Текст книги "Ушедшее лето. Камешек для блицкрига."

Автор книги: Александр Кулькин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– Мойша, ты привёл своего красного командира? – показавшийся из боковой двери старик в чёрной ермолке пытливо взглянул на меня.

– Да, ребе. Э-э-э, Авнер Давидович.

– Не нервничай так, Мойша. За это я уже отсидел. Тем более рукава у твоего командира без эмблем. – старик усмехнулся, – Кто может напугать старого ребе, которого ещё полицмейстер в пятом году бил по шнобелю белой перчаткой. Чекисты меня не били, просто дали три года, за религиозную пропаганду. Вежливо и культурно. Но, простите старого пня, садитесь, командир.

Он пододвинул мне табуретку, и посмотрел на Абрамзона:

– Мойша, ты хоть и нацепил «пилу» на петлицы, но всё равно пацаном был, пацаном и остался. Сходи, погуляй, а мы с командиром поговорим немного.

Моисей Авраамович тихо закрыл за собой дверь снаружи, и мы остались одни. Пользуясь случаем, я огляделся. На деревянном столе стояла кювета со знакомо пахнущим раствором светло-жёлтого цвета. Немного подумав, я вспомнил, что именно так пахнет костный клей. Проследив направление моего взгляда, Авнер Давидович вновь усмехнулся:

– Ну да, для гектографии всё готово. Есть и бумага. Вон сколько старых плакатов лежит. Обратная сторона вполне чистая. Мелочь осталась, надо написать этот твой приказ специальными чернилами. Я-то могу написать, но боюсь по привычке буду писать справа налево.

– А Абрамзон? – поинтересовался я, посмотрев на старого печатника. Тот улыбнулся, но в глазах осталась древняя печаль:

– Мойша, таки, тоже по привычке напишет отчет. А его отчёты ни одна комиссия не могла прочитать. Так что напишите сами, почерк у вас хороший. Потрудись, командир, а я немного спрашивать буду.

– Хорошо, – согласился я и, подтянув к себе самый новый плакат стал примериваться к чернильнице.

Ребе, глава всей еврейской общины города, снял ермолку и вытер уже солидную лысину, большим платком:

– Скажи, командир, что будет с евреями в городе?

Я оторвался от рисования букв и внимательно поглядел на вопрошающего. Тот правильно понял мой взгляд:

– Что знает еврей, обязательно знает и ребе. Я знаю всё, и всегда молчу. Я молчал, ещё молодым в пятом году, когда на таком же агрегате делал листовки большевикам, молчал в восемнадцатом, когда меня пороли нагайками бандиты Булак-Булаховича. Молчал и в двадцать восьмом, когда спасшие меня десять лет назад от расстрела, большевики взялись искоренять религию. Но сейчас я не знаю что делать. Нельзя верить пророкам, учит Книга, но когда у тебя люди спрашивают, что им делать... Искушение знать, слишком велико, чтобы решать одному.

– Бежать! – коротко отрезал я, продолжая писать, – Идут не те немцы, что были в четырнадцатом. Идут одурманенные нелюди, которым показали врага, и обещали райскую жизнь, когда они убьют всех евреев.

– Я слышал о Польше, – ребе согнулся под тяжестью моих резких слов, – но так не хотелось верить...

Он замолчал, встал, подошел к другому столу и покатал по нему резиновым валиком.

– Сколько у нас времени? – спросил он, не оборачиваясь.

– Две недели, – ответил я, тщательно выводя подпись под словами «Военный комендант города Полесска капитан Листвин».

– Значит, все не успеют, – внешне равнодушно обронил печатник, забирая исписанный лист бумаги.

– Тогда недалеко отсюда, на улице Саета будет стоять памятник убитым евреям. – так же негромко прокомментировал я, подойдя и внимательно наблюдая за его действиями.

Аккуратно уложив плакат на желе, Авнер Давидович прикатал его валиком, потом поддев за уголок, быстро снял. На гладкой поверхности чётко пропечатались зеркальные строки. Тут же передо мной вновь появилась светлозелёная банка с красной надписью «Лососевые консервы», Но долго она не задержалась, и ребе, прокатив по ней валиком, уложил следующий лист.

– Спасибо тебе, капитан. Будем считать тебя ангелом, но потом, а пока позови Мойшу. Я не могу больше задерживать тебя, ты же командир, и тебе тоже доверились люди. Прощай.

Я молча козырнул, развернулся, и вышел из комнаты. Старый ребе был прав, у меня ещё были дела.

Возле машины уже стоял милиционер, и о чём-то негромко беседовал с водителем. Увидев меня, он одернул гимнастёрку, и откозырял мне:

– Товарищ капитан, вам необходимо прибыть в обком партии.

– К кому? – спросил я, открывая дверцу, – Садитесь, подвезём.

– Не знаю. Спасибо, но мне в другую сторону, – и товарищ милиционер кивнул в направлении узкой улочки, взбирающуюся на крутую гору.

Привычно заняв своё место в машине, я стал смотреть в лобовое стекло, прокручивая в голове разговор с главой евреев. «Эмочка» мягко переваливалась на старой дороге, двух– и одноэтажные домики жались к проезжей части, как щенки к собаке, в открытое окно вливался одуряющий запах яблоневых садов, а я всё пытался понять, кто же кого провёл? Скрипнули тормоза, я вылез из автомобиля, и понял что неважно, кто дурак, важно, чтобы он поверил и люди останутся живы.

Меня ждали и быстро провели в кабинет к первому секретарю обкома. В кабинете собрались почти все областные начальники. Увидев меня, Ливицкий положил на стол серый большой конверт, и встал. Конверт гулко ударился о полированную столешницу, и ровный гул негромких разговоров как отрезало. Я пригляделся к конверту, сургучные печати красного цвета дали объяснение стуку. «Ничего себе!» – мысленно присвистнул я. Левицкий был чем-то расстроен, но голос остался спокойным и доброжелательным:

– Проходите, Алексей Юрьевич. Товарищи, давайте начнём заседание бюро. Вопросов много, а вот времени, как раз наоборот.

– Товарищ Листвин не член бюро, да и вообще – беспартийный, – извиняюще улыбнулся мне, кто-то из секретарей обкома.

– Неважно, – отмахнулся первый, – президиум тоже избирать не будем. Товарищ Листвин – военный комендант города. Так что, товарищ Воронцов, он теперь и ваш начальник.

Все расселись за столом, и Левицкий, зачем-то держа в руке лист бумаги. негромко сказал:

– Товарищи, в обком КП(б)Б поступило распоряжение ЦК КП(б)Б, о немедленной эвакуации партийных и советских органов власти. Вся власть в городе и области передаётся военным. До прибытия в город частей Красной Армии, командует капитан Листвин. Товарищ Зелёный, как скоро может быть подготовлен необходимый автотранспорт?

Товарищ Зелёный встал и начал жаловаться, что автотранспорта не хватает, и вообще, необходимо произвести мобилизацию. При этом он то и дело кидал на меня опасливые взгляды. Я внешне невозмутимо курил, а сам думал: «А вот шиш тебе, что упало – то пропало! Не отдам ни одной машины, и вообще, счас расхрабрюсь и «ЗиС» у Левицкого отберу!» Быстрее всего нытьё надоело Строкову, и тот резко спросил:

– К утру машины будут готовы?

Зелёный побледнел:

– У нас не хватает грузовиков для вывоза архивов.

Ливицкий криво усмехнулся:

– Архивы дело наживное, людей вывезем?

– Так точно! – вытянулся ответственный.

– Ну так, за чем дело стало? Бумаги в огонь, товарищ Воронцов проконтролируйте. А вы, товарищ Листвин, завтра в десять ноль ноль обеспечьте проезд по мосту.

– Слушаюсь, разрешите идти?

– Да, да, – нетерпеливо ответил первый секретарь, не отрывая взгляд от, вероятно, списка эвакуирующихся. Красный карандаш в его руке завис над бумагой, как карающий меч.

Вернувшись в батальон, я вновь окунулся в уже привычные заботы. Проверить, подписать, озаботиться, порычать. Тем временем, мне привезли ключи от спешно выкопанного блиндажа, что возле железнодорожного моста. Пока я пытался вспомнить, что за блиндаж, приехавший сержант ГБ подсунул мне на подпись акт приёмки спецоборудования. И только прочитав обтекаемые фразы об установке специального оборудования на конструкциях моста через реку Припять, я всё вспомнил.

– Придётся поверить вам на слово, – сказал я сержанту, – в этих делах я не специалист. А что это за блиндаж?

Сержант, забрал подписанный акт, и ответил:

– В нём управление находится. Надо бы пост возле него выставить.

– Да. Этим я сейчас же займусь, – грустно проворчал я, напряженно думая, кого и откуда снять.

Вызвал командиров рот. Взялись мы тянуть «бегемота из болота» или «латать тришкин кафтан». После бурных споров и взаимных претензий, мне пришлось просто приказать:

– Так. Приказываю завтра вторую роту разместить на автомосту. Первая рота, в составе двух взводов, охраняет желдормост, третий взвод остается в расположении. Пулемётной команде в полном составе находиться на боевых постах. Прикрепленные автомобили в вашем распоряжении. Возле нового блиндажа оборудовать позиции для караула. Пароль на завтра, – я на секунду задумался, – «Вихрь», отзыв – «Время». А теперь – выполнять! Увидите политрука, пускай зайдёт ко мне, приказ подпишет. И ещё, встретите Абрамзона, тоже пускай зайдёт.

Младшие лейтенанты ушли, и я достал пачку папирос. «Где этого нашего хохла носит?» – меланхолично думал я, выпуская колечки дыма. —«Если младшой опять в медпункте околачивается, расстреляю». Впрочем, первым мне попался Абрамзон. Не успев войти в канцелярию, он тут же отрапортовал о расклейке приказа по городу, и я мысленно застонал. Я же патрули в город не выделил! За что мне такая ноша? Придётся третий взвод в город направлять. Точно, а машину отберу у зампотыла!

– Моисей Авраамович, присаживайтесь. Скажите, сколько у нас бензина?

– Тонн пять, товарищ капитан. После утренней заправки, я ещё не снимал остатки.

– Маловато. А керосин найти можно?

– Поищем. А много надо?

– Тонн двадцать. И бочек пять бензина.

– Да нет такого количества в городе, товарищ капитан. И бензина уже совсем нет. Последний обкомовцы позабирали.

– Товарищ сержант. У вас времени целая неделя. Я подпишу накладные на спирт, на птичье молоко, и на золотой запас Англии, только двадцать тонн керосина и пять бочек бензина должны быть складированы, и замаскированы на острове. Если надо, берите с собой два пистолета, и пулемёт, но это приказ!

– Есть, товарищ капитан! – Абрамзон козырнул, глубоко задумавшись, но это было ещё не все.

– Моисей Авраамович. – окликнул я уже повернувшегося к двери сержанта, – Свою «полуторку» передайте третьему взводу первой роты. Им сегодня на патрулирование выходить.

– Товарищ капитан, – взмолился Мойша, – Ну как же я приказ ваш буду выполнять без машины? Сидя в батальоне, я же ничего не сделаю!

Я глубоко затянулся горьковатым дымом, эх как бы мне штаб организовать, и главное, из кого? Абрамзон прав, но легче мне от этого не стало. Чёрт, придётся самому в город ехать, в НКВД. Надо договариваться о совместных с милицией действиях. Затушив окурок в пепельнице я тоскливо поглядел на верного каптенармуса:

– Ладно, отвезите бойцов к зданию НКВД и забирайте машину обратно.

Обрадованный Абрамзон вылетел из канцелярии, торопясь, пока я не передумал. Я же, со стоном потянулся за фуражкой. Так что вошедший в этот момент политрук отделался только подписанием приказа и обязательством находиться в канцелярии до моего появления.

Глава 12

Впрочем, в милиции я долго не задержался. Заяц согласился с моим предложением, действительно помощь милиции была существенной. Абрамзон, нервно курящий у «полуторки» и поминутно вытаскивающий часы из кармана, тоже был доволен, получив разрешение ехать. Вернувшись в машину я тоже закурил, и стал прикидывать, на что потратить своё время. Выходило только одно – проверить мосты. Впрочем, везде был порядок, а возле таинственной землянки мне продемонстрировали все прелести устава караульной службы в исполнении «накрученного» часового. Несмотря на пароль-отзыв, я был должен осветить своё лицо фонариком. Фонарика у меня с собой не было, поэтому минут пять, окрестности блиндажа слушали мои эмоциальные высказывания, пока не прибежал разводящий. Поднявшись на ноги, и со злостью выкинув из под бедра остроугольный камень, поблагодарил караульного за бдительную службу, но украдкой показал разводящему кулак. Открыв умело покрашенную под цвет грунта дверь, наконец-то вошёл в «святая святых». Здесь-то фонарь был. Вернее, керосиновая лампа. Зажигать её не стал, проникающего в открытую дверь света хватало, чтобы разглядеть две взрывмашинки, и небрежно начертанную на одной букву «Р». От каждой из машинок в земляную стену уходил чёрный кабель. Всё-таки специалисты своего дела ещё не перевелись на земле русской. Хотя, если в филиале школы партизан должен был преподавать Судоплатов, то чего мне волноваться. Подавив в себе желание крутануть ручку, я вышел из землянки, и закрыл за собой дверь. Размышляя о вечном, то есть об ужине, я подошёл к машине, но остановился и повернулся к сопровождающему меня комвзвода. Ключей было два, и один я решил оставить караулу:

– Так, слушайте меня. Вот этот ключ будете передавать по смене, но вход в землянку разрешается только после получения сигнала, – на несколько секунд я задумался, тщательно подбирая слово, – «Дефолт»! Повторите!

– Дэфолт, – послушно повторил за мной сержант, и недоуменно спросил: – А что это означает, товарищ капитан?

– Не «Дэфолт», а дефолт. С буквой «е», и ничего слово значит. Специально придумано, чтобы не перепутать.

– Есть!

Уже сидя в машине, вдруг вспомнил, про, как это, машиностроительный завод, или правильнее сказать, артель. Спросил у водителя, и тот подтвердил мою догадку. Полесская артель «Красный кузнец» занимало не последнее место в промышленности города, и пусть сейчас, много оборудования было вывезено, но кое-что осталось. Откинувшись на спинку роскошного дивана, закрыл глаза, и попытался вспомнить как можно больше. Завод, тьфу ты, артель работала и во время оккупации. Танки, конечно, не делали, но метизы шлепали активно. Осуждать кого-либо я не собирался, жить людям надо было, а партизан, до самого освобождения в области не было. Так что, если и были те гвозди порченными, никто об этом и не узнал. Но сейчас артель ещй поработает на Советскую власть!

Натужно завывая мотором «Эмка» наконец-то выбралась на гору. Зубрицкий сплюнул в открытое окно, и недовольно проворчал:

– Хорошо, что дождя нет, а то пришлось бы в объезд по Пролетарской ехать. Что за город?! Гора на буераке сидит, и оврагом погоняет! Приехали, командир.

Уже захлопнув дверцу, я попросил:

– Павел Владимирович, пойдёмте со мной. Вы же тут всех знаете, и подскажите мне, если что.

Конторка была тесной и, захламленной. Стол, переживший свои лучшие времена, похоже, ещё в присутственном месте Российской империи, тем не менее, гордо возвышался среди простых табуретов. Этажерка с собранием разномастных книг и брошюр скромко приткнулась в углу, и только опора на стены, спасало её от позорного падения. Лампочка без абажура скупо освещала чернильницу, старый пожелтевший графин, впрочем, безнадежно пустой, и пускала «зайчики» от лысины склонившегося над бумагами человека.

На стук двери он поднял глаза, и восторженно воскликнул:

– Пашка! Старый ты пень! Всё-таки прорвался! Ой, простите, товарищ капитан, старого друга встретил.

– Кузьма! А ты чего тут делаешь? – Повернувшись ко мне Зубрицкий, представил собеседника, – Патолычев Кузьма Григорьевич, лучший кузнец здешних мест. Без него ни одна бы машина не ходила!

Патолычев явственно поморщился.

– В прошлом, Паша, в прошлом. Сейчас я никому, кроме своей Ганны, не нужон. Вот, – он протянул культю вместо правой руки, – Молот разбирали, спешка, «давай, давай»… А тут ещё бумаги писать, отсчеты, ведомости…

– Кузьма… – потрясенно произнес Павел Владимирович, – Так что же ты, хрыч недобитый, ни слова не передал!

– А что говорить-то? Дякую, хирургу Шильману, смог что-то сделать. И спасибо артельщикам, дали кусок хлеба заработать. Ну, это, дела прошлые, давай о дне сегоднешнем. Что приехали-то?

А ничем они нам помочь-то и не могли, кроме гвоздей, скоб, и обещания отковать пробный щиток для пулемёта. Это «отковать» меня и смущало, в голове назойливо всплывало то видение брони линкора, то вообще что-то несуразное. Обрадовав, на прощание, директора артели новостью об эвакуации всех надзирающих организаций, я пообещал завтра прислать Абрамзона за метизами, и с деньгами. Всю обратную дорогу Зубрицкий сердито молчал, я тоже переживал очередную неудачу.

Вернувшись в расположение, в канцелярии я обнаружил плотно укутанные махровым полотенцем судки, смущенного политрука, и разгневанную Эстер Шлемовну. Пришлось выслушать лекцию о необходимости правильного питания, опасности еды всухомятку, и проистекающих от этого болезнях. Только после этого, начальник медслужбы сменила гнев на соблюдение дисциплины, и попросила разрешения покинуть помещение. Вместе с ней испарился и военный комиссар, сославшись на необходимость записать вечернюю сводку. Я не возражал – день сегодня был хлопотным, и поужинать я хотел в одиночестве. Одиночество. Как боятся этого понятия люди. Ведь практически недавно одиночество, вне племени, рода, общины означало рабство, унижение, или смерть. Вот и сбивались люди в толпы, и пословицы создавали: «Один в поле не воин», «Гуртом и батьку бить сподручней». Только пожив в большом городе, или же попав в армию, понимаешь всю прелесть временного одиночества. Вот и сейчас, плотно поужинав, заодно и пообедав, наваристой ухой, тушёной картошкой с мясом, и запив всё это изобилие яблочным компотом, я решил продлить очарование перекуром на воздухе.

Захватив с собой полотенце, я сунул в карман пачку папирос, и обойдя казарму присел на заботливо устроенную кем-то лавочку. Смеркалось. Расстегнув гимнастёрку, и ослабив ремень я закурил, и стал лениво смотреть на тёмные воды реки. Все заботы уходили в никуда, уносимые непрерывным бегом воды. Тихий вечер полностью сменил жаркий хлопотливый день, и вечные звёзды с любопытством посмотрели на беспокойную землю. В плавно плывущий запах яблоневого сада вкрадчиво вползла струйка до боли знакомого запаха. Шедевр русских парфюмеров, мечта всех женщин моего детства, духи «Красная Москва». Как радовалась моя молодая мама, когда смущённый отец преподнес красную коробку, вернувшись с уборки хлеба. Как был доволен маленький карапуз, папа и мама рады, смеются и никто не ругает его за соседскую кошку. Какое счастье, взлетать в небо на отцовских руках! Да.. «Красная Москва», а я-то думал, что уже всё забыл. Тоска крепко схватила сердце, и я еле удержался от стона. Тем временем, хозяйка запаха, остановилась за моей спиной. и нерешительно спросила:

– Товарищ капи... Ой, Алексей Юрьевич. Разрешите мне посидеть рядом.

– Садитесь, Эстер Шлемовна. Надеюсь, дым от папиросы вам не помешает...

– Нет, нет! Мой отец тоже курил, – Эстер на миг прервалась, но тут-же бодрым голосом закончила:, – А курить очень вредно!

– Жить тоже вредно, – лениво бросил я избитую фразу, – От этого умирают!

Ответом мне было ледяное молчание. Впрочем, продлилось оно недолго, любопытство в своё время погубило не одну кошку:

– Алексей Юрьевич, а что нас ждёт?

Теперь замолчал я, что ответить на такой детский вопрос? Правду? А кому она нужна, правда? «Тьмы низких истин нам дороже, нас возвышающий обман» – так кажется писал поэт? Но молчать дальше было нельзя. и ответ мой прозвучал в диссонанс мирной ночи:

– Война. Кровь, грязь, смерть. И тяжёлая опасная работа.

– Но Алексей Юрьевич.., – голос совсем превратился в голосок испуганного ребёнка, – Но наша Красная Армия, товарищ Ворошилов, и сам товарищ Сталин, неужели...

– И Красная Армия, и её полководцы делают всё возможное, и невозможное. Но я говорю только о нас. Война скоро, очень скоро дойдёт и сюда, в наш милый рай. И только от нас, товарищ старший сержант, зависит, как мы её встретим.

Я отбросил папиросу, и повернулся к девочке:

– Одно я вам обещаю! Вы останетесь живы!

– Правда? – глаза доверчиво распахнулись навстречу мне.

– Клянусь! – из-зо всех своих сил я боролся с отнюдь не праведным желанием, крепко обнять и прижать к своей груди.

На моё счастье она встала и очень вежливо сказала:

– Спасибо, товарищ капитан. Мы сделаем всё, чтобы быть готовыми.

Вновь ночная тишина вернулась на своё законное место, а я дрожащими руками прикурил новую папиросу. О, всемогущий! Что со мной?! Идиот! Нет, холодный душ, потом пробежка, и спать, спать. «Бездельничаешь много, старый хрыч» – поставив себе диагноз, я немного успокоился.

Глава 13

– Окрасилоось небо багрянцем... – напевал я, проверяя в зеркальце результаты бритья. Висящие рядом часы с открытой крышкой отсчитывали минуты воскресного утра десятого августа тысяча девятьсот сорок первого года. По плацу дружно затопали ботинки – роты весело спешили в столовую на завтрак. Из располагающего недалеко от умывальника гаража громко доносились колоритные выражения Зубрицкого. Павел Васильевич объяснял своим подчинённым разницу между водителем и шофером:

– Водитель, это звучит гордо и достойно! Он ведёт, пусть только машину, но ведёт! А кто такой «шоффэр»? Вот ты, красноармеец Колёсов, эт, фамилия хорошая, как переводится слово «шоффэр», и с какого языка?

– Не знаю, товарищ старшина!

– Фу на тебя! Такую фамилию позоришь! Добрый у нас командир, вас, бездельников бережёт. Не моги никогда отвечать «Не знаю!». Нельзя красноармейцу не знать! Эх, коленвалом вас через глушитель! «Шоффёр» придумали французские буржуи, и означает это, – Зубрицкий сделал театральную паузу, – означает – «кочегар»! Вот пока, Колёсов, в «полуторке» масло не сменишь, будешь шоффёром.

Дружный хохот бойцов перекрыл оправдания Колёсова, а я сложил бритву и улыбнулся. Но из громкоговорителя, установленного по инициативе политрука зазвучал голос Левитана, и улыбки исчезли. Все замерли.

«В течение ночи на десятое августа наши войска продолжали вести бои с противником на Смоленском, Коростенском, БЕЛОЦЕРКОВСКОМ направлениях и на ЭСТОНСКОМ участке фронта.

На остальных направлениях и участках фронта происходили бои разведывательного характера.

Наша авиация во взаимодействии с наземными войсками наносила удары по мотомехчастям и пехоте противника на поле боя и атаковывала авиацию на его аэродромах».

Репродуктор замолчал, и люди вновь ожили. Только вот никто не глядел друг другу в глаза. Чудо опять не произошло. Не сказал Левитан о сокрушительных ударах Красной Армии и о победах русского оружия, значит и нам придётся воевать.

Зайдя в столовую и выпив стакан чая, я ловко улизнул от Эстер и её постоянной лекции о правильном питании. Проследив за погрузкой бойцов в машины, я поручил политруку желдормост, а сам решил проводить начальство. Хоть и не увидимся мы больше, но пока за порядок на переправе отвечаю я.

Возле моста всё было спокойно. Я обошёл посты, проверил внешний вид бойцов, и вернувшись на городской берег закурил, отойдя в сторону. Стоял спиной к мосту, и бездумно смотрел на серебристые волны, убегающие вниз по течению. Почти месяц здесь, уже привык, освоился. Хорошо, что за делами и хлопотами не было времени рефлексировать и переживать. Но только к одному никак не мог, и не хотел привыкать. Это беженцы, бредущие к мосту с какой-то библейской покорностью – как они рвали мне сердце. В любом взгляде, даже равнодушно скользящем, виделся вопрос: «Почему ты не защитил?» Докурив папиросу, я жадно затянулся новой, но сзади раздался треск и дружный мат в исполнении нескольких голосов. Резко обернувшись, с недоумением посмотрел на ярко-красное яблоко докатившееся до моего сапога. На самом съезде на мост у телеги отвалилось колесо, и из обрушившихся ящиков высыпались яблоки. Нагнувшись, подобрал яблоко, машинально вытер его о рукав гимнастёрки и подошёл к телеге. Женщина только устало и безнадёжно смотрела на суету вокруг своего транспорта. Подоспевший сержант быстро навёл порядок и организовал разгрузку. Вся телега была нагружена яблоками, только небольшой узёлок на самом дне принадлежал вознице.

– Ну, чаго расселась, царевна! – не выдержал дядька, стягиваюший ящик с телеги. – Слезай, приехали... Шо за дурна баба, куда ты их таранишь?

– Так, то ж, сказали вакуироваться – растерянно протянула молодка, тяжело спрыгивая с перекосившейся телеги но не выпуская вожжей. – Так Козьма Рыгорович, мне и говорит, бери мол Клавдия лошадь и вези яблоки. Ну дык, надоть так.

– Вось же дурнина! – восхищённо покрутил головой мужик, отойдя немного в сторону и сворачивая цигарку: – Да на что германцу твои яблоки, кроме разве тех что под кофточкой.

Все дружно расхохотались, а побагровевшая селянка попробовала стегануть дядьку кнутом. Тот отступил, уворачиваясь и чуть не сбил меня с ног:

– Ой, звиняйте командир. Из-за этой бисовой жёнки чуть не напал на Красную Армию.

– Спокойно. А, скажите гражданка, куда вы эти яблоки везете?

– А то я знаю? Председатель сказал вязи, вот я и вязу. А что делать, товарищ командир?

– Так у вас, в колхозе больше и вывозить нечего, что ли? – удивился я.

Только что растерянно хлопавшая ресницами Клавдия гордо выпрямилась:

– Мы приказ обкома первыми выполнили! И даже то, что обмолотить успели, всё уже вывезли. Вот последняя лошадка в колхозе была, и я задержалась, бабку обхаживала, царство ей небесное. Остались в деревне только старые, да и председатель наш.

– А он что, германца ждёт, что ли? – влез в разговор неугомонный мужик.

– Тьфу на тебя, охальник! – разбушевалась женщина, и даже снова замахнулась кнутом, – Ноги у него нема, ещё с польской. Так он сказал, что ружо у него есть, и энтих супостатов будзет горяча привечать!

– Тихо-тихо, – поднял я руку, – Так, колесо поставили. Клавдия..?

– Васильева, мы – засмущалась молодка.

– Клавдия Васильевна, яблоки оставите здесь. Это – приказ. На телегу возьмёте людей, в первую очередь – детей и стариков. Сержант Збицкий!

– Туточки я. Ой, виноват. Здесь!

– Организуйте полную загрузку, и давайте быстрее заканчивайте.

Упряжку отвели в сторону, и Збицкий стал высматривать кандидатов в пассажиры. Я кинул яблоко в ящик, и впрягся в работу по расталкиванию затора. До конца впрочем не успели, и вырулившая из ворот обкома автоколонна вынуждена была остановиться почти сразу. Вывалившийся из первого автобуса товарищ Зелёный было устроил скандал, требуя немедленно очистить дорогу, но его оборвал подошедший Строков:

– Отставить! Скоро поедем. Алексей Юрьевич, давайте отойдём в сторонку.

Мы отошли, и капитан ГБ протянул коробку «Герцеговины Флор»:

– Угощайтесь, товарищ капитан. Остатки былой роскоши, ещё с Минска привозил, – Он мечтательно улыбнулся, – Был на совещании, заглянул в буфет, а там такое богатство... На все деньги взял, всех в Полесске обрадовал.

Мы прикурили от одной спички, и Строков затянулся так, что выступили скулы. Папироса затрещала, и с раздражением выбросив её гэбешник выругался:

– Вот халтурщики, даже такие папиросы сделать нормально не могут! Так, товарищ капитан, слушайте приказ! Младший политрук ваш поступает в распоряжение Особого Отдела фронта. Добровольцев, – он что-то прошипел сквозь зубы, и сплюнул, – найти не удалось. Вряд ли я смогу прислать вам ещё одного комиссара, хотя конечно доложу, по прибытии. Придётся вам командовать одному.

– Товарищ капитан госбезопасности, – растерялся я, – Так вы же, батальон вообще без офицеров оставите! У меня их и так нет, а вы ещё и политрука забираете.

Строков осмотрелся и понизил голос:

– Командиров, товарищ капитан, командиров, а не офицеров. Не путайте. Хорошо, придётся вас в курс ввести хоть и не положено. Ященко к вам направили, чтобы он казарму понюхал. На этом всё, партия вам полностью верит, товарищ Листвин. Товарищ Ливицкий просил передать вам это, а то он был вынужден уехать ночью.

Пожав мне руку, Строков пошёл к машине, но вдруг резко обернулся и спросил:

– О! Чуть не забыл! Буфетчицу-спекулянтку разоблачили, так что можете забрать свои деньги. Да и вообще, подойдите к третьему автобусу, там вас начальник финчасти ждёт. А может быть поедете с нами?

– Нет! – резко отрезал я. – Если партия мне верит, то я такое доверие обмануть не могу. Да и людей бросить не могу. Нет, моё место здесь! А к автобусу, конечно подойду, финансы учёт любят.

Строков поглядел мне в глаза, потом строго по уставу откозырял. Докуривая роскошную папиросу, я проводил усталым взглядом последний грузовик, спускающийся на мост. У ног, в пыли, лежал опечатанный мешок с двухмесячным денежным довольствием всего батальона. Ах, как был недоволен старый финансист из Госбанка, когда я кинул мешок на землю, чтобы освободить руки.

– Молодой человек!! Вы получили материальное воплощение своего и ваших солдат, нелегкого труда. Разве можно, это, швырять на землю!

Вот я и стал миллионером. Командиров нам не надо, атаманом буду я.

Командовать городом оказалось не труднее, чем батальоном. Главное – распределить поручения и проконтролировать выполнение. Но это в теории, а на практике... Одно утешало: поручение для гражданского населения было только одно – эвакуироваться. А ответственных назначить тоже было просто. Товарищ ребе уже выполнял порученное ему задание, хотя и с большим трудом. Он честно сказал, когда я забежал к нему по поводу новых плакатов:

– Ты знаешь мальчик, до чего я наконец-то додумался? Нет, не знаешь, потому что ты ещё не Соломон, но обязательно будешь, потому что слушаешь старших. А эти... – старик только сплюнул, – эти, очень глупые люди говорят что жили при большевиках, проживём и при германцах. Прожив долгую жизнь, я обнаружил, что и среди евреев есть жиды. И что с ними делать, скажите мне? Солдат, чтобы штыками их гнать, ты же не дашь.

– Не дам. – подтвердил я, и добавил: – Самому не хватает.

– Вот и я, об том же. – Совсем пригорюнился ребе. – Ладно, будем делать что должно. Кстати, к попам можешь не ходить, я у батюшки уже был. Он такую речугу потом закатил что, паства его прям из храма побежала вещички собирать.

Я поблагодарил старого печатника, и мысленно ругая себя последними словами вышел из типографии. Как же я мог забыть, что церковь в городе работала практически всегда. Её и закрывали только в двадцатом, лет на пятнадцать. Ну хорошо, одной проблемой меньше. А теперь к моим патрулям, вернее в здание НКВД, где была караулка, – отдать им афиши для расклейки. Потом в батальон – поймать Абрамзона и направить его на склады Госрезерва, пока их не сожгли. А то этот хитрый жук уже второй день носится по области, и явно что-то химичит. И ещё. Поздравить Эстер Шлёмовну с тем, что она стала начальником облздрава, и теперь все склады в её распоряжении! Если конечно на них что-нибудь осталось...

Вернувшись в свою уютную норку, и раздав всем по пряникам, я засел в канцелярии. С тяжёлым вздохом водрузил на стол папки, и стал изучать ту, где была наклейка «Полесский укреплённый район». С каждой прочитанной страницей моё недоумение росло. Вскоре оно уже превратилось в панику. Пережив «развитый социализм», «перестройку», «социализм с человеческим лицом», и «общество равных возможностей» я был склонен согласиться с утверждением стариков «Вот при Сталине был порядок!» А тут... Зачем-то расформировали, пусть и построенный по меркам Гражданской, но вполне боеспособный укрепрайон. И когда!? Я вернулся к документу, и недоверчиво посмотрел на дату. В тридцать шестом году! Дивизию забрали, а сформировали пару пульбатальонов, да и то кадрированных. Но после тридцать девятого, исчезли и эти батальоны. То есть личного состава нет, пулемёты частично на складах, а большей частью – неизвестно где! На глаза попалась выписка из перечня оргмероприятий проводимых по укрепрайонам. Так, что у нас тут? Правильно, сформировать четыре отдельных взвода полукапонирной артиллерии. До первого декабря тысяча девятьсот тридцать девятого года. После семнадцатого сентября уже не актуально. А сейчас что мы имеем с этого укрепрайона? А имеем мы, ни-че-го! Бронеколпаки демонтированы в тридцать девятом, дерево-земельные укрепления уже превратились в холмы и ямы. Теперь Полесский укреплённый район существует только на бумаге, так же как и мой батальон. А кому я подчиняюсь? Опаньки! Нахожусь я вместе со своим «укрепрайоном» в оперативном подчинении двадцать первой армии. Хотелось бы верить, что генерал-лейтенант Ефремов в курсе всего нашего бардака. Но сомневаюсь я, что комбриг Бабына докладывал всю правду. Внеочередную «шпалу» я явно получил с его подачи.