Текст книги "Дух времени (СИ)"
Автор книги: Александра Гейл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
Я понимала, что ответа у Кевина нет, но он сделал то, что было необходимо – встал и положил мне руки на плечи. Я накрыла его пальцы своей ладонью. Я не знала, что теперь будет. Я цеплялась за версию об убийстве, потому что больше у меня не было ничего. На мгновение мне вдруг захотелось попросить Кевина придумать что-нибудь, хотя бы подсказать. В глубине души я даже надеялась, что эта странная симпатия, зародившаяся между нами, не предел. Я хотела остаться с ним… Но перекладывать на чужого человека свои проблемы было неправильно, а потому я прочистила горло и начала убирать посуду.
Вспышки молний сверкали одна за другой, и было не определить, к которой из них относятся самые сильные раскаты грома. Глядя в маленькое окошко мастерской, я начинала убеждаться, что Кевин был прав: гроза необычная. Струи дождя хлестали в разные стороны, сносимые порывами ураганного ветра. И становилось жутко. А потом… потом все вдруг крайне внезапно стихло, как отрезало.
– Кевин. – В образовавшейся тишине слишком отчетливо слышна была паника, прозвучавшая в моем голосе, и мы интуитивно прижались друг к другу. А затем на входной двери звякнул колокольчик…
И было без слов понятно, кто пришел. Они искали часы. Золотые часы, которые я у них украла, сама не ведая, что творю. Заскрипели половицы, шаги были неспешны. Один скрип, двойной, короткий промежуток… и снова. Это последовательность свидетельствовала, что идут к нам, в подсобные помещения… Мы с Кевином, не сговариваясь, быстро двинулись к задней двери мастерской.
– Железо, они боятся железа, – подсказал мне Кевин, и я вдруг поняла, почему Генри поселил меня в часовой башне. Все механизмы в ней были из железа, и даже лестница! Пальцы нашарили в кармане ключ. В этот момент мой спутник распахнул дверь и выдохнул: – Боже, ты тоже это видишь?
Он застыл столбом на пороге, и мне пришлось привстать на цыпочки, чтобы заглянуть ему через плечо и понять причину. Вода, до того заполнявшая улицы, ныне стремительно испарялась, оставляя за собой облако густейшего тумана. Эта сероватая масса была так плотна, что напоминала грязную вату.
– Нужно идти, – прервал мои размышления Кевин и, схватив за руку, решительно потянул вперед.
– Мы идем ко мне, – сообщила я, переходя на бег.
– Хорошо, веди.
Должно быть, нас было слышно на несколько улиц, не нужно было обладать экстраординарным слухом, чтобы услышать всплески воды из луж, в которые ступали наши ноги. Дыхание вырывалось из груди с присвистами. Воздух стал таким мокрым и тяжелым, что я выдохлась намного быстрее, чем обычно, и оставалось радоваться лишь одному: тому, что часовая башенка неподалеку. Кевин крепко держал меня за руку, заставляя сохранять темп и не позволяя ни одному из нас потеряться. Страшнее всего было оступиться или увидеть внезапно прорезавший туман свет фар машины. Хотя, кажется, мы были единственными людьми на улицах, и, думается мне, это не было совпадением. А тишина была гнетущей, будто никто нас не преследовал, но я чувствовала их взгляд, как бы далеко от мастерской не убегала. Это было по-настоящему страшно.
– Ты это чувствуешь? – задыхаясь, едва выговорила я.
– Да, – прохрипел Кевин. Ему не нужно было спрашивать, о чем я говорю.
– Сюда, еще чуть-чуть.
Я даже не рассчитывала, что о нас не знают. Если то, что Кевин рассказал, было правдой, шестеро уже видели и меня, и исход нашей стычки. И это отнюдь не радовало. Однако, когда до башни оставалось рукой подать, я увидела прямо перед собой человека, не успела затормозить и со всего размаху врезалась в него. И будто этого было мало, меня подхватили сильные-сильные мужские руки, и швырнули на мостовую. Ключ от башни вылетел из кармана, застучал по камню и скрылся в тумане. Нужно было подняться, найти его, но сил вдруг не оказалось. Я полулежала на земле, ободранные в кровь ладони безумно болели, но оторвать взгляд от одного из шестерых я не могла. Нефритовые глаза светились неким неживым светом, и я вдруг поняла, что вообще не представляю, как могла полагать, будто передо мной человек. Внезапно меня прорезала страшная догадка, и я обернулась. Да, все верно, он был не один. За мной явились все шестеро. И они зажимали меня в кольцо.
– Ты должна отдать, то, что было у нас украдено, – сказал один из шести. Казалось, его голос содержал в себе миллионы тембров, интонаций и диалектов. Всех веков и времен. Он был стар, как мир.
– У меня ничего нет! – зачем-то закричала я.
– Ты лжешь. На тебе печать времени, – так же ужасающе бесстрастно ответил один из шести. – Отдай.
Что за печать времени? Я не понимала. Неужели то, что я коснулась часов, могло оставить на мне свой след? Ведь это не назначило меня новым духом времени, верно?
Внезапно воздух стал слишком влажным и густым. Не вздохнуть. Туман сжимался вокруг меня плотным облаком, концентрировался. Клубы густой влажности проникали в нос, а затем оседали в сознании, заставляя меня раз за разом задаваться вопросом: почему я все еще не делаю того, о чем они просят? Часы мне ни к чему. Зачем они мне? Просто красивые? Отчего я решила их украсть? Чтобы никто кроме меня не сделал того же. Воевать с шестерыми я вовсе не желала. Но и отдавать часы не хотела, очень не хотела. Наверное, все дело было в том, что я хотела забрать у них что-то важное, ведь они у меня забрали!
А потом сгустки тумана, проникшие в мой разум, буквально завыли хором голосов. Теперь легкие горели болью, а голова разрывалась от одной-единственной мысли: верни, верни, верни. Это было ужасно больно и страшно, я не могла пошевелиться, не знала, где ключ. И как назло, кроме него ничего железного у меня с собой не было. Вдруг мне вспомнилось, что однажды я уже проснулась на улице, загадочным образом всеми позабытая и никому не нужная. Неужели мне и умереть суждено было так же тихо и безвестно?
В глазах почернело, мысли стали путаться. Я почти отключалась. Но вдруг все изменилось, и один из шестерых дернулся и взвыл, оглушая меня. Туман метнулся в разные стороны, снова образуя плотную однородную завесу. Один из шести вопил и извивался, другие куда-то исчезли, а меня дернули назад и потащили прочь чьи-то руки. Я попробовала вырваться, но обнаружила, что это всего лишь Кевин, и последовала за ним. Когда мы оказались на пороге башни, сын старика начал вставлять в замок ключ, который ухитрился найти, но вдруг выяснилось, что он погнут.
– Я ударил им хранителя, – заметив мой взгляд, пояснил он. Ах, вот что случилось. Железный ключ…
– Надо нажать плечом, – указала я на дверь.
Пока Кевин возился с замком, я опасливо обернулась и увидела, что туман стал каким-то розовым. Это меня напугало.
– Кевин…
– Не дай ему добраться до тебя. Это туман времени. Ты можешь застрять в нем навечно.
Откуда он столько знал? Я не понимала. Уверена, что Генри ему об этом не говорил, но на раздумья времени не было, меня больше волновало, что Кевину никак не удавалось выправить ключ.
– Скорее, прошу тебя! – панически закричала я, глядя на подбирающиеся к ногам жадные розовые щупальца.
– Я стараюсь, Олли, стараюсь.
Но его голос прозвучал далеким эхом. Я вдруг оказалась в каком-то странном месте, наполненным светом, но лишенным звуков и, кажется, времени. Это была словно некая пространственная ниша. Ни предметов, ни очертаний, только розовое свечение… и Генри.
– Генри! – воскликнула я и уже было бросилась к нему, но затем остановилась. А вдруг это не он? А вдруг это обман, и все нереально? Это же мышеловка, в которую меня загнали шестеро.
Однако он так знакомо кривовато улыбнулся и протянул мне руку, предлагая застрять во времени вместе с ним. Затеряться, исчезнуть, избежав всех проблем. И взамен у меня потребуют всего лишь одну крошечную вещицу – часы, которые, вообще-то, мне даже ни к чему.
В Генри все было точно так же, как в день, когда я его видела в последний раз. Даже полузаживший порез от бритвы на щеке. И знакомые глаза, старческие, бесцветные, и едва заметная сутулость. Он сделал ко мне шаг, затем другой. А руку все еще не убрал. И тут я поняла, что никакой это вообще-то не Генри. Он бы мне подобного не предложил никогда. Он был влюблен в жизнь, он был влюблен в дождь, булочки с кунжутом, чуть фальшивое пение в конце рабочего дня… и даже стрелки часов, которые каждым своим шагом крали по маленькой крупице дарованного нам времени. Он понимал, что в масштабах Вселенной существование каждого из нас длится меньше одного удара гротескного ее сердца, так какое же право люди имеют его не ценить, не проживать каждую секунду с восторгом, а предаваться грусти и унынию? Генри бы никогда, ни за что на свете не предложил мне пожертвовать мои коротеньким земным счастьем ради нашей дружбы, ибо более ценного дара, нежели жизнь, провидение нам преподнести не могло. Генри верил в меня и мой теплый летний дождь, в мой смех и наивные расспросы о смысле бытия. Он хотел научить меня ценить имеющееся. И я сумела, в отличие, скажем, от Кевина, который ушел и променял крошечную часовую мастерскую на престижную работу и спортивную машину. От Кевина, который потерял возможность увидеть Генри и услышать Генри. Который потратил их время на обиды и сожаления. Внезапно мне безумно захотелось заставить его понять, насколько он был неправ, чтобы блудный сын старика больше никогда не совершил подобной ошибки. Я захотела рассказать ему, что трамваи ничуть не хуже спортивных машин, и быть Олриджем не зазорно, а почетно. Хотя бы ради этого я должна была остаться, ради всех потерявшихся Кевинов этого мира…
И ложный Генри поблек, почернел, а за ним исчезло и розовое свечение.
Первое, что я увидела – соединяющиеся в нескольких метрах над головой шестеренки. А затем звон из ушей пропал и к картинке добавился мерный треск ударяющегося друг о друга железа.
– Слава всевышнему, – выдохнул Кевин, падая головой мне на живот. Он сидел на коленях у моей кровати и, судя по прическе, переживал, цеплялся пальцами за волосы.
– Я в порядке. В порядке.
– Я думал, что опоздал. Туман добрался до тебя, стал окутывать, но едва я ступил на железную лестницу, он зашипел и отступил. И хотя шестерых тоже не было видно, ты никак не приходила в себя. Мне было так страшно, Олли.
– Все хорошо, Кевин. – Я рывком села и обхватила руками его лицо. – Я видела Генри и столько всего поняла, мне надо все-все тебе рассказать, я…
– Олли. Постой. Хорошего мало. Я не знаю, почему шестеро на тебя охотятся, но это так. И они не отступят, пока не получат желаемое. Нас спасает только железо, коим напичкана башня. Стоит выйти, и все повторится, а сидеть здесь вечно не выйдет. Нужно понять, что мы будем делать дальше.
И словно в подтверждение его слов, снаружи раздался раскат грома. Громкий, яростный, совсем близкий. Мы с Кевином аж подпрыгнули.
– Олли, это они, – прошептал мужчина.
– Я… я не знаю, что делать.
– Это часы, верно? Ты взяла их часы?
– Да.
– Почему ты не отдаешь их?
– Может быть, потому что тогда они найдут другого духа времени и будут его использовать и запугивать, а когда придет время, однажды вечером нагрянут и убьют!
Кевин устало поднялся, потер глаза пальцами и уселся в мое кресло-качалку. Некоторое время мы сидели в мрачной задумчивости. Гром сотрясал все здание, шум дождя перекрывал треск шестеренок. Я сварила какао, передала Кевину кружку, а сама закуталась в плед и залезла с ногами на кровать. Но было неуютно, начинающие подсыхать волосы свисали слипшимися прядями, а Кевин нервно крутил в руках ключик от башни.
– Хорошо, Олли, хорошо, ты победила, – наконец сказал он и вскочил на ноги. – Мы уедем из Праги. И оставим здесь часы, в этой башне, куда шестеро не смогут проникнуть. Ты согласна?
– Мы уедем… с тобой? – Я не могла поверить собственным ушам. Это было просто невероятно.
– Однажды они смирятся и не станут искать нас, Олли.
– А ты в этом уверен? Зачем тебе это?
– Я… я просто не хочу оставлять тебя здесь. Я не могу так поступить, – словно признаваясь в чем-то сокровенном, прошептал он, испытующе глядя на меня.
И я встала с кровати, преодолела разделявшее нас расстояние и обвила руками его шею.
– Олли… – прохрипел он и медленно, осторожно коснулся моих губ своими.
В этот момент на улице снова раздался жуткий раскат грома, но на этот раз он нас не напугал, а подстегнул. Поцелуй стал более глубоким, страстным, полным неведомого электричества. На шершавом языке Кевина я почувствовала горьковато-сладкий привкус какао. Он обжигал и возбуждал. Мои пальцы вычерчивали на спрятанной под рубашкой коже Кевина узоры, не менее загадочные и важные, нежели символы на часах с золотыми стрелками. И поначалу я считала удары шестеренок, пытаясь измерить время жизни нашей страсти в секундах, но вскоре жаркая гроза, зародившаяся внутри часовой башенки, сбила меня с ног и обесценила все, кроме прикосновений рук и губ Кевина.
Брошенный на пол клетчатый плед, трение кожи о кожу, боль в оцарапанных о тротуар ладонях, полузабытая, в чем-то даже желанная, пальцы в мокрых волосах и резонирующее биение сердец. Два совершенно разных человека, едва знакомых, объединенных взаимным любопытством. Близость, которая может дарить миры и их же может отнимать.
На его коже дождь оставил свой вкус и аромат, который проникал в меня с каждым вдохом, каждым касанием губ. Я впитывала его, отнимала, исцеляла от серости и будничности дождей и туманов, от страхов и сожалений. Заставляла забыть обо всех бедах и неурядицах прошедших дней и рисовала в мрачном невеселом небе радугу. Дарила и отдавала, не жалея ни себя, ни его, вынуждая брать все без остатка.
И он брал, каждым порывистым движением, каждой жадной лаской и оставленной на моем теле меткой. Я не могла оторваться от его жесткого тела, нового, иного, неизведанного. И хотя понятия не имела, которая по счету эта близость в моей жизни, страх, несколько раз мелькнувший на задворках сознания, ни разу не выплыл на поверхность, не стал потворствовать собственному эгоизму и подчинять себе момент счастья двух людей, в котором ему не было места.
И, словно сопротивляясь правильности происходящего, мир над нашими головами трещал и раскалывался раз за разом, обнажая белые изнанки молний и снова затягивая разрывы тонкими, дрожащими в страхе, паутинами туч. И только соединяющимся шестеренкам над нашими головами не было дела ни до чего. Они и без нас знали правду о том, что одиночество бесполезно. Пусть сложно и трудно, со скрипом и массой усилий, но сообща они умудрялись размеренно катить вперед время. И звонким боем награждали себя за каждый час работы, не обращая внимания ни на разъярившуюся природу, ни на людей, нашедших под их сенью укрытие и друг друга.
Когда я проснулась следующим утром, прошедшие дни словно стерлись с ткани бытия. Исчезли и дождь, и туман, и Кевин. Последнему обстоятельству я очень удивилась. Даже встревожилась.
Выходить из башенки было страшно, но снаружи новых сюрпризов не обнаружилось, и потому я бодрым шагом направилась к мастерской. Воды на дорогах было все еще в избытке, но ее хотя бы больше не прибывало. Все, казалось, вернулось на круги своя. Только где же все-таки был Кевин? Втайне я надеялась, что он снова готовит для меня завтрак у господина Тоффи.
Дверь в мастерскую была не заперта, и я обрадовалась, но когда переступила порог так и замерла.
– Генри? – прошептала я, не веря своим глазам. Передо мной стоял ну точно он, осанка, фигура и жесты – все до боли знакомо. Вот только когда гость обернулся, я поняла, что передо мной не старик.
Это был мужчина, пожилой, чуть помладше мастера, такой же высокий, худой. И по его щекам струились слезы.
– Простите, пожалуйста, мое вторжение, но я Томас – сын Генри, – сказал он, хотя это и было лишним. Они были почти копиями друг друга! И я бросилась прочь из мастерской, побежала к господину Тоффи, влетела в булочную.
– Кевин, вы видели сегодня Кевина? – прокричала я.
– Нет, Олли, а в чем дело?
– Господин Тоффи, да как же так, вы что, не знали, что он Генри никакой не сын?
– Сын? – искренне удивился господин Тоффи. – Олли, девочка, что ты опять напридумывала? Когда родители Кевина погибли, Генри – добрая душа – его приютил, но это все. И когда тот пару лет назад уехал, никто даже не удивился…
– Так зачем он мне соврал? – нахмурилась я.
– Он сказал тебе, что он сын Генри? – тоже помрачнел господин Тоффи. – Ох, Олли, сдается мне, Кевин – очень ревнивый мальчик. Возможно, он сильно переживает, что Генри его так и не усыновил…
Но я уже не стала его слушать, чувствовала, что дело не в этом. Я пыталась вспомнить, называл ли Кевин Генри отцом при господине Тоффи, и выходило, что нет. Но тогда зачем же он явился? Я вернулась в мастерскую и даже заставила себя улыбнуться Томасу.
– Простите, простите меня, – глухо произнес Томас. – Но мы с вами плохо начали. Я Томас Олридж. А вы…
– Оливия Бёрн.
Внезапно он сделал шаг назад, глаза его расширились двое.
– Отец… неужели он сумел… Ах… – И Томас тяжело облокотился о прилавок.
– Вы что-то знаете? – хрипло произнесла я и подошла ближе.
– Несколько лет назад он мне рассказал историю о девочке, которая прямо перед ним бросилась под машину, а он ничего не сделал. Она была совсем маленькой, но в ее глазах была такая боль и печаль, что он понял, догадался: что-то произойдет. И отчего-то промедлил. А она бросилась под колеса, после чего не умерла, но впала в кому. Отец винил себя в случившемся и часто навещал ее в больнице. Чуть больше года назад он позвонил мне и сообщил, что девушка умерла. Я как раз только уехал на раскопки, ведь я антрополог…
Это объясняло все. Вообще все. Кевин был прав. Генри каким-то образом вмешался, а шестеро прознали и наказали его за этот поступок. Мы с Томасом неловко переглянулись, явно пытаясь переварить услышанное. Но затем мое сердце часто-часто забилось. Если Генри смог меня вернуть, то и шестеро могли вернуть мастера! Стоило выдвинуть условие, они бы согласились, ведь часы были им так необходимы! Как же я раньше не догадалась?
– Томас, ждите меня, я сейчас вернусь!
Я буквально летела к башне, преодолела вчерашнее расстояние за несколько минут, даже не запыхалась, и быстро-быстро влезла по лестнице наверх, туда, где пила какао, туда, где закутала в собственноручно связанный плед часы шестерых. Внутри все аж пело от мысли, что очень скоро я снова увижу Генри, поговорю с ним, накормлю его кунжутными булочками и спою столько песен, сколько знаю.
Когда я разматывала плед, мои руки дрожали. Меня трясло от предвкушения и счастья, но с каждым новым отброшенным слоем я все отчетливее понимала, что внутри пусто.
И я схватилась за голову, закричала, заплакала. Мне даже не нужно было раздумывать над тем, что произошло, пока я спала. О да, Кевин слишком быстро достиг всего, слишком много знал о шестерых, совсем не походил на Генри и по всем законам жанра не мог заинтересоваться простушкой вроде Оливии Бёрн.
Мы так глупы в своей уверенности, что знаем все лучше других, но нельзя помочь тому, кто считает, будто в помощи не нуждается. И на руках у меня было двойное подтверждение. Я не смогла спасти Кевина, а господин Тоффи – меня.
Искусство лицедейства простирается очень далеко, Олли. Дальше, чем ты можешь себе представить.
Конец
