Текст книги "Королева Таврики"

Автор книги: Александра Девиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Но Аврелия не разделяла восторга, горевшего в глазах епископа. Тяжело вздохнув, она сказала:

– Мы остались в живых, но что с нами будет дальше? Одни, на краю света… Хорошо, если приютившие нас рыбаки окажутся людьми честными и помогут нам выбраться из Таврики. – Аврелия вспомнила горячие объятия Световида и засомневалась, что молодой славянин отпустит ее от себя. – Да и где уверенность, что по дороге на нас не нападут какие-нибудь злобные варвары? Как мы с тобой вдвоем, без охраны, сможем довезти наши сокровища? Ты не так молод и крепок, чтобы пускаться в опасный путь, а я беременна…

– Неужели ты думаешь, дочка, что я всего этого не понимаю? Вчера, когда ты, совсем измученная, уснула, что неудивительно в твоем положении, я бодрствовал почти до вечера. Вначале беседовал с греком, а потом долго предавался размышлениям. Кстати, Памфил не глуп и вовсе не дик. Это сейчас он немощен и прикован к месту, но в молодости ему приходилось плавать во Фракию и Понт, а уж Таврику он знает от края до края. Он сразу догадался, что в ящике мы везем какие-то сокровища, но не выказывал намерения их отобрать. Тогда я сам поведал ему всю правду, – а что мне оставалось делать? Грек сказал, что выбраться из Таврики с такими сокровищами в руках будет непросто. Ближайшее отсюда поселение – городок Сугдея [3]3
   Сугдея (Сурож, Солдайя) – современный Судак.


[Закрыть], где живут аланы и греки. Но там сейчас неспокойно. Сугдея находится на окраине Боспорского царства, которое пришло в упадок из-за бесконечных распрей. Скоро племена готов будут хозяйничать по всей Таврике, а потом доберутся и до малоазиатских городов.

– Так что же нам делать? Куда бежать – на запад или на восток?

– Грек сказал мне, что к западу отсюда есть пещеры в горах, где могут обитать христиане – последователи тех первых мучеников, которых крестил еще Климент, ученик апостолов Петра и Павла. Как знаменательно, что у меня то же имя, какое носил римский святой, погибший в Таврике!

Аврелия знала историю святого Климента, третьего Римского Папы, рукоположенного самим апостолом Петром. 150 лет назад за свои проповеди Климент по приказу императора был сослан в Таврику, где вместе с учениками должен был трудиться в каменоломнях Херсонеса на самых тяжелых каторжных работах. Свято выполняя завет Вселенской церкви: «Пойдите и научите все народы», Климент стал проповедовать новую веру жителям города и округи. Он сотворил чудо: в безводных каменоломнях открыл источник пресной воды, на который указал ему в видениях ангел. После этого многие язычники стали принимать христианство и строить церкви в округе Херсонеса. Узнав об этом, римские власти осудили Климента на жестокую казнь: его привязали к корабельному якорю и живого бросили в пучину. Казнили и его учеников. Но в Таврике остались последователи святого, и они берегли свою веру.

– Значит, ты хочешь идти на запад Таврики, к дальним пещерам, чтобы там искать христиан? – догадалась Аврелия.

– Да, в этом наше с тобой спасение. Если мы не найдем христианскую общину, то будем в постоянной опасности и не выберемся отсюда. Но я не могу пускаться в путь с сокровищами, их придется спрятать где-нибудь недалеко, в безлюдных горах. Памфил обещал мне, что его приемный сын покажет такое место, где есть незаметная для посторонних глаз пещера. Я спрячу там все, кроме Чаши. Чашу я возьму с собой, обернув в мешковину. Святыня укажет мне путь.

– Ты говоришь только о себе? – насторожилась Аврелия. – А как же я? Разве мы с тобой не вместе отправимся в путь?

– Я долго думал об этом, но решил, что тебе нельзя идти со мной. И Памфил не советовал брать тебя в дорогу. На меня, пожилого бедного странника, никто не обратит внимания, а молодая красивая женщина слишком заметна в этих диких местах. К тому же твоя беременность не позволит тебе идти по скользким камням или убегать от погони. Ты должна беречь дитя, которое носишь под сердцем. Поживешь у рыбаков, пока я буду добираться до святых пещер. Потом я вернусь за тобой – но уже не один, а с другими христианами.

– Но я боюсь оставаться здесь одна, без тебя!.. – сдавленным голосом прошептала Аврелия. – Отец, поживи и ты у рыбаков некоторое время, окрепни после бедствий!

– Я могу задержаться здесь лишь на несколько дней, не больше. Нам нельзя оставаться в Таврике до зимы, корабли в зимнее время не плавают по Понту. Да и как ты будешь жить в этих суровых краях, когда наступят холода? Как будешь рожать ребенка? Нет, я должен поскорее отправиться в путь.

– А вдруг с тобой что-нибудь случится в пути?.. А если ты не найдешь христиан?..

– Не бойся, Чаша меня охранит, приведет к единоверцам и освятит те места, в которых я побываю. Так надо, так велел мне ангел, которого я видел сегодня во сне.

Аврелия знала, что отец верит вещим снам и возражать ему в этом бесполезно. Она тяжело вздохнула:

– Но позволь мне хотя бы сопровождать тебя до той пещеры, в которую ты спрячешь сокровища. Ты ведь не можешь доверить эту тайну одному лишь язычнику Световиду.

– Пожалуй, я могу тебя взять, если путь к тому месту окажется не слишком долгим и трудным. Что же касается Световида, то он хоть и язычник, но, мне кажется, не алчный до золота, и это меня успокаивает. Притом же я спрячу мешок с ценностями так, что ни один язычник до него не доберется. Сокровища будут охраняться христианским заклятием.

Аврелия на несколько мгновений задумалась, потом спросила:

– Но сможем ли мы сами потом отыскать это место, если оно такое укромное и неприметное? А вдруг что-нибудь случится с нами и со Световидом? Как сделать, чтобы эти сокровища не пропали для христиан?

– И об этом я подумал, дочка. Знай, что вместе с Чашей мне в наследство от Татиана досталась еще одна реликвия – осколок небесного камня, когда-то упавшего на Святую землю. Этим камнем можно начертить знаки на любой, самой твердой, скале, и знаки там останутся навечно. Но они будут скрыты от глаз людских до тех пор, пока на скалу не попадет небесная вода. У входа в пещеру, где мы спрячем сокровища, я нарисую хризму [4]4
   Хризма – раннехристианский символ (монограмма имени Иисуса Христа, стилизованная в виде креста).


[Закрыть]на скале.

– И на ту скалу надо будет плеснуть дождевой водой, чтоб увидеть знак?

– Да. По этому символу ты сможешь найти тайник, если со мной что-нибудь случится.

– Я не хочу даже думать, что с тобой может случиться недоброе! – запротестовала Аврелия.

В эту минуту кусты рядом с ними раздвинулись, появился Световид и спросил:

– Вы все еще молитесь?

– Неужели ты боишься, что мы с дочерью сбежим? – невесело усмехнулся Климент.

– Нет, я этого не боюсь, – ответил рыбак с простодушной серьезностью. – Я знаю, что вы никуда не уйдете без тех предметов, которые в ящике. Они вам слишком дороги. Однако я пришел, чтобы позвать вас в дом. Памфил проснулся и хочет с вами поговорить.

Климент и Аврелия молча последовали за Световидом.

Памфил теперь не лежал, а сидел на своем низеньком ложе, подогнув колени и обхватив их руками. Вид у него был все такой же болезненный, но, казалось, он делал усилия, чтобы взбодриться.

– Ты уже все обсудил со своей дочерью, Климент? – обратился он к епископу. – Ты не передумал идти к Херсонесу, искать пещеры христиан?

– Нет, не передумал. Но дочь моя боится отпускать меня одного. Убеди ее, что мне ничего не грозит.

У Аврелии от волнения подкашивались ноги, и она тихо опустилась на топчан. Климент сел рядом с дочерью и ободряюще погладил ее по руке.

– Я не могу сказать, что твоему отцу совсем ничего не грозит, – вздохнул грек. – Но, поверь, если ты отправишься в путь вместе с ним, то это будет намного опасней для вас обоих. Твоя красота и благородное происхождение слишком заметны. Любой разбойник или кочевник – а их на наших дорогах хватает – обратит на тебя внимание и захочет взять себе или кому-нибудь продать. Отец, конечно, станет тебя защищать и поплатится за это жизнью. Значит, разумней, если он пойдет один. Я бы сам его сопровождал, да болезнь привязала меня к месту. А дать ему в спутники Световида тоже не могу, слишком дорог мне мой приемный сын, чтобы рисковать им ради чужеземца. Да и как мы с тобой останемся здесь одни, без Световида? Я беспомощный старик, а ты беременна, да и непривычна к жизни в одинокой рыбацкой хижине. Так что, видишь, по всему выходит, что искать спутников-единоверцев Клименту придется в одиночку.

Аврелия опустила голову, понимая правоту грека, и пробормотала:

– Но я могу пойти вместе с отцом к тому месту, где он спрячет христианские ценности?

– Можешь, это не очень далеко отсюда, – сказал Памфил. – Туда вас поведет Световид, и обратно ты вернешься вместе с ним, а твой отец пойдет дальше, на запад.

– Может, проще в ближайшем порту договориться с корабельщиками, чтобы перевезли нас в Синоп? – осторожно предложила Аврелия.

– А ты думаешь, что путешествовать двоим беззащитным по морю безопасней, чем по суше? – хрипло усмехнулся Памфил. – Да и кто знает, на каких корабельщиков вы нарветесь? Среди них есть и такие, которые связаны с пиратами. Нет, без спутников вам никак не обойтись.

– И что же, я останусь жить здесь, у вас, пока отец будет искать христианскую общину? – растерянно спросила Аврелия. – Может быть, мне лучше перебраться в селение, где есть женщины?

Вместо ответа грек обратился к Световиду:

– Пойди-ка, сынок, да принеси нам печеной рыбы, она уже, наверное, готова.

Как только молодой славянин вышел, Памфил объявил Клименту:

– Твоя дочь поживет у нас. Я вижу, что она очень понравилась Световиду и он хочет взять ее в жены. – Заметив протестующий жест епископа, грек тут же добавил: – Не бойся, он ничего не будет делать насильно. Световид – простосердечный дикарь, но он не лишен благородства. После смерти моей жены Световид остался для меня единственным родным человеком на свете. Бог не послал нам с женою детей, но этот юноша из племени антов заменил мне сына. Жизнь моя скоро оборвется, золота я на тот свет не возьму. А все, чего я хочу на этом свете, – помочь Световиду найти свое счастье. Я вижу, что с твоей дочерью он может быть счастливым.

– Ты хочешь, чтобы моя дочь навсегда осталась здесь, у вас?.. – сдавленным голосом спросил Климент. – Такова плата за вашу помощь?.. Но Аврелия беременна и оплакивает своего мужа, она не может даже думать о союзе с мужчиной.

– Я не сказал, что она останется здесь навсегда, – покачал головой Памфил. – Но на год – наверняка. Вряд ли твой путь к херсонесским пещерам и обратно окажется недолгим. А твоей дочери, судя по ее животу, месяца через три-четыре придется рожать, потом какое-то время она будет слаба после родов. Световид о ней позаботится. Когда же через год ты вернешься за ней и она скажет, что не хочет быть женой Световида, тогда ты можешь забрать ее отсюда. Но если к тому времени она тоже полюбит Световида, то они вместе выберут свою судьбу и вместе поедут в Синоп либо останутся здесь.

– Но он… он даже не христианин, – развел руками епископ.

– Так сделай его христианином хоть сегодня; юноша не сведущ в вопросах веры, и твоя дочь будет его просвещать.

– Я не знаю, что тебе ответить… – растерялся Климент.

Аврелии было обидно, что грек обсуждает с отцом ее судьбу, даже не спросив у нее, согласна ли она целый год жить рядом со Световидом. И в то же время некое подспудное и волнующее любопытство пробивалось сквозь эту обиду, делая ее не такой горькой.

Скрипнула дверь, и, оглянувшись, Аврелия встретилась глазами с вошедшим Световидом. Во взгляде юноши она прочла уже знакомое восхищение и невольно смутилась, вспомнив его горячие объятия у костра.

– Хорошо пахнет печеная рыба, сейчас попируем, – улыбнулся Памфил. – Положи ее на стол, пусть остывает. А тем временем открой этот ящик, пусть Климент вытащит оттуда сокровища и перепрячет их в мешок – в самый грубый и неприглядный из мешков. А ящик нам здесь в хозяйстве пригодится.

Световид послушно выполнил указания Памфила, и скоро из ящика были извлечены два ларца: один с драгоценностями, другой – с Чашей. Климент дрожащими руками приоткрыл тот, в котором лежала заветная святыня. Почувствовав торжественность минуты, Аврелия встала и стиснула руки на груди. Взгляд ее был устремлен к Чаше… И вдруг неземное сияние коснулось ее глаз и она увидела, угадала свое будущее… Это длилось всего лишь миг, но за этот миг Аврелия поняла, что отец уйдет и она больше никогда не увидится с ним и ничего не узнает о его судьбе, что сама она родит сына Маритимуса и станет женой Световида, и будет иметь от него детей, и потеряет его в водовороте злоключений, и когда-нибудь обязательно вернется в Рим…

Глава первая

1379 год

Марину разбудил пронзительный крик матери:

– О, горе!.. Андроник умирает!..

Девушка вскочила с постели и плеснула себе в лицо воды из кувшина, чтобы окончательно проснуться. Лучи сентябрьского солнца пробивались в окно, обещая ясный погожий день, но в доме Андроника Таги сейчас все было пронизано мрачным предчувствием беды. Марина вспомнила, что отчим еще с вечера жаловался на боли в животе, но потом выпил настойки, принесенной врачом, и, получив облегчение, уснул. Теперь же, услышав крики матери и стоны Андроника, девушка поняла, что болезнь навалилась на него с новой силой.

Наскоро одевшись, Марина кинулась в коридор, а оттуда – в комнату, где лежал больной. На кровати возле Андроника сидела его жена Таисия – мать Марины, а вокруг бестолково суетились две служанки и молчаливый раб Чугай – здоровенный, но слабоумный детина, которому поручалась в доме самая грубая работа, требующая одной лишь силы. Сейчас Чугая позвали, потому что Андроник, жалуясь не только на боль, но и на жар во всем теле, хотел, чтобы раб-силач вынес его во двор, где было прохладнее, чем в доме. Но Таисия возражала:

– Погоди, Андроник, может, тебя нельзя трогать с места! Сейчас придет Лазарь, за ним уже послано. Подождем, что он скажет.

Лазарь славился искусством врачевания не только в армянском контрадо [5]5
   Контрадо – городские ячейки, своего рода кварталы, в средневековой Кафе (Феодосии), объединявшие людей по этническому и профессиональному признакам.


[Закрыть]Айоц-Берд, но и во всей Кафе, и даже самые заносчивые из латинян его уважали.

– Нет, я не дождусь его, я сгорю изнутри… – стонал больной.

Бледное лицо Андроника покрылось крупными каплями пота, редкие седые волосы прилипли ко лбу, изборожденному глубокими морщинами. Сейчас было особенно заметно, что он старше своей жены на тридцать лет. Сидевшая рядом Таисия выглядела его дочерью. Марине всегда казалось, что мать не любит отчима, а только уважает и, наверное, испытывает благодарность за то, что он обеспечил ей благополучную и спокойную жизнь. Но сейчас девушка видела, что мать искренне переживает и боится потерять своего пожилого ворчливого мужа. Впрочем, это было понятно: после смерти Андроника ей трудно будет справиться с делами купеческого дома, а приказчики и слуги вряд ли упустят возможность обмануть неопытную хозяйку. Конечно, у Андроника были друзья и родичи, но их Таисия всегда сторонилась, опасаясь, что они могут претендовать на часть наследства, хотя прямым и законным наследником был десятилетний Георгий – сын Андроника и Таисии, брат Марины.

Этот мальчик, которого мать-славянка называла Юрием, а отец-армянин – Геворком, стоял сейчас в стороне, испуганно таращил глаза на больного и беззвучно повторял слова молитвы. Обычно резвый, он притих, понимая, что надвинулась беда.

Служанки, отойдя в дальний угол и прикрывая рты ладонями, о чем-то шептались. Марине показалось, что они произнесли «чума». Это было страшное слово для приморского города. Чума, тридцать лет назад унесшая половину населения Европы, начинала свое губительное шествие отсюда, из Кафы, осаждаемой войсками золотоордынского хана Джанибека. Город был хорошо укреплен, и жители не собирались сдаваться: продовольствие они доставляли кораблями, а пресную воду получали из многочисленных источников. Потом в татарском лагере вспыхнула чума, и хан приказал забрасывать трупы умерших через оборонительные стены при помощи катапульт. Болезнь оказалась страшнее любого оружия. Генуэзцы, спасаясь от заражения, покинули Кафу и ушли на кораблях в море, разнося по Европе черную смерть.

С тех пор для защиты от новых вспышек чумы в Кафе построили место, названное Карантин, а слово это происходило от итальянского «quaranta giorni» – «сорок дней». Сорок дней отстаивались суда в Карантине перед прибытием в порт и разгрузкой.

Марина вдруг вспомнила, что как раз вчера или сегодня заканчивался карантинный отстой большого торгового корабля, прибывшего из Генуи. Слуги, видимо, связали внезапную болезнь Андроника с этим кораблем. Наверное, решили, что врачи, проверявшие корабль, недосмотрели заразу и она проникла в город. Теперь Марина поняла, почему все слуги вдруг куда-то попрятались и возле больного остался только слабоумный Чугай да те две служанки, которых Таисия никуда от себя не отпускала. Девушке стало страшно оттого, что мать так близко сидит возле Андроника, и она хотела что-нибудь сказать, но от страха и растерянности не находила слов. А больной страдальческим голосом выкрикнул, обращаясь к Чугаю:

– Неси меня во двор, иначе умру!

Раб уже наклонился, чтобы взять господина на руки, но тут в комнату вошел Лазарь.

Этот смуглый бородатый человек лет сорока пяти всегда производил внушительное впечатление на окружающих своим острым взглядом и резким голосом. Он был одет в балахон, напоминавший монашескую рясу, с капюшоном, надвинутым на голову. Такую одежду, дополненную еще особой маской для лица, носили «чумные» врачи, и Марина почувствовала новый прилив страха, подумав о том, что Лазарь тоже опасается заразы.

Врач подошел к больному, оглядел его шею, руки, ноги, пощупал пульс и живот, после чего откинул капюшон с головы и со вздохом облегчения сказал:

– Слава Богу, это не чума. – И, оглянувшись на испуганно забившихся в угол служанок, прикрикнул: – Ну, чего жметесь там, гусыни? Говорю же вам: здесь нет никакой заразы! Идите-ка сюда, помогайте хозяйке ухаживать за больным.

– Но что со мной?.. – простонал Андроник. – Я не могу ничего есть, такая боль… И все горит во мне!..

– Это язва разъедает твое нутро, – пояснил Лазарь. – Но она не заразна.

– А ее можно вылечить? – с надеждой обратилась к нему Таисия.

– Облегчи хотя бы мою боль!.. – взмолился Андроник.

– Сейчас я дам тебе травяного настоя, это должно помочь, но лишь на время, – сказал врач. – А для более основательного лечения нужен один левантийский бальзам, но у меня его нет.

– Но где-то же в городе он есть? – спросила Таисия.

– Аптекарь Эрмирио говорил, что ему должны привезти его на том генуэзском корабле, который вчера выпустили из Карантина. Пошлите кого-нибудь к Эрмирио.

– Да, сейчас… – Таисия растерянно оглянулась и обратила внимание, что, кроме Чугая и двух служанок, вокруг никого из челяди нет. – Слуги куда-то разбежались… Не посылать же мне слабоумного раба или этих двух глупых гусынь, которые со страху что-нибудь перепутают. Куда остальные подевались? Зовите их!

– Мама, лучше я пойду, – заявила Марина, которой вдруг захотелось вырваться из гнетущей обстановки дома на городские улицы, где шумное и пестрое разнообразие невольно отвлекало от мрачных мыслей. – Я-то уж точно ничего не перепутаю. Пусть только Лазарь скажет мне название бальзама или напишет аптекарю.

Врач вытащил из своей сумки кусочек пергамента и протянул его Марине:

– Вот, покажешь эту запись Эрмирио, и он все поймет. Только лекарство стоит дорого.

– О, я готов заплатить любые деньги, лишь бы унять эти страдания!.. – простонал Андроник.

Марина взяла записку и выскользнула за дверь. Мать успела крикнуть ей вслед:

– Возьми кого-нибудь в провожатые!

Таисия была женщиной строгих правил и считала, что девицам благородного сословия зазорно ходить по городу в одиночестве не только вечером, но и днем. В другой раз Марина, наверное, пропустила бы мимо ушей наставление матери, но не сегодня, в день, когда закончился карантинный отстой большого торгового корабля и, значит, улицы города заполнятся голодными на женщин моряками и нахальными генуэзскими купцами, которые в каждой встречной одинокой девушке видят свою законную добычу.

Во дворе топтался Никодим – помощник Андроника по торговым делам, невысокий смуглый крепыш с хитровато бегающими глазами. Именно его Таисия посылала за Лазарем.

– Что, боишься в дом зайти? – насмешливо спросила Марина. – Не бойся, нет у нас чумы. Андроник болен животом, и я сейчас пойду к аптекарю за лекарством, а ты будешь меня сопровождать.

Никодим с готовностью принял на себя роль провожатого молодой госпожи. Марина уже несколько раз замечала, что он бросает на нее слишком уж прилипчивые взгляды. Впрочем, не только он. В последнее время и другие мужчины – знакомые и незнакомые – оглядывались ей вслед.

Подумав об этом, она невольно улыбнулась. А ведь совсем недавно Марина считалась – и чувствовала себя – такой невидной и нескладной, что на нее даже никто не смотрел как на будущую женщину, словно она была мальчишкой-подростком. Но потом, как-то вдруг и незаметно для всех, худоба ее сгладилась, в тонкой девичьей фигуре на нужных местах появились соблазнительные округлости, черты лица определились, обрели женственность, а угловатость движений сменилась порывистой грацией. И сама себя Марина почувствовала другой; перестала бегать по улицам в простеньком коротком платье, лазить по деревьям, прыгать с крыльца; зато стала подолгу вертеться перед зеркалом, примеряя, какое платье к лицу да в какую прическу лучше уложить свои пышные золотисто-русые волосы.

В доме Андроника Таги с некоторых пор не было принято говорить о женской красоте, нарядах, украшениях и прочих суетных вещах, а потому Марина не могла ждать похвал от домашних. Но тем больше ей хотелось видеть в восхищенных взглядах мужчин подтверждение того, что она хороша и может нравиться многим – от знатных горожан до простых слуг.

А месяц назад девушка случайно услышала, как купец Варлаам говорил своему брату Константину:

– Да, расцвела падчерица Андроника! Вот так бывает у этих славянок: ходит нескладная, тощая, смотреть не на что, а потом вдруг – выровнялась и поплыла по земле, словно лебедь по озеру. Вчера еще – замарашка, а сегодня – царевна!

– Эти северные девицы расцветают позже наших, но зато и красота у них держится дольше, – ответил Константин.

В тот день Марина долго не могла уснуть и все вздыхала с одной лишь мыслью о молодом красавце, который не дождался ее расцвета. Константин, сын греческого купца и знатной грузинки, был одним из самых видных женихов в православных кварталах. Но всем было известно, что полгода назад его обручили с богатой невестой Евлалией, отец которой был назначен генеральным синдиком [6]6
   Синдик – чиновник по судебным делам.


[Закрыть], и свадьба Константина и Евлалии должна была состояться в ближайшие дни. Марина утешала себя мыслью, что Константин женится ради выгоды и, может быть, сам будет когда-нибудь страдать по ней, по Марине, которая еще всем себя покажет и станет звездой Кафы. Такие честолюбивые мечты все чаще посещали хорошенькую головку семнадцатилетней горожанки.

Никодим услужливо распахнул перед Мариной калитку, и девушка с бессознательным кокетством стрельнула в него своими большими лучистыми глазами цвета морской волны.

Дом Андроника, расположенный в центре армянского квартала, выходил фасадом на площадь. Девушка миновала церкви Иоанна Предтечи и Иоанна Богослова, направляясь в южную часть города, к башне Джиованни ди Скаффа, возле которой жил аптекарь Эрмирио, хорошо знакомый Андронику и его домочадцам.

Никодим шагал следом, пресекая попытки некоторых прохожих заговорить с девушкой или схватить ее за руку. На улицах, как и предполагала Марина, было многолюдно. Жители Кафы выходили из домов, чтобы посмотреть на пассажиров богатого генуэзского корабля, а те, в свою очередь, с любопытством глазели на город и его жителей.

Марина не без гордости подумала о том, что в Кафе есть чему поучиться даже самым надменным из латинян, которые, вероятно, думали, что попадут на край света, в страну дикарей. Между тем приморский портовый город, окруженный могучими стенами и башнями, удивлял приезжих опрятностью. Жители Кафы привыкли содержать в чистоте улицы и сточные канавы перед домами ввиду постоянно существовавшей угрозы распространения чумы. Приставы строго надзирали за порядком на рынках. Была в городе также особая комиссия, следившая за состоянием съестных припасов, – ведь пуще всего горожане боялись крыс, главных разносчиков чумы. Кафа имела немало источников пресной воды, и это тоже помогало соблюдать в городе чистоту. Фонтаны-цистерны, сообщавшиеся по трубам с родниками на склонах гор, снабжали горожан свежей питьевой водой. Проходя мимо одного из таких фонтанов, украшенных изображением святого Георгия – покровителя Генуи и Кафы, Марина на мгновение оглянулась, охватив взглядом пространство города, амфитеатром сходившее к берегу.

Утреннее солнце золотило крыши домов, играло на маковках церквей, изумрудами сверкало сквозь кроны деревьев. А дальше, за домами, садами и зубцами береговых укреплений раскинулась синева моря. Огромная бухта Кафы была одной из самых удобных и оживленных в Тавриде, здесь в гавани иногда можно было увидеть больше сотни судов. Если бы Марине не надо было спешить в аптеку, она бы еще постояла возле фонтана и полюбовалась с этого удобного места красивой картиной бухты в утренних лучах.

Девушка любила Кафу и часто забывала, что этот приморский город не был ее родиной, ибо она появилась на свет далеко отсюда, на севере, в Киеве, который не одно столетие был гордой столицей русичей, но пришел в упадок после татаро-монгольского нашествия. Зато Таисия никогда не упускала случая напомнить, что является по рождению знатной киевской боярыней, а первый муж ее, отец Марины, был из рода северских князей, принадлежавших к младшей ветви Рюриковичей. Если бы не мать, Марина, наверное, уже и забыла бы о своем детстве в Киеве, откуда была увезена в шесть лет, когда овдовевшая Таисия вышла замуж за Андроника – богатого армянского купца из Кафы, приезжавшего в славянские земли по торговым делам.

Своего родного отца Даниила Марина помнила смутно, почти как видение из детского сна: красивый могучий витязь в кольчуге, улыбаясь, берет ее на руки, подбрасывает вверх, а она заливается смехом. Он тогда прощался с женой и дочерью, отправляясь в поход, но маленькая девочка не догадывалась, что видит отца в последний раз. Потом мать ей говорила, что отец погиб в стычке с татарами, когда выступил против них как воевода в дружине северских князей. Марина не ведала, так ли было на самом деле, но она с детства привыкла безоговорочно верить матери во всем. Правда, ей не раз приходилось слышать, как соседи и родственники Андроника между собой подсмеивались над якобы знатным происхождением молодой жены пожилого купца и намекали, что первый муж Таисии был простолюдином и наемным воином. Но девушка знала, что в лицо ее матери они не посмеют надерзить: Таисия умела себя поставить, да и Андроник любил жену, заставлял всех с нею считаться. Ну а поскольку мать частенько повторяла, что отец ее дочери – боярин Даниил Северский, то вскоре и за Мариной среди знакомых горожан закрепилось прозвание Северская.

Вот и сейчас, переходя из армянского квартала в латинский, она услышала за спиной:

– Смотри, да это же Марина Северская, твоя невеста!

Девушка быстро оглянулась и нахмурилась: эти слова произнес известный в округе насмешник и приживал Давид, а были они обращены к Варадату – юноше, которого Андроник и впрямь прочил в мужья своей падчерице. Варадат, хоть и был сыном богатого купца, нисколько не нравился Марине, и она злилась, когда его называли ее женихом. Девушка скользнула презрительным взглядом по тощей фигуре остроносого хитроглазого Давида и по красновато-веснушчатому лицу дородного, пышно одетого Варадата, который, осмелев в присутствии нахального дружка, воскликнул:

– Да за такую красавицу невесту любой султан отдаст мешок золота!

Вероятно, предполагаемый жених решил, что девушке должны быть лестны его слова, но Марина лишь пренебрежительно усмехнулась в ответ:

– Тебе лучше знать, какая невеста сколько стоит, ты же привык торговать живым товаром. Однако мне недосуг с вами болтать, я спешу по делам.

И она устремилась вперед, оставив незадачливого поклонника в некотором замешательстве. Впрочем, Марина упомянула о торговле живым товаром вовсе не ради красного словца, а потому что и вправду семья Варадата Хаспека разбогатела, занимаясь работорговлей – весьма прибыльным и распространенным промыслом в Кафе. Спрос на невольников стал особенно велик после того, как чума прошлась своей страшной косой по Европе. Теперь раба, которого в былые времена можно было купить в Кафе менее чем за 200 аспров [7]7
   Аспр – серебряная монета, составлявшая примерно двухсотую часть самого крупного из ходившего в Кафе денежного номинала – сомма. Медные монеты Кафы – фоллари.


[Закрыть], предприимчивые работорговцы продавали за 600 аспров и выше. Рабов приобретали по большей части у татар, похищавших людей в славянских землях и на Кавказе. Но иногда и сами купцы-латиняне, не чуждые корсарству, захватывали пленников. И хотя охота за людьми пресекалась генуэзскими властями Кафы, наказание за нее не отличалось суровостью. Здешний невольничий рынок был крупнейшим на Черном море, и самые знатные из горожан не чурались прибыльного промысла.

Но в семье Андроника Таги, гордившегося основателем своего рода – ученым поэтом-певцом, к работорговле относились с оттенком презрения. Сам Андроник торговал зерном, солью, а также весьма прибыльными товарами с Востока – пряностями и шелком. Однако не слишком уважаемая им торговля семьи Варадата Хаспека не останавливала Андроника в стремлении выдать падчерицу замуж за богатого молодого купца, готового взять Марину даже без приданого. Впрочем, девушка надеялась, что с помощью матери ей удастся избежать союза с Варадатом, к которому не лежало ее сердце.

Проходя по улицам, Марина с невольным любопытством задерживала взгляд на женщинах-латинянках, которые в Кафе встречались довольно редко. Генуэзцы, хоть и правили городом, составляли среди горожан немногочисленную группу. Сюда, в далекие заморские земли, в поисках богатства и удачи отправлялись в основном молодые неженатые мужчины. А те, что были постарше, редко привозили с собой семьи. Некоторые итальянцы женились уже в Кафе, на местных женщинах, охотно перенимавших латинскую моду и обычаи. Заметив возле ювелирной лавки юную латинянку – видимо, дочь богатого генуэзского купца, – Марина быстрым взглядом окинула ее платье, отмечая каждую деталь: узкий лиф, перехваченный под грудью поясом, из-под которого ниспадает бесчисленными складками длинная юбка, рукава с раструбами у запястья, воротник, отороченный кружевами.

Итальянская девушка, в свою очередь, бросила любопытный взгляд на Марину, в одежде которой сочетались славянские, греческие и армянские мотивы. Отойдя на несколько шагов, Марина и сама себя критически осмотрела сверху вниз: белая рубашка с вышитым воротом, синяя юбка, передник, пояс с серебряными застежками. Живя в доме Андроника и уступая его обычаям, Марина часто заплетала волосы в две тугие косы и надевала расшитую золотом армянскую шапочку-феску. Но сегодня, второпях, девушка лишь слегка прибрала волосы, заплетя их в одну свободную косу и надев на голову серебряный обруч. Невольно сравнив себя с нарядной итальянкой, Марина отметила, что тоже выглядит недурно, хотя на взгляд латинян, наверное, простовато.