Текст книги "Люби и властвуй"

Автор книги: Александр Зорич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 3
Вербелина исс Аран

1

– …то была аспадская гадюка. Я тогда не знал, конечно. Но боль, Кюн, какая это была боль! Я думал, у меня глаза лопнут. Но потом я смекнул: какого ляда мне подыхать в этом нужнике? Пусть лучше гадюка подыхает…

Кюн промычал что-то. Сошло за вполне сносный ответ или хоть демонстрацию заинтересованности. Амма продолжал:

– …короче, я ей отрезал голову и бросил в дырку. Но вот рука стала напухать просто на глазах. И что мне с того, что змея сдохла? Тут бы самому не сдохнуть. Ну я тогда вспомнил, как меня дядька учил – вылез оттуда, ну вот так, прямо на карачках вылез, даже портков не успел натянуть, и в кусты. А уже смеркается – ничего не видно. Ну, в общем, когда у меня уже желчь ртом начала идти, я поймал-таки жабу. И, как учили, приложил ее к ранке. Она тут же околела. А у меня уже перед глазами круги пошли всякие, как радуга. Но тут еще одна жаба. Я ее тоже так – к ранке. Тоже сдохла. В общем, сам не помню, что дальше было. Очнулся на следующий вечер в лощине, а вокруг жаб – ну точно дюжина. Или даже больше…

Кюн оживленно замычал. Он взял в рот указательный палец и стал сосать его с усердием годовалого малыша.

– А-а, это! – уразумел наконец Амма, и выражение озабоченности сменилось на его лице снисходительной улыбкой. – Не-е. Отсасывать яд было ни в коем случае нельзя. Ты хоть видел когда аспадскую гадюку?

Кюн отрицательно замотал головой.

– Если хоть каплю проглотишь случайно, или если там во рту какая царапина, то тут уж точно сдохнешь что твоя собака людям противная… – философично заключил Амма и настороженно посмотрел на дверь.

Эгин, находившийся как раз за дверью – ведущей в людскую, где и происходило общение Аммы с Кюном, – усмехнулся.

Мастерством Кюна, своего конюха и отчасти прачки, Эгин восхищался с самого первого дня его службы. Разумеется, тот все прекрасно слышал и наверняка отлично объяснялся. В тех случаях, например, когда рассказывал о причудах хозяина, гиазира Атена, своему начальнику из Опоры Единства. Но отличить Кюна от глухонемого, не настраиваясь специально на то, чтобы уличить его в обмане, было практически невозможно.

Хотя Эгин расколол Кюна давным-давно, он не подал виду. Пусть наблюдают. Пусть изображают глухонемых и туповатых. Лишь бы слугами были хорошими.

А на слуг Эгину, или, если угодно, чиновнику иноземного дома Атену окс Гонауту, грех было жаловаться. Он решительно распахнул дверь в людскую, где застыли в настороженном безмолвии Амма и Кюн.

– Ваша лошадь, милостивый гиазир, уже готова! – вскочил Амма.

– М-м… – промычал Кюн, партию которого только что уже исполнил его товарищ, и в его глазах блеснули искорки поддельного раболепия.

– Я отлучусь на денек в горы. Или на два денька… – небрежно бросил Эгин.

Пусть теперь в Опоре Единства ломают головы, что же он собирается делать в этих самых горах и отчего это в последнее время гиазир Атен окс Гонаут вошел во вкус затяжных конных прогулок. Такая у них работа, Хуммер их раздери, – ломать головы.

2

Наверное, было бы куда умней просто лечь спать. Но «умнее» не значит «лучше». Прошедший день был настолько богат событиями и впечатлениями, что Эгин был уверен: ему не заснуть до рассвета. Не заснуть, если придется провести ночь в постели одному. А это значило, что навестить госпожу Вербелину исс Аран просто необходимо.

Он спустился в конюшню. Для «горной прогулки» Кюн приготовил Луз, серую в яблоках кобылу.

Эгин вывел ее под уздцы на улицу и лихо вскочил в седло. Он легонько тронул бока лошади пятками и был готов пройти на рысях Желтое Кольцо, как вдруг перед самым носом лошади возникла фигура мальчишки-посыльного. Таких в варанской столице величали «шмелями».

Желто-оранжевый колпак, черный кафтан, штаны и рукава – «фонариком» с желто-коричневыми вставками. Из пышных одеяний торчат две тоненькие мальчишески ножки и такие же хилые ручки. Словно лапки шмеля.

– Милостивый гиазир Атен?! – бойко прокричал храбрый «шмель», одной рукой похлопывая Луз по морде, а другой извлекая из-за пазухи письмо.

– Все верно, – кивнул Эгин, нашаривая в сарноде мелкую монету. Стыдно не дать «шмелю»-трудяге пару лишних авриков на сладкую тянучку.

– Это вам. – Мальчик подпрыгнул, держа в протянутой руке письмо.

– Будь здоров! – улыбнулся Эгин.

Скороход, прикарманив два медяка, скрылся за углом. Как и не было его.

«Будь здоров, любезный Атен окс Гонаут. Надеюсь видеть тебя своим гостем завтра вечером», – вот ради чего мальчишка-«шмель» несся сломя голову по столичным улицам.

Две строчки, нацарапанные корявой рукой Иланафа. Конечно же, Иланафа. Кто еще, кроме него, вместо подписи рисует чашку для вина со схематически исходящими из нее алкогольными испарениями, похожими на взлетающих глистов?

«Ну что ж, значит я вернусь завтра днем», – подумал Эгин, заранее потешаясь над вытянувшимися рожами Кюна и Аммы, которые наверняка отложат всю работу по дому на завтрашний вечер. А день, благословенный отсутствием хозяина, посвятят игре в кости.

Иланаф или, как принято было звать его «в миру», смотритель публичных мест Цертин окс Ларва собирается устроить дружескую пирушку.

Что ж, тем, на кого опирается Опора Вещей, тоже не чужды простые человеческие радости. Добрая выпивка, например.

И Вербелина… И Вербелина, – своеобразным эхом отдавался в ушах Эгина цокот лошадиных копыт по мощеной дороге, змейкой уходившей вверх между растрескавшимися каменными всхолмьями к западу от столицы.

3

Собачий лай. Возня. Когти скребут о дерево. Резкий запах псины.

– Ждите, – процедил привратник через смотровое окошко в основательных воротах поместья «Сапфир и изумруд».

В первый раз такое сдержанное отношение к собственному приходу несколько разозлило Эгина. Что это за отношение к благородным мужчинам – «ждите»? Нет бы пригласить внутрь, предложить крюшону…

Но со временем Эгин привык к этому церемониалу и даже начал считать его вполне разумным. В самом деле, одинокая молодая вдова, живущая в уединенном поместье к западу от столицы в обществе пяти нерадивых слуг, должна ревностно оберегать свой покой. В частности, не пускать за ворота кого попало.

– Госпожа Вербелина изволит отдыхать, – процедил тот же привратник. – Но она велела передать вам, что рада вашему приходу и выйдет к вам спустя некоторое время.

Эгин спешился. Да, он приехал без предупреждения. Его здесь, конечно же, не ждали. Вербелина спит.

Одна? Или с кем? Все равно могли бы впустить его внутрь, а не заставлять перетаптываться с ноги на ногу у ворот: ясно ведь, что он не разбойник.

Впрочем, Эгин и сам не слишком рвался входить. Перетаптываться по другую сторону ворот в обществе «милых песиков» госпожи Вербелины ему хотелось еще меньше.

Луз испугано фыркала. Для нее каждый визит Эгина в «Сапфир и изумруд» был тяжелым испытанием. Видимо, она тоже не слишком симпатизировала питомцам любовницы своего хозяина.

4

– Здравствуй, миленький. – На Вербелине был кружевной капот и соболья накидка, под которую словно невзначай сразу же скользнули пальцы заждавшегося у ворот Эгина. – Проходи.

Слуга взял под уздцы недовольную и напуганную Луз, а Эгин подхватил под руку Вербелину.

Зная об антипатиях Эгина, Вербелина велела своим людям загнать собак на псарню. Но, следуя по укутанным тьмой дорожкам поместья к неосвещенному дому, Эгин никак не мог отделаться от мысли, что оттуда, из темноты, за ним наблюдает множество враждебных глаз, чей взгляд не обещает ничего хорошего.

Нет, он не боялся собак. Но питомицы его подруги были какими-то не такими собаками. Или не собаками вовсе.

Эгин поцеловал Вербелину в лебединую шею – белоснежную, надушенную. Нужно было как-то развеять неуместную гадливость, каждый раз накатывавшую на него, когда ворота поместья захлопывались за его спиной со зловещим металлическим щелчком. Как будто дверцы мышеловки.

– Я уже велела нести ужинать. Все в порядке, Атен? – с обаятельным смущением в голосе, которое временами казалось Эгину наигранным, прощебетала Вербелина.

– Умгм, – отвечал тот, при свете лампы разглядывая аккуратную головку Вербелины.

Черные как смоль пряди были тщательно завиты и уложены прихотливыми кольцами. Драгоценные заколки и инкрустированные костяные гребни тускло поблескивали, отражая и искажая пламя. Волосок к волоску.

«Волосок к волоску, – подумал Эгин. – Она же вроде спала? Неужели она успела причесаться снова, когда обо мне доложил привратник? А если не спала, то…»

– Не будь таким мрачным, милый, – шепнула ему Вербелина, когда слуга внес поднос с вином и фруктами.

5

Эгин приехал к Вербелине с одной-единственной целью. Оба знали, что это за цель. Он не любил ее, но любил думать, что она любит его. Он, конечно же, ошибался.

– Твоя красота заставляет меня трепетать, словно школяра. – Тяжеловесность своего комплимента Эгин решил уравновесить легкомысленной улыбкой.

Он поднял чашу с вином и, послав Вербелине воздушный поцелуй, пригубил первым.

Вербелина засмеялась и тоже прильнула к чаше.

Когда она смеялась, Эгину всегда становилось немного не по себе. В особенности когда она смеялась над тем, над чем сам Эгин смеяться бы не стал – над уродливо залатанным платьем перехожего попрошайки, например.

Смех ее был гортанным, низким, с легкой хрипотцой. В то время как ее голос был высок и чист, а интонации ее речи казались многим – как поначалу и Эгину – простодушными. Но вот когда она смеялась, от этого мнимого простодушия не оставалось и следа. Смех Вербелины был смехом умудренной жизнью, циничной и жестокой придворной дамы.

«А что, собственно, странного? Ей уже двадцать девять, она не родила ни одного ребенка, коротает дни в компании омерзительных псов, наверняка сходит с ума от скуки. Это – правда, сколь бы ни была она нежеланна».

Мало-помалу разговор стал угасать, вина в кувшине становилось все меньше и меньше.

Эгин рассказывал Вербелине какие-то байки из репертуара Иланафа, а Вербелина принужденно ахала. Чувствовалось, что она не верит ни единому слову Эгина, хотя вроде бы смеется от души.

«Это в обычае у умных женщин», – сокрушенно вздохнул Эгин, украдкой заглядывая в не слишком целомудренный вырез ночного платья госпожи Вербелины исс Аран.

– Хочешь, я станцую? – спросила Вербелина.

– Ты же знаешь, я всегда хочу, – двусмысленно ответил Эгин.

6

Эгин считал себя человеком равнодушным к искусствам и зрелищам. Но когда Вербелина исс Аран танцевала…

Она была гибка словно змея. Подвижна словно ласка. Благородна словно лебедь. Эгин подозревал, что Вербелина, вопреки стараниям казаться аристократкой, вопреки теперешнему имени через «исс», происходит из безродной и малосостоятельной семьи. Но когда она танцевала, он был готов поверить в обратное.

Музыки, разумеется, не было; Вербелина танцевала в тишине. Но иногда Эгину начинало казаться, что он начинает слышать витийствования невидимых флейт и глухой ритм незримых барабанов, а иногда и треньканье малой лютни. Конечно, всего лишь плод фантазии, даже не магии. Но иногда этот плод казался настолько спелым, что искушение протянуть руку и сорвать его перевешивало доводы рассудка.

Вербелина медленно кружилась на месте. Плавные движения ее рук напоминали Эгину о тех ласках, какими могла бы осыпать его эта черноволосая женщина. Могла бы, если бы не одно «но». Если бы не Уложения Жезла и Браслета, тяжким молотом занесенные над ласками всех благородных и неблагородных любовников Варана. Но танцевать, к счастью, Уложения не запрещали. И фантазировать тоже.

Теперь Вербелина обнажила свои стройные ноги и, словно кошка-охотница, подошла к блаженствующему Эгину. На ее лице играла соблазнительная улыбка. Еще пара движений – и кружевной капот вместе с ночным платьем осели на пол складчатой кучей шелков.

Эгин закрыл глаза. Танец еще не кончился, конечно.

Но там, по ту сторону век, он не увидел обнаженной танцующей Вербелины, на тонких запястьях и щиколотках который нежно позвякивали золотые браслеты. Там было нечто совсем другое.

Танец его подруги пробудил недавнее воспоминание. Кажется, это было, когда он навестил «Сапфир и изумруд» в пятый раз.

Тогда псы рвались с цепей яростно и настойчиво. Выли, лаяли и как-то очень по-человечески постанывали. Они с Вербелиной проходили по саду мимо псарни. Почуяв приближение хозяйки, псы стали усердствовать пуще прежнего, а унюхав чужака Эгина – утроили тщание.

Вербелина, извинившись перед Эгином, опрометью бросилась на псарню, объяснив ему, что должна, ну просто обязана успокоить своих питомцев.

Она пробыла там довольно долго. В конце концов Эгин не выдержал и, поборов неприязнь, направился вслед за хозяйкой поместья. Кажется, его появление было большой неожиданностью для всех. И для Вербелины.

Нет, он не подкрадывался и не скрывался. Видимо, привычка ходить без лишнего шума невольно сделала свое дело – его не заметили. Три десятка огромных, тупомордых псов с палевой шерстью окружили Вербелину кольцом. Платье на ней было распахнуто. Маленькая, но такая прелестная грудь с медальоном между ключиц была выставлена на обозрение скалящихся гадин.

«Я станцую вам вечером, я обещаю, обязательно станцую», – говорила Вербелина. Впрочем, Эгин не мог ручаться, что она говорила именно это. От дверей до того места, где стояла тогда она, было довольно далеко. Он мог расслышать сказанное не вполне правильно…

«И все-таки это странная привычка – обещать что-то собакам. Я, конечно, тоже иногда болтаю с Луз. Но ведь я совершенно уверен в том, что кобыла меня не понимает…» – подумал Эгин, прежде чем снова открыть глаза.

– Тебе нехорошо?

– Наоборот – мне хорошо. Ты прекрасно танцуешь, – шепнул ей в ответ Эгин, и его руки обхватили тонкую талию Вербелины кольцом страсти – оно, кажется, еще не запрещено. А его жадные губы поцеловали ее правильный впалый пупок.

Словно бы по волшебству масляная лампа стала чадить, тускнеть и спустя минуту погасла.

7

Теперь уже совсем плохо верилось, что когда-то в Варане было время, когда никто ничего не запрещал и самих слов «Крайнее Обращение», «Малое Обращение» или, например, «Обращение Жен» просто не существовало.

«Такого не может быть», – думал Эгин, хотя и знал доподлинно, что такое время было. Было, Хуммер его раздери! Ведь и теперь существуют же земли, где мужчина имеет право наслаждаться своей женщиной так, как ему заблагорассудится. А правители и законы предоставляют им это право, стыдливо отводя глаза – мол, дело личное…

Было или не было – не важно. Важно, что сейчас, когда он поцеловал Вербелину в губы, поднял ее изящное, слегка пахнущее потом и цветочными благовониями тело на руки, он должен помнить лишь о том, что есть.

И как офицер Свода Равновесия, и как Атен окс Гонаут, и как Эгин. Вербелина тоже должна помнить об этом и лежать не шевелясь. В конце, согласно правилам, ей будет позволен один тихий вздох. И все.

Никаких скрещенных за шеей Эгина ног. Никаких «итских поцелуев» и прочих вольностей. Только лежать тихо и стараться получить удовольствие. Или не получить неудовольствия. В такие тонкости Эгин не был намерен вникать.

Постель Вербелины носила следы недавнего пребывания в ней своей хозяйки. Рядом на специальной подставке покоилось богатое платье госпожи, которое она, видимо, намеревалась надеть утром. Туда же, поверх него, полетела и одежда Эгина. Его меч Вербелина, сверкнув белоснежными ягодицами, водрузила в когтистые лапы подставки, стилизованной под раскинувшего крылья нетопыря.

Сидя на постели, Эгин со всевозрастающим интересом наблюдал за последними приготовлениями.

В тот момент более всего на свете ему хотелось оказаться невинным и невежественным человеком, рожденным где-нибудь в горах Гэраян, которому неведомы пагубные свойства «сочетания устами». Которому не известно, какое наказание полагается каждому, дерзнувшему сочетаться таким, а не благопристойным способом со своей подругой.

О да, он, выкормыш Свода Равновесия, недаром штудировал фолианты Уложений. Он прекрасно представлял себе, что это за сочетание, благодаря гравированным вставкам и иллюстрированным атласам из Особого Хранилища Обращений.

Пускался ли он, Эгин, в «грютский галоп» хоть раз в жизни?

Увы, нет, милостивые гиазиры.

8

Вербелина была порою не прочь отужинать в собственной постели. Крошки, которые остаются от сухих сладких хлебцев, смешно покалывали бок Эгину, пока его рука ласкала девичью грудь Вербелины.

– Поцелуй меня, – прошептала она.

Разумеется, он исполнил просьбу своей госпожи. И госпожа, похоже, была ему весьма и весьма благодарна. Эгин не сомневался в том, что Вербелина без ума от него. Ибо в противном случае во имя чего стоило бы принимать его ухаживания?

Он был небогат, не знатен и не слишком внимателен. Он не обещал жениться на ней после дождичка в День Безветрия. Он не мог позволить себе дорогих подарков и пышных выездов во славу своего обожания. Он, в конце концов, терпеть не мог ее псин, которых она звала не иначе как «мои сладенькие». А потому единственным оправданием их связи была взаимная плотская приязнь.

Во что бы вылилась она, не будь Уложений Жезла и Браслета, не ведомо никому. Но в ту ночь ни один из них не преступил закона.

Эгин вошел в нее медленно и настойчиво. Она была терпелива и сдержанна. Он целовал ее плечо и медальон, который был ей весьма к лицу. Она, вооруженная многолетним опытом практического целомудрия, гладила его заросшие белесыми волосками ягодицы пальцами правой руки. В этом не было ничего запрещенного.

Эгин, который был уверен в том, что по крайней мере двое из пяти слуг в поместье «Сапфир и изумруд» являются мелкими доносчиками Свода Равновесия и по меньшей мере один из них сейчас подглядывает за развлечениями своей госпожи через специальный глазок (который невесть где у нее в спальне притаился), был совершенно спокоен. Они не нарушили ничего. Ни-че-го.

9

Откровенно говоря, Эгин не ожидал, что Вербелина заснет так быстро. Она прикорнула на его плече сразу после того, как прозвучали финальные аккорды действа. Эгин намотал на палец черную прядь ее волос – они пахли целебными травами и духами.

Дыхание Вербелины было ровным. Похоже, она действительно провалилась в сон, даже не пожелав своему мужчине спокойной ночи. Глядя на спокойное лицо своей лилии, на ее губки с детской припухлостью, Эгин был вынужден с сожалением признать, что ее красота не оставляет его равнодушным даже сразу после танца любви. Он отвернулся.

Под окнами завыл пес. Ему ответил другой. «Их что здесь, на ночь отпускают, что ли?» – спросил себя Эгин. Ну не затыкать же уши!

Скрип половиц за дверью. Тот, кто подглядывает, делает это не слишком профессионально. «Гнать таких надо взашей из Свода Равновесия», – брюзжал внутри Эгина офицер. Этот кто-то – Эгин подозревал, что тот самый седобородый привратник, который принял у него Луз, – вел себя довольно беззастенчиво. Громко дышал, терся о дверь и… принюхивался, что ли?

«Да сколько можно, о Шилол Семижды Потаенный!» – в сердцах выругался Эгин. Бесшумно и быстро он встал с ложа, переместив головку Вербелины со своего плеча на атласную подушку.

Принял свой меч из когтистых лап чугунного нетопыря и медленно пошел к двери. Половицы были к нему милосердны – ни одна из них не выдала его, словно бы даже дерево втайне болело за торжество справедливости, воплощенной в гиазире Эгине.

Но несмотря на это, наблюдатель все-таки почувствовал приближение опасности или, скорее, позора, ибо Эгин, конечно, не стал бы убивать слугу своей госпожи, даже уличенного в шпионаже. Почувствовал и стал медленно удаляться от двери, по-прежнему немилосердно скрипя половицами.

«Странное дело. Ходить бесшумно не умеет, а мое приближение почуял», – пожал плечами Эгин.

Теперь у него уже не было сомнений в том, что слуга его заметил, вот и дает деру. «И все же кто это?» – вот что теперь было важно Эгину, коль скоро эффектного розыгрыша не получилось. Жаль, можно было бы рассказать завтра Онни, Иланафу и остальным.

«Представьте себе сцену, милостивые гиазиры! Я открываю дверь, а там этот недоделанный стоит рачмя и подглядывает в замочную скважину, высунув язык от любопытства». И дальше в таком вот духе. Только позабористей и с массой выдуманных, но очень пикантных подробностей.

Ну что ж. Его обнаружили, а значит, таиться бессмысленно. Эгин мгновенно преодолел расстояние, отделяющее его от двери. Распахнул ее и выскочил в неосвещенный коридор.

Соглядатай тоже теперь не таился. Он бежал к лестнице, выводящей во двор.

Это был не привратник. И не коротышка псарь. И не повариха. И вообще никто из тех, кого Эгину приходилось видеть в поместье «Сапфир и изумруд».

Высоченный рост. Длинные непропорциональные конечности. На голове – что-то вроде ночного колпака. И еще что-то сзади. Ну не хвост же?

Эгин напряг зрение. Еще секунда – и соглядатай скроется на лестнице. Бежать за ним бессмысленно и неловко – Эгин был наг, словно мраморная статуя Мидана окс Саггора в примерочной портного Его Сиятельства.

Соглядатай передвигался очень быстро. И в высшей степени своеобразно. Как будто медведь-шатун. Нет, не медведь. Пес, вставший на задние ноги. Пес? Комок подступил к горлу Эгина. Пес?

«Да нет, никакой не пес. Походка, конечно, ненормальная. Может, один из тех, кто пережил ту самую пытку, когда в коленные суставы вбивают крохотные гвоздики… Вот у него теперь и походка такая…»

Это был редкий случай, когда в голове у Эгина плескалась теплая, бесформенная каша. Он вернулся в комнату. Запер дверь на щеколду. Водворил меч на подставку. Жутковатая рожа чугунного нетопыря, казалось, расплылась в издевательской ухмылке.

«Самое лучшее, что я могу сделать, это заснуть, наплевав на весь этот бред», – сказал себе Эгин.

Он вернулся в постель, где спала и казалась вполне безмятежной госпожа Вербелина.

10

Безмятежной она и впрямь только казалась. Когда Эгин нырнул под балдахин и, припечатав успокоительный поцелуй к обнаженному плечу, отвалился на подушки, стараясь унять легкую дрожь, он понял, что ошибся.

– Что там случилось? – самым тихим из тихих шепотов поинтересовалась Вербелина, а ее влажная ручка стала ласкать живот Эгина в непосредственной близости от непозволительного.

Случилось то, чего Эгин не предусмотрел. Он разбудил ее. Не то когда только выскользнул из постели, не то когда открывал дверь.

– Пустяки, кто-то мешал мне спать, – стараясь казаться сонным, отвечал Эгин.

Вербелина проигнорировала намек, содержащийся в выражении «мешал мне спать». Ее ручка продолжала нахально разгуливать по животу Эгина, а губы Вербелины осыпали поцелуями его грудь. Ее ресницы щекотали его кожу, а ее ноги обвили ноги Эгина словно плющ – стены Староордосской крепости.

Эгин неловко отстранился. Все его мысли – как ни прискорбно было в том признаваться даже самому себе – были заняты загадочным соглядатаем, колени которого выгибались в другую сторону, а торс странно напоминал… напоминал…

Да собачий, собачий торс, поставленный на задние ноги, он напоминал! И хвост. Такой же обрубленный, как и у остальных питомцев госпожи Вербелины, которая вот сейчас пытается склонить его к одному из Обращений.

– Мы никогда не пробовали с тобой ничего такого, – шептали губы Вербелины, сочась нектаром сладострастия.

– Разве ты не знаешь, чем это чревато, милая? – натужно улыбнулся Эгин, захватывая в плен блудливую руку своей подруги.

– Сейчас – ничем. Сейчас – ровным счетом ничем, – очень-очень тихо ворковала она.

Эгин, не чуждый в общем-то ни любви, ни постельным нежностям в пределах дозволенного, погладил Вербелину по волосам. Нет, заниматься любовью сейчас у него, похоже, не было никакого желания. И Вербелина, несмотря на все свои незаурядные старания, должна уяснить это. Какие у нее все-таки жесткие волосы.

Впрочем, отказываться вот так с ходу от запретного лакомства, которое предлагает тебе хорошенькая женщина… Нет, Эгин был мужчиной, в первую очередь мужчиной, а уж потом – офицером Свода Равновесия. Умом он уже согласился на одно, совсем небольшое отступление от Уложений Жезла и Браслета. Но только умом.

И все же ласки Вербелины оставляли его тело равнодушным. С другой стороны, это лишь раззадоривало его подругу.

– Атен, Атен, Атен, – шептала Вербелина, и ее губы, почуяв странную, беспричинную вседозволенность, гуляли по всему телу Эгина. – Мне нравится твое имя, милый, – улыбнулась она, вынырнув наконец из-под покрывала.

«И назвал меня Эгин», – некстати, совсем некстати пронеслось в голове у Эгина.

– Хм… Я рад… – сподобился ответить Эгин.

Даже теряя девственность в веселом доме в возрасте шестнадцати лет, когда его первая женщина, будучи старше его вдвое, объясняла ему, как готовить фаршированного кролика, он не говорил ничего столь же неуместного. Тогда ему по крайней мере хватало ума не поддакивать.

11

За окнами спальни занимался рассвет. Чернота уступала место серости дня, который обещал быть пасмурным. Эгин бросил на свою подругу испытующий взгляд.

О да, она хороша. О да, она старательна. О да, она предлагает ему Обращение.

Но, увы, он не может воспользоваться ни первым, ни вторым, ни третьим.

– Ты не любишь меня больше? – Вербелина ложится поверх него на мужской манер.

Эгин чувствует неловкость.

– Я – люблю. Но дело не в этом, – отвечает Эгин, запечатывая уста своей подруги поцелуем.

– Я люблю ездить верхом, – продолжает бесстыдная Вербелина.

Эгин улыбается. То, что было еще сослагательно возможно начертать черной тушью ночи, становится все более и более ненаписуемым выцветающими белилами утра.

– Это хорошо, это очень хорошо, – говорит Эгин, оставляя намек без внимания, но и не отвергая его.

Может, все еще переменится?

Становится все светлее и светлее. Он никогда не занимался с ней любовью днем. Она никогда не танцевала днем. Они вообще редко встречались днем. Все больше вечером.

Эгин старательно ищет в себе силы полюбоваться своей подругой. Обнаженная красавица в дымке утра. На теле ни жиринки. Ни одного лишнего волоска. Гладкая ухоженная кожа. Нет ни одной морщинки. Ни на шее, ни на лице.

И волосы. Хуммер ее раздери! По-прежнему волосок к волоску. Даже гребни, шпильки и заколки с сапфировыми глазками на тех же местах! Как это им удается, сохранять прическу в таком порядке даже после ночи любви?

Но Эгину лень думать об этом. Он уже чувствует, как стараниями Вербелины в его чреслах медленно, но неумолимо расцветает прихотливый тюльпан желания. Еще немного – и он согласится на все, что угодно. На все, что предложит ему Вербелина. Еще немного – и ему будет наплевать на подозрения, которые мучили его все четыре месяца связи с Вербелиной. Он простит ей все – и ее омерзительных, огромных псов, и ее привратников, и соглядатаев, таких странных соглядатаев поместья «Сапфир и изумруд».

Вот его губы уже шепчут «я люблю тебя, моя девочка», а взгляд становится грустным и ничуть не снисходительным. Вот уже его жадные пальцы треплют ее кудри. Такие богатые, цвета воронова крыла кудри, уложенные в соблазнительную прическу дамы из высшего сословия. Она сделала ее ради него. Но она отстраняется. Зачем? Наверное, чтобы раззадорить его еще больше.

– Так, значит, грютская скачка? – не то вопрошая, не то утверждая, шепчет Вербелина.

Эгин кивает. Грютская скачка? Да хоть грабеж со взломом. Да хоть Крайнее Обращение. Теперь он согласен почти на что угодно.

Его рука обхватывает лебединую шею торжествующей Вербелины. Волосы пахнут горными травами. Чабрецом, арникой, шафраном. Ему нравится этот запах.

Почему они ни разу не решились на это раньше?

Но тут его указательный палец находит на затылке подруги небольшое уплотнение. Что-то вроде шрама. Осторожно, чтобы не возбудить подозрений, он проводит двумя пальцами вдоль шрама.

Улыбка медленно сползает с его лица, обнажая маску растерянности и брезгливости. Нет, это не шрам. Это нижний шов парика, милостивые гиазиры.

«Волосок к волоску», – стиснув зубы, произносит про себя Эгин.

12

– Что случилось, милый? – испуганно спросила Вербелина, когда Эгин встал с ложа и решительно направился к своей одежде, брошенной поверх богатого платья его подруги.

– Я что-то сделала не так? – Глаза Вербелины наполнились фальшивыми слезами.

– Атен, ты что же, вот так и бросишь меня? – спросила Вербелина, а ее правая ручка воровато шмыгнула на затылок, как бы невзначай, как будто бы поправить гребень.

Эгин следит за ней искоса, поправляя пояс и ножны. Да, конечно. Он был слеп, глух и глуп. Непростительно для человека из Свода Равновесия. Слишком наивен – даже для чиновника Иноземного Дома.

Разумеется, его хотят подставить. Это, к сожалению, очевидно. Эта девочка носит черный парик. Сначала волосы выдергивают у трупа в мертвецкой, затем из него делают такой вот замечательный парик, какой сейчас на Вербелине.

Кто занимается выдергиванием волос у трупов? В Варане – только его коллеги из Свода Равновесия, и никто больше. Своду Равновесия нужно много разных качественных париков. Гораздо больше, чем всем модницам Пиннарина. По каковому случаю частное изготовление париков в Варане запрещено.

Вербелина носит черный парик. Это значит, что сама она отнюдь не черноволоса. Выходит, волосы Вербелины цвета меди. Или цвета спелой ржи. Забавно, очень забавно.

У нее любознательные и понятливые собачки. О да, такие понятливые, что они даже расхаживают ночами по имению на двух ногах и подсматривают в дверные щели. Под ночными колпаками – острые уши, под масками – острые морды.

Она говорит с ними, а они ее понимают. Ему, Эгину, это кажется странным. А вот Норо окс Шину, его непосредственному начальнику, – нет.

«Разберемся, разберемся, – сказал по этому поводу Норо окс Шин. – Точнее, коллеги из Опоры Безгласых Тварей разберутся». Тогда Норо был весел и спокоен, это Эгин помнит.

А почему Норо был спокоен? Да потому, что он прекрасно осведомлен о том, чем занимается Вербелина. Чем бы она тут ни занималась со своими псами, Норо об этом известно. Может быть, Свод Равновесия делает услугу Вербелине, а Вербелина – Своду. Дескать, мы не трогаем твоих псов, а ты проверяешь наших людей на вшивость.

И не только «наших» людей. Может быть, всех, кого скажут. Куда, интересно, подевались двое мужей этой славной черноволосой госпожи? Один из них оставил ей вожделенное «исс», которым она украсила свое низкородное имя, и исчез. Другой одарил свою супругу поместьем и слугами. А потом тоже исчез.

А куда подевались предыдущие любовники этой госпожи? Он, Эгин, не идиот, чтобы полагать, что он у нее первый. И почему у этой замечательной моложавой красотки нет детей? А если есть, то где же они?

Это очень приятно – полюбить женщину. А еще приятней в один прекрасный день, а точнее, в одну паршивую ночь – в той части, где она сливается с рассветом, – узнать в этой женщине коллегу из Свода Равновесия. Коллегу, работающего против тебя даже в постели.