Текст книги "Ушедшее лето. Камешек для блицкрига."

Автор книги: Александр Кулькин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Александр Кулькин
Ушедшее лето
Камешек для блицкрига

Идут белые снеги,

как по нитке скользя...

Жить и жить бы на свете,

но, наверно, нельзя.

…………………………

Быть бессмертным не в силе,

но надежда моя:

если будет Россия,

значит, буду и я.

Издательство: Самиздат

Год: 2010

Пролог

Человеческая жизнь похожа на кирпичный дом. Первый кирпичик – это рождение, а там потихоньку из поступков и слов строят люди, кто дворец, а кто хибару. Но никогда нельзя забывать, что от легкого дуновения судьбы вся постройка может сложиться как карточный домик. Так вышло и у меня. Дожив до пятидесяти лет, я вдруг остался один. Никогда не испытывал тяги к большим компаниям, мне хватало маленького уютного мирка, в котором я был нужен. Но сейчас, идя по улице моего города, я понимал, что мой круг бесследно растворился в огромном мире, как кусочек сахара в обжигающем чае. Мир равнодушен к людям, да и люди всегда могут пройти мимо того, кто молчит о своих бедах. Конечно, можно кричать, и просить о подачке любви, о милостыне понимания. Но увы, не умею. Осталось только жить и надеяться. Вот и сейчас обо мне вдруг вспомнил военкомат.

Я вышел на площадь Ленина и остановился возле перехода, окинув взглядом привычный пейзаж. Асфальт, линии разметки, конструкция под сцену и заросший кустарником склон, наверху которого громоздилась подделка под средневековый замок. Сколько копий было переломано, выражаясь фигурально, когда в бывшем польском городе построили типичный древнерусский замок прямо-таки из учебника истории для пятого класса. Но копья пошли на дрова, а замок стал туристической достопримечательностью. Ещё со школы я был неравнодушен к истории и, оказавшись в этом белорусском городке, серьезно заинтересовался им. Восемьсот с лишним лет существования Полесска давали достаточный простор даже для дилетантского интереса. Особенно мне было интересен последний советский месяц города в 1941 году. Я прочитал все, что нашел в открытом доступе, и понял только одно, что официальная история не говорит ничего конкретного об июле-августе сорок первого.

Резкая боль вдруг скрутила меня – показалось, что в желудок попала колючая проволока. «Вот и все…» – успел подумать я, прежде чем потерял сознание.

Неизвестно где, неизвестно когда

Из докладной записки директора исследовательского центра холдинга «Хронос»

Сэр. Довожу до вашего сведения, что в результате эксплуатации хронопробойника модели 375/RS накопилось множество данных, доказывающих что концепция межвременных путешествий, положенная в основу этого проекта, обладает, угрожающим безопасности самой структуры пространства-времени, потенциалом. Несмотря на теоретические выкладки, определенно, что хронотоннели не исчезают сразу после пробоя, а какое-то, неопределенное время, «дрейфуют» по времени и в пространстве. Обращаю ваше внимание, что данное свойство хронотоннелей полностью не изучено, и теоретически, может привести к их сливанию в один супертоннель. Последствия данного объединения предсказать невозможно, но изменение характеристик ваккума, вплоть до коллапсара пространства-времени, вполне укладывается в рассчитанную нами модель.

Резолюция президента холдинга

Выделить дополнительное финансирование исследовательскому центру. Начальнику службы безопасности усилить контроль, и не допускать контакта исследователей и журналистов. Интервью допускать ТОЛЬКО с тщательно проверенными и контролируемыми журналистами.

Абсолютная тишина закутала меня в ватное одеяло. Взмах бабочки крыльями был бы здесь подобен грому. Стук сердца, которое пять десятков лет давало мне жизнь, прекратился. Но я был жив, вернее, мог думать, а, следовательно, и жить. Ещё мог видеть. Но был вмурован в непонятную субстанцию, как мошка в янтарь. Вокруг было множество разных вещей и существ. Расстояние терялось и казалось что, тираннозавр вот-вот до меня дотянется. Хотя, на месте этого рекса, я бы обеспокоился надвигающимся на него броненосцем абсолютно неизвестного мне флота. Вдалеке, или может быть вблизи, космический корабль мирно соседствовал с танком «КВ-2», а «Боинг-747» барражировал над толпой военных в характерных касках томми первой мировой. «Так вот они какие, закрома времени», – успел подумать я, прежде чем колючую проволоку начали вытаскивать из моего желудка.

Глава 1

Очнулся я от запаха. Хотя нет, правильнее сказать, от отсутствия привычных ароматов. Не было резкого дурмана раскаленного асфальта, который неразделим с городским жарким летом. Пахло рекой и чем-то, казалось бы, прочно забытым, но почему-то вызывающим ассоциации с деревней.

– Гражданин, что с вами?

Удивленный и настороженный голос прервал попытки осмысления, и заставил поднять голову. Кто-то в белом кителе стоял рядом и держался за кобуру. «Ангел!» – была первая мысль, но вид желтой кобуры как-то выбивался из представления о рае, да и не по чину мне райские кущи. С трудом поднялся на ноги, боли уже не было. Машинально отряхнул джинсы и ощупал нагрудные карманы, где были сигареты и телефон. Потом огляделся. Так, все ясно. «Мечты сбываются», – говорят, это написано на одной из плит, ведущих в ад. Милиционер уже вытащил свой «наган» и, настороженно смотрел на меня. Я поправил очки, мимоходом удивившись, что они уцелели, и вздохнув, обратился к блюстителю порядка:

– Отведите меня в госбезопасность.

Но старшина (я сосчитал треугольники на бирюзовых петлицах) вдруг уперся и, держа на меня на прицеле, безапелляционно заявил:

– Эт нет, гражданин. Вы задержаны, до выяснения, и давайте пройдемте-ка по-хорошему.

– Конечно, по-хорошему, – согласился и вопросительно посмотрел на старшину.

– Вперед, – он указал на противоположную сторону от реки. Я пошел впереди, подумав, не заложить ли руки за спину, но решил не быть слишком умным. Под ногами лежала брусчатка, часы на здании обкома партии (один в один, как на старой черно-белой фотографии, только темно-красного цвета) показывали десять минут третьего, пахло (наконец-то вспомнил) конским навозом, да и источник этого запаха был заметен. Я очень внимательно вглядывался, пытаясь понять – в каком я времени. Место я узнал сразу, конечно, река была намного ближе к площади, каменных домов не было, кроме двухэтажного здания с часами наверху в фасонистой арке. Да и откос был покрыт аккуратно постриженной травой, а наверху только деревья. Уже на подходе к обкому, вдруг обратил внимание на белые бумажные кресты, наклеенные на стекла. Резко остановившись, повернулся к старшине, который тут же схватился за кобуру, в которой снова покоился револьвер, и спросил:

– Война?

Милиционер вздрогнул и изумленно уставился на меня:

– Да ты откуда взялся-то, совсем что ли с глузды зъехав*?

– Совсем, – невесело усмехнулся я и попросил:

– Скажите мне, какое сегодня число? И, год?

– Семнадцатое июля, а год – тысяча девятьсот сорок первый, – растерянно ответил старшина, но тут он снова вытащил револьвер и уже уверенным тоном приказал:

– Давай, ходи. – И немного запнувшись, добавил:

– Прямо иди, вон к тем деревьям.

Я шел прямо, выполняя приказ, за спиной пыхтел грузный милиционер с наганом наперевес, редкие прохожие недоуменно косились на мою странную одежду. Меня пока не торопили, и я все пытался понять, зачем я здесь? До падения города, последнего областного центра Белоруссии оставалось чуть больше месяца. Что мог сделать я, человек, родившийся через двадцать лет? Рваться в Москву, чтобы рассказывать Сталину и Берии об их бедах, и доказывать, что я всё-всё знаю и вот сейчас лично притащу Гитлера за его знаменитую челку? Дайте мне только дивизию ОСНАЗа. Угу, разогнался! Даже если, Ливицкий, первый секретарь обкома, и НКВДшник Строков меня и отправят в Минск, то Пономаренко тормознет наверняка. Нельзя ему пускать к Сталину непонятного человека, который рассказывает сказки (с его точки зрения) о том, что всё, что ЦК КП(б)Б сейчас делает, идет только во вред. Я читал, хотя правильнее, сказать – буду читать в Интернете что, по-настоящему работали только Москва и республиканское НКГБ. Остальные, то есть КП(б)Б и НКВД, не могли понять, что старыми методами работать нельзя. Партия направляла на подпольную работу всем известных активистов, НКВД формировал партизанские отряды из своих лучших следователей и уполномоченных, зачастую отправляя горожан в сельскую почти, незнакомую для них, местность. Все шло по старой пословице «Хотели, как лучше...» То есть, властям поручили совершенно незнакомое дело, и они выбрали лучших, которые погибли, не успев ничего сделать. Но ведь, Сталину шли доклады об успешной работе! Преодолевая растерянность, пользуясь непроверенными данными, Пономаренко докладывал об успешном сопротивлении, о колхозниках, сжигающих бомбардировщики даже в том районе, где никогда не было аэродромов. О сотнях партизанских групп, отправленных в тыл врага, но не писал, что оружия не хватает даже истребительным батальонам. А школы подпольщиков со сроком обучения два-три дня? Так что, в Минске мне делать нечего. Впрочем, какой Минск? Он уже почти месяц как у немцев.

Из-за спины раздалось предупредительное покашливание, и меня попросили свернуть направо. По брусчатой, узкой улочке мы стали подниматься в гору. Тут неожиданно для себя, я перестал беспокоиться, и стал с интересом осматриваться. Улица Комсомольская, которая в двадцать первом веке выглядела анахронизмом со своими деревянными домами, почти не изменилась. Только тротуары были деревянными, но дорожное покрытие я уже упоминал. Вдруг, вспомнив, что до революции город брусчатку поставлял даже в Киев, пожалел, что в бывшем современном мне городе её уже нет. Мы поднялись на гору Коммунаров, я успел заметить длинные стволы зениток, и подошли к огороженному парку.

– Нам туда, – старшина, уже снова спрятавший револьвер в кобуру указал на калитку.

Спокойно прошел в открытую милиционером калитку, тщательно окрашенную в темно-зеленый цвет, и оказался на посыпанной песком дорожке. Одноэтажное здание с высокими окнами было выкрашено в тот же зеленый цвет, но ярким пятном рядом с входом выделялось стеклянная табличка в деревянной рамке. Белые буквы информировали, что «Управление НКГБ БССР по Полесской области» располагалось именно здесь. Цель номер один, была достигнута.

Остановившийся на крыльце старшина, тщательно вытер подошвы сапог о тряпку и несколько раз крутанул эбонитовую шашечку звонка. Дверь открылась почти сразу и, отправленный вперед повелительным жестом, я прошел в коридорчик. Вторую дверь мне открыл встречающий рядовой, судя по петлицам пограничник. Вошедший вслед за мной милиционер откозырял сидящему за барьером командиру:

– Товарищ сержант госбезопасности, к вам провожен непонятный гражданин. Прошу разрешения следовать на свой пост. Старшина милиции Скрипко.

– Доставлен, – поправил его сержант ГБ.

– Провожен, – упрямо повторил Скрипко, – он сам попросил.

– Подождите, старшина. Присядьте и напишите рапорт. А вы, гражданин, садитесь. – И с этими словами нкгбэшник взялся за телефонную трубку.

«Ну, что ж, когда прокурор говорит: «садитесь», неудобно отказываться», – вспомнил я старую, или очень новую шуточку и уселся на отполированную седалищами деревянную скамью с высокой спинкой прямо в «логове кровавой гебни» – как любят верещать мои современники, никогда этой «гебни» и в глаза не видевшие. Ожидание впрочем, не затянулось. Коротко доложив о странном незнакомце, дежурный, жестом, предложил мне подняться, и что-то коротко приказал пограничнику. Красноармеец открыл передо мной ещё одну дверь, негромко сказал:

– Вам в четвертый кабинет, – и пошел сзади, держась с левой стороны. Клапан кобуры у него был расстегнут.

Уже проходя за барьер, сделанный явно из дуба, я обернулся и громко сказал:

– Спасибо вам, товарищ старшина.

Старшина, терзающий за столом старенькую ручку с обгрызенным черенком, смущенно махнул рукой:

– Так это ж, надо было так.

Судя по его очень смущенному, и умоляющему взгляду, брошенному на офицера, клякса на рапорте получилась большая. Но что, произошло дальше, я уже не увидел, так как прошел навстречу своей судьбе.

В четвертом кабинете у окна стоял высокий человек. В пепельнице дымилась забытая папироса, длинная гильза явно показывала, что это не «Беломор». С удивлением отметил, что уже давно не курил, и желание затянуться дымком охватило меня. На звук открываемой двери человек обернулся:

– Проходите, садитесь, – и, обратившись к солдату, добавил: – Свободны, когда старшина напишет рапорт – принесёте.

Подождав пока я сяду, он представился:

– Оперуполномоченный Золотарев. Сегодня я ответственный, и буду с вами беседовать.

Я встал, сидя представляться не могу:

– Старший лейтенант запаса Листвин Алексей Юрьевич. Родился, через двадцать лет после нашего разговора.

Золотарев ошеломленно потряс головой:

– Стоп, стоп. Что за бред, родился через двадцать лет? С кем же я, сейчас говорю?

Я грустно улыбнулся:

– С неизвестной науке аномалией. Разрешите я, достану документы?

– Ну конечно! – Он схватил папиросу и жадно затянулся. Заметив мой взгляд, тут же протянул мне коробку «Герцеговины Флор». Я удивился, увидев столь памятную черно-зеленую пачку, но не удержался от искушения и взял одну папиросу. Но папироса могла подождать, сначала надо воспользоваться разрешением хозяина кабинета. Вскоре на столе было разложено содержимое моих карманов. Прикурив от своей зажигалки, положил её на стол к пачке «Премьера», мобильному телефону, портмоне, паспорту и военному билету. Рядом лежала пачка влажных салфеток и носовой платок. Ошеломленный Золотарев не сводил взгляда с обложки паспорта. Потом осторожно протянул руку и взял «краснокожую паспортину». «Краснокожим» паспорт стал только из-за суперобложки, а так он был унылого серого цвета, как и большинство документов новообразованных государств. Раскрыв обложку, оперуполномоченный пару минут судорожно хватал ртом воздух, рассматривая герб Республики Беларусь. Я уже начал беспокоиться за его здоровье, но он совладал с собой и стал быстро листать документ, задержавшись взглядом на второй странице. Наконец-то добравшись до последней, он кинул на меня быстрый взгляд, явно сравнивая фотографию с оригиналом, и стал тщательно вычитывать информацию. Потом отложил паспорт, но тут же вновь его открыл и поскреб ногтем страницу.

В дверь постучали, и Золотарев сказав:

– Войдите, – встал из-за стола.

Вошедший пограничник доложил:

– Рапорт старшины милиции.

– Давайте сюда. Стоп, я подойду сам. Скажите сержанту госбезопасности Шкенёву, что я очень занят, в кабинет заходить нельзя. Меня вызывать только в случае крайней необходимости.

Прочитав рапорт, Золотарев отложил его на стол и вновь вернулся к моим документам. Я тем временем потушил папиросу в пепельнице и стал бездумно смотреть в окно. Редкие деревья ничего не скрывали, густой парк, как стало через семьдесят лет, ещё не вырос, и было видно как на ладони. Река была шире, и с высоты холма были видны маленький остров, дорога на другой стороне, и бревенчатый мост, немного выступающий над поверхностью воды. Негромкое покашливание вернуло меня к действительности.

– Что это? – лейтенант, держал в руке сотовый телефон.

– Телефон, – и предотвращая следующий вопрос, я продолжил: – Нет, сейчас он работать не будет. Для его нормальной работы нужно много оборудования и сооружений, которых сейчас нет.

– Расскажите подробней, – попросил собеседник, положив мобильник на рапорт старшины.

– Я не специалист мобильной связи, впрочем в моё время о всём знать невозможно. Но, если вы дадите мне лист бумаги, общие принципы объяснить смогу.

Окуная ручку в чернильницу и подивившись, что навыки сорокалетней давности еще живы, схематично набросал структуру сотовой связи.

– То есть, можно сказать, что это – радиостанция? – уточнил Золатарев.

– Да, можно сказать и так. Только сейчас связаться невозможно ни с кем. Точно не знаю, но, кажется, диапазон этот в настоящее время не используется. Да и дальность действия очень маленькая.

– По вашим документам я понял, что вы из СССР, вернее, – он вновь посмотрел на паспорт, – Из Белоруссии. Но почему же телефон иностранный? Неужели, наша страна не в силах производить такое?

Я помрачнел и, поколебавшись, все-таки ответил:

– Товарищ лейтенант госбезопасности, прошу вас, выслушайте меня не перебивая.

И минут пятнадцать читал Золотареву лекцию по будущей истории нашей страны. Я тщательно избегал называть фамилии, особенно ныне здравствующих вождей, старался не упоминать наиболее одиозные факты, но все-таки вынужден был озвучить старое название города, в котором родился. Лейтенант со свистом втянул воздух в себя, но промолчал, и только когда я с горечью признал, что выиграв войну, проиграли мир, он не выдержал:

– Да как вы могли! Для чего мы тогда живем, для чего сражаемся! Что вы натворили?

Он вскочил и, нервно схватился за кобуру. Я остался спокойным наблюдателем, как будто смотрел все это со стороны. Слишком велико было потрясение, и все чувства, даже самосохранения, атрофировались. Сейчас будет выстрел и всё. Конец моей жизни и всей моей вселенной. Но лейтенант превозмог себя, сел и схватился за коробку. Открыв крышку и взяв одну папиросу, он машинально прикурил от моей зажигалки, потом пригляделся к ней, прочитал «Произведено в КНР» и раздраженно бросил ее на стол:

– Даже зажигалка из-за границы!

Глубоко затянувшись, он немного успокоился и вновь подвинул мне коробку. Дождавшись пока я закурю, он спросил:

– Зачем же Сталинград переименовали?

Я пожал плечами:

– Не знаю. Решение принималось в Москве и жителей города никто не спрашивал.

Проницательно посмотрев на меня, Золотарев понизил голос:

– А кто тогда был во главе государства вы, конечно, не помните?

– Зачем вам это? Этот человек жив, и он у власти, – я был очень спокоен, решив про себя что уже умер, и поэтому мне было все безразлично. – Поймите, лейтенант госбезопасности, власть у вас большая, но у него огромная. И вообще, во многом знании – много печали.

– О своей печали я сам позабочусь, – отрезал он и вопросительно посмотрел.

– Хрущев, – произнес я сакраментальное для любителей альтернативной истории имя и со злорадством отметил, как резко поменялось выражение лица моего оппонента.

Несколько минут в кабинете стояла тишина, и только табачный дым слоями поднимался над столом. Золотарев встал, подошел к окну и приоткрыл форточку, потом, не поворачиваясь, глухо спросил:

– Что-нибудь из ближайшего будущего помните?

– Да. Двадцатого июля ваш наркомат вновь сольют с НКВД. А завтра в Полесск приедет комиссия ЦК КП(б)Б организовывать филиал школы подпольщиков.

Сарказм в моем голосе заставил лейтенанта резко повернуться:

– А что вам не нравится в факте приезда комиссии?

– Да все мне нравится! Не нравится только дичайшая спешка. Ну не поверю я, что за два-три дня можно подготовить грамотного подпольщика.

Старая закваска взыграла в НКГБешнике:

– Откуда вы это знаете? Это же секретные данные.

– Сейчас да, более того, только завтра будет принят протокол номер семьдесят бюро ЦК. Но в моем времени эти данные совершенно открыты. – Я усмехнулся, – кроме документов вашего ведомства. У вас похоже, все документы хранятся без срока давности.

Лейтенант улыбнулся:

– Этот протокол нашей беседы тоже будет с грифом «Хранить вечно». Но все-таки интересно, у вас что, протоколы заседаний ЦК можно купить на каждом углу?

– Нет, – тоже улыбнулся я, – Только в книжном магазине. Но есть компьютерная сеть, в которой можно прочитать очень многое.

Только через приблизительно полчаса, и нескольких листов исчерканной бумаги, мы смогли вернуться к предсказаниям.

– И еще, завтра товарищ Сталин станет наркомом обороны.

К этой новости Золотарев отнесся спокойно и, сев за стол, стал доставать бланки.

– Надо оформить нашу беседу, – а заметив мою улыбку при прочтении шапки «Протокол допроса», извинился: – Других у меня нет.

Он долго писал, несколько раз задавал уточняющие вопросы, а я все думал, что делать дальше? Впрочем, от мрачных мыслей меня избавил следователь, предложив протокол на подпись. Он возмутился, когда я потянулся за ручкой, только пробежав текст глазами:

– Нет, вы обязаны все внимательно прочитать и подписать каждую страницу!

Во время моего чтения он курил у окна, и только когда я отложил ручку, подошел к столу. Внимательно просмотрев листы, сложил их в папку и помолчав, смущенно признался:

– Не знаю даже что с вами делать. Ваша история настолько фантастична, что вполне может оказаться правдой. В общем, так. Сейчас я вызову завхоза, вы переоденетесь, и поселитесь в доме комсостава. Доложу начальнику, тогда и будем решать окончательно.

Лейтенант госбезопасности Золотарев посмотрел на закрывающуюся дверь. Случай был абсолютно неправдоподобным, но все-таки на шпиона этот человек не похож. Приходилось их видеть, и немало. Да и документы, оперуполномоченный кинул взгляд на стол, такого не могли сделать даже в Берлине. Взяв в руки паспорт, он вновь провел пальцем по гладкой пленке: фотография была не наклеенной, а напечатанной. Впрочем, приедет Строков и пусть принимает решение, а пока за этим Листвиным присмотрят. С этими мыслями нкгбэшник собрал все лежащее на столе в пакет из плотной бумаги, внимательно осмотрел столешницу, и убрав пакет в сейф вернулся к своим делам.

Завхоз оказался пожилым евреем, и как все завхозы во все времена сразу стал жаловаться мне на свою полную беспомощность, периодически воздевая руки долу и восклицая:

– Всем надо, и всем надо срочно! А я не сын божий, чтобы пятью караваями накормить всех страждущих. Я бедный старый еврей, у которого огромная семья, которая ужасно хочет кушать. Уже и не говорю, что этого они хотят каждый день!

Впрочем, причитая, он аккуратно собрал всю мою одежду и сложил её в мешок, который тут же опломбировал. Потом, сверяясь с гроссбухом, выдал мне командирское обмундирование, придирчиво проверяя – за все ли я расписался. В последнюю очередь он отдал яловые сапоги, с такой миной, будто я их вырвал без наркоза вместе с половиной его челюсти.

Потом он вынул и положил на стол шесть рубиновых квадратиков и пару стрелковых эмблем. Но посмотрев на меня, вздохнул и упаковал кубари в плотный конверт. Оставив конверт на столе, он помог мне обмундироваться и, подведя к зеркалу, воскликнул:

– Не будь я Барский, если немедленно не запрещу гулять своим дочкам там, где будет ходить такой роскошный командир!

Я внимательно стал рассматривать того, кому придется жить, обязательно воевать и может быть погибнуть за двадцать лет до моего рождения.

Из зеркала на меня так же внимательно и немного грустно смотрел немолодой мужчина с морщинами на лице, с тускло-серыми глазами и полуседой неуставной шевелюрой. Усы такого же цвета «соли с перцем» требовали, чтобы их подстригли. Да и щетину неплохо бы сбрить. Хотя новенькая форма делала из этого типа кого-то похожего на человека.

В дом комсостава, который располагался в этом же парке, меня проводил молчаливый пограничник. Он же и устроился со мной в небольшой комнате, где стояли две солдатские кровати, две тумбочки и стол. На стене висела столь памятная по фильмам «тарелка» радио.

Пожилая женщина с любопытством посмотрела на мои «чистые» петлицы, но взглянув на сопровождающего, вопросов задавать не стала. Прочитав направление из ГБ, она переписала фамилии в книгу и выдала ключи. Устроившись в комнате, я обеспокоился тривиальными вопросами жизни. На что жить? Портмоне осталось у Золатарева, да и вряд ли мне продадут что-либо за билеты Национального банка Республики Беларусь. То есть купить не на что, нечего и даже побриться нечем. Завхоз выдал мне две пачки «Казбека», явно по приказу лейтенанта ГБ, но такому куряке как я, надолго этого не хватит. Выложил из карманов небогатое содержимое и задумчиво на него уставился. Кроме трёх коробков спичек ничего не было. Да и спички были явно из стратегических запасов завхоза, потому что на каждом из них, мускулистый рабочий угрожал солидным кулаком буржуину. Надпись информировала – что это «Наш ответ Чемберлену». Сержант посмотрел на мои страдания, поднялся и, попросив меня никуда не уходить, вышел из комнаты. Я проводил его взглядом, что и говорить: «Береженого бог бережет. А не береженого – конвой стережет». Конечно, Золатарев мне поверил, потому что я ещё жив, и нахожусь почти на свободе. Но и присматривать за мной отправил человека, может быть для моей безопасности. Стянув сапоги, я стал вспоминать премудрости накручивания портянок. У завхоза я их намотал, совершенно не задумываясь, а вот сейчас обнаружил, что немного ошибся. Впрочем, потренировавшись минут десять, с радостью обнаружил, что крепко усвоенное – не забывается. Советская Армия учила жестко, но навечно.

Тем временем вернувшийся сержант принёс ведомость и пачку денег. Я расписался, машинально отметив прочерк в графе «Звание, занимаемая должность», и с интересом вскрыл банковскую бандерольку. Новенькие серовато-зеленые купюры с решительно ступающим красноармейцем и надписью «Три рубля» составляли в общей сложности триста рублей. Интересно, много это или нет? Сержант еле заметно улыбнулся и, предупредив, что он будет провожать меня в город, унёс ведомость.

*с глузды зъехав (бел.) – с ума сошёл

Глава 2

Выйдя из калитки, мы свернули не направо, как я собирался по привычке, а налево. По привычке, потому что в мое время именно справа располагалась площадь Ленина, и по советской традиции, все главные магазины. Сейчас же мы шли на площадь Горького, кажется в это время она ещё называлась Базарной. Впрочем, сегодня базара не было, да и вообще только сейчас я осознал, что идет война. Знал-то я это знал, но вот понять смог только сейчас. В пятницу, теплым летним вечером, в городе было очень мало народа. В основном женщины, и все, время от времени, с тревогой посматривали на небо. Я тоже посмотрел на такое чистое, безоблачное небо, которое, как понял только с недавних пор, стало врагом. Невольно ускорил шаг, провожатый который невозмутимо шел рядом, возле одного из магазинчиков вежливо придержал меня за рукав. Дверь скрипнула, пропуская нас в небольшой зал промтоварного магазина. Было где-то часов шесть вечера, кстати, телефона-то больше нет, так что надо купить часы. Несмотря на скромные размеры, выбор в магазине был богатый, впрочем увидев цены, я понял почему. «Но живем только однава», – усмехнулся я, и, заплатив сто двенадцать рублей тридцать пять копеек, стал обладателем карманных часов и опасной бритвы. С опаской покосившись на хищную сталь бритвы, я истратил еще восемь рублей, приобретя квасцы и пару носовых платков. Зайдя также в продовольственную лавку, приобрел десять пачек «Казбека», килограмм «Краковской» колбасы, полкило печенья, спичек, и хлеба. Всё это сложил в предоставленную пограничником холщовую сумку. Деньги исчезали со свистом. Но бутылку водки я все же купил, залюбовавшись на залитую сургучом пробку. После приобретения одеколона, мыла и банки крабов, в кармане отчетливо обозначился «финансовая дыра». Я серьезно задумался о смысле жизни, и о возможности существования в этом времени. Тем более, что желудок уже освоился и, стал предъявлять свои требования на колбасу. Меланхолично топая за сержантом, рассматривал брусчатку под ногами, по детской привычке стараясь не наступать на границы плиток, и когда он резко остановился, то чуть было не сбил его с ног. Вернее, чуть было не упал, так как он мягко скользнул в сторону. Я поднял голову, и сразу захотел бросить сумку. Передо мной стоял капитан ГБ Строков. Я никогда не видел его портрета, но кто, кроме начальника областного НКГБ, мог носить в петлицах три шпалы?

– Добрый вечер, товарищ Листвин, – негромко произнес Строков, протягивая мне руку. Вездесущий сержант освободил меня от поклажи, и я смог пожать руку человека, который мог и должен был решить мою судьбу. Мы молча, рассматривали друг друга. Строков выглядел не просто усталым, а смертельно измученным. Темные круги под глазами, покрасневшие глаза, даже выбрит он был плохо: такое ощущение, что утром он брился без зеркала, на ощупь.

– Я вот вернулся, заехал было в управление, а здесь, оказывается, такое событие. Но, сегодня устал очень, так что давайте встретимся завтра, в обкоме, часов в девять утра. Обратитесь к милиционеру на входе, пропуск будет заказан. Хорошо?

Не дожидаясь ответа, он пошел к поджидавшей его «Эмке». Я провожал взглядом развернувшуюся машину пока она не скрылась за поворотом, потом взяв у сержанта сумку, пошел в гору.

После ужина, во время которого узнал, что питаюсь за счет НКГБ республики, я, взяв пачку папирос, вышел в парк и устроился в беседке. Меланхолично наблюдая за тающим дымком папиросы, наслаждался покоем, и, с некоторым удивлением, безмятежностью ведомого. От меня уже ничего не зависело, благодать-то какая. Из открытого окна звучала музыка, что-то классическое. Потом раздался бой курантов, и такой знакомый голос Левитана четко произнес:

– Передаем сводку Совинформбюро от семнадцатого июля тысяча девятьсот сорок первого года:

«В течение семнадцатого июля наши войска вели бои на Псковско-порховском, Полоцком, Смоленском, Новоград-Волынском направлениях и на Бессарабском участке фронта. В результате боёв существенных изменений в положении войск на фронте не произошло.

Наша авиация в течение семнадцатого июля действовала по мотомехвойскам противника, уничтожала авиацию на его аэродромах. За пятнадцатое и шестнадцатое июля уничтожено девяноста восемь немецких самолётов. Наши потери двадцать три самолёта».

Затянулся и, увидев, как затлела гильза, с досадой отбросил окурок. Все благодушие как волной смыло. Народ сражается на фронтах и в тылу. А я сижу здесь, как в санатории! Нервно схватил новую папиросу и, ломая спички, прикурил. Город вокруг застыл в тишине, только запоздавшие соловьи вовсю распевались, пытаясь доказать кому-то свою незаменимость. Так и мне придется завтра доказывать смертельно уставшим людям, что тоже кому-то здесь нужен. Попытавшись поставить себя на место Строкова, я придумал такой план покушения на Сталина, что аж самому понравилось. Только одна мелочь портила все. Никому в мире не могла прийти в голову мысль о провале во времени. А так все сходилось. Берем крутого ниндзю с европейской внешностью, выдумываем для него документы и легенду, которая не может подвергнуться проверке, упаковываем его, пусть даже и неработающей, техникой футуристического дизайна. После чего закидываем его за линию фронта и пусть рвется к вождю, рассказывать о мерах по спасению страны. А дальше – дело техники, один удар… и все. Впрочем, дизайн так называемой техники будущего, тоже уязвимое место, мне припомнились иллюстрации к НФ-книгам Беляева, Циолковского. Пожалуй, мобильник в исполнении немцев, выглядел бы переносным телефоном, с трубкой и наборным диском. Может быть, антенна бы из него торчала, как на моей первой «соньке» или даже больше. Представив себе такое чудо, я улыбнулся. Нет, путешествия во времени здесь даже не фантастика, ведь кроме Уэллса и Марка Твена, об этом никто не писал.