Текст книги "Долгий путь от любви до любви"
Автор книги: Александра Плен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Мама приходила ко мне в комнату по вечерам и вела продолжительные разговоры, более похожие на лекции. Об обязанностях, о моем долге старшей дочери… Она не родила папе сына, поэтому наследницей была я. И наследницей чести семьи в том числе. Я, понурив голову, внимала ее обвинительным словам. Как я еще держалась – диву даюсь. Сил оставалось все меньше.
– Мама, – однажды я не выдержала, – я люблю Роберта. Ты же всегда говорила, что главное в жизни – это любовь. Ты же сама меня учила… Ты говорила, что любила папу, когда выходила за него замуж…
Мама обняла меня, и я ласково прижалась к ее груди, как в детстве.
– Любила, – согласилась мама и добавила: – Но, оказывается, есть много всего прочего кроме любви.
Я подняла заплаканное лицо.
– Что ты имеешь в виду? Что может быть кроме любви?
– Я очень любила твоего отца, – мама задумалась, вспоминая. Лицо ее разгладилось, глаза засияли. – Боготворила его, считала самым лучшим человеком на свете. Мы не могли надышаться друг на друга. Наша любовь была такой же светлой и прекрасной, как и у вас… (Мама замолчала, губы скорбно поджались.) И что ты видишь теперь? Во что превратилась эта любовь, спустя двадцать лет? Мы почти не разговариваем, а если и общаемся, то постоянно ссоримся. Я не уважаю его, он оскорбляет меня. Любовь проходит, Софи, даже при наличии такого надежного основания, как у нас. Мы имели одинаковый социальный статус, были богаты, уважаемы. Наши родственники жаждали этого брака. А что будет у вас? Если изначально ваша семейная жизнь начнется с ссор и неприятия родных? С бедности и трудностей? Все это исковеркает вашу жизнь с самого начала. А что будет через десять, двадцать лет? Ты подумала об этом? Вы возненавидите друг друга гораздо раньше.
Конечно, я не думала. Конечно, о таком не задумывается восемнадцатилетняя девушка, влюбившаяся без памяти впервые в жизни… Слезы опять потекли у меня из глаз. Душа разрывалась на части. Я поверила ей. Я действительно видела, как изменилось отношение родителей друг к другу. Я ненавидела ссоры и ругань, а они в последнее время все чаще звучали в доме. Я замечала, как поздно вечером приходит домой папа и от него пахнет вином. Видела, что они спят в разных комнатах, не смеются, не целуются, не обнимаются. Мама так логично и правильно все объяснила. Неужели она права? И любовь со временем превращается в вот такую холодность и враждебность?
Я растерялась. Душа разрывалась на части. Сердце тянулось к Роберту, а в голове уже поселились сомнения. Я доверяла маме. Я доверяла ей как никому другому.
«Что же мне делать?» – стенала я, часами ходя из угла в угол по своей комнате, и не находила ответа.
Все эти разговоры, ежедневное, ежечасное давление «Ты ответственна за нашу семью. Ты старшая дочь. Ты должна… Ты обязана…». Все это, в конце концов, подкосило меня. Я сломалась.
– Я выйду замуж на герцога Мелвилля, – объявила я за ужином, спустя неделю. Мама подняла грустные глаза.
– Девочка моя, – папа встал, подошел ко мне и поцеловал в макушку, – я знал, что ты достойна титула баронессы Нордвик. Сегодня же объявим о помолвке.
* * *
– Лили, я выхожу замуж за герцога, – сообщила я подруге, когда та заехала ко мне после утренней прогулки. Лили пораженно уставилась на меня.
– Софи! Ты ли это?! А как же Роберт? Он вчера нанес мне визит. Говорил, что готовит побег в Гретна-Грин, и уже купил билеты на поезд в Шотландию. Ты еще несовершеннолетняя, и его отец отказался вас обвенчать, но в Шотландии законы проще. Ему не хватало денег, и я отдала свое кольцо, чтобы он продал. Сегодня вечером он обещал быть у тебя.
Сердце на секунду встрепенулось от радости: Роберт помнит обо мне! Все это время он посвятил осуществлению своего плана! Потом сразу же сжалось от горя. Еще два дня назад я, возможно, и согласилась бы бежать, а теперь…
– Поздно, – я опустила голову, – я вчера дала ответ. И сегодня в газетах уже должны были напечатать объявление о помолвке.
– Софи, – Лили была серьезна, с ее лица исчезла обычная дурашливая ухмылка, – не делай этого. После свадьбы будет поздно, а сейчас еще нет.
– Лили, ты не понимаешь, – голос дрожал, в горле образовался комок, – мы в отчаянном положении. Папа сказал, что… Это ужасно! Тюрьма…
Я пыталась взять себя в руки, но слезы уже текли по щекам и слова с трудом проталкивались из горла:
– Я пообещала родителям. Я… Я выйду замуж за герцога.
Подняла на Лили мокрые глаза и попыталась пошутить.
– По крайней мере, я сделаю что-то полезное для семьи. Я старшая дочь. А вдруг мне повезет, и муж отдаст концы в первую брачную ночь? – горько рассмеялась сквозь слезы.
– Но Роберт… – начала Лилия, и я увидела, как у нее задрожали губы.
– Не говори мне о нем. Я напишу письмо, передашь ему. Я приняла решение. Стой! – поспешила я, заметив, что Лилия собирается что-то возразить. – Если ты мне подруга, не вспоминай о Роберте при мне. Никогда! Мне очень тяжело.
– Хорошо, – осторожно произнесла девушка и всхлипнула. – Давай письмо, я передам.
Я взяла ручку и бумагу.
«Мистер Уайт, я приняла решение выйти замуж за герцога Мелвилля. Прошу прощения, что позволила Вам думать, будто мы можем быть вместе. Мы из разных социальных слоев, и союз между нами невозможен. Прошу больше не докучать мне посещениями и письмами. Прощайте. Леди София Антуанетта Октавия, баронесса Нордвик».
Я специально подписалась полным титулом. Надеюсь, после такого письма он проникнется ко мне отвращением и неприязнью, как прониклась ими к себе самой я.
Лилия молча взяла запечатанный конверт, поцеловала меня в щеку и торопливо вышла за дверь. «Вот и все, – подумала я, – прощай, моя любовь».
* * *
Папа за ужином протянул мне газету. На главной странице красовалось объявление о помолвке.
– Когда свадьба? – равнодушно спросила я, бегло просмотрев статью.
– Через три месяца, – ответил он. – Вчера мы подписали предварительный договор, герцог торопится. Ему срочно нужна жена. А мне нужно уладить финансовые вопросы…
Я встала из-за стола, не дожидаясь окончания папиной тирады. Деньги меня совершенно не интересовали. Горько и обидно видеть меркантильность и жадность родных.
– Прошу меня простить, – реверанс, – я пойду почитаю перед сном.
Горничную я отпустила уже перед дверью:
– Мэри, иди спать, я сама разденусь.
Уже заходя в спальню, почувствовала, что что-то не так. Портьеры у открытого окна были отодвинуты в сторону, в комнате стоял свежий запах дождя, проникающий с улицы. Только я закрыла за собой двери, как сзади меня обхватили сильные руки.
– Софи, любимая, – губы Роберта прижались к шее. Внутри все затрепетало. Радость, огромная как небо, затопила сознание. Я застыла, боясь спугнуть блаженство и мечтая еще хоть на мгновение опять почувствовать губы и руки любимого. Жар его тела, прикосновения, сводящий с ума запах.
– Что за странное письмо ты написала? – прошептал Роберт, покрывая шею и волосы короткими поцелуями. – Впрочем, неважно.
Он развернул меня к себе и обхватил ладонями мое лицо.
– Мы сегодня же уезжаем. Внизу ждет извозчик.
– Как ты сюда попал? – срывающимся от волнения голосом спросила я, а сама таяла от наслаждения. Еще чуточку, еще немного подожду, побуду рядом…
– По трубе, – со смешком ответил он. – Лилия рассказала, где твоя спальня. Бери только самое необходимое.
Роберта трясло от волнения, и пусть он пытался казаться собранным и серьезным, я чувствовала: он на пределе.
– Я никуда не поеду, Роберт, – наконец смогла выдавить я и заставила себя оторваться от него. – Уходи.
Я изо всех сил старалась не расплакаться, но голос уже предательски дрожал, а в носу защипало.
– Что ты такое говоришь, Софи?!
Роберт непонимающе смотрел на меня.
– Мы поженимся, пусть способ с побегом не очень удачный, но ты несовершеннолетняя, поэтому другого нет. Я все продумал, – торопливо заговорил он, – пока поживем у моих родителей, потом я найду работу. Мне уже предложили место инженера на металлургическом заводе в Йоркшире…
– Меня не интересует твой завод! – я демонстративно закрыла уши ладонями. – Мистер Уайт, прошу вас оставить меня, я выхожу замуж за герцога Мелвилля через три месяца. Все уже решено.
А сама отвернулась к окну. Я не могла смотреть на него, видеть, как в любимых серых глазах застывает растерянность и боль, как лицо искажается от страдания.
– Я не верю тебе, – прошептал Роберт, – Софи…
И тут случилось ужасное. Дверь резко распахнулась, и в комнату ворвался отец с двумя полисменами.
– Вот он! – воскликнул один из мужчин. – Я видел, как он лезет по трубе. Я же вам говорил, милорд.
– Арестуйте вора, – холодно бросил отец, – наверное, он собирался обокрасть нас, но моя дочь его спугнула.
Полисмены подхватили Роберта под руки. Тот попытался вырваться. Тогда один из них сильно ударил его в бок дубинкой. Роберт со стоном согнулся.
– Отпустите его! – воскликнула я, рванув к мужчинам. – Папа, это же Роберт! Отпустите!
Папа резко схватил меня за руку и больно дернул назад. Абсурдность и ужас происходящего не укладывалась в голове. Два полисмена выворачивали руки Роберту, тот дергался, вырывался, тянулся ко мне, крича: «Софи! Софи!». Все перемешалось. Напряжение последних дней, принятое в муках решение, бессонная ночь, встреча с Робертом, полисмены – еще немного и я упаду на пол и забьюсь в истерике, и так уже ничего не вижу из-за застилающих глаза слез. Я чувствовала, как уплывает сознание, как подгибаются ноги, как в животе растет и ширится странный вязкий пузырь, наполненный болью, который, казалось, вот-вот лопнет, и тогда я точно умру.
– Что вы делаете?! Он не вор! – захлебывалась я рыданиями, пытаясь освободиться от папиных болезненных тисков. Из последних сил дергала руку, упиралась ногами, выворачивала суставы. Но папа только сжимал еще сильнее, на коже уже стали появляться багровые отметины.
В комнате царил хаос. Вдруг в дверях появилась мама.
– Мама, скажи ему! – сорванным голосом прохрипела я. – Вы же знаете Роберта. Пусть его отпустят!
Мама молча замерла у двери, нервно теребя подол домашнего платья. Я с ужасом и паникой уставилась в ее застывшее лицо. Тем временем Роберту заломили руки за спину и вывели его в коридор.
– Софи! Софи! Да отпустите же меня!!! Софи! – кричал он, не переставая.
Его голос рвал сердце, бил по ушам, выворачивал наизнанку. И, теряя сознание, я по-прежнему слышала его мучительную агонию. Эти пронзительные крики еще долго звучали в моей голове, когда я в беспамятстве металась в постели. Они вгрызались в мозг, впивались в самую сердцевину, не давали покоя. «Софи! Софи! Я люблю тебя!».
Часть вторая. Ненависть
«Лихорадка. Возможно, воспаление мозга, – вклинился в звенящую пустоту, царящую у меня внутри, незнакомый мужской голос. – Очень плоха. Температура, озноб, бред».
«Доктор, сделайте что-нибудь», – знакомый женский голос. Мама?
«Даже не знаю. Возможно, морфий поможет… Сейчас, правда, он не очень популярен. Есть побочные эффекты, но…».
«Мы согласны, доктор, – это папа? – Герцог уже спрашивал, что с его невестой, не больна ли она. Нужно как можно скорее поставить ее на ноги. Мы будем вам очень благодарны».
Что-то прохладное коснулось губ, потекло в горло, и опять меня накрыла тьма. Только уже не страшная, а мягкая и ласковая, как пуховое одеяло. Мне приснился сон. Я иду по пляжу. Лето, теплый песок, лазурное море. Впереди меня идет Роберт. Я пытаюсь его догнать, но он идет все быстрее и быстрее. Я уже почти бегу, только ноги вязнут в песке и, как я ни стараюсь, ни на шаг не приближаюсь к цели. Роберт все больше удаляется от меня. Я кричу: «Роберт! Стой! Подожди меня!», а он даже не оборачивается. А я смотрю на его напряженную спину, расплывающуюся в дымке, и ничего не понимаю. Он бросил меня?!
– Софи, – нежный тоненький голосок пробудил меня от беспамятства, – просыпайся, сестричка.
Я открыла глаза. В голове царили восхитительная пустота и покой. Я лежала в постели, за окном были сумерки, рядом сидела Адель и гладила меня по волосам. Горничная дремала в кресле у камина.
– Ты очнулась, – прошептала девочка и вдруг громко, с надрывом, зарыдала.
– Почему ты плачешь? – ничего не понимая, удивленно спросила сестренку. Разве я больна? Я никогда не чувствовала себя лучше. Мне было так спокойно и хорошо. Все проблемы, которые разрывали сердце на части, остались где-то там, далеко за горизонтом. Я огляделась. Кровать, два стула рядом. На туалетном столике какие-то бутылочки и склянки.
– Почему я лежу в постели? – пришла в голову странная мысль.
– Мисс София, вы проснулись! – подскочив, обрадованно воскликнула Мэри. – Сейчас позову миледи.
– А что произошло?
– Ты болела, сестричка, – тихонько прошептала Адель, – почти две недели.
* * *
Следующий месяц все в доме буквально носили меня на руках. Сдували пылинки, выполняли любые пожелания. Я стала «светом очей», «самой лучшей дочерью» и «спасительницей семьи». Папа опять превратился в милого легкомысленного джентльмена, а мама – в добрую великодушную родительницу. Но я больше не доверяла им. Мысленно я стала называть их обманщиками и лгунами. Я помнила искаженное гневом и презрением лицо отца и мягкие слезливые уговоры мамы. На всю оставшуюся жизнь это врезалось в память, вряд ли когда-нибудь я смогу забыть.
У меня еще немного заплетался язык и путались мысли в голове, но врач сказал, что это побочный эффект после приема лекарств. Внутри все выгорело. События, связанные с Робертом, казались давними, словно происходили не со мной. Словно прошли не недели, а многие годы. Шквал сильнейших эмоций – любовь, ненависть, тоска, боль – отступил, оставив после себя пепелище. Я смотрела в зеркало и видела серьезные взрослые глаза на похудевшем лице.
Понемногу стала выходить в свет. Герцог ухаживал за мной уже официально. Пусть он не танцевал со мной на балах, не подносил напитки и не говорил комплиментов, но всегда находился где-нибудь поблизости. Важный, надутый, неразговорчивый. Да, я вспомнила его. Мы с Лили шушукались за колонной тогда, на балу в Олмаке, а он проходил мимо и остановился, пристально рассматривая нас в лорнет. Наверное, именно тогда он и присматривался к дебютанткам. И выбрал меня. Мелькнула и пропала мысль: «Ну, хоть Лили повезло».
– Ты знаешь, – шептала мне подруга на ухо, – твой герцог был изрядным ловеласом в молодости. Мне мама рассказывала.
Я недоуменно приподняла брови.
– Этот хмурый старик с дряблыми обвисшими щеками и лысиной?
– Да, – таинственным шепотом продолжала Лили, – он был красавчиком. Я слышала, что у него куча любовниц и внебрачных детей.
– Прекрасно, – рассеяно ответила ей. Мне было неинтересно. Сам герцог, его характер, биография, состояние… Я смотрела на жениха отстраненно, как на неизбежное зло. Как, например, на ураган или на землетрясение. Я пыталась принять свою судьбу стоически и вытерпеть то, что изменить не в силах. Что будет дальше, после свадьбы, мне представлялось весьма расплывчато и туманно. И если, как говорит Лилия, у него есть любовницы, мне стоит только порадоваться этому факту.
Мы с Лилией, как две шпионки, наблюдали за внушительной фигурой моего будущего мужа, прохаживающегося по залу. Прятались за колоннами и злословили за его спиной.
У меня было стойкое ощущение, что эта свадьба нужна ему так же, как и мне. Его надменный холодный вид пугал меня, но, слава богу, мы почти никогда не оставались наедине. То мама, то Лилия, то тетушка все время были рядом. Мы вместе посещали театры (у герцога была своя ложа рядом с королевской). Иногда выезжали в ландо на прогулки. За два месяца мы обменялись, кроме приветствий, от силы несколькими словами о погоде.
Балы герцог не любил. И частенько, проводив меня в зал, удалялся в бильярдную, курительную или в кабинет.
Лилия дурачилась, всячески пытаясь меня приободрить. Она даже заметила, что сейчас я выгляжу гораздо красивее, чем прежде, болезнь словно пошла мне на пользу. По ее словам, в моем облике появилась некая таинственность и загадочность. В глазах теперь мерцала бездонная глубина и недетская взрослость. А худоба делала меня похожей на фею, только без крылышек.
– Не стой на сквозняке, – отодвинула меня от окна подружка, – ветер подхватит и улетишь отсюда. Лови потом…
Я кривовато усмехнулась.
– Лили, не нужно меня опекать, я в порядке, – попыталась отмахнуться от ее заботы. – Кстати, как твой Бертон?
Я перевела разговор в другое русло.
– Ах, он прелесть! – воскликнула Лилия. Я залюбовалась ее оживленным личиком. Стоило только произнести имя ее жениха, как подружка преображалась. Неужели и я была такая? Сердце кольнула мимолетная боль.
– Представляешь, он подарил мне собаку, – заулыбалась она, – сказал, что она будет охранять меня тогда, когда он сам не сможет.
– Интересно, от кого бы это? – пробормотала я. Лилия не обратила внимания на мои слова. – А порода?
– Кавалер-кинг-чарльз-спаниель. Такой милашка!
– Ну, этот наохраняет! – рассмеялась я. – Скорее, это тебе придется его охранять – от кошек.
– Ну тебя! – надула губы подруга.
* * *
Однажды, спустя несколько недель после болезни, я спросила у мамы, что случилось с Робертом.
– Надеюсь, его отпустили? – деланно равнодушным тоном поинтересовалась у нее. – Не хотелось бы, чтобы Роберта посадили в тюрьму из-за того, что он влюбился в неподходящую девушку.
– Да, его отпустили в тот же вечер, – ответила мама. – Он уехал, Софи. Далеко. Тебе нужно его забыть.
– Я забуду, – согласилась я просто, – почти забыла.
В моей комнате не осталось ни одного изображения Роберта. Не то чтобы я искала… Но раньше его лицо смотрело на меня отовсюду. Портреты в альбомах, зарисовки на полях в тетрадках, даже в книгах и журналах я умудрялась черкать на свободных листах. Подозрения подтвердились, когда я не нашла в сундуке писем. Мама спрятала или уничтожила все, что могло меня расстроить? «Это к лучшему», – решила я и стала жить дальше.
Месяцы помолвки пролетели быстро. Ежедневная рутина – умыться, одеться, причёска, прогулка, ответные визиты, чаепития, сплетни, обед, бридж, театр – спасала не только от мыслей, но и от свободного времени. Как хорошо, что кто-то умный и дальновидный придумал этикет, манеры, условности, протоколы и церемонии.
Обида на родителей засела в сердце острой иглой. И где-то глубоко-глубоко внутри я до последнего надеялась, что Роберт приедет и спасет меня, прямо из-под венца. Прискачет, как рыцарь на белом коне, решительно скажет «Я против этого брака!», и все сразу станет хорошо. Мечты… Мечты… Они были совершенно сказочными и неправдоподобными. Ведь папа уже занимал деньги у кредиторов под обещание породниться с герцогом. И его банкиры ждали свадьбы даже больше, чем он сам.
* * *
Наконец настал день свадьбы. Я вся издергалась и просто хотела, чтобы это испытание поскорее закончилось. Мне сшили прелестное белоснежное платье с узким лифом, объемной юбкой на кринолине и длинным шлейфом. От герцога доставили шкатулку с драгоценностями. В ней обнаружилась великолепная сапфировая брошь с бриллиантами, длинные серьги и диадема. Наверное, я выглядела прелестно, но сама даже ни разу не глянула в зеркало.
Свадьба. В розовых девичьих мечтах этот день представляется самым счастливым из всех. Таинство, ожившая сказка, ожидание чуда… Соединение перед Богом и людьми двух любящих сердец. Что может быть прекраснее?
Для меня день свадьбы стал кошмаром наяву.
Собор Святого Павла в Лондоне собрал в тот день сотни гостей. Десятки украшенных карет заполнили площадь перед собором. Розовые лепестки под ногами, старый неприятный мужчина рядом возле алтаря. Надменное холодное лицо, поджатые тонкие губы, крючковатый нос. Станет ли он мне близким, родным? Хотя бы другом? Приятелем? Или так и останется незнакомцем?
Архиепископ что-то говорил – я не вникала в его слова. В голове звенела пустота, и только одна мысль билась в этой пустоте: «Я переживу этот день. И следующий день. И еще один…». Краешком царапнуло воспоминание о счастье и радости, словно пахнуло свежим летним ветерком… Нет! Не думать! Я так сильно сжала зубы, что они заскрипели.
«Я смогу. Я переживу этот день. Дальше будет легче», – мысленно повторяла словно молитву.
– Что? – очнулась я от ощущения звенящей тишины вокруг и, осмотревшись, заметила удивленные лица гостей, напряженное – папы и скривившееся – герцога.
– Ах, да! – кивнула и добавила спокойным и ровным голосом: – Я согласна.
«Я переживу этот день…».
К ночи я уже совершенно отупела и ничего не чувствовала, самой себе напоминая деревянную бездушную куклу на ниточках, за которые дергали все кому не лень. «Повернитесь, леди. Вот так», – вспышка фотоаппарата. «Софи, улыбайся, на нас смотрят», – мама. «Пройдите сюда, расправьте шлейф, у вас растрепалась прическа», – тетушка. «Вы слишком много улыбаетесь, ваша светлость, это неприлично», – мерзкий дребезжащий голос мужа. И так целый день. И когда вечер традиционно завершился брачной ночью, я с радостью поприветствовала резкую режущую боль внизу живота, она стала логичным завершением этого ужасного дня. Я даже обрадовалась ей, потому что эта боль дала мне понять, что я еще могу что-то чувствовать.
* * *
Наверное, первая любовь всегда остается несбыточной мечтой. Она априори не может быть счастливой. Теперь я это понимаю. Достигнув определенного возраста и определенной степени цинизма, я твердо знаю, что сказки в принципе не имеют привычки сбываться. Это противоестественно. Не может бедная замухрышка Золушка выйти замуж за принца. Не может Красавица полюбить Чудовище. Не может простой сын священника жениться на баронессе. И глупые детские мечты для того и существуют, чтобы оставаться мечтами.
После свадьбы я переехала жить в лондонскую резиденцию герцогов Мелвилль, гигантское претенциозное здание на Пикадилли. Дом был огромным и страшным, как древнее доисторическое чудище. Он угнетал, высасывал из тела тепло и жизненные соки. Пугали бесконечные лабиринты коридоров, где так легко было потеряться маленькой испуганной герцогине. Но меня всегда находили. То дворецкий, то горничная, то экономка. То сам герцог. Спустя некоторое время я поняла, что прятаться и скрываться в дальних комнатах не выход из положения, и начала учиться выживать в этом склепе.
Покои герцогини состояли из нескольких больших комнат – личной гостиной, кабинета, будуара и спальни с примыкающими к ней гардеробной и ванной. Хорошо, что мама отдала мне Мэри в личные горничные, иначе я бы сошла с ума от тоски и одиночества в первое время. Чужой дом, чужие люди, чужая постель. Чужой неприятный человек рядом. Все в этом доме было старым. Нет, не в смысле мебели или обстановки, она была выше всяких похвал. Сам дом был холодным и равнодушным, впрочем, как и его хозяин. Меня окружали пожилые люди с малоподвижными бесстрастными физиономиями. Слуги все до единого были в возрасте. Ни одного молодого лица, ни смеха, ни веселья, ни радости в доме. Скорее всего, всю прислугу набирали еще при прежней герцогине, и за двадцать лет ничего не изменилось.
Герцог не покидал Лондон, он заседал в Палате лордов и очень ответственно относился к своим обязанностям. Он был наследственным пэром, это значит, что он не избирался, как большинство, а имел право заседать в парламенте по праву рождения. Мне это было даже на руку, так как герцог целыми днями пропадал в Вестминстерском дворце и приезжал только к ужину (совместный завтрак я игнорировала, подолгу валяясь утром в постели).
Дому, как и самому герцогу, не требовались ни хозяйка, ни забота, ни внимание. Многочисленная прислуга великолепно справлялась со своими обязанностями. Бывшая герцогиня ушла отсюда всего год назад, а я не собиралась ничего менять в установившемся порядке. Все здесь работало как часы. Дворецкий, камердинер, горничные, конюхи, грумы, кухарки – все знали свои обязанности. Были корректны, внимательны и воспитаны. Мне оставалось только иногда согласовывать меню к ужину или выбирать букеты, которыми позже украсят гостиную.
Двадцать лет до меня здесь жила другая герцогиня. Может, она любила этого надутого индюка? Может, она была счастлива здесь? С любовью выбирала ткань для портьер или вон тот столик для рукоделья? Приносила мужу в кабинет газету или гладила по лысине? Брр! Бедная женщина. Развод сам по себе является позором, а она еще осталась виновной стороной. Где она сейчас, что с ней?
* * *
Сначала герцог приходил ко мне в спальню два раза в неделю. В четверг и в субботу. Почему именно в эти дни, а не, например, в понедельник или вторник? Не знаю. Он сам себе установил расписание и неукоснительно ему следовал. Может, в остальные дни он посещал своих любовниц? Мы почти не разговаривали. Очень долгое время единственными словами, сказанными друг другу за целый день, были «Добрый вечер, милорд» и «Добрый вечер, миледи».
Потом, спустя несколько месяцев, остался только четверг.
Наши ночи были похожи друг на друга, как близнецы. Нет, я знала, как все должно происходить. Мама объяснила перед свадьбой, да и в школе мы с девчонками шептались под одеялом о происходящем на брачном ложе. Но действительность оказалась еще более ужасной, чем я представляла.
Сначала было противно и больно. Я едва сдерживала тошноту, зажимая рот, когда дряблое грузное тело наваливалось на меня сверху, прижимая к матрацу. Одно радовало: это происходило в темноте, и я ничего не видела, только слышала сопение и кряхтение герцога в тишине спальни.
Потом… Я представляла себе Роберта. Когда муж приходил в спальню и забирался на меня сверху, я закрывала глаза и вызывала из глубин памяти любимое лицо. Я жалела, что не подарила свою девственность Роберту. Там, на пляже, под звездным небом, когда была такая возможность. Поэтому вспоминать могла только поцелуи и ласковые объятия.
Спустя некоторое время даже эти воспоминания поистрепались и больше не помогали. Может, нельзя было их так часто использовать? Нужно было хранить и беречь как зеницу ока? И доставать только по праздникам или когда становилось совсем невмоготу и хотелось отравиться? Со временем образ Роберта затуманился, растворился в дымке, как легкое облачко над горизонтом. Как я ни силилась, но уже не могла припомнить ни тепла его губ, ни нежности рук – все перечеркивала грубая действительность. Теперь только морщинистое неприятное лицо герцога вставало перед глазами, как только я закрывала веки.
Потом… Мне стало все равно. Во время супружеских посещений я планировала прогулки по магазинам, рисовала в голове эскизы платьев, которые буду заказывать у портнихи. Перебирала в памяти приглашения и решала, на которые стоило отвечать, а которые можно было игнорировать. Герцог пыхтел, а я обдумывала планы на следующий день.
* * *
Сначала я ужасно его боялась. Стоило герцогу обратиться ко мне с каким-либо вопросом, будь то сожаления о плохой погоде или новости из газет, я терялась, бледнела, начинала заикаться и лепетать нечто бессвязное и глупое. Герцог, по своему обыкновению, уничижительно кривил тонкие губы и бросал какую-нибудь язвительную реплику.
Я по своей наивности на первых порах думала, что мы сможем стать если не друзьями, то хотя бы добрыми соседями в пределах одного дома. Я рассчитывала на его благородство, добродушие, а возможно, и на снисходительность ко мне, как к молоденькой девушке. Все-таки он старше, мудрее, опытнее. Я думала, что мой веселый нрав и оптимизм смогут растопить его сердце и добавить в строгий распорядок дома толику радости. Но, увы!
Надменный, высокомерный, занудный, герцог все время шпынял меня и ехидничал. Вряд ли мы смогли бы хоть когда-то проникнуться друг к другу симпатией. Слишком далеки мы были и по возрасту, и по привычкам, и по воспитанию. Мы жили в доме как два абсолютно чужих человека, встречаясь только за ужином и раз в неделю в постели.
– Не показывайте своего восторга прилюдно. На нас смотрят, – шипел он мне в театральной ложе, когда я наслаждалась спектаклем «Сирано де Бержерак».
– Кто вас учил так одеваться? На вас слишком открытое платье, – на приеме в королевском дворце.
– У вас ни капли таланта. Не позорьтесь, – когда меня попросили сыграть на фортепиано что-нибудь легкое у леди Элизабет Левенвольд.
Эти обидные уколы заставляли меня переживать и расстраиваться. Плакать и заниматься самоедством.
– Брось, Софии! – смеялась Лилия. – Даже будь ты семи пядей во лбу, все равно для него ты будешь некрасива, глупа и необразованна.
– Но почему? – недоумевала я.
– Потому что тебе восемнадцать, а ему шестьдесят. Он просто завидует твоей молодости. Ему не нравится абсолютно все. Погода, люди, лошади, еда, ты… Старики все такие.
* * *
Единственной отрадой для меня стало счастье моей любимой подруги. Я часто бывала в их гостеприимном доме на Рагби-стрит. И Лилия, и Бертон излучали яркий сильный свет любви. Я впитывала его как губка и молча завидовала, утирая слезы. Они были так похожи друг на друга – оба веселые, слегка язвительные, но всегда улыбчивые и милые. Вместе ходили в театры, вместе подшучивали над газетными сенсациями и сплетнями. Вместе делали ставки на ипподроме и вместе проигрывали. Всегда весело и шумно. Моя тоска отступала, когда я смотрела на их чудачества.
Но счастье Лилии просуществовало недолго. Через полтора года после свадьбы, когда Лилия была на седьмом месяце беременности, Бертон завел любовницу – приму Ковент-Гардена, красивую и яркую Офелию. Он совершенно не скрывался. Все в Лондоне знали об этом, в том числе и я. Пока Лилия в загородном поместье готовилась произвести на свет наследника, Бертон (такой же веселый и добродушный, как всегда) открыто показывался с Офелией в ресторанах, дарил цветы и посещал ее гримерку в антрактах.
Лилия родила сына. Я стала крестной. Маленького карапуза назвали Кейси. Ребенок был замечательным. Спокойный, улыбчивый, он очаровывал всех и был очень похож на папу. На месте Бертона любой мужчина носил бы жену на руках и радовался первенцу, но этого не произошло. Былая гармония в семье уже не восстановилась. Бертон и после родов не оставил любовницу. Бесконечные ссоры и ругань превратили милый уютный дом на Рагби-стрит в унылое и мрачное место. Если я и наносила туда визит, то только для того, чтобы проведать подружку, развлечь ее сплетнями и подарить погремушку крестнику.
Меня все чаще посещала мысль – неужели моя мама была права? Неужели любовь действительно долго не живет? И наша любовь с Робертом тоже превратилась бы в вот такую ужасную пародию на чувства? Только нам было бы вдвойне хуже – мы были бы бедны. Тогда, получается, я правильно сделала, что вышла замуж за герцога? Сейчас у меня есть утешение – деньги и возможность их тратить. Тогда бы не было ничего.
