Текст книги "Башня континуума"

Автор книги: Александра Седых

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Глава четвертая
Нож и вилка, часть первая

1

Пока у Дэниэла не было ни малейшего представления, что может получиться из возвращения домой. Достоверный факт заключался в одном – впервые за долгое время его не изводили кошмары. Компенсируя мучительные недели постоянного недосыпания, он лег и проспал почти четверо суток кряду, как убитый, выбравшись из кровати лишь раз, чтобы помочиться и выпить воды. Терри время от времени заходила и шепотом спрашивала, как он себя чувствует, и трогала ему лоб и щеки, чтобы убедиться, что нет жара.

– Все хорошо, не волнуйся, – бормотал Дэниэл, не просыпаясь.

Но Терри не верила и продолжала волноваться. В конце концов, она привела мужа.

– Даниил, дружочек, как дела? – спросил Кит, склоняясь над братом, разметавшимся на темно-синих простынях.

– Отвали, придурок, – ответил Дэниэл, совершенно не просыпаясь.

– Слышишь, маленькая, говорит, мол, у него все просто обалденно.

Терри пробормотала, что ей это совсем не нравится, что Дэниэл спит уже четыре дня, и вообще – он такой бледный, худенький и несчастный… бедный маленький ребенок. Кит выслушал ее причитания и насмешливо хмыкнул.

– Дорогая, прекрати, ей-богу. Посмотри, какой лось здоровенный вымахал. Пусть отоспится. А потом проснется и расскажет нам, почему и отчего он так устал.

Ближе к вечеру четвертого дня Дэниэл проснулся, потянулся, зевнул и уставился в потолок. Наконец-то он чувствовал себя если не прекрасно, то довольно сносно. Неплохо, конечно, но к чему все это? Ему стало любопытно, правда. Не сошел ли он с ума, к примеру.

Пока он зевал и потягивался, Терри опять зашла к нему и с облегчением увидела, что Дэниэл все же очнулся от своей летаргии.

– Дэнни, ты действительно себя хорошо чувствуешь?

– Да, все отлично.

– Извини… знаю, я уже успела тебе страшно надоесть, но я волновалась.

Терри потянулась, чтобы обнять его, но вдруг стушевалась, сообразив, что Дэниэлу уже не пять лет и не шестнадцать, и он больше не смешной младший братишка обожаемого мужа, а совсем взрослый молодой мужчина… чужой, незнакомый ей… возможно, опасный. Дэниэл и выглядел опасным со своим холодным взглядом, татуировками и короткой стрижкой штурмовика.

– Дэнни… ой… там на тебе что-то есть под одеялом?

– Да. Майка. Носки. И пижамные брюки. Что-то не так?

– Ой! Нет! Все хорошо. Я обниму тебя, можно?

И Тереза крепко обняла и чмокнула его в небритую, колючую от золотистой щетины щеку. Дэниэл ощутил исходящие от нее головокружительные ароматы свежей выпечки и каких-то пряностей. В желудке у него тотчас громко заурчало, а рот наполнился слюной. Немного пролилось изо рта и капнуло Терри на кружевной передник.

– Дьявол… прости.

– Дэнни, ты голоден?

– Как зверь.

– Замечательно. Скоро будем ужинать. Собирайся потихонечку. Кит уже вернулся с работы, они с Ричардом в гостиной.

– С этим придурком Торнтоном? Они так и ходят вдвоем, как Гог и Магог? Вот придурки!

– Дэнни.

– Ладно. Прекрати, пожалуйста. Не надо за меня волноваться.

– Как я могу не волноваться? Я ведь глупая курица. Мне бы только поволноваться, только бы покудахтать над кем-нибудь…

Дэниэл поцеловал ее теплую, нежную руку. Пусть семь лет прошло, Терри ничуть не изменилась. Она была по-прежнему такой маленькой, такой хрупкой, такой трогательной и беззащитной… и хорошенькой, как картинка. Хотелось взять ее, будто прелестную фарфоровую статуэтку, и поставить на каминную полку.

– Ты ведь больше никуда не собираешься пропадать, Дэнни? Ты насовсем приехал?

– Пока не знаю. Не могу сказать ничего конкретного.

– Мне бы так хотелось, чтобы ты остался. И твоему брату тоже. Это ведь твой дом, мы твоя семья, мы тебя очень любим, и мы тебя очень ждали. Просто подумай над этим… пообещай мне, что подумаешь.

Когда Терри ушла, Дэниэл выбрался из постели и начал собираться. Пока он лежал в анабиозе, его вещи распаковали, одежду выстирали, вычистили, выгладили и аккуратно развесили в гардеробной, в ванную комнату положили все необходимые мелочи, бар забили спиртными и прохладительными напитками, шоколадом, мятными пастилками и сигаретами. На столе дымился горячим паром серебряный кофейник. Сервис в этом доме всегда был на высоте.

Дэниэл выпил чашку кофе, постоял под ледяным душем, побрился, побрызгался одеколоном, натянул черные брюки, черную рубашку, черный пиджак, черные ботинки и черный галстук. Теперь он выглядел что надо – как зловещий вестник смерти и погибели.

Затолкав в рот плитку шоколада, Дэниэл вышел в коридор, огляделся и присвистнул. Хоть он и вырос в этом доме, но за минувшие годы успел изрядно подзабыть, что это такое, и теперь увидел все, будто впервые. Высоченные потолки, каскады хрустальных люстр, оранжереи, зимние сады, паркет, гобелены, цветные витражи, золото, бронза, скульптуры, картины, антиквариат, мягчайшие ковры, старинные зеркала в серебряных рамах, камины, мраморные лестницы, фонтаны, горничные в белых кружевных наколках, ливрейные лакеи, охранники, все вышколенные, услужливые, неприметные, как тени, и все почтительно расшаркивались перед Дэниэлом, пока он шел по коридорам особняка.

К тому времени, как Дэниэл добрался до гостиной, он пал духом и был изрядно деморализован. Настроение его ничуть не улучшилось при виде двух лощеных корпоративных монстров, лакающих джин и обсуждающих Слияния-Поглощения и Куплю-Продажу. Кит с Ричардом и впрямь настолько были увлечены своим серьезным деловым разговором, что не сразу заметили Блудного Сына, а, когда заметили, вид у обоих сделался, будто им явилось привидение.

– Дэнни? Ну и ну, – протянул Торнтон, – глазам своим не верю.

– Да уж придется поверить, – сказал Кит без особого воодушевления.

– У, какой тощий. И бледный, как из морга. Ничего, ничего, мы его откормим, обогреем, прижмем к любящей груди…

Дэниэл и пикнуть не успел, как Торнтон, этот клоун, и впрямь принялся прижимать его к своей широкой любящей груди и трепать по голове, и щипать за щеку, и нести какую-то невразумительную ахинею.

– Надо же, сколько лет, сколько зим, как ты вырос, как возмужал, Дэнни…

Кит поморщился.

– Ричард, мой сахарный, полегче.

– Да ну?

– В самом деле, уймись, голубчик. Лучше плесни малышу выпить для аппетита.

Дэниэл сел, неосмотрительно опрокинул в себя стаканчик веселящего пойла и несказанно раскаялся в том. Глаза моментально заволокло ядовитыми слезами, в голове загудело, а в желудке начался пожар. Корпоративным могулам явно доводилось пить еще и не такое, потому что оба свои напитки тянули, словно детскую шипучку, без малейшего намека на осоловелость в породистых лицах.

– Добавь-ка нашей крошке лимонного сока, Ричард.

– И оливку?

– Будь другом. Итак, что привело тебя в наши края, Даниил?

Пить на пустой желудок было далеко не блестящей затеей. Уже после второй рюмашки гул у Дэниэла в голове сменился приятной фоновой музыкой.

– Ну… я соскучился. Ты ведь мой брат все-таки.

– Значит, соскучился. И камнями забросали. В остальном, полагаю, у тебя все просто обалденно. И ты хочешь, чтобы я поверил в эту белиберду.

– Да, знаю, это странно… но именно так все и было… честно.

Кит нахмурился.

– Тогда расскажи нам с дядей Ричардом, как жил-поживал все это время. Чем занимался. Что видел. Где был. Что собираешься делать теперь. Намерен ли ты, наконец, перестать валять дурака, как все предыдущие годы своей жалкой, никчемной, бесполезной жизни.

Повисло гробовое молчание.

– Почему молчим, девочки? – жизнерадостно поинтересовался Ричард, сверкая белоснежными зубами, бриллиантовыми запонками, бриллиантовым перстнем с печаткой, бриллиантовой булавкой для галстука, усыпанными бриллиантами наручными часами стоимостью в полмиллиона империалов и бриллиантом в три карата в мочке уха.

– О чем говорить? – сказал Кит, пожимая плечами. – Видимо, говорить не о чем. Тереза?

Хоть муж, как обычно, ни на йоту не повысил голоса, Терри услышала зов и немедленно появилась в дверях, вытирая руки о накрахмаленный передник.

– Дорогая, где наша еда?

– Через пятнадцать минут все будет готово.

– Пятнадцать минут? Чем ты решила поразить нас сегодня. Быком на вертеле?

Терри нервно дотронулась до белоснежного отложного воротничка своего болотно-серого, очень скромного, с длинными рукавами, платья.

– Нет. Салат, лангусты, суп, барашек с розмарином и суфле.

– К чему такие изыски. Полагаю, мы все прекрасно могли обойтись и бифштексом.

– Но ведь не каждый день твой брат возвращается домой. В чем дело, дорогой?

– И ты еще спрашиваешь, в чем дело? – поинтересовался Кит, зловеще заломив бровь.

– Да, спрашиваю, – пискнула Терри, отчаянно храбрясь.

– Прошу прощения, мы на минутку, – встрял Торнтон, не переставая сверкать зубами и бриллиантами, ухватил Кита за рукав пиджака, вытащил из кресла и поволок в холл.

– Вот и правда, в чем дело? Что ты сходу набросился на паренька.

– А что он расселся и смотрит на меня бешеным взглядом. Я ведь еще и не говорил ничего. И Тереза… посмотри на нее – вот глупая курица! Раскудахталась, распушила перья и стряпает суфле.

– Милый мальчик, ненавижу быть жеманным и сиропным, но Дэниэл – твой родной брат все-таки. Видимо, у паренька что-то стряслось, раз приехал. Порадовался бы лучше, что он жив и здоров. Остальное – сам знаешь – дело поправимое.

Конечно, Ричард был прав. Только Кита что-то изводило, дергало и ныло внутри, как больной зуб.

– Не смейся, но у меня мрачное предчувствие, – сознался он, скрепя сердце.

– Давай сделаем так. Я прихвачу Терезу и твоего брата, сходим в ресторанчик, выпьем, перекусим, я осторожно расспрошу его, что и как. А ты съешь суфле, выпьешь таблеточку от мрачного предчувствия, ляжешь и хорошенько отоспишься. Когда оба придете в себя немного, сядете и спокойно переговорите. Что ты смеешься? Вспомнил что-то смешное?

Кит и впрямь вспомнил, смешнее некуда.

– А ведь подумай, тринадцатого этажа у нас в Копилке нет – именно из-за этих мрачных предчувствий и дремучих суеверий. Сразу за двенадцатым идет четырнадцатый.

– Да… одного этого факта вполне достаточно, чтобы напрочь утратить веру в человечество, – посочувствовал Ричард.

Кит фыркнул и позвал брата. Дэниэл вышел и поглядел столь памятным Киту удивленным и недоумевающим взглядом – будто не мог до конца поверить, что на свете существуют столь полные, окончательные придурки.

– Вот только не спрашивай меня опять, здоров ли я. Если ты надеешься, что я вернулся, чтобы здесь подохнуть – черта с два.

– Значит, здоров. Никаких проблем. Ничего неладного?

– Нет.

– У меня абсурдное чувство, что ты, быть может, не врешь, – сказал Кит, недобро щурясь.

– А когда я врал?

– Верно. Помнится, ты прямо и честно называл нас в лицо полными придурками и зажравшимися лицемерами. Я это так хорошо помню, словно это было вчера. Господи! За что мне это?

– С кем сейчас разговаривает этот придурок? – буркнул Дэниэл, сунув руки в карманы брюк.

– Ты сам разве не слышишь. Внемли, ибо сей великий муж, подобно Иову, беседует с самим Богом, – сказал Ричард, закатывая глаза и молитвенно сложив руки.

– Что же ты за балабол такой, Торнтон…

– И Бог отвечает ему, аминь, – сказал Ричард и осенил себя крестным знамением.

Дэниэл сплюнул под ноги.

– Тьфу! Да прекратите вы! Такие взрослые, а все еще верите в сказки. Нет никакого Бога. Потому что если бы был, неужели позволил бы людям вроде вас обдирать до последней нитки бедняков и наживаться на человеческих несчастьях.

Рот у Кита приоткрылся и не закрывался долго после того, как Ричард, заливаясь жизнерадостным хохотом, натянул на Дэниэла пальто, а Терри укутал в шубку, и повел их в ресторан.

– Ну и ну, – только и сказал Кит наконец, не в силах придумать фразы получше, и тоже пошел ужинать.

Салат, лангусты, суп, барашек и суфле оказались умопомрачительными. Тереза не зря корпела у плиты с раннего утра.

– Кофе, милорд? – спросил лакей, глядя на хозяина обожающим взором.

– Пожалуйста, – вежливо ответил Кит в честное лакейское лицо.

Прислуга в их доме не воровала, хотя заслуга в том принадлежала исключительно Терезе. Терри достаточно было посмотреть своим карим, доверчивым взглядом, исполненным святой уверенности в том, что плохих людей на свете просто не существует, как в лакеях, горничных и охранниках просыпалась совесть. Страдая и кривясь, но они вытряхивали из карманов хозяйские ложечки, вилки, ножи, пепельницы, сахарницы, часы, бронзовые статуэтки, бриллиантовые колье и прочее, что подвернулось под руку.

Справедливости ради, воровали не только лакеи. Воровали министры, банкиры, политики… однажды на торжественном приеме в своем фамильном особняке Кит случайно застиг за воровством серебряных ложечек самого Верховного Канцлера Милбэнка. Каковое прискорбное происшествие лишь укрепило Кита во мнении, что лакейство – не профессия, а состояние души.

– Прикажете подать кофе в столовую, милорд?

– Нет… отнесите в кабинет.

Кит поднялся, сдернув с коленей льняную салфетку и швырнув на стол, и направился в свой кабинет. А, пока он поднимался по устланным красным бархатом мраморным лестницам и шел по освещенным бронзовыми светильниками коридорам, мысли его приняли другое направление, и он стал вспоминать, как все случилось семь лет тому назад.

2

А случилось все так:

Неприятное известие мужу сообщила Тереза. Тем вечером, когда Кит приехал домой с работы, жена встретила его в холле особняка бледная, с покрасневшими от слез глазами. При виде ее несчастной мордашки у него нехорошо заныло в груди. Была пятница, и он собирался сводить жену в хороший ресторанчик, где они могли выпить по бокалу шампанского и потанцевать, а после, настроясь на романтический лад, вернуться домой и заняться здоровым, безопасным и высокоморальным супружеским сексом. Только, кажется, романтика отменялась.

– Дорогая, что стряслось.

– Твой отец выгнал Дэниэла из дома, – поведала Терри, трепеща, как осиновый листик.

– Слава Богу, а то я решил, будто произошло нечто действительно ужасное, – сказал Кит, прижимая к себе портфель, букет маргариток для милой женушки и корзинку свежей клубники для любимой сестренки.

– Кит!

– Ладно, ладно. Рассказывай. Я весь внимание.

Глотая слезы, Терри поведала мужу, что Дэниэл уже три недели не появлялся дома, а сегодня объявился в компании своих бестолковых и наглых приятелей и девочек, весьма вульгарного вида и вызывающе одетых. Насколько понял Кит из описания, девочки были самыми настоящими, всамделишными, уличными проститутками. Веселая компания уютно устроилась в их аристократической гостиной, болтая, выпивая и покуривая дурь. Терри вышла к ним и вежливо попросила прекратить шуметь и удалиться. Будучи добропорядочной замужней женщиной, она никоим образом не одобряла употребление наркотиков и распитие спиртных напитков, особенно, несовершеннолетними. Потом она пошла на кухню, выпить кофе…

– Дорогая, – перебил жену Кит, силясь скрежетать зубами не слишком громко, – почему ты просто не попросила охранников вышибить отсюда всех этих малолетних преступников?

Оказывается, Тереза не хотела ставить Дэнни в неловкое положение – ведь это были его друзья. Так что она пошла на кухню, сварила и выпила кофе. А, когда Терри допивала кофе, Дэниэл зашел к ней и сообщил, что его отчислили из Академии Изящных Искусств за тотальную неуспеваемость и очень, очень скверное поведение.

У Кита по спинному хребту замаршировали, будто солдаты на плацу, липкие, ледяные мурашки. Он передернулся.

– Дорогой, что с тобой? Ты здоров? – тревожно спросила Терри.

– Да. Когда его отчислили?

Как выяснилось, уже три месяца назад, просто до сих пор Дэниэл боялся в этом признаться. Кит был ошарашен. Для Терри эта подзалежавшаяся новость тоже стала потрясением, но она собралась и взяла себя в руки.

– Я сказала Дэнни, что многие выдающиеся и великие люди не получили высшего образования, но это совсем не помешало им добиться успехов в жизни. Конечно, ничего хорошего здесь нет, но это далеко не конец света. Ему только шестнадцать, и впереди масса времени, чтобы он мог выбрать себе занятие по душе. А Дэнни вдруг заплакал и сказал, что чувствует себя никчемным, и никому нет до него никакого дела и, если он умрет, никто и не заметит…

В таком роде наглый мальчишка морочил сердобольной Терезе голову, и все еще могло сойти ему с рук, но тут вдруг домой нагрянул сиятельный отец.

– Кажется, твой отец собирался пообедать или забрать какие-то документы – точно не знаю, – проговорила Терри, всхлипывая.

Чем бы папаша ни планировал заняться, все мысли вылетели из его головы при виде толпы малолетних ублюдков в его роскошной, чопорной, раззолоченной гостиной. Ибо самому либеральному (вернее, безалаберному) отцу едва ли придется по вкусу, что его шестнадцатилетний сын якшается с какой-то швалью, принимает наркотики и закладывает за воротник чуть ли не хлеще его самого. А отец отродясь не был либералом. Хотя консерватором тоже не был. Свое мировоззрение он излагал фразой «Главное, чтобы все было тихо, очень тихо и спокойно», и в том же духе воспитывал осиротевшее после смерти матери потомство. Неважно, что дети чувствовали, чем занимались, о чем думали, главное, чтобы они были очень тихими… тихими и спокойными.

– И твой отец вошел в гостиную и увидел этих ребят, – удрученно проговорила Терри, – и совершенно взбеленился. Сначала он выбросил их на улицу… а потом буквально влетел на кухню, схватил Дэнни за волосы… и начал бить головой о дверной косяк. Кровь… было столько крови… думаю, он сломал Дэнни нос…

Кит украдкой покосился на наручные часы, все еще не теряя надежды предаться сегодня с женой законной супружеской страсти. О, святая простота.

– А потом твой отец велел ему убираться вон и больше не показываться дома. А Дэнни сказал: раз так, он никогда больше сюда не вернется, никогда, и что мы все – просто зажравшиеся лицемеры… прости, Кит, но он так сказал! А потом… Дэнни ушел.

Лицемеры – пускай, с этим Кит не спорил, но отчего – зажравшиеся. В высшем свете все очень следили за стройностью фигур, благо, финансовые средства позволяли. Ох уж эти истеричные подростки с их прыщами и бунтующими гормонами! Кит попытался вспомнить, был ли он таким в свои шестнадцать, – но нет, разумеется, нет. Он всю свою жизнь был славным, послушным, скромным, опрятным мальчуганом, блестяще учился в школе и добился выдающихся успехов в спорте. Уже в детстве у него были твердые моральные принципы и ясные жизненные цели. Он хотел возглавить Корпорацию и служить Копилке. Так что, извините, у него не было ни времени, ни желания для этой прыщавой ахинеи. У него и прыщей-то не было, ибо он регулярно умывался теплой водой с мылом. Поскольку иногда, поймите правильно, дело не в духовности и нравственности, а в элементарной гигиене.

– Вот ведь жирный поросенок, – выговорил Кит с отвращением, – маленькая, наглая, зажравшаяся свинья. Схлопотал, и поделом. Сколько можно над нами издеваться.

– Дорогой, я пыталась поговорить с Дэнни…

– Знаю. Ничего. Это ведь уже далеко не впервые. Папочкины денежки закончатся, гаденыш приползет домой, как миленький. Лучше посмотри, какие я тебе принес красивые цветы.

– Спасибо, но…

– Прекрасно выглядишь, дорогая. Я подумал, что-то мы целую вечность никуда с тобой не выбирались и заказал нам на вечер столик в твоем любимом рестора…

Не закончив фразы, Кит судорожно выхватил из кармана пиджака носовой платок и уткнулся в него. Апчхи, брр.

– Дорогой, ты точно здоров? – спросила Терри очень тревожно. – Я читала в газетах, сейчас повсюду бродит мерзкий вирус.

– Бубонная чума? – остроумно съязвил Кит, хлюпнув породистым носом.

– Нет, но какой-то мерзкий, приставучий грипп.

– Чепуха! – сказ ал Кит запальчиво, и чихнул. – Вечно в газетах пишут всякую чепуху! – прибавил он в сердцах и опять чихнул.

– Вот и твоя сестра так говорила, пока не свалилась с этим мерзким гриппом, а ты ведь все время сидел с ней и приносил клубнику со сливками.

При здравом размышлении Кит не нашел здесь ни малейшей взаимосвязи.

– Виктория любит клубнику, и сливки тоже любит, что здесь такого.

– Да…

– Ведь она поправилась?

– Да. И ушла на вечеринку.

– Терри, успокойся. Сделай глубокий вдох и выдох. Все будет хорошо. Мы все будем жить долго и счастливо, и никогда не умрем – обещаю.

– Но на кухонном полу была целая лужа крови! И твой отец точно сломал Дэниэлу нос! Так нельзя. Ты должен что-то сделать. А если с Дэнни что-нибудь случится?

Правильно, если с Дэнни что-нибудь случится, кто будет во всем виноват? Старший брат, разумеется. А вовсе не сам бешеный, неуправляемый звереныш, постоянно влипающий в неприятности. И не папаша бешеного звереныша, многолетний раб джинна из бутылки. И не глупая курица, вечно кудахтающая над всеми униженными и оскорбленными. И не Виктория, которая вечно оказывалась не причем – тоже достойная жизненная позиция. Хотя, нет, кажется, в этот раз Виктория действительно была – а-апчхи! – не причем. Короче говоря…

– Тереза, иди, собирайся. Мы опоздаем в ресторан.

Сколько Кит ее помнил, – а они были знакомы с детства, – милая, кроткая, тихая глупенькая курица впервые в жизни по-настоящему вышла из себя. Истошно вскрикнув, она вцепилась мужу в лацканы элегантного темно-синего пальто и тряханула.

– На улице темно и холодно! Сейчас январь! Дэнни пальто не взял, так и ушел, в чем был! Он плакал! Он истекал кровью! А если он сейчас прыгает с моста? А твоя сестра сказала, так ему и надо, и отправилась на вечеринку! Как так можно обращаться с маленьким ребенком?

Ее тирада произвела на Кита сильнейшее, буквально неотразимое впечатление. Он был потрясен, сокрушен, сражен наповал.

– Тереза, – процедил он, – я не хочу быть грубым, но, если ты еще хоть разик тряханешь меня, я тоже тебя тряхану. Так тряхану, любовь моя, что мало тебе не покажется.

Терри обомлела и, поняв, что муж ничуть не шутит, разжала пальцы и отпрянула.

– Я не хотела…

– Собирайся.

– Но я…

Кит развернул жену за плечи и подтолкнул в направлении мраморной лестницы, ведущей на второй этаж.

– Иди, переоденься. И поторопись. Пожалуйста.

Присев на роскошный антикварный диван в холле, Кит снял пальто, положил на колени и стал ждать. Ожидание надолго не затянулось. Уже минуту до слуха донесся ржавый лязг и зловещий скрежет. Можно было подумать, сюда направляется ожившая статуя Командора. Но нет. Это был человек, подаривший Киту жизнь и превративший ее в ад кромешный. Его отец.

Сиятельному папаше в ту пору уже стукнуло хорошенько за семьдесят, далеко не юный возраст и полувековой Великий Запойный Марафон давали о себе знать, и все же старик оставался на удивление крепким и статным, будто памятник, изваянный из закаленной бронзы. При одном его приближении все живое корчилось от страха, тоски и безысходности, остро ощущая хрупкость и бренность земного бытия, а главное – его вопиющую пустоту и бессмысленность.

С бытием посмертным дела обстояли не лучше. Отец не верил в загробную жизнь. Он вообще ни во что не верил. Он считал религию обманом и торговлей воздухом. В равной степени он считал обманом науку, искусство, историю, литературу, философию, политику, экономику, торговлю, любовь, брак и фондовую биржу.

Теперь Кит смотрел на этого человека, а этот человек смотрел на него, и ситуация напоминала известное речение о том, что, если долго вглядываться в собственный пупок, то пупок тоже начнет вглядываться в тебя, а то и примется подмигивать и корчить скабрезные рожи.

– Что ты тут расселся, как на вокзале, Кристофер, – наконец поинтересовался сиятельный папаша.

Его негромкий голос пробирал до дрожи. Голос человека, привыкшего повелевать и не задумываться о последствиях. Голос человека, привыкшего к абсолютному повиновению. Отцовские прихлебалы, подпевалы, приживалы, лакеи, секретари, помощники и охранники увивались кругом сиятельной особы, будто мошкара подле горящей лампы в безлунную ночь.

– Жду Терезу. Хочу отвести в ресторан, – ответил Кит.

Отец сплюнул.

– Рестораны! Подарки! Цветочки! Колечки! Цепочки! И целуешь ей ручки. Тьфу! Неудивительно, что жена села тебе на шею.

Кит тоскливо понял, что глупая и оттого безрассудно храбрая курица вздумала препираться с сиятельным папашей касательно его методов воспитания и оттого окончательно ввергла его в пучины исступления. Присмотревшись, Кит с содроганием разглядел брызги крови на отцовской рубашке и кровь, запекшуюся на костяшках пальцев левой руки, той самой, в которой отец сейчас крепко сжимал запотевший стакан горячительного. Ладно. Кит не хотел встревать в это. Он хотел пойти в ресторан с любимой женой и съесть бифштекс. Хорошо бы, но при мысли о еде его замутило. Он вообще начал чувствовать себя до крайности неважно. Благородный нос протек, будто прохудившийся римский акведук, лоб и затылок были совершенно мокрыми, и отчаянно разболелась голова. Уму непостижимо. Кит мог поклясться, что двадцать минут тому назад был здоров.

– Что ты на меня уставился? – поинтересовался отец.

– Ничего… прошу прощения, сэр.

– У меня эти твои взгляды уже сидят в печенках! И твое постоянное тявканье… ишь, на отца он тявкает, щенок паршивый! А не то я тебе устрою, живо вылетишь отсюда следом за братом и будешь гнить в сточной канаве.

Вылетать из дома почем зря и гнить в канаве Киту совсем не хотелось. Отец живо уловил его упаднические, конформистские настроения, и улыбнулся, криво и косо, будто подвыпившая Джоконда.

– Вижу, понял, но на всякий случай повторю. Я выгнал из дома это сатанинское отродье. Навсегда. Финита ля комедия. Считайте, что для нас всех этот маленький ублюдок умер. Его больше не существует. И, если он вздумает сюда явиться, я предупредил охрану на сей счет. Такого пинка под зад получит, мало не покажется. Тебе понятно?

Киту уже давно все было понятно, но легче от этого не становилось, совсем нет. Отцовские шавки пялились на него. Если бы они только знали, как он ненавидел их всех скопом и каждого по отдельности. Настоящие клещи-кровососы! Заискивающе улыбались и услужливо подливали, тянули из отца деньги и должности, но, что хуже всего – душу.

– Скоты, – проговорил Кит хрипло, – вы все будете гореть в Аду, вы все, все целую вечность будете гореть в адском пламени…

Отцовское окружение взволновалось, как стадо баранов, учуявшее молодого волка, но отец прищелкнул пальцами, и все стихло.

– Мы взрослые люди, сын, и ты нас постоянно смешишь своими душеспасительными тирадами. Ты сам-то представляешь, насколько смехотворно выглядишь при этом.

Поразмыслив, Кит решил и впрямь перестать смешить людей своими нотациями и помолчать. Просто ради разнообразия. Поглядеть, что получится. Вернулась Тереза. Она приоделась и выглядела очаровательно в длинном вечернем платье цвета первой весенней земляники. То есть, Киту показалось, будто суженая выглядит очаровательно. У старика-отца имелось альтернативное мнение.

– Что ты на себя нацепила, деточка. Выглядишь, как портовая шлюха.

– О, – сказала Терри, прижав руку к сердцу, и пошатнулась.

– Ха-ха, но я ведь не сказал, что это плохо…

Терри все не могла успокоиться, хотя Кит поднялся и взял ее шубу.

– Лорд Ланкастер, умоляю вас…

– Нет!

– Ради всего святого, не будьте таким бессердечным. Он же ваш сын! Дэнни извинится… он изменится!

– Изменится? Не смеши меня, деточка. Я уже много лет прожил на свете и знаю, что он никогда не изменится. Как родился жалким неудачником, так жалким неудачником и помрет.

– Это жестоко, – прошептала Терри.

– Правда часто бывает жестокой, деточка. Хватит. Еще одно слово, и я верну тебя папаше, Ризу-Майерсу. Милая девочка, ты и представить не можешь, на какие ухищрения пришлось пойти твоим родителям, чтобы толково пристроить своих пятерых дочерей. Я-то и от одной никак не могу избавиться! Ей двадцать, а о замужестве и не помышляет. Одни танцы на уме, вечеринки и наряды. Сколько можно. Тишина и покой! Вот все, о чем я прошу. Неужели я прошу слишком многого?

Нет, их милость просил не слишком многого, ибо тотчас воцарилась замогильная тишина. Кит удачно заполнил паузу, разразившись мерзким кашлем, составившим компанию не менее мерзким соплям.

– Кристофер, в чем твои проблемы! – рявкнул отец.

– Виноват, тишина и покой, я помню.

– Да ты ведь болен совсем, дурак.

– Я не болен, – проскрежетал Кит, и сам удивился, отчего некоторым дуракам чувство противоречия заменяет инстинкт самосохранения.

– Ты еще скажи нам, что ты не дурак!

Кит не сумел подыскать подходящего ответа. Свет в его глазах начал мерцать и гаснуть, а пол под ногами сделался неустойчивым, будто просоленная палуба летучего голландца. С несказанным ужасом он ощутил, как беспомощно запрокидывается на спину, плашмя, будто подбитая метким ударом кегля в кегельбане. Проваливаясь во тьму, он успел услышать надрывный визг. Это любимая сестренка весьма удачно подгадала со своим возвращением с вечеринки. А потом наступила тишина. Тишина и покой.

Возвращение в мир живых или, по крайней мере, немертвых оказалось для Кита ужасно мучительным и растянулось почти на три недели. Придя в себя после долгих суток бреда и беспамятства, он обнаружил себя в спальне, в постели и в пижаме. Каждая клеточка, каждая крохотная косточка и нерв пульсировали, налитые болью. Обитые серо-зелеными шелковыми обоями стены тонули в красном полумраке. Кит выдохнул жарко, будто огнедышащий дракон, и судорожно забился, силясь выбраться из-под удушающей груды одеял и шерстяных пледов, но кто-то остановил его.

– Нет-нет, тихо, лежи.

– Ричард.

– А ты кого ожидал увидеть. Фею Фату Моргану? Как самочувствие.

– Не знаю… мне жарко…

Ричард дал ему напиться ледяного чая и положил на лоб пузырь со льдом. Так сделалось лучше. Немного. Кит все равно ощущал себя грешником, которого поджаривают на раскаленной масляной сковородке. Ричард нахмурился, глядя, как он корчится в припадке кашля.

– Все это твоя сестра, – сказал он свирепо, когда Кита малость отпустило.

– Что за глупости… ведь не мог я оставить Викторию совсем одну, одинокую, беспомощную… бедняжку…

– Беспомощную бедняжку? Очнись! Твоя сестра – адская фурия!

– Ты сказал… райская гурия?

– Нет! Фурия! Фурия! Совсем не удивлюсь, если Виктория приложила к этому скандалу свою руку. То есть, когтистую лапу.

Какая разница. Кит знал, что должен разыскать брата и вернуть домой. Он попытался встать, но невыносимая слабость и боль заставили его отказаться от этой затеи. Не то, что двигаться, но неподвижно лежать и дышать было все еще тяжко.

– Куда ты собрался? Уймись, – сказал Ричард, наблюдая за ним со страдальческой миной.

– Мне надо найти брата… – просипел Кит.

– Я уже нашел.

– Что нашел? – переспросил Кит, совершенно отупев.

– Твоего брата! – прорычал Торнтон.

От его пробирающего до печенок львиного рыка, по обыкновению, стены заходили ходуном, задрожали люстры и задребезжали стекла в оконных рамах, а Кит облился холодным потом.