Текст книги "Повести о космосе (сборник)"

Автор книги: Александр Зорич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Если же тойланг без Испытата имеет наглость составить крохотное стихотворение или нарисовать пейзажик размером с ладонь, он подлежит смерти. Ни много, ни мало.

Ресту–Влайя была одержима стихосложением. С детства в ее немаленькой дельфинячьей голове слова самопроизвольно сплетались в венки, складывались в ажурные арки, громоздились друг на друга массивными пирамидами метафизических поэм.

Была ли она и впрямь неоформленным гением или страдала психической болезнью в социально приемлемой форме? Мне, человеку, ответить на этот вопрос невозможно.

Стихосложение у тойлангов делится на две равноправные ветви: традиционное, подобное земному, и фигурно–графическое. В последнем гармония линий и ритм смены орнаментальных форм наделяются различными смыслами, которые подчиняются правилам особого метаязыка, не имеющего аналогий в человеческой культуре.

Для меня лично стихосложение этой ветви сродни умершему земному искусству каллиграфии, поскольку их фигурные поэмы, если на что–то и похожи, так это на наши химические формулы аминокислот, перерисованные придворным китайским писцом времен Конфуция. И хотя я понимаю, что эта аналогия подслеповата на оба глаза, для себя привык переводить тойлангское слово, отвечающее фигурно–графическому стихосложению, просто: каллиграфия.

Как только Ресту–Влайя достигла возраста первичной половой зрелости, она сразу же вступила в борьбу за Испытат. За год ею были свершены все необходимые подвиги – сидение на горе, романы с четырьмя соплеменниками и так далее. После чего она решила двинуться к офицерскому патенту и, стало быть, Испытату, наикратчайшим путем.

У тойлангской аристократии считается хорошим тоном формировать частные боевые отряды, я бы сказал – дружины. Оснащение, обучение и экипировка таких дружин проводится из клановых арсеналов. Всё у них собственное: и звездолеты, и бронетехника, и оружие. Кое–что – массовых образцов правительственной армии, кое–что – персональной выделки, кое–что – штучные инопланетные трофеи, предмет постоянной головной боли земной разведки. К счастью, инопланетного оружия у тойлангов немного и работает оно как правило паршиво – вопреки апокалиптическим ожиданиям иных наших паникеров.

Единая стратегия и тактика у тойлангских дружин отсутствует. Координация действий между дружинами и правительственными частями осуществляется от раза к разу. Бывали случаи, когда на одной стороне планеты мы безнаказанно молотили окруженную дивизию правительственной армии, в то время как на другой несколько мощных дружин вместо удара нам в тыл устраивали чемпионат по запусканию воздушных крокодилов.

Иногда, наоборот, разобщенность тойлангских частей действовала против нас – как, между прочим, на Утесе. Позже выяснилось, что разведка Пятого Флота все–таки правильно оценила численность правительственных частей тойлангской армии, но проморгала множество дружин размерами от «пятерки» до полнокровного полка.

Впрочем, к Ресту–Влайе все эти соображения прямого касательства не имеют. Место службы, состав и военные планы дружины ее не заботили. Важным для нее было только одно положение тойлангских законов: любой аристократ, частным образом заявившийся на войну с «соревнителями владения пространством» (то есть инопланетной расой) и пробывший в зоне боевых действий сорок четыре эрруакских дня, получал… да–да, тот самый патент младшего офицера с последующим переводом в правительственную армию либо без оного – по желанию.

Как так получилось, что Ресту–Влайя оказалась в месте разгрома моей курьерской группы, взяла меня, контуженного, в плен и уволокла в лесную глушь – я не знал.

Когда взорвались шаровые молнии, я на какое–то время ослеп и у меня вышла из строя почти вся начинка скафандра. Я понял, что пора надеть кольцо–катализатор, превратиться из человека в ифрита – а дальше будь что будет! Но пока я вслепую нащупывал в кармане проклятое кольцо и выдавливал из него предохранительную мембрану, наши машины были кучно накрыты снарядами «Шакалов».

Взрывная волна подняла и понесла меня очень далеко, через младенческую колыбель, через фисташковые рощи родного Шираза, на орбиту Земли, потом за Трансплутон, потом по звездным рукавам галактики, прямо в систему Кетрарий, прямо на планету Утес, прямо под дерево, обтянутое кожей старого слона, привалившись к которому стояла Ресту–Влайя и любовалась трофеями, извлеченными из транспортных отделений и накладных карманов моего скафандра.

Так мы и познакомились.

Первым делом решили безотлагательные вопросы. Я – ее пленник. Если я попытаюсь убежать или напасть на нее, она немедленно меня зарубит. Для этих целей она намеревалась использовать фамильный боевой топор, очень красивый. На длинном, полутораметровом древке.

Также Ресту–Влайя могла меня застрелить, испепелить, оторвать мне голову и, что самое неприятное, неспешно уморить углекислотой, поскольку содержимое моих кислородных баллонов обещало часов через двенадцать подойти к концу, а газовый фильтр скафандра был превращен осколками в зловонную железную хризантему. У нее же был настоящий универсальный синтезатор – в этом отношении эрруакская технология опередила нашу лет на пятьдесят, а может и принципиально.

Не сказать чтобы синтезатор превращал кучу дерьма в груду золота, но конверсия одних газов и жидкостей в другие осуществлялась им довольно успешно. Синтезатор также умел конвертировать почву и местные грибы в основные блюда тойлангского рациона и, как удалось установить экспериментально, сносно копировал галеты, бастурму и шоколад из моего пайка. Наши же, земные, химические синтезаторы годились только для удаленного получения некоторых лекарственных препаратов, пива и новостных пилюль.

– Выполняет веления моей мысли, – поглядев на меня со значением, пояснила Ресту–Влайя. – Других мыслей не слушает.

Она хотела сказать, что управление синтезатором – только телепатическое и настроено исключительно на свою хозяйку. Другого интерфейса нет. Изготовить себе самостоятельно я не смогу ни стакана биологически чистой воды для питья, ни одного литра кислорода. Следовательно, даже если я завладею синтезатором и убегу, я буду обречен на мучительную смерть в объятиях ядовитых стихий Утеса.

– Приму к сведению.

– Как тебя зовут?

Я представился.

Она назвала себя. Просто «Ресту–Влайя», без хвоста фамильных имен, которого можно было бы ожидать от аристократки. Аристократку я сразу признал в ней по боевому топору (ну зачем обычному правительственному солдату топор?!).

– Из какого ты рода?

Таких вопросов тойлангам задавать нельзя. Ресту–Влайя ужасно разозлилась и зашипела:

– Невежда! Еще один подобный вопрос – и я тебя убью!

Я тоже разозлился:

– Убей уж лучше сразу. На все ваши обычаи этикета не напасешься.

В ответ она промолчала. Презрительно или пристыжено – кто знает?

Не люблю затянувшихся пауз. Я решил задать нейтральный вопрос, составленный по канонам тойлангской риторики:

– Доставь мне удовольствие, подтверди мою догадку, высокородная: ты ведь не из числа воителей Единого Управления Пространства?

Ресту–Влайя ответила охотно, почти дружелюбно. Великая сила – вежливость.

– Нет. Я из войска моего двоюродного брата.

(У тойлангов любая дружина – «войско», даже когда в ней бойцов ты да я, да мы с тобой.)

– Где же другие воины твоего двоюродного брата?

– Мы с ними свидимся. Со временем.

– Ты родилась на этой планете?

– Нет, на Эрруаке. Мне здесь не нравится – говорят, очень холодно зимой. К счастью, зиму я уже не застану. Буду дома.

«Или в могиле… – подумал я. – Кстати, ведь ее можно сперва запугать, а потом попытаться сагитировать…»

Разумеется, даже в плену я оставался полковником Бюро–9.

– Большая часть околозвездного пространства Кетрарий контролируется нашим флотом. Даже полный разгром десантного корпуса на Утесе не сможет решительным образом изменить ситуацию в вашу пользу. Не хочу тебя огорчать, но домой ты скорее всего не вернешься.

– Почему?

– Правда не понимаешь? Наши корабли охотятся за всем что движется. Ты и твои соплеменники просто не смогут выбраться с Утеса!

– А как я, по твоей мысли, здесь оказалась?

– Прилетела. Как еще?!

– Пернатые рыбы летают. Ресту–Влайя не летает.

Это была как бы шутка. А с другой стороны – как бы правда. Даже мне, свободно владеющему тойлангским языком эксперту, было нелегко следить за подтекстом и модальностью ее высказываний. Если бы я говорил с человеком, мне, скорее всего, хватило бы проницательности заподозрить в сказанном нечто большее чем каламбур или иронической трюизм.

– Хорошо, Ресту–Влайя не летает. Но сейчас будет окончательно сломлено ваше сопротивление на планетах… (я произнес тойлангские названия для небесных тел, которые проходили в нашем оперативном планировании как Дол и Луг). Мы перебросим сюда два, а если надо – четыре десантных корпуса! У тебя будет небогатый выбор: либо погибнуть, либо сдаться в плен землянам. Так почему бы тебе не сделать этого сразу? Если ты отведешь меня к людям, я гарантирую тебе не только жизнь, но и свободу. В разумных пределах, конечно. Мы содержим пленных тойлангов на планетах с подходящей для вас атмосферой, на специально отведенных островах.

Ресту–Влайя выслушала меня внимательно и не перебивая. Но ответила она довольно своеобразно:

– Остров не годится. На острове я уже насиделась.

Я был сбит с толку:

– На каком еще острове?

Высокомерие и амбициозность соседствуют в тойлангах с подкупающим прямодушием. Не смущаясь тем, что мы едва знакомы и я принадлежу к их заклятым врагам, она рассказала мне о каллиграфии, офицерском патенте и крохотной выслуге в рядах своей дружины. И об испытаниях, через которые ей пришлось пройти прежде, чем перейти к соисканию офицерского патента.

– Вот видишь, – сказал я, когда она закончила, – война – не твое призвание. Ты мечтаешь о благородной карьере каллиграфа. А я мечтаю о том, чтобы снова оказаться среди своих друзей. Отпусти меня – и разойдемся каждый в свою сторону!

– Человек, ты стоишь многих благ, от которых я не намерена отказываться. Разговор закончен!

Когда заходила Кетрария А, всходила Кетрария B.

Когда заходила Кетрария B, всходила Кетрария А.

На Утесе бушевало мокрое полярное лето, которому предстояло смениться сухой полярной осенью только через две сотни стандартных суток. Лето здесь было по совместительству заодно и Днем. Чтобы День стал Вечером, требовалось, чтобы Утес, описывающий вокруг Кетрарии А уродливо сплющенный эллипс, прошел около трети своего годового пути, в то время как вторая звезда системы удалилась бы в противоположном направлении настолько, чтобы ритм восходов–закатов хотя бы отдаленно начал напоминать те, к которым привыкли обитатели нормальных планет вроде Земли.

Небо было равномерно затянуто тучами. Если над невидимым горизонтом проползала Кетрария А, они светились неярким голубоватым светом – премерзким. После недолгих синих сумерек ее сменяла Кетрария B. Тучи розовели, где–то очень далеко ворковал гром. От ливней и сильных гроз судьба нас пока берегла.

Мы тащились через лес уже пятое время суток: голубое – синее – розовое – синее – голубое…

Я недоумевал.

У Ресту–Влайи не было транспортных средств. Она не выходила на связь со своей дружиной. По крайней мере, я ни разу не становился этому свидетелем. А дальнодействующей телепатии, как меня научили еще в школе, не бывает. И ведь действительно – не бывает.

«Куда она меня тащит? Какое боевое задание выполняет? И выполняет ли хоть какое–то?»

Ответов не было. Мысли ходили по кругу.

Офицерские часы вместе с отличной системой навигации были зачислены моей амазонкой в трофеи. Будучи лишен возможности видеть звезды и оба местных солнца, я даже приблизительно не мог определить направление нашего движения. Местная природа, как назло, тоже не давала подсказок. В опутанном сетью ручьев лесу все было распределено хаотически равномерно: озера и поляны, кочки и грибные россыпи, кусты, похожие на кораллы, и бесформенные груды валунов, которые воображение дорисовывало до благородных руин неведомой инопланетной цивилизации…

Весь Утес, казалось, вымер. По моим представлениям, не далее как в пятидесяти километрах от нас должно было идти жестокое сражение. При любом сценарии – обороне, отступлении или приеме подкреплений, переброшенных с Дола и Луга, – в синее время суток мы должны были бы видеть зарницы на полгоризонта. На то и война.

Но то ли я переоценивал прозрачность атмосферы, то ли ближайшие к нам полки были выбиты до последней бронеединицы, но ничто не намекало на активные боевые действия. Планета казалась мирной, более того – необитаемой.

После моей неосторожной агитации разговаривать со мной Ресту–Влайя не желала. Только время от времени подбадривала меня окриками.

«Поживее давай! Плетешься, как носач!»

«Хорошо тебе, – мысленно огрызался я. – Ты можешь дышать здешней кислой дрянью, тебе не нужно потеть и задыхаться в скафандре. Скажи еще спасибо, что имеешь дело с активантом. Обычного солдата уже пришлось бы либо пристрелить, либо тащить волоком.»

Нелегко, ох как нелегко мне приходилось. У моего тяжелобронированного скафандра вышел из строя силовой привод левой ноги. Правый–то ботинок я подымал легко, точнее даже сказать, он сам подымался – спасибо встроенным в скафандр электромышцам. А вот левой ноге приходилось пошевеливаться за счет собственных ресурсов.

Я остановился и обернулся.

– Постой.

– Что такое? – Ресту–Влайя, которая следовала в нескольких шагах за моей спиной, вскинула лучевой пистолет.

– Надо отдохнуть.

– Я не устала.

– А я – устал. Я сейчас упаду. И не двинусь с места.

– Нет времени. Надо идти.

– Куда? Куда идти?!

– Увидишь. Будешь шагать или мне выстрелить?

Я открыл забрало шлема (на глаза сразу же навернулись слезы от токсичной атмофсеры).

Демонстративно сплюнул себе под ноги.

Опустил забрало.

Повернулся и пошел.

Минут через десять Ресту–Влайя сварливо осведомилась:

– Быстрее идти не можешь?

– Нет.

– Хорошо… Остановись.

Она подошла ко мне и принялась критически осматривать меня с ног до головы.

Я, пользуясь тем, что в свою очередь могу ее как следует разглядеть, в очередной раз попытался понять, куда она подевала мое кольцо–катализатор.

Только в нем я видел свое спасение. Тойланг сильнее человека в несколько раз. К тому же, у тойлангов превосходная реакция. Только мощное оружие ближнего боя может уравнять шансы человека и тойланга, если им доведется сойтись один на один. При всей своей отменной подготовке я не мог рассчитывать усыпить бдительность Ресту–Влайи и, применив пару приемов рукопашного боя, овладеть ее лучевиком, дабы превратиться из пленника в пленителя.

Стало быть, я должен был рассчитывать только на дремлющего во мне зверя. Но чтобы его, этого зверя–из–бездны, разбудить, кольцо–катализатор было совершенно необходимо.

Собственно, мне следовало бы «быть мужчиной» (как говорят на моей родине) с самого начала и активироваться в ту самую секунду, когда берсальеры учуяли засаду. Но легко ли «быть мужчиной», когда ознакомлен с историей создания и применения активантов? Историей, на которой поверх грифа СС, «Сов. секретно», недавно поставили гриф ТВК, «Только для верховного командования», а поверх ТВК с удовольствием налепили бы и мистический ЗП–20, «Закрыто для пользования на двадцать лет» – да вот только война мешала. На войне бесов гоняют силою Вельзевула, не так ли?

В истории общения земной науки с Вельзевулом немало поучительных страниц. Об одной из последних верховному командованию (и моему родному Бюро–9 за компанию) желательно было не забывать. Хотя бы для того, чтобы представлять себе примерные последствия использования активантов.

Вкратце дело было так.

Параллельно с разработкой блок–крепостей «Пояса Аваллона» на Земле велись эксперименты по созданию компактных средств персональной телепортации. Ведь, когда космический корабль перемещается от одной звезды к другой через нелинейное пространство, он фактически самотелепортируется на заданную дальность вдоль Ребра Аль–Фараби. Кто–то давным–давно метко назвал ракету пушкой, которая выстреливает не снаряд, а саму себя. Так вот теперь требовалось построить нелинейную пушку, которая стреляла бы на десятки парсеков снарядами в виде людей и других небольших, но полезных объектов.

Такую пушку–телепортер построить не удалось. Объекты исчезали из камеры передатчика, но в приемнике не восстанавливались. Как и предрекали скептики, сравнительно небольшие предметы не обладают достаточным эквивалентом нелинейной массы, чтобы сохранять путевую устойчивость на Ребрах Аль–Фараби. Такие «легкие» предметы уходили с заданной траектории и двигались мимо приемника, бесследно растворяясь в инобытии.

Но человеческая наука – самая упрямая в галактике. Передатчик кардинально переработали, подбавили мощности, а приемник приблизили к нему на смехотворное расстояние в один метр. В качестве телепортируемого объекта избрали контейнер со свежими фруктами: апельсинами, бананами, ананасами. В случае успешной доставки контейнера в приемник ученые рассчитывали исследовать негативные последствия телепортации для растительных клеток. Дальше, в случае успеха, по нарастающей планировались эксперименты с лимонными деревцами в горшках, тараканами, мышами, кроликами, кошками, собаками, свиньями и, наконец, людьми–добровольцами.

Энергия, которую было решено затратить для компенсации малой нелинейной массы, выражалась цифрой с непристойно длинным хвостом нулей. Ни военной целесообразностью, ни тем более коммерческими требованиями подобные затраты оправдать было нельзя.

На это закрыли глаза. Руководству проекта требовалось любой ценой получить хотя бы принципиальное подтверждение возможности стрельбовой телепортации. Ну а получив результат, можно было уже просить дальнейшего финансирования, плодить дочерние лаборатории и кормиться этой темой лет сто.

Итак, контейнер с фруктами был загружен в передатчик, расположенный почти впритык к приемнику посреди необъятного ангара, напичканного телеметрическим оборудованием. Ученые, облачившись в скафандры, поспешили укрыться в бункере.

Щелчок рубильника…

Всеобщий глубокий вдох…

Кнопка нажата…

Данные сенсоров точки отправки: объект исчез.

Данные сенсоров точки прибытия: объект не наблюдается.

Разочарованный выдох.

Решающий эксперимент был провален. Руководство уже прикидывало, как отвертеться от долговой тюрьмы, подчиненные мысленно складывали чемоданы и готовились к преподаванию занимательной физики для детсадовцев–вундеркиндов. Кто–то из теоргруппы истерически кудахтал: «Но как же так? Но позвольте, господа!.. Бог не играет в кости! Цифры не лгут! Объект обязан, просто обязан вернуться в линейное пространство!»

Теоретика никто не слушал. Понурив головы, все начали расходиться.

Вдруг поступило сообщение от охраны полигона: в сотне метров от ангара, где проводился эксперимент, возникла какая–то светящаяся штуковина. Описать вразумительным образом свое видение охрана не могла, но вполне резонно предполагала, что появление «штуковины» связано с изысканиями яйцеголовых.

Выбравшись на поверхность одышливой толпой, ученые стали участниками событий чудесных и ужасных.

Вылетев из пространства Аль–Фараби, как пробка из бутылки, и контейнер, и его содержимое радикально изменили свои физические свойства. Золотисто–оранжевый столб газообразной материи высотой в рост человека и шириной в два обхвата покачивался посреди двора, где был разбит сад–альпинарий.

Несмотря на свою кажущуюся аморфность, столб был полностью непрозрачен. Зеленая лужайка и живописные валуны вокруг него топорщились множеством мелких складок, вместе создающих призрачную, ирреальную рябь.

В действительности, оранжевый столб был гроздью Квантов Аль–Фараби. Но этому термину предстояло появиться многим позже.

Математик, который взывал к Богу, не играющему в кости, оказался самым проницательным.

– Господа, это может быть опасно, – вполголоса сказал он.

В следующее мгновение изрядный кусок полигона исчез вместе со всеми сооружениями, учеными и вспомогательным персоналом. На его месте образовалась сферическая воронка радиусом полтора километра. В центре громадной сферы, заполненной небытием, остался висеть оранжевый столб – не ангельский меч, но скорее дубина, занесенная над миром.

Следующие несколько часов были заполнены ожиданием Конца. Те, кому положено за всех бояться и за всех решать, всерьез полагали возможным самопроизвольное расширение радиуса коллапса и растворения в пространстве Аль–Фараби всей Исландии (где находился полигон), а может и планеты Земля. Кто–то на полном серьезе предлагал таранить инфернальный столб звездолетом, кто–то искал сумасшедших берсальеров, которые согласились бы отправиться с разведкой в фокус катаклизма.

Однако, берсальеры на свое счастье остались без работы. Через несколько часов гроздь рассосалась и ушедшая в точку сфера линейного пространства снова развернулась, возвращая на круги своя сооружения, ученых и вспомогательный персонал полигона.

Люди вернулись.

Однако, это были уже не совсем те люди. Или – те, да уже не люди?

Часть из них умерла на глазах у подоспевших спасателей, причем некоторые тела просто сгорели, как свечки. Другие сошли с ума, зато их физическое здоровье не претерпело заметного ущерба.

Третьими стали активанты. В их числе оказался и проницательный математик.

Вот он–то – его фамилия, Тикканен, многое скажет знающим людям – создал общую теорию этого катаклизма и предрек основные сценарии дестабилизации активантов.

Так кто такой, или, точнее, что такое активант? Мои предки сказали бы: ифрит. Наши биотехнологи выражаются научно: линейно стабилизированный Квант Аль–Фараби на основании человеческой матрицы.

Активант – это нечто, похожее на человека. Проходящее сквозь стены. Перемещающееся со скоростью урагана. Ведущее себя как правило разумно, но в некоторых случаях – алогично и негуманно.

В «горячем» режиме активант находится от пятнадцати до двухсот часов. Он может выполнять задачи, которые не по силам ни человеку, ни большинству машин. После чего он либо возвращается в нормальное линейное состояние и продолжает жить, как обычный человек, либо… переходит в следующую фазовую форму и полностью исчезает в пространстве Аль–Фараби.

Следует подчеркнуть, что когда Тикканен и другие уцелевшие после катаклизма ученые и сотрудники полигона вернулись в наш мир, они находились именно в «горячем» режиме.

В течение нескольких суток после катастрофы в Исландии происходили невероятные вещи, о каких там и не слыхали со времен сказителя Снорри Стурлуссона.

В рейкьявикский бар «У Греттира» заявился детина в полувоенной форме. Он без устали повторял фразу «внутри все горит» и глушил минеральную воду бутылка за бутылкой. С виду он выглядел вполне нормально, не дымился и серой не вонял. Но кельнер, прикоснувшийся к протянутой водохлебом расчетной карточке, забился в конвульсиях и упал замертво, будто пораженный высоковольтным разрядом.

Детина в форме – рядовой охранник исследовательского центра Курт Ешоннек. Больше с ним в «горячем» режиме не случилось ровным счетом ничего примечательного. Вскоре он вернулся к линейному существованию. Непредумышленное убийство кельнера было расценено как «несчастный случай», а Ешоннек продолжал работу в прежнем, но уже непомерно разросшемся исследовательском центре. Правда, не охранником, а подопытным кроликом.

Туристы, гуляющие по гейзерному полю в окрестностях Геклы, видели двух смуглых девушек в сияющих белых скафандрах, которые, смеясь, плескались в крутом кипятке посреди клубов сероводорода. Шлемов на девушках не было. Вода дымилась на их коротких волосах и белых шеях.

Девушки эти – ассистентки Син Во и Наташа Янг – после возвращения в «холодный» режим порвали со своими женихами и зарегистрировали однополый брак. Они прожили счастливо четыре месяца и умерли в одной постели в один день. Причина смерти – внезапное и полное обезвоживание организма – пополнила копилку необъяснимых загадок природы.

По древним лавовым полям блуждал зловещий серый силуэт в окружении синих огней. На следующий день широкий язык лавы пробудился от миллионолетнего сна и огненная змея понеслась по сирым равнинам. Некоторые ракурсы на кадрах видеосъемки не оставляют сомнений, что наплывы на выпуклой бульбе из раскаленного теста, служившей лавовому потоку «головой», оконтуривают черты лица Филипа Метаксиса – наладчика телепортеров.

Огнедышащая змея прочертила черный и прямой, как стрела, след в зеленых пастбищах. Сожгла двух прохожих на приморской дороге. Низринулась в море.

Филип Метаксис пополнил списки официально пропавших без вести.

Были и десятки других инцидентов: комичных, абсурдных, страшных.

Стоит ли говорить, что все приличные люди после этого предложили закрыть тему «стрельбовая телепортация» навсегда? И что наши бонапарты, наоборот, были готовы превратить весь Марс в полигон для дальнейших изысканий?

Победили, конечно же, бонапарты.

Прошли годы. Телепортеры созданы не были. Число жертв умножилось. Но побочные эффекты все–таки удалось с горем пополам приручить. И создать самый сложный в земной истории биотехнологический рецепт.

Этот рецепт позволял перестроить организм добровольца нейтрон за нейтроном, атом за атомом. Законсервировать ифрита внутри человека. И, при помощи кольца–катализатора, выпустить ифрита наружу.

Добившись пятнадцать лет назад назначения в военную разведку, я почти сразу согласился стать активантом. Почему?

Я тогда думал, это несовременно: будучи гражданином империи под названием Сверхчеловечество, чувствовать себя обычным, заурядным человечком.

Ресту–Влайя, обойдя меня кругом, завершила осмотр.

А я завершил свой. Кольцо было при ней! Оказывается, она выломала из него предохранительную мембрану и невесть зачем увенчала им острое навершие своего боевого топора.

– Разведи руки в стороны, – сказала Ресту–Влайя. – Не так. Чуть опусти… Еще чуть… Не поворачивайся…

– Что ты задумала?

– Я понесу тебя. Но для этого мне нужно приделать к тебе две… как сказать… ручки?

– Может, проще будет нам обоим отдохнуть? А потом пойдем дальше?

– Нет, еще не время для отдыха… Не опускай руки!

Не прекращая говорить, Ресту–Влайя, шелестела у меня за спиной своей походной амуницией.

– Ты спишь вообще когда–нибудь?

Задавая этот вопрос, я обнаружил, что по моей груди ползет лента из серебристого материала шириной примерно в ладонь. Она двигалась полностью самостоятельно и притом вполне целенаправленно. Ресту–Влайя привязывала ко мне обещанные «ручки», управляя своей чудо–лентой непонятным образом.

Каким именно? Я слишком много видел техночудес, чтобы задумываться еще и над этим.

– Сплю. Именно поэтому нам надо спешить. Я не хочу отдыхать под открытым небом.

– И где ты намерена отдохнуть?

– Ты сказал, что все владетели пространства на Утесе обречены. Я обиделась на тебя. Не буду говорить.

Как выражался бы я на ее месте? «Ты, коварный инопланетный захватчик, хотел, чтобы я изменил своей присяге! Вот я тебе устрою, когда до своих доберемся!» И все прочее, что подобает полковнику Бюро–9.

А Ресту–Влайя вот «обиделась». Это тронуло мое каменное сердце. Мне даже как–то неловко стало.

И не скажешь, что дело в лингвистических затруднениях, что она, говоря «обиделась», подразумевала «злюсь», а я не так понял. Я знал язык тойлангов достаточно хорошо, чтобы различать эти глаголы. Тем более что она не прибегала к выморочной стихоречи, которая в моде среди иных тойлангских вельмож – вероятно, из–за боязни нарушить свои законы даже наедине с чужаком. Ведь у нее не было Испытата!

– Доставь мне удовольствие, высокородная: не обижайся. Мы на войне, а я – солдат своей расы. Я не хотел тебя обидеть. Всего лишь пытался спасти тебя. А может быть, и нас обоих.

– Спасти от кого?

– От моих соплеменников. Если мы с ними встретимся и они увидят в твоих руках оружие – будут стрелять, не задумываясь. Могут убить и тебя, и меня…

Тут я спохватился, что логическим развитием этой мысли будет «вот почему ты должна отдать свое оружие мне». Она снова обидится и мы снова пойдем по кругу…

Я поспешно закончил:

– Еще раз прошу принять мои сожаления.

К этому моменту серебристая полоска, пройдя несколько раз подмышками, оплела мои плечи и, как я начал догадываться, образовала у меня за спиной две лямки. Таким образом, из меня получилось нечто вроде огромного рюкзака.

– Я подумаю над твоими сожалениями, – пообещала Ресту–Влайя. – А ты подумай вот над чем: сейчас я тебя понесу. Ты будешь висеть у меня за спиной. Я знаю, это поставит меня в уязвимое положение по отношению к тебе. Что я, по–твоему, должна сделать, чтобы ты не выкинул какую–нибудь глупость?

Она читала мои мысли. Я как раз понадеялся, что окажусь поблизости от ее боевого топора и, может быть, мне посчастливится все–таки потихоньку стащить кольцо–катализатор.

– Ты уже дважды синтезировала для меня питьевую воду и кислород. Я ведь не настолько глуп, чтобы…

Ресту–Влайя меня перебила:

– Насколько ты глуп – знаешь только ты. Я же знаю только, что тебе надо связать конечности.

Когда она собиралась спать – я не понимал. Но я заснул почти сразу после нашего разговора. Ничего удивительного. Хорошо упакованный пассажир, о котором заботится такое могучее и самостоятельное существо, как Ресту–Влайя, испытывает максимум комфорта при минимуме ответственности. Последний раз я попадал в подобное положение года в три, когда отец, посадив меня на плечи, отправлялся гулять по садам Муллы Садры.

К сожалению, Утес кое–чем отличается от Шираза.

Я открыл глаза. То ли помогла наработанная за годы службы способность загодя предчувствовать опасность, то ли я просто успел хорошо выспаться и зверски проголодался.

Пока я спал, наступили синие сумерки.

Ресту–Влайя по–прежнему шагала сквозь лес, не сбавляя темпа. Поскольку я болтался у нее за спиной на правах рюкзака, я смотрел не вперед, а назад. Когда мои глаза привыкли к неконтрастной, монохромной гамме оттенков синего, я заметил движение.

Будто несколько маленьких юрких зверьков – ласок, белок, соболей – заляпанных грязью до полной утраты естественной масти, синхронно совершали короткие прыжки с ветки на ветку. Это происходило на среднем ярусе ветвей, в двух–трех сотнях шагов от нас, так что рассмотреть подробности было поначалу невозможно.

Я с трудом сдержался, чтобы не вскрикнуть. В следующую секунду пришло осознание, что я вовсе не обязан ставить Ресту–Влайю в известность об увиденном. Мы же по разные стороны баррикад! Не исключено, что для меня лично загадочные гости угрозы не представляют и даже наоборот: сулят спасение из плена.

Нас преследовало нечто. Это нечто не могло быть стаей местных зверьков. На Утесе вся сухопутная фауна представлена видами не крупнее червя–мотыля.