваю.

– Я пытаюсь найти к нему подход. Честное слово, пытаюсь. Но нет, книг под подростковой психологии не читаю, честно. Я всё как-то больше современную переводную прозу, потому как интереснее.

– Надо нормально вести себя, как положено. Нечего выдумывать, выделываться через каждое слово.

– Да. Да. Честное слово, Фаина Георгиевна, не буду больше.

(Хочу уже к «Изабелле» вернуться.)

– Честное слово. Тебе двадцать семь лет.

Да.

Отключаюсь, поднимаю глаза на Ваню. Мне двадцать семь лет. Мы не женаты.

– Там, наверное, спагетти уже ледяной коркой покрылись, – говорит Ваня.

– Не сердись. Тут просто с одним парнем проблемы.

– Почему проблемы надо решать в нерабочее время, не понимаю. Они что, училки эти, совсем без личной жизни? Та, которая с мужиком, не будет вечером никому названивать.

А чем мужик мешает названивать? Ничему он не мешает. Вышла и названиваешь.

Встаю и обнимаю его за шею – пахнет дезодорантом, по́том – едва ощутимо. Через два часа, доев подогретые спагетти и досмотрев «Красоту по-американски», наклонились друг к другу, стали целоваться.

Смотрела на пыль на полу.

Смотрела на крошки на диване, что близко-близко оказывались к лицу.

Говорила, когда было больно.

А больше вспоминала, пытаясь себя заставить, – нечего. Нечего. Но так и лезло в голову, упрямилось – бывший муж, с которым и не разговорила давно, и расставались тяжело, медленно. Вспомнила, как шли с ним в «Ашан» – он недалеко от дома был, только дорогу перейти. У него отчего-то очень сильно болела нога, но мы всё равно пошли. А когда собрались обратно с сумками и пакетами, он вдруг сказал – Сонь, давай автобус подождём. Они тут редко ходят, правда.

А нам до дома было – рукой подать.

Закапризничала.

Нет, сказала, хочу пройтись. Погода хорошая, нечего в автобусе толкаться.

Сонь, я же с пакетами.

Ну и что.

Так и не стали ждать автобус, пошли. А через много лет я вспомнила – у него же болела нога, сильно болела, а я даже внимания не обратила, не почувствовала.

Жёлто-зелёная обивка дивана близко перед глазами.

– Сонь, тебе хорошо?

– Да, да. Мне хорошо.

– А что с глазами?

– Что с глазами? Так, от теплоты.

Так тепло становится внутри, что хочется плакать. Мне хорошо.

Хочу синей пастой, которой дети пишут, это на лбу у себя написать.

Ваня встаёт, вытирается белой бумажной салфеткой.

– А то, знаешь, даже испугался – вдруг больно. У женщин, говорят, бывает.

– Ну вот теперь видишь, – поднимаюсь, иду в ванную.

Плакала не от этого, и тоже не верю, что так бывает; что больно – верю, и что неприятно, и что хорошо, – но не до слёз.

В ванной смываю расплывшийся макияж, выбрасываю в ведро чёрно-розовые ватные диски. Почему всё-таки она позвонила, ведь я не сделала ничего плохого? Только не думать, не обращаться бесконечно к прошедшему, иначе не засну.

Что сделала плохого?

Иногда смотрю на его аватарку – хрупкая фигурка на фоне белого-белого снега, чёрных силуэтов деревьев, перекрещенных теней – и грустно, смутно.

Отчего была уверена, что если позвонить, объяснить, – сам засмеётся, загрустит, начнёт извиняться, а потом будет тихий, восторженный, светлый. И Булгакова прочитает, и сам не поймёт, отчего странный был – от возраста ли, от многолетней привычки к спору, от неурядиц в семье? Хотя у него чуть ли не единственного – всё хорошо.

Если вы не умеете вести уроки – то чем же я виноват?

Он так сказал.

Как это он, мальчик, не отличник, не зануда, не самый внимательный, заметил – что и вправду не умею вести уроки, ориентируюсь ощупью, ошибаюсь?

И Ване не скажешь.

Он ответит – ну ладно, ты что, в «Zoom» с детишками не справишься? И о другом заговорит. Не о глупом, нет, не о том, как бы нам поменьше тратить. Просто о другом. И я сразу стану вовлечена в другое, стану отвечать и позабуду.

А ночью снова не усну.

На языке «Изабелла» – сладковатая, розовая.

Лежим в темноте с Ваней, спать не могу, говорю.

– Знаешь, у нас муж одной учительницы умер. Вчера, в больнице.

Ваня поворачивается, обнимает за плечи.

– Старенький был, наверное. Не грусти.

– Вроде не такой старенький. Ей лет пятьдесят. Ну и ему – сколько там могло быть.

– Могло быть и шестьдесят, и семьдесят. Вон у меня папаня тоже, царствиенебесное…

Дальше не слушаю.

– Ты что, плачешь опять?

Сейчас не плакала, просто расстроилась, что только к концу дня про Тамару Алексеевну вспомнила. Да и то не сама. Как не вспомнить было, если испугалась, когда сказали, засуетилась – а что, если и мы, что, если и с нами? Ведь она могла в школу и без детей ходить, бумаги какие-то заполнять, скажем – мы ведь, учителя, не сразу на карантин ушли, ходили, указаний ждали, а всё не было. Не сталкивались ли мы в коридоре? Не заходила ли я в учительскую, когда она сидела?

Нет.

Вроде нет.

И дел общих не было.

Мы вообще разные, нас её старость разделяла.

Не могу лица́ вспомнить, память соскакивает, как шнурок с крючка на ботинке – всё никак, никак, и чем больше нервничаешь, тем дольше будешь обуваться.

А теперь что?

Теперь ничего не сделаешь.

Встретимся после, друг на друга посмотрим, припоминая.

У неё лицо изменится, осунется от горя.

А моё?

Моё нет. Наверняка нет.

Ваня спит, а я опять не могу – тихонько выхожу в ванную, прихватив телефон.

Там Илья.

надеюсь, вы ещё не спите

нужна запятая?

вроде да

иногда вроде просто, а задумываюсь. сомневаюсь, точно ли правильно, потом сам зачёркиваю, и получается, что в первый раз правильно подумал.

у вас такое бывает?

Не знаю, что ответить. Отвечать ли? Фаина Георгиевна точно скажет, что непедагогично – разговаривать ночью с учеником, преступно почти. Но если просто разговаривать – в чём преступление? Да и не разговор, а так, переписка. В моём детстве это и ничем плохим не считалось – тогда у всех только появились телефоны, а «Мегафон» сделал акцию – сто бесплатных эсэмэсок или что-то такое. Вот все и переписывались. Помню, что по утрам писала парню по имени Женя – он учился где-то в Подмосковье, но ему не нравилось. Говорил, что кругом мажорные ублюдки, что бесит всё, что хочется переехать, но родители застряли надолго. А там в Москву можно только в выходные ездить, и то далеко.

Вот мне было – далеко, из маленького башкирского посёлка, не районного центра даже.

Меня тоже бесило. Не помню, почему перестали переписываться – наверное, бесплатные эсэмэски кончились, а тратить деньги никто не хотел.

здравствуй, Илья.

да, бывает.

да, нужна.

ну да. я так и думал. Сейчас вы скажете, что надо было внимательнее слушать.

нет. не скажу.

и хорошо. сам не знаю, зачем решил вам написать. думал над разговором.

Включаю воду, потому что показалось вдруг, что Ваня не спит. Он и раньше просыпался, когда не слышал моего дыхания, а совсем давно просыпалась и я, когда он первым. Он вставал, пил воду, я лежала с открытыми глазами, ждала, когда вернётся. Замечал ли, что не сплю? Наверняка нет. А потом привыкла, перестала просыпаться – не потому, что всё равно, что не хочу его рядом видеть. А просто приспособились друг к другу, ничего не ощущая особенного. И когда «Красоту по-американски» смотрели – не ощутили.

и что придумал?

ничего не придумал. просто хотел сказать. давайте так – когда в школу вернёмся, когда это всё забудется – давайте просто вести себя как раньше, не обращать внимания. при всём классе я всё равно извиняться не буду, не заставите.

а кто тебя заставлял извиняться?

ну кто. как вы думаете, кто.

Фаина Георгиевна?

и она. и нашлись ещё

мне вообще всё равно. можешь не извиняться. да и зачем.

об этом и хотел попросить.

и всё же странно, что ты решил написать.

знаю, просто кое-что изменилось.

что?

Шаги не услышала, а Ваня постучал тихонько, не дождался ответа – и отворил дверь. Он обнажённый, чуть полноватый, но не портит – вначале и не замечала, а потом стала видеть – небольшой мягкий животик, растяжки на бёдрах, точно у женщины, точно у матери.

– Ты чего здесь? – спрашивает Ваня, и поднимаюсь с бортика ванны, обнимаю – ничего, ничего. Всё в порядке.

Так и не знаю, что изменилось, а Илья ничего не прибавил – нарочно потом приподнялась на кровати, посмотрела на телефон – нет, не зажглось, не загорелось.

Встаю утром, не бужу Ваню, телефон не беру, нарочно оставляю в комнате, чтобы не было соблазна написать. Не должна учительница первым делом писать вдогонку, что: извини, не могла вчера продолжить разговор, потому что в ванную зашёл муж. Нужно подумать о другом. В их классе у меня сегодня русский четвёртым, литературы нет. Её вообще меньше стало. Наверное, все думают, что на литературе мы просто читаем вслух.

Хотя мне самой нравилось в их возрасте. У нас учительница была такая – не прочитали, ладно, тогда читаем вслух. По предложению. Сорок пять минут. Так сидишь и читаешь как дурачок, а она ещё придирается, если ударение неправильно ставишь. Потом-то все читали, потому что в остальном её уроки классные были, яркие. Мелом на доске никогда ничего не писала – кожа на руках слишком тонкая, кольца, бледно-золотистый лак. Такая была. Только говорила или ставила видеокассеты с отрывками разных экранизаций, интервью.

Я пока не делала ничего такого – хотя, казалось бы, и колонки могла попросить, и проектор, и много всего ещё. Но как привыкла говорить – не могу замолчать, хотя это и противоречит правильному учебному процессу, когда надо менять виды деятельности каждые десять минут.

Или пятнадцать. И не помню даже, а это было важным, учили. Что осталось от того, что учила? – только и запомнила, что индивидуальный и дифференцированный подход, компетенции, виды учебной деятельности. А важного ничего.

Достаю из холодильника сыр, беру хлеб с полки, завёрнутый в рваный полиэтиленовый пакет. Ваня часто говорит – мол, неряшливая, для девушки плохо.

Нарезаю сыр, хлеб, достаю молоко. Поставлю кофе и пойду будить Ваню. Он просыпается с трудом, тяжело, бессонно, и вчерашнее хочу, чтобы он забыл, – наклоняюсь тихонько, целую в открытое предплечье. Он сразу открывает глаза, словно не спал.

– Чего? – бормочет.

– Ничего. Пошли завтракать.

Убегаю сразу – кофе в турке поднимается быстро, нужно смотреть.

Первый урок начнётся через тридцать семь минут. Нужно успеть съесть хлеб с сыром, выпить кофе, заглянуть в тетрадь в клетку, где пишу всё по теме, по занятиям. Нужно входить в состояние.

Ваня заходит на кухню с мокрым лицом, на вороте футболки – пятна; стараюсь не смотреть на них. Может сказать – сама, что ли, всегда чистенькая? Плеснул воды в лицо, прополоскал во рту горошинку мятной зубной пасты.

Разливаю кофе.

– Не болит голова после вчерашнего? – спрашивает.

– Немного. Думаю, из-за недосыпа, не из-за вина.

– А кто просил не спать? – пожимает плечами.

Вышли из ванной – и он заснул почти сразу. Я не могла.

Чувствую кофе, становится лучше, спокойнее.

Уже через двадцать пять минут первый урок начнётся, и опаздывать нельзя – после всего, что Фаина Георгиевна наговорила. Скажет, совсем уже. Но без косметики нельзя сегодня, вижу, детей только пугать.

Поэтому крашу глаза прямо за кухонным столом.

Замазываю тёмное под глазами светлым консилером – становлюсь лучше, моложе. Не так давно заметила наметившиеся мелкие морщинки под глазами, теперь каждое утром мажу их кремом «Чистая линия», хотя и знаю, что не пройдут от этого. У меня теперь с лица ничего не пройдёт, только останется.

А чтобы прошло на самом деле – нужен дорогой крем, французский, в маленьком тюбике, на котором ни слова знакомого, вот тогда поможет. Но у нас, наверное, нет денег на такой, и к тому же не знаю, где продаются.

Пускай всё останется.

– Пойду? – поднимаю глаза. Ваня кивает. – Тебя на работу так и не вызвали?

Качает головой. У него теперь нет работы, потому и встаёт позже меня, а раньше – в шесть утра по будильнику.

Иногда страшно, а теперь нет. Включу «Zoom», на учеников посмотрю – и как-то спокойнее. Многим родителям хуже пришлось. Мы-то с Ваней никогда не жили хорошо, всё время покупали «Изабеллу» по акции в «Пятёрочке». Но не думали, что это плохо, – просто неважно, ведь никогда богатыми не будем.

Для нас ничего не изменится.

Мы это понимаем.

Может, начнём покупать «Шардоне» в стекле; больше ничего.

Включаю компьютер, создаю конференцию в «Zoom». Вчера написала маме Яны – спасибо вам, конечно, но я уж как-нибудь сама. И конференцию, и остальное.

Кажется, она обиделась.

Я же как лучше хотела.

Но Фаине Георгиевне позвонила она ведь – больше некому. Позвонила, сказала. Как у меня дела на уроке обстоят, что дисциплины никакой. Дисциплины. Как будто мы в третьем классе – не дети, мы.

Включаю камеру и минуту смотрю на своё лицо, накрашенное, с розоватыми губами. Мне хорошо. Не внутри, а только так, на себя смотреть.

До начала урока семь минут. Вот и сижу сама с собой, в тетрадку заглядываю.

Что мы сегодня проходим?

В поурочных разработках написано: «Речевой этикет». Что-то не помню – о чём это вообще? Ладно, придумаю. За месяцы научилась придумывать задания сходу, не заглядывая в учебник, чтобы параграфы им на дом оставались почти полностью. Фаина Георгиевна ещё давно сказала – пусть они у вас будут загружены, пусть ни минутки свободной не останется. Это из Министерства образования пришло, негласно, тихонечко. Но сообщили. Теперь придумываем задания, чтобы только дети на улицу не выходили.

Они подключаются.

Двадцать человек, по одному.

Нет, девятнадцать – их классная написала, что Сёмы не будет, он на даче. Теперь многие на даче, откуда нет выхода, нет интернета. А потом вижу в инсте фотографии на фоне расцветающих клуб, деревянных стен, маленьких голубей – было время, и был интернет выкладывать; значит, не захотели, значит, я не так интересна.

Здравствуйте, девочки.

И в этом классе выходит так, что сначала подключаются девочки, а уж потом мальчишки, опаздывая обычно минут на пять; а в школе все вовремя приходили, школа-то хорошая. Значит ли это, что мальчики искреннее, что они не верят в дистанционное, понимают, что всё на «отвали» придумано, не хотят принимать участия?

Разве только ради меня, чтобы как идиотке перед пустым «Zoom» не сидеть.

Здравствуйте, девочки.

Здравствуйте, София Александровна.

София Александровна, а можно водички сходить попить?

Сходи, конечно, Ань, только незачем всех отвлекать. Просто выключи камеру и иди.

О, а так можно?

Можно, если есть причина. Но лучше всё же сначала написать в чат – мне, не всем.

Хорошо, София Александровна!

Так я пойду?

Иди

Выдыхаю и отключаю всем микрофоны.

Так до четвёртого урока досидела.

Перед ним перемена пятнадцатиминутная, так что пошла на кухню, съела шоколадную конфету из коробки – настоящий бельгийский шоколад, дети на 8 Марта подарили. Страшно хочется сладкого после уроков – и на работе всегда хранила конфеты, дешёвые, любые. Всегда коробка «Праздничных» лежала, с белым налётом сверху. Ничего, ела, угощала всех, кто хотел. Самых маленьких обычно – они носятся коридорами, а того, что в столовой дают, хватает только на то, чтобы тихонько в классе сидеть. Становятся худыми, огненноглазыми. С такими и делюсь шоколадками, таким и заливаю водой чайные пакетики.

Заходит Ваня.

– Всё, закончила?

Качаю головой, кладу недоеденную конфету на стол.

– Нет, перерыв. Хотела чаю выпить, пока время есть.

– Ага. А какой класс сейчас будет?

– Десятый.

– Всё никак не могу, – улыбается, – привыкнуть, что ты с такими большими дядями-тётями справляешься. Десятый класс, подумать только. Ведь им лет по семнадцать?

– Шестнадцать большинству. Кому-то и семнадцать, да. Ну и что, я их на десять лет старше.

И когда на пять была, и на семь – говорила, что на десять. И все улыбались, понимая, что я так кокетничаю, что на самом деле совсем немногим старше. Но теперь и в самом деле.

– Всё равно. Сложно, наверное, справиться.

– Когда было на самом деле сложно, ты не спрашивал. Сейчас привыкла.

Помню, когда впервые в класс вошла. Они не молчали.

Каждый улыбнулся, удивился.

Переглядывались – казалось, что про меня, хотя может быть, что и нет.

Через два месяца спросила Веру – о чём вы тогда разговорили? Правда ли, что вы не любили меня?

– Да, Софья Александровна, мы вас не любили.

– Почему, Вер?

– Нам показалось, что вы сразу уйдёте, когда поймёте, как всё здесь устроено.

– А раньше многие уходили?

– Сейчас-то нет, но вот до вас одна была – так на её уроки администрация приходила, сидели. Мы-то вначале думали, на нас смотрят, – оказалось, на неё.

– И что было не так?

– Нам – всё хорошо. Только парни иногда смеялись громко.

Тогда и стала ждать – когда же и на моих уроках станут громко смеяться; но этого не было. Наверное, потому, что ничего не повторяется, даже плохое.

– Мне пора, – говорю Ване, точно не случилось ничего, – наверное, лучше не задерживаться. А то дети ждут.

Хотя ещё пять минут, но не хотелось проводить их так. Доедаю конфету и возвращаюсь к ноутбуку.

Сёстры отца бы сказали – чужие ждут, а своих нет.

И не будет.

Так отвечала, потом перестала. Потому что думала, конечно, что будут, просто страшно – от обязательности, от необходимости.

Ваня никогда об этом не заговаривал. Никогда. Наверное, и он знает, что не будет.

Моя двоюродная сестра всю беременность проносила свитер и футболку самого маленького размера. В ней словно ничего не прибавилось, помню акриловый свитер – и ведь не растянулся за беременность, сохранил её и себя.

Создать новую конференцию.

Войти с использованием звука компьютера.

Помада немного размазалась, стираю пальцем яркий след под нижней губой.

Вроде хорошо. Красивая выхожу на экране, но один раз попробовала в записи посмотреть – лицо меняется, делается широким, полноватым. С тех пор никогда не собираю волосы в хвост – с распущенными выгляжу младше. Сейчас все девочки ходят с распущенными: накрашенные, аккуратные. У кого-то есть прыщи, у кого-то нет. В этом классе есть и очень красивая девочка – Алёна Макшанская, но она мрачная, грустная, может в домашней футболке сидеть, с грязной головой. Но её не портит совсем.

Говорят, что отца Алёна не знала никогда, а с отчимом – что-то не так. Не хочу думать. Но иногда останавливаюсь: а что, если? И никто, никто, ни один из нас, ни Фаина Георгиевна, ни директор.

И знаю, что надо самой спросить, позвонить, узнать.

И сейчас они вместе, двадцать четыре часа вместе, и кто знает, что происходит. Хотя ведь и мать с ними.

Не знаю, не знаю. Не хочу думать.

Поэтому каждый день смотрю на Алёну, гадаю. Если бы случилось что-то такое – как заметить сразу, как понять? Ведь и на самом деле не спросишь. Кто такая, чтобы спрашивать.

Ну что, все собрались?

Нет Всеволода и Ильи.

Алёна отчего-то улыбается на секунду – мимолётно совсем, но я успеваю заметить.

От меня (Алёна Макшанская): Ты не знаешь, почему мальчиков нет на уроке?

Алёна Макшанская (мне): нет

От меня (Алёна Макшанская): Сева тебе ничего не говорил?

Алёна Макшанская (мне): А почему он мне что-то должен говорить? Мы не встречаемся больше, если вас это интересует

От меня (Алёна Макшанская): Алён, я ничего такого не имела в виду. Просто подумала, что ты можешь знать. Извини.

Алёна Макшанская (мне): он оффлайн со вчерашнего дня если что

а так вообще не знаю

Илюша наверное просто забил

От меня (Алёна Макшанская): Ясно. Спасибо.

И хотя много раз поправляла их «забил», но теперь не хочется. Алёна сидит в каком-то пёстром халате с кружевом, с распущенными пушистыми волосами. Под глазами голубые тени – как и у меня, но я-то замазала, а ей всё равно.

Но вот как вышло – что бы она ни нацепила на себя, как бы безвкусно ни накрасила глаза, – всё равно самая красивая девочка в классе, и все это понимают. И учёбу плохую прощают, и остальное. За диктанты, конечно, тройки. Но вообще неглупая, говорит хорошо. Вначале говорок слышался, теперь почти нет – наверное, поэтому отмалчивалась раньше.

А в конце года всё равно четвёрка выходит – за ответы, за спокойствие это.

Тёмные брови, тёмные волосы, белая кожа. Ровный нос с небольшой горбинкой.

Серьёзная.

Давайте повторим тему прошлого урока. У доски поработает Петя.

Ему нельзя, он без маски.

У какой ещё доски, Софья Александровна.

У экрана. Только сколько можно повторять, что я София.

А разве это разные имена?

Хватит. Не в том дело. Петя, включай демонстрацию экрана.

Пытаюсь говорить суше, серьёзнее, чтобы уж точно вышло педагогично.

Выходит? Выходит, Фаина Георгиевна?

Вместо доски у нас «Word».

Через двадцать минут Фаина пишет:

Ведёте урок, всё хорошо?

Да, а что?

Ничего. Напомните им, что алгебры не будет. Пускай что-нибудь делают из тех номеров, которые Тамара Алексеевна давала. Все у вас на месте?

Поднимаю глаза на экран. Камеру не выключала, десятиклассники терпеливо ждали, пока наберу сообщение.

Ребят, а где Илья и Всеволод?

Показалось, или Алёнка покачала головой?..

Нет, не отвечайте. Я потом объясню.

Кажется, она поняла, кто может спрашивать.

И, надеясь, что и на самом деле объяснит, пишу Фаине Георгиевне – да-да, все на месте, слушают и пишут, всё хорошо.

А вот у меня не все были. Странно. Ну да ладно. Точно все?

Не получится ли так, что я сделаю что-то непоправимое – какую-то страшную подлость или глупость, если скажу?

Где Илья и Всеволод?

Может быть, с ними что-то случилось. Может быть, нужно звонить родителям. Может быть, нужно звонить в полицию.

Алёнка напряжённо что-то пишет. Фаина Георгиевна ждёт.

Алён, давай скорее. Ну что там, что?

Хорошо, но я не могу так. Я взрослый человек, на мне ответственность – и за мальчиков в том числе.

Алёнка пишет.

Нет, все на месте.

Ну хорошо.

И боюсь, что она добавит что-нибудь ещё.

Или попросит сейчас, прямо сию секунду, сделать скриншот экрана со всеми ребятами. Одной фотографией, понятное дело, не обойдётся. Но ничего не просит.

И вот в эту секунду и приходит сообщение от Алёны.

если вас Фаина Георгиевна спрашивает, не говорите, что ребят нет. пожалуйста. они потом объяснят

Хочу ответить, хочу спросить – но класс ждёт, а потом девятый класс. После них пишу Алёне:

Алён, что случилось? Почему ты не хотела, чтобы я говорила? Где мальчики?

не могу сказать. у них всё хорошо

Слушай, а ты не можешь позвонить Севе? Просто скажи, что в школе спрашивают. Нельзя же так. Сейчас и Фаина Георгиевна писала.

хотите вам номер могу дать. сама не буду

почему?

Молчит некоторое время. Успеваю открыть балконную дверь и вдохнуть согревшийся воздух.

потому что он себя ведёт как урод и я бы вообще лучше ничего не говорила. но вам расскажу, ладно, если пообещаете Фаине Георгиевне не говорить

Алёна, я не могу обещать. Ты же понимаешь.

понимаю. короче, они вместе школу продалбывают, Сева и Илья, искать их нечего, завтра уже будут. они пошли какой-то там с похоронами помогать.

Господи, с какими ещё похоронами?

похоронами мужа Тамары Алексеевны.