Текст книги "Она была актрисою"

Автор книги: Александра Авророва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– Что вы имеете в виду, Виктория Павловна?

– Да то, что он был большой фантазер и любил привлекать к себе внимание. Такой уж у него был характер! Если б мы принимали всерьез все его заявления, с ума бы посходили. Я лично привыкла его успокаивать, а сама даже не вникать в причину. Вот теперь я действительно вспомнила, что-то такое было. А кто вам рассказал?

– И замечательно, что вспомнили, – обрадовался Талызин. – Расскажите, пожалуйста, теперь вы, и в подробностях.

– Ну, какие подробности! Случайно остался открытый люк, вот и все. А Евгений Борисович увидел и закатил скандал, якобы он мог туда упасть. Так не упал же! Если уж на то пошло, скорее мог упасть Кирилл, именно он должен был первым идти из левой кулисы, а случайно вышел справа.

– Да?

– Ну, да. Только Кириллу и в голову не пришло придавать этому эпизоду какое-то значение, он понимал, что это случайность. Кирилл, он нормальный, а Евгений Борисович… О мертвых ничего, кроме хорошего, но он был человек неадекватный, это вам всякий скажет.

– И тем не менее в данном случае оказался прав, – задумчиво заметил следователь.

– В каком смысле?

– На следующий день он все-таки погиб из-за аналогичного эпизода.

– Ну, – смутилась Вика, – случайное совпадение… бывает…

– В одно случайное совпадение я поверю, – словно процитировал Марину Талызин, – а два уже наводят на размышления.

– На какие размышления? – двинулась напролом Виктория Павловна.

– Размышления о сомнении в их случайности, – витиевато ответил Игорь Витальевич.

– А разве… разве есть основания?

– Некоторые – есть. По крайней мере, нет должной определенности.

– Вы хотите сказать, что кто-то нарочно скинул ему на голову блок, а до этого нарочно открыл люк? И вы это серьезно?

– Не стану утверждать наверняка, Виктория Павловна, но отметать данное предположение нет причин. Итак, мы с вами вспомнили, что в пятницу был оставлен открытым люк. Евгений Борисович не обвинял в этом никого конкретно?

«Если знает, так чего спрашивает? Из вредности?» – пронеслось в голове у Вики. В нее словно вселился бес противоречия, и она с вызовом заявила:

– Не помню. Я не вслушивалась.

Ей вдруг показалось, что поведение ее весьма Талызина веселит. По крайней мере, глаза его подозрительно блестели. Впрочем, голос был серьезен.

– Ясно, ясно. А необычных происшествий, случившихся в субботу, вы тоже не помните? Кроме премьеры и смерти, разумеется. Например, связанных с Наташей Бехтеревой?

– Наташа мандражировала перед премьерой, но ничего необычного в этом нет, – сухо пояснила Вика.

– Вы даже приезжали к ней домой.

– Конечно. Я была заинтересована в ее выходе на сцену.

– И что она вам рассказывала?

– Не помню, – закусив удила, повторила Вика. – Я ее успокаивала, а сама не слушала.

– У вас редкостный талант! – поразился следователь. – Никто из ваших собеседников даже не догадывается, что вы ничего не слушаете, так ловко вы с ними управляетесь.

– Потому что я – Маккиавелли наших дней, – неожиданно вырвалось у Виктории Павловны.

Последней реплики Игорь Витальевич уже не выдержал, громко расхохотавшись.

– И кто ж вам такое выдал? – полюбопытствовал он, совладав с собой.

– Марина. Автор пьесы.

– А, Марина Лазарева. Кстати, вы хорошо ее знаете?

– Да, а что?

– И какого вы о ней мнения?

– Хорошего.

– А поконкретнее?

– Она совсем не типичный автор – умная и без закидонов. И довольно симпатичная, хотя маловато красится.

Тылызин выжидающе помолчал, затем уточнил:

– Это все?

– А чего еще? – удивилась Вика.

– Ну, например, какие у нее были отношения с Преображенским?

– Да не было у них отношений! То есть, смотря в каком смысле вы интересуетесь. Нормальные отношения, хорошие.

– Его устраивала ее пьеса?

– Конечно, иначе он не стал бы в ней играть.

Следователь заметил:

– В небезызвестной статье Черновой имеется намек, что пьеса ему не нравилась.

– Потому что Маринка с Черновой поссорилась, – пояснила Виктория Павловна. – Маринка не умеет обращаться с журналистами. Наивная, как ребенок.

Игорь Витальевич несколько смутился:

– Извините за праздный вопрос, Виктория Павловна, но очень уж… В этой статье приведены ваши слова, и я был поражен… не то, чтобы поражен, но все же… Или так принято выражаться в присутствии журналистов?

– Больно даст мне Чернова выражаться в ее присутствии! – хмыкнула Вика. – Она сама все сочинила, а я даже читать не стала, подписала, не глядя. А то прочтешь, только расстроишься. Вон Маринка прочла, не подписала, и что теперь? Еще неизвестно, как ей это аукнется.

– Действительно подписали, не глядя? – весело уточнил Талызин. – Или настолько же не глядя, насколько не слушаете собеседников?

– Да нет, как раз тут совершенно честно, – вырвалось у Вики.

Милиционер, казалось, не заметил ее просчета.

– Значит, и Даша Корнилова тоже могла не читать? – осведомился он. – В том смысле, что реально там приведены вовсе не ее слова, а домыслы журналистки?

– Ой, да, Игорь Витальевич, тут я жутко виновата. Послала к ней эту Чернову и не предупредила, что с нею надо поосторожнее. Она задурила бедной Даше голову, та теперь сама не рада. Мы как раз вчера говорили об этом на поминках.

– А как по-вашему, Даша сильно обиделась на Галину Николаевну за вчерашнее?

– Ну, что вы! Конечно, расстроилась страшно, но совсем не обиделась. Даша, она вообще добрая душа. А Галину Николаевну тоже по-женски можно понять.

– Она ревнива?

– Да кто разберет! По-моему, так да, и очень.

Тут вдруг до Вики дошло, что она опять разговаривает с вынюхивающим милиционером, словно с обычным порядочным человеком, и она умолкла.

– Вернемся к Марине Лазаревой, – прервал паузу собеседник. – Вы давно с нею знакомы?

– Месяца два.

– И всего за два месяца сумели хорошо ее узнать?

– А мы тесно общались. Конечно, узнала, она вовсе не скрытная. Слушайте, – не выдержала Вика, – чего вы к ней прицепились? Уж она-то тут не с боку припека.

Талызин пожал плечами:

– Как знать. Перед премьерой они с Преображенским крупно поссорились. Мне не хочется ставить вас в неловкое положение, Виктория Павловна, поэтому открою карты. Я не советую вам отрицать тот факт, что вы и Евгений Борисович решили больше не иметь дело с пьесами Лазаревой и с нею самой. Об этом есть твердые свидетельства. От себя лично добавлю, что мне пьеса показалась интересной и необычной, однако вам, профессионалам, виднее. Как бы там ни было, перед премьерой между Преображенским и Лазаревой состоялась серьезная ссора. Более, чем серьезная. Этому тоже есть твердые свидетельства.

– Твердые свидетельства! – вспылила Вика, подсознательно радуясь, что отыскала, наконец-то, к этому повод. – Знаю я ваши твердые свидетельства! Сосновцев, да? Наша любимая сволочь Сосновцев!

– Он производит впечатление культурного и честного человека.

– Эта вечно скалящаяся обезьяна? Ха! Честный? Да у него один костюм стоит больше его годовой зарплаты! Культурный? Ну, разумеется, раз директор Дома культуры, значит, по-вашему, культурный, а то, что ему все равно, театр или биллиард, лишь бы деньги грести, это неважно! Между прочим, он сам с Преображенским был на ножах! Вы, небось, и не заметили, а Преображенский изобразил его в своем убийце, да к а к изобразил!

– Заметил, – спокойно кивнул следователь. – Да, изобразил гениально, хотя не уверен, что имел на это право. Впрочем, к актерам трудно подходить с обычными мерками. Надеюсь, Сосновцев это понимает и не был в обиде.

– А я не надеюсь! Нет, внешне, может, он и не показал, особенно в присутствии влиятельных лиц. С теми, от кого что-то зависит, он весь из себя белый и пушистый, а вы бы посмотрели, как орет на уборщицу! Женщина ему в матери годится, а он!

– Ну, Марина Лазарева не годится ему в матери, – вставил Игорь Витальевич.

– Вот именно! Раз она не легла с ним в постель, значит, стала врагом! Все вы, мужики, такие. Если вам женщина нравится, сразу тащите ее трахаться, а раз не хочет, то считаете стервой и готовы сделать ей любую гадость!

– Вынужден с вами не согласиться, – тихо и очень вежливо произнес Талызин, глянув Вике прямо в глаза. – Боюсь, вы недостаточно знаете мужчин. Вовсе не все мы, мужики, такие, и женщину, которая нравится, далеко не каждый сразу тащит трахаться, поверьте мне, Виктория Павловна.

Она отчего-то смешалась и добавила уже тоном ниже:

– А вот Сосновцев такой. Маринка ему отказала, вот он вам про нее и наплел. А мы с Евгением Борисовичем, между прочим, вовсе не думали ничего плохого про ее пьесу, наоборот! Мы собирались ставить новую.

– Но в момент ссоры Лазарева этого не знала.

– Ну, и что?

– Просто уточняю. Кстати, Лазарева не отрицает факта ссоры.

– Господи, тоже мне, событие! Преображенский со всеми ссорился. Со мной, между прочим, тоже, и по тому же поводу. Тут дело в характере.

– По тому же поводу?

Вика, не утаивая, поведала следователю о коварном замысле Евгения Борисовича вывести ее из равновесия перед премьерой. Она решила, раз подобное известно про Марину, пусть станет известно и про нее саму, так будет лучше.

– А на самом деле он нас обеих всем хвалил, – заключила она. – Это была шутка. Мы с Мариной очень удивились в воскресенье, когда все поняли.

– Покойный обладал оригинальным чувством юмора, – прокомментировал Игорь Витальевич, явно довольный. – Рад, что теперь услышал эту историю от вас лично. Значит, вы с Лазаревой обе были в схожем положении. А ведь она мне не сказала!

– Что не сказала?

– О вашем конфликте с Преображенским.

– Конечно, не сказала. Что я ей, враг, что ли, чтобы на меня наушничать! – молниеносно среагировала Вика.

Талызин махнул рукой и рассмеялся:

– Бог вам судья, Виктория Павловна. Похоже, честность вы не считаете добродетелью, хотя и обладаете этим качеством в полной мере.

«Неужто я наговорила лишнего? – испуганно подумала Вика. – А ведь старалась молчать! Запутал меня этот тип.»

А тип буднично продолжил:

– Лазарева вообще сумела дать мне на редкость мало информации. Меньше, чем кто-либо другой. Складывается впечатление, что она что-то скрывает.

– Она ничего не скрывает, – возразила Виктория Павловна. – Она – моя подруга, уж я-то знаю!

– Именно поэтому я и пытаюсь вас предостеречь, – объяснил следователь. – Я вижу, вы ей полностью доверяете. Впрочем, недоверчивость вам вообще не свойственна. А Лазарева вовсе не так проста. В тихом омуте, как известно, черти водятся.

– А она то же самое сказала про вас, – изумилась Вика, впрочем, быстро усилием воли захлопнув рот, дабы не ляпнуть еще чего похлеще – например, что милиционер является для Марины одним из подозреваемых в убийстве.

– Серьезно? – опешил Талызин и, оживившись, добавил: – Вот видите! Простодушием тут и не пахнет. Вполне возможно, она честолюбива и связывала с успехом пьесы большие надежды, тогда угроза Преображенского могла вызвать у нее настоящую ненависть. Кстати, ее реакция на его слова была очень бурной. Она в ответ плакала и даже угрожала ему в крайне резкой и агрессивной форме.

– Чтобы Маринка плакала и угрожала? – фыркнула Вика. – Это Сосновцев, что ли, наплел? Вы сами-то Маринку помните? Она голоса никогда не повысит, слова грубого не скажет, бровью не поведет. Он бы еще сочинил, что она матом ругалась и била посуду.

– Когда такой вот сдержанный человек выходит из себя, результат бывает непредсказуемый. Вы полагаете, большинство убийств совершается холериками? Ничего подобного. Холерик откричится и забудет, а вот что на душе у сангвиника или флегматика, догадаться сложнее. Я бы вам советовал… ну, просто не доверять ей так уж безоговорочно, вот и все.

– Она моя подруга.

– Умные женщины подругам доверяют в последнюю очередь. Кстати, весьма сомневаюсь, чтобы Лазарева доверяла вам, не тот у нее тип.

– И ошибетесь!

– Да? А вот скажите, многое ли вы знаете про ее личную жизнь? Например, есть ли у нее сейчас любовник и кто именно. Я вовсе не прошу вас открывать эту тайну мне, а лишь интересуюсь, известна ли она вам. Ведь это, наверное, первое, что начинают обсуждать между собой подруги.

Вика старательно напрягла память. Ну да, когда Марина ночевала здесь пару месяцев назад, они полночи беседовали «за жизнь», и Вика выложила все про Сашку, и про Лешку, и про страсть к театру. А Марина внимательно слушала, сочувствовала, понимала. Складывалось впечатление, что и сама она в ответ… или нет? По крайней мере, Виктория Павловна ничего не вспомнила. Любовник… ну, наверное, есть, она симпатичная.

– То есть вам ничего не известно, – констатировал следователь. – Вот видите! Лазарева – скрытная особа и неохотно пускает в свой внутренний мир.

– Она не скрытная, – твердо заявила Вика. – Наоборот, слишком часто говорит, что думает. Просто она не любит рассказывать о себе. Пусть я и не знаю чего-то про нее, но я знаю, какая она.

Талызин вздохнул, слегка нахмурившись.

– Дело ваше, Виктория Павловна. Я и так сказал больше, чем надо. Ладно, идите на работу, вы уже опаздываете. Нет, погодите! Сколько длится занятие кружка?

– Часа два.

– Вот к окончанию я и подойду, чтобы в присутствии всех уточнить некоторые детали. Попросите людей не расходиться.

– Но ведь некоторых не будет! Например, Галина Николаевна, и Сосновцев, и, наверное, Наташа…

– Не волнуйтесь, их тоже не минует чаша сия. Итак, до скорой встречи. Вас подвезти или предпочитаете на своей машине?

– Предпочитаю на своей.

Обалдевший поклонник исчез, и Вика поняла, что ей очень тошно. Она чувствовала, что вела себя глупо и неправильно. Вместо того, чтобы холодно поставить назойливого мента на место, она то кипятилась, то вдруг распускала нюни и откровенно делилась своими мыслями. А тот тихой сапой, незаметно выпытал все, что хотел! Он вертел ею, словно тряпичной куклой, и потешался в душе. И вообще, откуда он столько знал? А если без того знал, зачем было терзать еще и Вику? Или брал ее на пушку – лишь догадывался, а она, как дурочка, попадалась на удочку и подтверждала? Куда ни кинь, все клин. Отвратительно, тоскливо, хоть плачь!

Плакать было не в привычках Виктории Павловны. Она позвонила Марине, предложила:

– Давай я за тобой заеду. Надо поговорить.

В автомобиле Марина выслушала сбивчивый, но подробный рассказ, несколько сокращенный лишь в том, что касалось нелепых обвинений в ее же собственный адрес. Постепенно мрачнея, под конец она громко и нервно воскликнула:

– Ну и дуры же мы с тобой! Две старые глупые гусыни!

Вика, у которой на душе моментально стало легче, покладисто подтвердила:

– Дуры. А почему?

– Таких, как мы, надо сдавать под опеку, – сурово продолжила Марина, – на содержание любимому государству, поскольку индивидуумов с подобным уровнем развития ни к какой работе допускать нельзя. Даже к чистке унитазов. Ты только подумай, Вика! Мы с тобой битых три часа обсуждали убийство с разных сторон, версий напридумывали, и не позаботились о той единственной и простой вещи, с которой надо было начать. Совершенно очевидно было, что твой Обалдевший поклонник будет нас допрашивать, и в первую очередь следовало договориться, что мы ему скажем, чтобы нам с тобой друг другу не противоречить. Мне иногда кажется, у меня что-то не в порядке с головой. После разговора с Талызиным я должна была срочно тебе позвонить, но у меня на работе нет телефона, и я решила отложить до вечера.

– Как нет телефона?

– Ну, я же преподаватель, я не сижу в конторе, а в том корпусе, где мои занятия, телефоны за неуплату отключены.

– А когда он с тобой разговаривал?

– Да сегодня, а потом, видимо, сразу заявился к тебе. Нет, по сравнению с моим идиотизмом твой – это еще кладезь премудрости. Я должна была срочно бежать на кафедру и тебе звонить, наплевав на свою дурацкую лекцию. Но мне почему-то в голову не пришло, что он успеет захватить тебя до нашей встречи. Энергичный мужчина, не теряет времени даром!

– Он сказал, что получил от тебя очень мало информации, – решила утешить подругу Вика. – Меньше, чем от кого-либо другого.

Марина кивнула.

– Он застал меня врасплох, я еще не успела подумать над тем, что ему стоит рассказывать, а что нет. Я считала, подозреваемых вызывают куда-то повесткой. Вот вызвали бы меня повесткой, я бы соответственно подготовилась, а когда тебя ловят на перемене посереди коридора, трудно собраться с мыслями! Я и решила на всякий случай быть поосторожнее. Видимо, переосторожничала.

– Это лучше, чем так, как я. Меня жутко мучит совесть. Я, наверное, всех на свете выдала. Тебя, например. Но я не хотела! Нет ничего хуже, чем когда человек вкрадывается тебе в доверие, как друг, а когда он уходит, получается, что обвел тебя вокруг пальца.

– Талызин – прекрасный психолог, – подтвердила Марина. – У него к каждому свой подход. Но тебе нечего переживать, надеюсь, никого ты не выдала. Насколько я понимаю, он все основное уже знал. Например, про открытый люк. Ведь знал?

– Да.

– А я ему про люк не говорила.

– А он тебе? Не намекал, как мне? Ну, мол, не было ли происшествия? – Он спросил, я ответила, что не припомню, и он отвязался. Интересно все-таки, кто именно ему рассказал?

– Мне тоже интересно.

– Постой-ка! Если я правильно поняла, он знал и про Наташу? Про котенка? Вика задумалась.

– Он конкретно про котенка, кажется, не говорил. Просто про то, что я ездила утешать Наташу. А может, я и путаю.

– Если знал про Наташу, то, скорее всего, про люк сказала она.

Идея Вике не понравилась. Маринка вроде бы утверждала, что если Наташа сообщит следователю про люк, то она и есть убийца.

– С чего ты это взяла?

– Давай рассуждать логически, – предложила Марина. – Кто знал о котенке? Наташа да ты. Вот я, например, беседовала с нею перед премьерой, но она ничего мне не рассказала. Уверена, что никому другому тоже – тема была слишком для нее болезненна. Разве что Дашеньке, они все же подруги. А, еще Кириллу, если поверить, что у них роман. Вот тебе полный список лиц, которые могут знать об этом эпизоде. А могут и не знать. Зато Таша знала точно. Похоже, Талызин успел ее допросить, и она ему проговорилась. Ну, а заодно рассказала про люк.

– А еще она могла рассказать про котенка Галине Николаевне, – заметила Вика, – потому что та ее тетка. И вообще, ты сама себе противоречишь! Если она рассказала милиции про люк, чтобы отвести от себя подозрения, зачем самой на себя их навлекать, рассказывая еще и про котенка?

– Боялась, что Талызин все равно об этом узнает – от тебя, например. Она ведь не догадывается о степени твоей лояльности. Если б он узнал со стороны, это произвело бы неблагоприятное впечатление, а поскольку от нее самой, то он будет рассуждать, как ты – мол, никто не станет сам на себя наводить подозрение.

– И все равно, не понимаю, почему это обязательно она. Ты сама говорила, Обалдевший поклонник очень энергичный. Он наверняка еще кого-нибудь успел допросить.

– Вполне возможно, – согласилась Марина, – и даже очень вероятно. Например, он явно беседовал с Сосновцевым, так? Иначе откуда знал о моей ссоре с бедным Преображенским. А, разговаривая со мной, он, похоже, о ней уже знал. То есть я ему, конечно, сама рассказала, но после наводящего вопроса, не ссорилась ли я с кем-нибудь. Да, и он меня тоже пытался убедить, что я якобы плакала да угрожала. Если он не сам выдумал это из вредности – что было бы странно, – значит, все выдумал Сосновцев. Кстати, Талызин подтвердил тебе, что узнал о ссоре именно от него?

– Ничего он не подтвердил! Он вообще очень ловко уходит от ответа. Даже не признался, женат или нет. А впрямую выпытывать неловко.

– Умный тип, ничего не скажешь! А вот я, кстати, впрямую спросила у него, не Сосновцев ли снабдил его такими интересными сведениями.

– А он?

– Он ответил, что задавать вопросы – его профессия, а не моя. Впрочем, я на его честность особо и не рассчитывала. Но про котенка Сосновцеву знать неоткуда, это факт. И еще! Если я правильно поняла, о твоей ссоре с Преображенским Талызин тоже знал?

– Трудно сказать, – пожала плечами Вика. – Мне так показалось, но он выразился как-то неопределенно. Нет, не может быть! О моей ссоре ему сказать никто не мог, потому что никто ее не слышал.

– Я и про свою так полагала, покуда Сосновцев не вывел меня из этого приятного заблуждения. В вашем Доме культуры столько закоулков, что никогда нельзя быть уверенным, что кругом никого нет.

– Только не пытайся заверить, что и здесь виновата Наташа, она в тот момент еще не появилась.

– А кто уже был там? Я, Сосновцев, Тамара Петровна и Галина Николаевна. Да, еще Кирилл, на твоих глазах направившийся не куда-нибудь, а в проклятую подсобку. Кто-то из них услышал ваши громкие препирательства.

– Никаких громких препирательств не было! Он издевался тихо и вежливо, а я так опешила, что только мычала, как последняя дегенератка. Потом, правда, когда он ушел, поругалась немного вслух, но негромко.

– И тем не менее кто-то, похоже, слышал. Не верю, что Талызин, при всем его уме, сам по себе догадался. Не ясновидящий же он!

– Марина, а ведь он спросил еще про Дашеньку, – опомнилась Вика, – сильно ли она обиделась на Галину Николаевну после вчерашнего. Я сразу не задумалась над этим, а теперь… Ты ведь ему про это не говорила?

– Нет. О себе я рассказала, а про других решила умолчать. В конце концов, мое дело, что считать происшествием, а что нет, правда? Может, я привыкла к скандалам и не обращаю на них ни малейшего внимания – это нельзя вменить мне в вину.

– Правильно! – восхитилась Виктория Павловна. – Вот я так ему в следующий раз и скажу. Короче, раз про Дашу сообщила не ты и не я, значит, Галина Николаевна или сама Даша. Правда, с трудом представляю, чтобы Галина Николаевна стала докладывать о своем… короче, она строит из себя светскую даму, а тут вела себя, как рыночная торговка.

– Есть еще Наташа. Она была на поминках и могла все слышать. Или, например, узнать от Галины Николаевны или Даши.

– Привязалась ты к бедной Наташе, как репей! Это не она.

– Ну, я же не зря привязалась, – примирительно объяснила Марина. – Если это не она, то я буду всячески помогать следствию, а если она, то не стану. Но сперва мне самой надо узнать, правильно? Слушай, у меня идея. А спроси ты Наташу прямо, допрашивал ее Талызин или нет. Честное слово, в таком невинном вопросе она тебе не соврет! Она – хорошая девочка.

– Спрошу. А может, взять и спросить, не она ли убила Евгения Борисовича, а? И все проблемы разрешатся, – серьезно предложила Вика.

– Ты сумеешь? – осведомилась Марина не без уважения.

– А что? Попробовать-то можно!

Против обыкновения, на занятия Вика опоздала. Войдя в комнату, она обнаружила, что участники премьеры уже собрались. Дашенька выглядела усталой, сидела, склонив голову Денису на грудь, а он нежно гладил ее плечо. Вот тут все ясно – люди друг друга любят, а насчет Таши с Кириллом Марина явно нафантазировала. Таша притулилась в одном углу, Кирилл в другом. Она производит впечатление человека донельзя несчастного, он, как всегда, невозмутим. Впрочем, не как всегда. В день премьеры он выскочил после беседы с Евгением Борисовичем, словно ошпаренный, и ринулся в сторону подсобки. Нет, пусть об этом болит голова у Талызина, а не у нее, мало ли, кто куда ринулся! Короче, на роман здесь непохоже.

Тамара Петровна деловито разливала чай.

– Чайку выпьете, Вика, Мариночка? Свеженький заварила.

– Спасибо.

Все собрались вокруг стола, но в воздухе витала заметная скованность.

– Марина обещала прочесть свою новую пьесу, – прервала молчание Вика.

– Очень удачно! – кивнула Тамара Петровна. – В сложившихся обстоятельствах это самое лучшее, что мы можем предпринять. Хоть и полагают, что незаменимых на свете нет, к Евгению Борисовичу это не относится. Его роли вряд ли кто у нас потянет, поэтому надо начать что-то принципиально новое. Мы сегодня собирались обсуждать премьеру, но теперь это было бы совершенно бесполезно.

Речь отличалась разумностью, но почему-то покоробила Вику. К тому же Тамара Петровна никогда не имела обыкновения высказывать свое мнение с подобной обескураживающей определенностью, почти с апломбом. Сейчас она словно бы снисходительно и самодовольно похлопывала Викторию Павловну по плечу – мол, правильно действуешь, детка, одобряю. К тому же… нет, Вика и сама полагала, что смерть смертью, а жизнь должна продолжаться, однако эта простая и естественная мысль, облеченная в слова, больно задела душу.

Тамара Петровна, будто не заметив общего недоумения, громко продолжила:

– В любом случае хорошо, что наш театр привлек внимание прессы. Не только бедный Евгений Борисович, как было раньше, но и театр сам по себе, и в особенности Виктория Павловна. Конечно, в связи с несчастьем мы кое-что потеряли, но хочется верить, что и без Преображенского сможем оправдать те лестные эпитеты, какими нас наградили в печати.

– Без Евгения Борисовича я никогда не смогу играть так, как с ним, – тоненьким дрожащим голоском вдруг произнесла Дашенька. – Его талант давал всем нам… а мы, едва его похоронили, мы, как ни в чем не бывало…

Ее голос прервался, она прикрыла лицо руками.

– Дашенька, – ласково сказал Денис, – ну, нельзя же так! Ну, пожалуйста, родная! Он умер, всем его жаль, но ведь как человек он был… ну, ведь дрянь был человек, чего уж там…

Даша вскочила, повернулась и глянула в глаза жениху с кротким упреком.

– Прости… я не то хотел… – испуганно пролепетал он, – просто вырвалось… я вовсе не собирался…

– Даша права, – мрачно и отстраненно заметила Наташа. – Мы все готовы строить свое счастье на его крови. Представляете, а меня пригласили в сериал. Роль, правда, не главная, зато постоянная. Дочь главного героя, милиционера. Я собираюсь согласиться. Ужасно, да?

– Почему ужасно? – удивилась Вика. – Я очень за тебя рада. Боюсь только, останется ли у тебя время на нас, но тут уж ничего не поделаешь. Было б смешно, если бы ты отказалась от телевидения ради самодеятельной студии. Это даже я понимаю.

– Еще бы – такой шанс… – с уважением прокомментировал Денис, довольный, что нашлась новая тема для беседы. – Кто б мог предположить еще в субботу?

– Дядя мог, – горько вздохнула Наташа. – Он так мне и сказал, что меня пригласят в бездарный сериал, поскольку я бездарь. Как сказал, так и вышло. Я все время об этом думаю.

– О чем? – быстро уточнила Тамара Петровна.

– О дяде и о… о субботе. Мне кажется, за один тот день прошла целая жизнь. Длинный, бесконечный день, и в то же время его как будто не было. Словно его прожила не я, понимаете? Или я, только во сне. Есть вещи, которые в реальности не происходят, а тут они вдруг произошли. Есть вещи, каких я не могла бы совершить, но взяла и совершила.

Вика с неудовлетворением увидела, как напряженно слушает Марина. Похоже, она собирается трактовать самые обычные абстрактные рассуждения, столь любимые многими странными людьми, чуть ли не как признание в убийстве. Надо срочно внести в дело ясность.

– Наташа, а тебя допрашивал этот наш… Обалдевший поклонник? Ты ведь знаешь, что он оказался следователем?

– Да! – резко выкрикнула Наташа. – И на второй вопрос – тоже да. Я знаю, что он – следователь, и он меня допрашивал. Два раза – да!

– А чего так нервничать? – поинтересовалась Тамара Петровна не без укоризны. – Ты – племянница бедного Евгения Борисовича, а следователь случайно стал практически свидетелем этого рокового несчастного случая, вот и решил для очистки совести с тобою поговорить. Надеюсь, ты не стала морочить постороннему человеку голову нашими студийными проблемами? Милиция любит копаться в чужом грязном белье, но в случае преступления это оправдано, а в данном случае – ничто иное, как неуместное и праздное любопытство. Не думаю, что стоит ему потакать. Вы согласны, Виктория Павловна?

Вика была целиком и полностью согласна, более того, она словно услышала свое же собственное мнение со стороны, но ей опять по неизвестной причине стало неприятно. Она не нашлась сразу с ответом, а спустя секунду стало уже поздно, поскольку ответила Наташа, громко и с вызовом:

– А я не согласна. Я считаю, если следователь спрашивает, значит, у него есть причины. Я считаю, нельзя ничего скрывать, когда речь идет о жизни и смерти. Поэтому я ничего и не скрыла. Я рада, что все вы здесь. Вы все должны знать, что я ничего не скрыла!

– Ну, конечно, – с изумлением наморщила лоб Дашенька. – А как же еще? Что нам скрывать?

– Например, как дядя к тебе относился. Я сказала об этом следователю.

– И ладно, тут же ничего такого…

Ее тонкий голосок был перекрыт грозным рыком Дениса:

– Ты впутала Дашеньку в это дерьмо? Из зависти, что ли? Ты думаешь, мы тоже не можем тебя впутать? Ты думаешь, я не знаю, что твой драгоценный дядя задушил твоего любимого котика, над которым ты тряслась?

– Я сообщила следователю и про это, – холодно информировала Наташа.

Дашенька вздрогнула, словно от удара, и в оцепенении уставилась на жениха. У нее был вид человека, осененного неожиданной и ужасной догадкой. Денис что-то пробормотал, однако она не реагировала, продолжая смотреть на него все тем же остановившимся взглядом. Между тем Наташа продолжала.

– Я сказала про котенка, потому что… потому что следователю надо знать, что в тот день я ненавидела дядю, ненавидела по-настоящему! Я и сейчас до конца его не простила. Все простила, все, но как вспомню бедного Ушастика… как мы подобрали его в моем подъезде, как поили молоком… помнишь, Кирилл?

Кирилл недоуменно поднял брови, Таша осеклась, отвернулась и торопливо заговорила о другом:

– А еще я рассказала, Тамара Петровна, про то, как в пятницу на пути дяди оказался открытый люк и он чуть не погиб. И что он обвинял в этом вас. Я не утверждаю, что вы действительно виноваты, но он обвинял вас, это правда, и я не стала ее скрывать. И как он грозил вас уволить. Я считаю, следователь должен знать всю правду, какая только есть, потому что, я считаю, он не верит в несчастный случай!

– Как можно в него не верить, когда он б ы л? – ничуть не обидевшись, поинтересовалась Тамара Петровна. – Евгений Борисович-то погиб, правильно?

– Погиб, потому что его убили! Тетя не верит мне, она твердит, что у нас здесь вечный бардак и сплошные накладки, но я-то знаю, что это не так! У нас ни разу ничего похожего не случалось, потому что Виктория Павловна и вы хорошо за всем следите, а тут вдруг – два раза подряд. Это подстроено, и тетя тоже согласна в глубине души, только не хочет согласиться вслух! Злится на следователя, а ведь он имеет право…

– Ее он тоже допрашивал? – тихо вставила Марина.

– Ну, да. Это ведь не зря, правда? Про несчастный случай допрашивать не станут.

Тамара Петровна пожала плечами.

– Считается, что дети до восемнадцати не имеют права быть свидетелями, но в наш век инфантильности пора сдвинуть срок до двадцати пяти. Чтобы обратить на себя внимание и сделать собственную жизнь более интересной, они готовы выдумать любую чушь, причем совершенно не задумываясь о последствиях. Да еще сами готовы в нее поверить! Разумеется, убийство – это увлекательней и романтичней, нежели рядовой несчастный случай, зато куда невероятнее. Совсем невероятно, если только не выдумать самой какой-нибудь ерунды. Вы согласны, Виктория Павловна?