Текст книги "Она была актрисою"

Автор книги: Александра Авророва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

– Какие мальчики?

– Дениска и Кирилл.

– Очень хорошо, – кивнул Талызин. – А вы с тех пор к нему прикасались?

– К кому? – удивилась Тамара Петровна. Она явно приходила в себя и уже не истерически рыдала, а лишь тихонько всхлипывала.

– К блоку.

– А, к блоку… Ну, не знаю. То есть, да, прикасалась. Пыль иногда протираю, если надо. А что? При чем здесь… Вы имеете в виду…

Игорь Витальевич поспешно ее прервал.

– И, когда вы протирали пыль, он был хорошо закреплен? Не мог упасть?

– Ну… откуда мне знать? Не падал никогда, вроде держался. Так это он…

он бедного Евгения Борисовича… у-у-у!

Она запричитала с новой силой, и ее тут же отпустили домой. Отпустили и остальных, предупредив, что некоторым придется явиться в прокуратуру по вызову, чтобы дать показания. Однако Виктория Павловна специально задержалась. Она надеялась, что Обалдевший поклонник, хоть и следователь, все же остается человеком и разъяснит ей перспективы. Раз он так ее уважает!

В буфете было безлюдно, лишь грязная посуда напоминала о недавнем застолье. «Все в страхе сбежали, – горько подумала Вика. – И все сделают вид, будто спектакля не было. И студию закроют». Только сейчас эта мысль почему-то казалась не такой трагичной, как пару часов назад. Маринка права, это не вопрос жизни и смерти, а всего-навсего карьеры и престижа. Вопрос жизни и смерти, он был решен только что, и смерть опять победила жизнь. Неужели так бывает всегда?

– Вас довезти на машине? А то уже поздно.

– Ой, спасибо! Что б я без вас делала?

Вообще-то Вика была на собственной машине и в чужой не нуждалась, но грех было не воспользоваться случаем выпытать что-нибудь у Талызина по пути. Мысли о смерти отступили перед насущными проблемами, и жизнь в душе Виктории Павловны привычно и незаметно одержала очередную победу.

– Надеюсь, вы не станете обвинять бедную Тамару Петровну в… в небрежности? – осторожно поинтересовалась Вика, с недоумением отметив, что «Жигуль» следователя почти так же стар, как ее собственный.

– У нас для этого нет ни малейших оснований, – успокоил ее Талызин.

– Она – очень добросовестная и порядочная женщина. А если что иногда и забудет…

Вике пришел на память открытый люк, но она сочла неуместным о нем упоминать. Милиционеры – странный народ! Прицепятся, начнут что-то выдумывать. А Обалдевший поклонник – тем более странный. Сидит и молчит, будто не он задаривал ее цветами. Другой бы не упустил шанс, раз остался наедине. Ей этого, разумеется, не нужно, только все равно глупо с его стороны! Впрочем, тем лучше, что он дурак.

– Какая сложная у вас работа! – лицемерно восхитилась вслух Виктория Павловна. – Наверное, следователями могут быть только очень умные люди. Я бы ни за что не справилась!

– Да, эта работа не для вас, но ум тут не при чем. Просто у вас другой тип мышления.

– Да? В общем, не хотела бы я быть на вашем месте. Тяжело вам, наверное, приходится. Слава богу, сегодняшний случай как раз довольно легкий. В том смысле, что сразу видно, какая это нелепая случайность.

Игорь Витальевич спокойно прокомментировал:

– Поразительно нелепая. Скажите, а Преображенский часто заходил в подсобку?

– Да нет.

– А остальные?

– Тоже нет – кроме Тамары Петровны, разумеется.

Вика вдруг вспомнила, как в этом направлении бежал перед спектаклем Кирилл, но отчитываться в воспоминаниях перед милицией не собиралась.

– Тогда почему же он пошел туда сегодня?

– Ну… он был так возбужден… премьера и все такое… Наверное, хотел побыть один. А везде гости. Вот он и спрятался.

– А ему не мог там кто-нибудь назначить встречу? Помните тост? «Наша встреча сегодня… разговор, который еще не закончен…» Я решил, это обращено к конкретному человеку.

Виктория Павловна объяснила:

– Тогда этот человек сказал бы вам, а никто не сказал.

– Вы уверены, что он захотел бы признаться?

– А почему нет?

– Люди не слишком-то любят с нами откровенничать, да и вообще выносить сор из избы. Вот вы – разве вы рассказали мне все, что знаете?

– Разумеется, хоть я и не слишком умна, но чтобы поделиться с вами всеми моими знаниями, пятнадцати минут недостаточно, – засмеялась Вика. – А вот про блок рассказала все. Честное слово, не знаю я, как он крепится и почему упал! Может, какой-нибудь трос перетерся?

– Трос не перетерся. Похоже, трос был закреплен так, чтобы при малейшем прикосновении блок упал.

– Господи, бедный Евгений Борисович! – искренне вздохнула Виктория Павловна. – Как представлю… и на взлете таланта…

– Да. Значит, про встречу вы ничего не знаете? Возможно, знает кто-нибудь другой…

– Игорь Витальевич! – вскричала Вика. – Войдите в мое положение! Я столько сил отдала этой премьере, так о ней мечтала! Мне было так необходимо, чтобы она прошла успешно…

– Иначе студию могли бы прикрыть, – тихонько вставил следователь.

– И тут – такое! Мало того, что я лишилась звезды, так еще вместо обсуждения премьеры все станут обсуждать убийство, а спектакля как будто не было! А если в довершение к этому людей по сто раз будут вызывать в милицию, все совсем развалится, понимаете? Я стану, как зачумленная. «А, это из-за ее дурацкой студии я влип в такую историю? Да пусть эта студия провалится!» А для меня в ней полжизни. Если б Евгения Борисовича можно было воскресить, это одно, но ведь нельзя! Ну, разве мало в городе несчастных случаев? Неужели из-за каждого из них допрашивают по сто человек? Я думала, составят протокол, и достаточно. Вы не представляете, какие нервные и обидчивые эти артисты! А критики еще хуже! С критиков надо пушинки сдувать, а им все равно мало! Я пригласила влиятельных людей, чтобы они помогли мне, но если их будут из-за меня подозревать в чем-то непонятном, они мне только навредят! Господи, ну, чем я виновата?

Вика разгорячилась, глаза ее горели, голос звенел. День был тяжелый, нервы сдали.

– Знаете, сколько я перед ними юлила, чтобы они соблаговолили прийти? Самой противно! Но студия… а теперь все прахом… А!

Она, отвернувшись, обреченно махнула рукой.

– Ну, не так все страшно, – сочувственно возразил Талызин. – Никто не тронет ваших нервных знаменитостей, не бойтесь! Им будет только приятно, что они присутствовали при самом необычном театральном событии месяца. Будут делиться впечатлением со знакомыми, а заодно похвалят спектакль. Люди, они такие. А что касается показаний, нам вполне достаточно членов вашей студии, да и то тех, кто сидел с нами за одним столом. Если с кем-то и была назначена встреча, то с одним из них. Так у вас нет никаких подозрений, с кем именно? Евгений Борисович еще почему-то извинялся перед всеми. Например, перед вами – за что?

– Мало он мне крови попил? – буркнула Виктория Павловна и ехидно осведомилась: – А перед вами за что?

Игорь Витальевич, проигнорировав вопрос, сообщил:

– Ну, вот и ваш дом. Знаете, я не стану вас таскать в прокуратуру, вам и без того нелегко. Если вы понадобитесь, я лучше заеду к вам или на работу, или сюда. Вы не против?

– Спасибо! Наверное, сюда. Будет ли завтра у меня работа…

– Будет, будет. Должен сказать, что Евгений Борисович очень высоко вас ставил. Очень.

– Так я и поверила!

– Я не шучу. Получается, это чуть ли ни его последние слова перед смертью. Он говорил, что вы очень талантливы как режиссер и еще более талантливы как организатор. Что ни с кем не работается так легко, как с вами. Он надеялся, что скоро сыграет новую роль в вашей очередной премьере, и вот…

– Вы это придумали, чтобы меня утешить? – прервала Вика. – Вот уж, не надо!

– Я вовсе не придумал, – удивился Талызин. – Я передаю, конечно, не дословно, но близко к тексту. Просто у вас сегодня трудный день, Виктория Павловна, вот вам и не верится ни во что хорошее. Ложитесь спать, отдохните, а утро вечера мудренее.

Лишь дома Вика сообразила, что вовсе не сообщала Обалдевшему поклоннику своего адреса. Откуда же он его знал? Впрочем, она не собиралась ломать над этим голову, гораздо больше ее волновало другое. Неужели Преображенский ее действительно высоко ставил? Неужели он не строил против нее козни, а наоборот? Или, возможно, он хвалил ее Талызину, поскольку тот далек от театральных кругов, а критикам все же ругал? Господи, ну и человек, и после смерти умудряется водить людей за нос! А как он играл сегодня… кровь стыла в жилах… страшно представить, что больше никогда, никогда…

Наутро позвонила Марина.

– Вика, я могу к тебе приехать?

– Зачем? – холодно осведомилась та.

– По поводу… вчерашних событий. Я еду.

И она положила трубку. Виктории Павловне не слишком-то хотелось выслушивать лживые оправдания хитрой подруги, которая теперь, лишившись соратника, решила вновь пойти на сближение. Вчера бросила на растерзание, а сегодня, видите ли, мчится! С другой стороны, как бы там ни было, Марина для студии – хорошее приобретение, и лучше бы ее сохранить. Бог с ними, с амбициями, дело важнее.

Марина выглядела отвратительно, под глазами синели круги.

– Считай, ночь не спала, – вздохнула она. – Все думала, думала. Я должна с кем-нибудь поделиться, а то совсем обалдею. Вика, ты знаешь точно, отчего он умер?

– На него упал блок для декораций.

– Этот блок когда-нибудь раньше падал?

– Ну, – изумилась Виктория Павловна, – нет, наверное.

– А почему он упал вчера? – настаивала Марина.

– Талызин говорит, был плохо закреплен и упал при прикосновении.

– А почему он был плохо закреплен?

Вика раздраженно пояснила:

– Потому что его плохо закрепили.

Марина не обиделась.

– А позавчера плохо закрыли люк. Тоже случайно, и тоже перед Евгением Борисовичем. Тебе это не странно?

Виктория Павловна, не выдержав, засмеялась.

– Вот что значит писать детективы! Ты что, считаешь, его убили, что ли?

– Считаю, – серьезно подтвердила собеседница. – А ты – неужели нет? Если посмотреть на ситуацию со стороны.

– Со стороны смотрела милиция, и никаких таких глупостей им в голову не пришло!

– Кто знает, – покачала головой Марина. – Ведь твой Талызин сидел за столом вместе с нами и все слышал.

– Что – все? Пьяную болтовню?

– Тост. Он не показался тебе странным? Сперва я была уверена, что Евгений Борисович обращается ко мне, но, чем больше думаю, тем больше кажется, что нет. А как считаешь ты?

Тут уже Вика удивилась окончательно.

– К тебе? А почему вдруг к тебе?

– Потому что он извинялся. Правда, почему-то перед всеми, но потом открыто намекнул, что кто-то один все понял… я и решила…

– Перед тобой, по-моему, ему как раз извиняться было незачем, – едко заметила Виктория Павловна. – Это Я как раз решила, что он обращается ко мне!

Марина неожиданно улыбнулась.

– Даже так? Честное слово, вчера я просто была не в себе, а надо было прояснить положение сразу! Днем, еще до твоего прихода, Евгений Борисович сказал мне, что вы с ним поняли, какой ошибкой было ставить мою пьесу. Что твоя постановка и его игра, возможно, спасут ситуацию, но в будущем вы, конечно, больше не станете иметь дело с такой бездарной дилетанткой, как я. И что вы постараетесь на банкете донести до критиков, что все недостатки премьеры связаны только с очевидной слабостью пьесы и ни с чем другим.

– Он… он так сказал?

– Да. Он сказал еще существенно крепче!

– Во интриган! – почти восхитилась Вика, на душе которой моментально стало легко. – А мне, между прочим, совсем наоборот!

– В каком смысле – наоборот?

– Ну, что вы с ним не станете больше иметь дело со мной, потому что я – никудышный режиссер. Вы будете работать с профессионалами, а студию пускай прикроют. Я там чуть с ума не сошла! А тебе, по-моему, хоть бы что. Болтала со мной, как ни в чем не бывало.

Марина попыталась объяснить:

– Конечно, меня это не слишком порадовало, но я решила, что по большому счету вас можно понять. Вы действительно профессионалы, а я нет, и если б вы ставили пьесу драматурга, имеющего вес, он бы смог вас поддержать, от меня же студии никакой пользы. А я прекрасно понимаю, как для тебя эта студия важна и что с тобою будет, если ее прикроют. Только было обидно, что ты не сказала мне сама, но я постаралась показать тебе, что зла не держу. Конечно, следовало сразу обо всем догадаться и поговорить без обиняков, но ты обращалась со мной так холодно, что я совсем уверилась.

– В чем уверилась? – уточнила несколько запутавшаяся Виктория Павловна.

– Что ты действительно сделала… а, чего там! сделала мне гадость.

– Издеваешься? Я обращалась холодно, потому что гадость сделала т ы, а если б гадость сделала Я, зачем бы я стала на тебя обижаться?

– Вика, а тебе говорили, что ты хорошая? – не в тему, зато очень ласково спросила Марина после секундной паузы.

– Я? В каком смысле? Потому что на самом деле не делала тебе гадостей?

– Потому что не стала бы обижаться на человека, которому причинила зло. Большинство людей несомненно стали бы.

Вика пожала плечами. Маринка страшная выдумщица, вечно у нее разные заумные фантазии! Впрочем, авторы все такие.

– Так значит, Преображенский замышлял козни сразу против нас обеих?

– Или ни против одной – я теперь и сама не понимаю. Это можешь узнать только ты у своих друзей-критиков. Я вчера хотела послушать, о чем они сплетничают, да не было сил. Я думала, все равно никогда не стану больше писать пьес, и мне было почти безразлично.

– Неужто безразлично? – усомнилась Вика.

– Почти. Меня настолько радовало, что премьера позади, как будто я жизнью на этой премьере рисковала и теперь спасена, – усмехнулась Марина. – Сегодня сама удивляюсь.

– А на премьерах это обычное дело. Кстати, знаешь, Талызин… он сказал, что Евгений Борисович очень хорошо ему обо мне отзывался. В смысле, как о режиссере и организаторе.

– Я рада.

– Но почему он тогда… почему он издевался надо мной? Чуть с ума не свел!

– Как раз поэтому. Не одни мы с тобой волновались перед премьерой, он тоже, только мы по-разному это проявляли. Евгению Борисовичу требовались сильные эмоции, и он получил их от нас. Зато и играл как! У меня до сих пор стоит перед глазами! А как подумаю, что больше этого не увижу, хочется плакать. Ощущение какой-то невосполнимой ужасной потери. Я, конечно, эгоистка. Человек погиб, а я переживаю больше не из-за него, а из-за себя. У меня чувство, будто меня ограбили, украв что-то необычайно ценное, понимаешь?

– Он, конечно, гений, – не стала спорить Виктория Павловна, – но все равно… Я ведь тебе говорила про Ташиного котенка, да? Надо быть последней сволочью, чтобы это сделать! Ладно, нас с тобой помучить, раз это полезно спектаклю, но ты бы видела, что было с Ташей!

– Я толком так ничего и не поняла. Расскажи!

Вика помнила жуткий Наташин рассказ почти дословно. Марина слушала внимательно, напряженно. Дождавшись конца, переспросила:

– Она так и произнесла? «Я хочу, чтобы тебя вот так же кто-нибудь убил, и я прошу бога, чтобы это сделала я». Вот так?

– Ну, примерно так. А что? Не думаешь же ты…

– Я и сама не знаю, что думать. Но, если это сделала она, не имею ни малейшего желания ее выдавать.

– И дернул же его черт! – вырвалось у Виктории Павловны. – Знала, что он зараза, но не настолько же, прости его господи!

– Наверное, он уже чувствовал себя убийцей, – мрачно предположила Марина. – Он ведь вживался в роль по-настоящему, почти на уровне переселения душ. Он готовился играть убийцу – и вел себя, как убийца. Гений преображения – его так называли? То есть это словно был уже не он, а его герой. А, снова став самим собой после премьеры, он извинился. Реально?

– А вот и нет! – радостно сообщила Вика. – Ты сама себе противоречишь. Если на генеральной на Преображенского покушались с помощью открытого люка, так это была не Наташа. У нее еще не было причин, правда? И у Тамары Петровны тоже не было. Если были, так у одной Галины Николаевны да у Дениса.

– Ну, у Дениса ревность, это ясно, а что Галина Николаевна?

– Как что? То же самое.

– За тридцать лет совместной жизни, пожалуй, ей пора бы и привыкнуть. Насколько я понимаю, он никогда не склонялся к моногамии.

– Изменял, конечно, но до развода все-таки раньше не доходило.

– И теперь бы не дошло, – уверенно прокомментировала Марина.

– Да, Даше он, конечно, даром не нужен, но Галина Николаевна этого не понимала!

– Даже и был бы нужен, сомневаюсь, что развелся бы. Мне кажется, он очень ценил жену и понимал, что ни с кем другим ему всерьез не ужиться.

– Но угрожал, что бросит ее в любой момент, стоит Дашеньке кивнуть. Помнишь?

– Слова. Он знал, что она не кивнет. Не такая она дура, какой притворяется!

– По-твоему, если кто не такой умный, как ты, значит, обязательно притворяется? Прости, Маринка, но ты на редкость к ней необъективна.

– Да, – покладисто согласилась Марина, – сама удивляюсь. Но ее настолько обожают остальные, что без моей любви уж как-нибудь обойдется. Не нравится мне подобный тип женщин!

– Что, такая увела у тебя когда-нибудь парня? – Виктория Павловна с искренней заинтересованностью подождала ответа и, не дождавшись, добавила: – Ладно, не будем ссориться. Я-то убеждена, что у него седина в голову, бес в ребро. И Галина Николаевна тоже убеждена, иначе зачем она стала бы таскаться к нам на репетиции? Такого никогда раньше не было!

– Ты права, да. Главное не то, собирался ли он ее бросать на самом деле, а то, что мнилось ей. А ей явно что-то мнилось. Значит, ты считаешь, это сделала она?

– О господи! – воскликнула возмущенная Вика. – Ничего подобного я не считаю! Я просто сказала, что она ревновала к Дашеньке, вот и все. А блок упал случайно, и люк был открыт случайно. Тебе вечно чудятся какие-то сложности там, где все просто.

– Две случайности подряд как-то маловероятны. Еще ладно, одна… О, идея! На генеральной действительно была случайность – кто-то открыл люк и забыл его закрыть. Но эта случайность навела убийцу на мысль. Он понял, как легко подстроить несчастный случай в театре, понимаешь? Пошуровал с этим блоком и вызвал Евгения Борисовича на разговор в подсобку. Ты ведь помнишь тост? «Разговор еще не закончен»… Что-то в этом роде. Я хорошо помню, потому что сперва отнесла к себе. Но я ему встреч не назначала, и он мне тоже. А кто-то назначил, это точно! И, если без дурных намерений, то должен был признаться милиции. Ты случайно не в курсе, кто-нибудь признался?

– Нет, – неохотно выдала тайну Виктория Павловна, – никто. Талызину это не понравилось. Он тоже считает, что в подсобке была назначена встреча.

– Вот видишь!

– Что вижу? Он считает, человек скрыл, чтобы лишний раз не связываться с ментами. Люди, мол, вечно от них что-то скрывают. Я и сама от него скрыла про люк – не хочу, чтобы он ходил и все вынюхивал! А он собирается нас допрашивать и искать, с кем же была назначена встреча.

– А, ты, значит, про люк не сказала? Это хорошо, – задумчиво пробормотала Марина.

– Почему?

– А вот почему! – горячо поведала та. – Предположим, убили не Галина Николаевна или Денис, а Таша или Тамара Петровна. Кто-нибудь, у кого на генеральной еще не было никаких причин. Пусть даже мы с тобой!

– Кто? Ты что, совсем спятила?

– Я не утверждаю, что это мы, я говорю к примеру. Да ты не ахай, ты представь! Позавчера у нас с Преображенским все было гладко, а вчера он пригрозил разрушить наши планы. Пусть не наши, пусть мои. Я вспомнила про открытый люк и поняла, что сумею подстроить нечто схожее. Попортила этот дурацкий блок и позвала туда Евгения Борисовича. Естественно, первая надежда, что все примут смерть за несчастный случай – это всего безопаснее. Но судьба привела за наш столик твоего Обалдевшего поклонника, который оказался следователем. Следователь слышал странный тост и догадался о назначенной встрече, а, догадавшись, заподозрил убийство.

– Да ничего он не заподозрил! Он и словом не обмолвился!

– А ты считаешь, следователи делятся с подозреваемыми своими подозрениями? Наоборот, они усыпляют бдительность. Такая у них профессия.

– Глупости! Он был очень со мной любезен. Он даже обещал допрашивать меня не в прокуратуре, а здесь или на работе. И вообще, он мой поклонник!

– Неужели? – подняла брови Марина. – Хочешь сказать, между вами что-то было?

– Пх! – фыркнула Вика. – Очень надо!

– Ладно, спрошу иначе. Он хотя бы делал какие-то попытки? Пусть минимальные.

– Нет, не делал. Я тоже думала, что в машине он обязательно… странный мужик, да?

– Ничего не странный. Просто он побоялся приставать к подозреваемой, чтобы ему что-нибудь не пришили за это на работе. Очень логично!

– Да? Ну, не знаю. Слава богу, я держала рот на замке. Послушай, ты что, действительно считаешь, что я могла убить Евгения Борисовича? Я, конечно, готова была выцарапать ему глаза, но…

– Вот именно, – засмеялась Марина. – Если б его нашли с выцарапанными глазами, я бы не усомнилась, что это сделала ты. Впрочем, ты бы и не сумела этого скрыть.

– Нечего считать меня дурочкой! – неожиданно обиделась Вика. – Очень даже сумела бы. Думаешь, я прямо-таки всем вам показываю, что у меня в душе? Между прочим, хитрю получше всякого, и с тобою тоже!

– Макиавелли наших дней! Да хитришь, хитришь, успокойся, и вертишь всеми нами, как заблагорассудится. Твоя черная, черная, черная душа скрыта от нас непроницаемой завесой, заглянуть за которую ты не позволяешь даже избранным. Твое коварство парализует нашу волю и заставляет нас приходить в студию, а там – о ужас! – принимать участие в постановке спектаклей, не требуя с тебя ни гроша.

Последние фразы произносились нараспев, словно детская страшилка.

– Да ну тебя, не издевайся! – попросила Вика.

– Я не издеваюсь, я шучу. Ладно, если настаиваешь, примем как версию, что убила ты, но по врожденной хитрости ловко скрываешь. Ты этого от меня добивалась?

– Никого я не убивала! Слушай, не выводи меня из себя!

– Да я и не собиралась. Просто хотела сказать, что я-то лично убеждена, что это сделала не ты, а вот Талызин не обязательно. В конце концов, он вчера первый раз словом с тобою перемолвился и характера твоего не знает!

Виктория Павловна упрямо помотала головой.

– Ничего подобного он не говорил и даже не намекал.

– Еще раз повторяю – было б странно, если бы взял и открыто изложил все свои подозрения. Кстати, он сразу меня удивил, даже еще пока я не знала, кто он. Очень неординарный человек.

– Да ты что! Наоборот – серый, как… как…

– Да, то, что называют темная лошадка. Или тихий омут, где черти водятся. Как раз с такими яркими, как ты, все достаточно просто, а вот эти тихони! Абсолютно не догадаешься, что у них на душе. Хотелось бы верить, что ты действительно ему нравишься. Кстати, это ты пригласила его на банкет?

– Нет, Евгений Борисович.

– Так они знакомы, – чуть прищурилась Марина.

– Нет. Преображенский просто его пригласил, и все.

– Чужого человека? С чего вдруг?

– Ну, откуда мне знать? Преображенский, он такой.

– Как раз он не такой. Он никогда не интересовался чувствами других людей, только своими, и он не из тех, кто постарается устроить кому-нибудь личное счастье. И вообще, если они не знакомы, о чем так долго говорили друг с другом?

Вика небрежно напомнила:

– О том, что Евгений Борисович очень высоко меня ставит.

– Да? И что, Обалдевший поклонник резко против этого возражал?

– Я думаю, наоборот. Почему возражал?

– Потому что я лично видела, как они горячились. Еще удивилась, что такой флегматичный с виду тип, как этот Талызин, умеет горячиться. Что ты на это скажешь?

– О господи! А что я должна сказать? Преображенский, он и мертвого разгорячит, да будет земля ему пухом.

– Это да, – согласилась Марина, – и все-таки странно. У меня все-таки складывается впечатление, что они были знакомы.

– Ну… если хочешь, я спрошу при случае у Игоря Витальевича…

– Так он тебе и ответит! Он явно предпочитает это скрыть. А почему? И вообще, почему он ходил в студию?

– Живет рядом. Да, еще ему нравится моя реалистическая манера постановки. А что?

– Да ничего. Просто думаю, что следователи тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо. Наверное, среди них встречаются и убийцы.

Вика, не выдержав, расхохоталась, затем весело осведомилась:

– А тебе никто не говорил, что у тебя буйная фантазия? Буйная – это еще мягко сказано.

– Я знаю, – покаянно кивнула Марина, – и этот недостаток жутко мешает мне в работе. Я же физик! Но я ничего не могу с собой поделать. Я ведь не утверждаю, что все это правда, просто говорю, что оно м о г л о быть правдой!

Виктория Павловна глянула на собеседницу с нескрываемой симпатией. Умная-то она умная, а иногда такая смешная!

– Значит, по-твоему, убийца – следователь? Включи это в твою следующую пьесу, идея оригинальная.

– Да нет, я не думаю, что убил Обалдевший поклонник, на него я просто случайно отвлеклась. Про что же я такое говорила? А, вспомнила! Итак, предположим, Преображенского убила я. Хотела выдать за несчастный случай, но присутствие Талызина смешало мои планы. Он догадался, что это убийство. Тогда главное для меня – отвести от себя подозрения, так? Особенно в случае, если они изначально были.

– Что значит – изначально были?

– Ну, например. То, как тебе угрожал Евгений Борисович, кто-нибудь слышал? Кроме вас двоих, разумеется.

– Не знаю. Нет, наверное.

– В этом случае тебя подозревать у милиции причины нет.

Вика сообразила, что Марина снова сама себе противоречит, однако возражать не стала. Ей было очень интересно, она увлеклась.

– А взять, к примеру, не тебя, а меня. Мне Преображенский тоже угрожал, и, как выяснилось, это слышал посторонний человек.

– Какой человек?

– Да ваш директор, Сосновцев. В таком случае я должна волноваться, не сообщит ли он об этом следователю на допросе, так? Если сообщит, я тут же окажусь под подозрением.

– Погоди! – остановила собеседницу Вика. – Так он действительно слышал или это твоя очередная фантазия?

– Нет, это, к сожалению, не фантазия. Он весь вечер шептал мне в ухо, какие вы с Преображенским коварные, но обещал не дать меня в обиду. Конечно, при условии, что я буду с ним… скажем, в хороших отношениях.

– Вечно забываю, что он разведен, – оживилась Виктория Павловна. – Честное слово, Маринка, тут дело вовсе не безнадежное! Возьмет и женится. А денег у него – о-го-го!

– Слушай, Вика, если честно… он тебе-то самой не противен? Особенно после вчерашнего.

– А что вчера? – не поняла Вика.

– Он не показался тебе вчера еще противнее, чем обычно? Если честно?

Как ни странно, вопрос бил не в бровь, а в глаз. Вообще-то, Сосновцев вовсе не был уродом. Правда, маловат и щупловат, зато строен и держится с живостью молодого. Подвижное морщинистое лицо злопыхателям напоминает о мартышке – но черты достаточно правильные и не без своеобразного обаяния. Короче, видала Вика и пострашнее, а уж сам он мнил себя записным красавцем и действительно имел у дам успех. Тем не менее, в вечер премьеры от одного вида этого типа Виктории Павловне становилось тошно. Интересно, почему?

– Да потому, что его играл Евгений Борисович! – восторженно выкрикнула Марина. – То есть не только его, но и его тоже! Ты не заметила? Это было так гениально сделано, что…

– Боже мой! – дошло вдруг до Вики. – А я-то не могла понять! Я чувствовала что-то знакомое, но у них настолько разный типаж, что я не осознала.

– А Преображенскому не требовалось менять внешность, чтобы кого-то изобразить, – гордо заметила Марина. – Он до этого не опускался. Просто взял и в последний момент включил в своего убийцу еще и…

– Да, вот такой жест, например! – не выдержав, прервала Вика. – И эта улыбочка, одновременно самоуничижительная и самодовольная! Потрясающий завершающий штрих, и я только теперь увидела, что это действительно вылитый Сосновцев! И это постоянное изображение непосредственности, которое у меня давно в печенках сидит! Но я Преображенского этому не учила, он сам.

– Не сомневаюсь. Я думаю, мало кто действительно все четко понял, но убеждена, что ни один из видевших премьеру не сможет теперь смотреть на Сосновцева без отвращения. Это уже нечто на уровне физиологии или, например, мистики.

– Интересно, а сам он заметил? То есть Сосновцев.

Марина покраснела.

– А я ему сказала, представляешь? Видала дуру?

– Зачем?

– Не знаю. Разозлил очень. Да еще нервы были на пределе, да и выпила. Самой теперь стыдно, но сделанного не воротишь. Возможно, он мне не поверил – он ведь такой самодовольный!

Они помолчали в раздумье, затем Вика попыталась вернуть разговор в прежнее русло.

– Ты вроде опять отвлеклась от мысли. Итак, ты якобы волнуешься, что Сосновцев расскажет следователю о том, как Евгений Борисович тебе угрожал. И что?

– Я захочу отвести от себя подозрение. И вот тут пригодится открытый люк! Предположим, он был открыт случайно, но я-то постараюсь сделать вид, будто это не так! Я возьму и доложу следователю о люке, причем так, чтобы он обратил на него внимание. И получится, что убийца не я, а кто-то, кто имел повод не только вчера, но и позавчера. Например, Галина Николаевна или Денис. Логично?

– Вроде бы.

– Так вот! Я про люк говорить не собираюсь, ты тоже не говорила. А вот если убила Наташа… ну, или Тамара Петровна… короче, кто из них убил, тот про люк и расскажет.

– А если никто не расскажет?

– Значит, люк был открыт не случайно, а убийца – Галина Николаевна или Денис. Или мы кого-то пропустили?

– Что значит – пропустили? – уточнила Виктория Павловна.

– Из сидевших за нашим столом. Я думаю, стоит ограничиться ими, ведь Евгений Борисович определенно обращался к кому-то из нас. Согласна?

– Ну… Талызин тоже собирается допрашивать только нас.

– Видишь, мы с милицией мыслим одинаково! Итак, давай считать по пальцам. Кто там сидел? Я, Сосновцев, ты, Обалдевший поклонник, Таша, Кирилл, Дашенька, Денис, Преображенский и его жена. Как здорово все разбились по парам!

– Еще Тамара Петровна.

– Да, точно. Давай с нее и начнем. Она была уверена, что ты ее прогонишь, чтобы не лишиться Преображенского, а вот если он погибнет, ты ее, разумеется, оставишь. К тому же она часто бывала в подсобке и имела больше всех возможностей там помухлевать. Да, и она, если бы назначила встречу, так именно там, это ее любимое место.

– Все это правда, но, Марина! Неужели ты считаешь, что из-за такой ерунды она бы убила человека? Ну, подумай сама!

– Для тебя студия – ерунда? А если бы т е б я оттуда выгнали?

– Ну, не сравнивай! – возмутилась Вика. – Это м о я студия.

– Зато Тамара Петровна страшно обидчива. Евгений Борисович часто ее унижал, и она вечно плакала. Другие либо не обращали внимания, как ты, либо давали сдачи, как я, а она принимала все близко к сердцу. Вот возмущение копилось, копилось и перешло предельную грань.

– Но она так переживала, когда узнала о его смерти! Говорила, что театральный мир осиротел!

– А по-твоему, ей стоило сказать – «ну, наконец-то!»? – съязвила Марина. – Кстати, я тут вспомнила, что она довольно надолго выходила из-за стола.