Текст книги "Быт русского народа. Народность. Жилища. Домоводство. Наряд. Образ жизни. Музыка. Часть I"

Автор книги: Александр Терещенко

СОХРАНЕНИЕ НАРОДНЫХ МЫСЛЕЙ В СТАРИННЫХ ПЕСНЯХ И СКАЗКАХ – И УКЛОНЕНИЕ ОТ САМОБЫТНОСТИ

Весьма жаль, что многие из наших с большими способностями литераторов уклонялись от своей народности; заменяли русские выражения иностранными и подражали слепо чужеземному. Старинные народные и нынешние песни убеждают нас, что можно писать без слепого подражания к другим народам. Какая сила и простота чувствований сохранились во многих наших песнях! Какой в них стройный звук и какая невыразимая приятность в оборотах и мыслях! Потому что все излито из сердца, без вымысла, натяжки и раболепной переимчивости. В них все трогает нас, потому что оно близко к нашим мыслям; потому что все это наше, русское, неподдельное; все проникнуто любовью к родине, отечеству. Народные песни суть драгоценный памятник самобытной поэзии нашей. Это наша слава, без подражания иноземной. – Конечно, песни наши не везде стройные, но полные страстей: печаль льется рекою томительных страданий; разочарованная горькая безнадежность омывает слезами грудь, иссушивает сердце, и оно умирает без утешения; любовь или тонет в море сладостных упоений, или погибает без участия к ней. Отвага, молодечество, радость, веселие и забавы воспеваются без хитрых затей, складываются в простоте лепета и высказываются по вдохновению собственного сердца.

Вот для образца несколько песен древнейших из XVI в.

Описание умирающего витязя подле огня в дикой степи.

 
   Ах! Как далече, далече в чистом поле,
   Раскладен там был огонечек малешенек;
   Подле огничка разослан шелковый ковер,
   На ковричке лежит добрый молодец,
   Припекает свои раны кровавые!
   В головах стоит животворящий крест,
   По праву руку лежит сабля острая,
   По леву руку его крепкий лук,
   А в ногах стоит его добрый конь. —
   Добрый молодец уже кончается,
   При смерти добрый молодец сокрушается,
   И сам добру коню наказывает:
   «Ах ты, конь мой, конь, лошадь добрая!
   Ты видишь, что я с белым светом разлучаюся
   И с тобой одним прощаюся:
   Как умру я, мой добрый конь,
   Ты зарой мое тело белое
   Среди поля, среди чистого, —
   Среди раздольица, среди широкого.
   Побеги потом во святую Русь,
   Поклонись моему отцу и матери,
   Благословенье свези малым детушкам;
   Да скажи моей молодой вдове,
   Что женился я на другой жене:
   Во приданое взял я поле чистое;
   Свахою была калена стрела,
   А спать положила пуля мушкетная.
   Тяжки мне рапы палашовые,
   Тяжче мне раны свинцовые!
   Все друзья, братья меня оставили,
   Все товарищи разъехались:
   Лишь один ты, мой добрый конь,
   Ты служишь мне верно до смерти
   И ты видишь, мой добрый конь,
   Что удалой добрый молодец кончается».
 

Убитый воин, коему постелею служит камыш, изголовьем ракитовый куст, а тело его орошается слезами матери, сестры и молодой жены:

 
   Ах ты, поле мое, поле чистое,
   Ты, раздолье мое широкое!
   Ах ты всем, поле, изукрашено,
   И ты травушкой и муравушкой,
   Ты цветочками василечками;
   Ты одним, поле, обесчещено:
   Посреди тебя, поля чистого,
   Вырастал туг част ракитов куст,
   Что на кусточке, на ракитовом,
   Как сидит тут млад сизый орел,
   В когтях держит черна ворона,
   Он точит кровь на сыру землю.
   Как под кустиком, под ракитовым,
   Что лежит убит добрый молодец,
   Избит, изранен и исколон весь.
   Что не ласточки, не касаточки,
   Круг тепла гнезда увиваются, —
   Увивается тут родная матушка:
   Она плачет, как река льется,
   А родна сестра плачет, как ручей течет;
   Молода жена плачет, что роса падет:
   Красно солнышко взойдет, росу высушит.
 

О другом воине, коему постелею служит то же самое, что первому, но одеялом темная, осенняя и холодная ночь:

 
   Как доселева у нас, братцы! через темный лес
   Не пропархивал тут, братцы! млад бел кречет,
   Не пролетывал, братцы! ни сизый орел.
   А как нынече у нас, братцы, через темный лес
   Пролегла, лежит, широкая дороженька.
   Что по той ли по широкой по дороженьке
   Проезжал туда удалой добрый молодец.
   На заре то было, братцы! да на утренней,
   На восходе было красного солнышка,
   На закате было светлого месяца.
   Как убит лежит, удалой добрый молодец.
   Что головушка у молодца испроломана,
   Ретиво сердце у молодца испрострелено.
   Что постелюшка под молодцом камыш трава,
   Изголовьице под добрым част ракитов куст,
   Одеяличко на молодце темная ночь,
   Что темная ночь, холодная, осенняя.
   Прилетали к доброму молодцу три ласточки,
   Из них первая садилась на буйной его голове,
   А другая-то садилась на белой его груди,
   Ах! как третья садилась на скорых его ногах.
   Ах, как первая-то пташка, родная матушка;
   А другая-то пташка, то мила сестра;
   Ах, как третья-то пташка, молода жена.
   Они взяли мертво тело за белы руки,
   Понесли они то тело во высокий терем.
   Его матушка плачет, что река льется,
   А родная сестра плачет, как ручьи текут,
   Молода жена плачет, как роса падет.
   Как солнышко взойдет, росу высушит,
   Как замуж она пойдет, то забудет его.
 

О преступнике, освобожденном из темницы полюбовницею его:

 
   Ты воспой, воспой, млад жавороночек,
   Сидючи весной на проталинке!
   Добрый молодец сидит в темнице,
   Пишет грамотку к отцу, к матери.
   Он просит того жавороночка:
   Отнеси ты, млад жавороночек,
   На мою ли, ах! дальну сторонку
   Ты сие письмо к отцу, к матери.
   Во письме пишет добрый молодец:
   Государь ты мой, родной батюшка,
   Государыня моя, родна матушка,
   Выкупайте вы добра молодца,
   Добра молодца, своего сына,
   Своего сына, вам родимого.
   Как отец и мать отказалися,
   И весь род, племя отрекалися:
   Как у нас в роду воров не было,
   Воров не было и разбойников.
   Ты воспой, воспой, млад жавороночек,
   Сидючи весной на прогалинке.
   Добрый молодец сидит в темнице,
   Пишет грамотку к красной девице.
   В другой раз просит жавороночка,
   Чтоб отнес письмо к красной девице.
   Во письме пишет добрый молодец:
   Ты душа ль моя, красна девица,
   Моя прежняя полюбовница.
   Выкупай, выручай добра молодца,
   Свово прежнего полюбовника.
   Как возговорит красна девица:
   Ах вы, нянюшки, мои мамушки,
   Мои сенные верные девушки!
   Вы берите мои золоты ключи,
   Отмыкайте скорей кованы ларцы,
   Вы берите казны сколько надобно;
   Выкупайте скорей добра молодца,
   Мово прежнего полюбовника!
 

Взятие Казани.

 
   Вы, молоды робята! послушайте,
   Что мы, стары старики, будем сказывати,
   Про грозного царя Ивана, про Васильевича,
   Как он, наш государь царь, под Казань город ходил;
   Под Казанку под реку подкопы подводил,
   За Сулой за реку бочки с порохом катал,
   А пушки, а снаряды в чистом поле расставлял.
   Ой татары по городу похаживают
   И всяко грубиянство оказывают,
   Они грозному царю насмехаются:
   Ай, не быть нашей Казани за белым за царем!
   Ах как тут наш государь разгневался,
   Что подрыв так долго медлится.
   Приказал он за то пушкарей казнить,
   Подкопщиков и зажигальщиков.
   Как все тут пушкари призадумалися,
   А один пушкарь поотважился:
   Прикажи, государь царь, слово выговорить!
   Не успел пушкарь слово вымолвить —
   Тогда лишь догорели зажигательные свечи,
   И вдруг разрывало бочки с порохом.
   Как стены бросать стало за Сулой за реку,
   Все татары тут, братцы, устрашилися,
   Они белому царю покорилися.
 

Опричник Малюта Скуратов клевещет Иоанну IV на старшего сына его царевича Иоанна, будто бы он водится с изменниками царя, вооружается с ними противу него, а между тем пьет и ест с одного блюда, носит с ним одно царское платье. Разгневанный государь велит своим опричникам немедленно предать его смерти; но спасителем невинного царевича явился боярин Никита Романович Романов. – Послушаем, как говорит старина:

 
   Когда зачиналася каменна Москва,
   Тогда зачинался и грозный царь Иван, сударь, Васильевич.
   Как ходил он под Казань город,
   Под Казань город и под Астрахань.
   Он Казань город мимоходом взял,
   Полонил царя и с царицею,
   Выводил измену изо Пскова,
   Изо Пскова и из Новгорода.
   Ах как бы вывесть измену из каменной Москвы!
   Что возговорит Малюта злодей Скуратович:
   Ах ты, гой еси, царь Иван Васильевич!
   Не вывесть тебе изменушки до веку:
   Сидит супротивник супротив тебя,
   Он пьет и ест с одного блюда,
   Цветное платье носит с одного плеча.
   И тут царь догадается,
   На царевича злобно осержается.
   Что возговорит грозный царь Иван Васильевич:
   Ах вы, гой еси, князья и бояре!
   Вы берите царевича под белы руки,
   Поведите во палату особую;
   Вы снимайте с него платье цветное,
   Надевайте на него платье черное.
   Поведите его на болото жидкое,
   На тое ли лужу поганую,
   Вы предайте его скорой смерти.
   Все бояре испугалися,
   Из палаты вон разбежалися;
   Большой за меньшего хоронятся.
   Один остался Малюта злодей,
   Он брал царевича за белы руки,
   Повел во палату особливую,
   Снимал с него платье цветное,
   Надевал на него платье черное;
   Повел на болото жидкое,
   Что на ту ли лужупоганую.
   Проведал слуга Никиты Романыча,
   Садился на лошадь водовозную,
   Скоро скакал к Никите Романычу,
   Как кричал он громким голосом:
   Гой еси, батюшка, Никита Романович!
   Ты пьешь и ешь, прохлаждаешься,
   Над собой кручинушки не ведаешь:
   Упадает звезда поднебесная,
   Угасает свеча воску ярого,
   Не становится у нас млада царевича. —
   Никита Романович испугается,
   Садится на лошадь водовозную,
   Скоро скачет на болото жидкое,
   Что на ту ли лужу поганую:
   Ударил он Малюту по щеке.
   Ты, Малюта, Малюта Скуратович!
   Не за свой ты кус принимаешься,
   Ты этим кусом подавишься.
   Он брал царевича за белы руки
   И повел его куда надобно.
   Что возговорит грозный царь:
   Ах вы, гой еси, князья мои и бояре!
   Надевайте на себя платье черное,
   Собирайтеся ко заутренней
   Слушать по царевичу панихиду. —
   Я вас, бояре, всех в котле сварю!
   Все бояре испугалися,
   Надевали они платье черное,
   Собиралися ко заутренней,
   Слушать по царевичу панихиду.
   Приехал Никита Романович,
   Нарядился во платье цветное,
   Привел с собою млада царевича
   И поставил за дверьми северны. —
   Что возговорит грозный царь:
   Ах ты, гой еси, Никита Романович!
   Что в глаза ли ты мне насмехаешься?
   Как упала звезда поднебесная,
   Что угасла свеча воску ярого,
   Не стало у меня млада царевича.
   Что возговорит Никита Романович:
   Ах ты, гой еси, надёжа православный царь!
   Мы не станем петь по царевичу панихиду,
   А станем петь молебен заздравный мы.
   Он брал царевича за белу руку,
   Выводил из-за северных дверей.
   Что возговорит грозный царь:
   Ты Никита, Никита Романович!
   Еще чем мне тебя пожаловать?
   Или тебе полцарства дать,
   Или тебе златой казны сколько надобно?
   Ах ты, гой еси, царь Иван Васильевич!
   Не надо мне полцарства, ни золотой казны,
   Только дай ты мне злодея Скуратова.
   Я сведу на то болото жидкое,
   Что на ту ли лужу поганую.
   Что возговорит царь Иван Васильевич:
   Еще вот тебе Малюта злодей,
   И делай с ним, что хочешь ты.
 

Об убиенном царевиче Димитрии. – Наши летописи говорят, что царевич пал от рук злодеев, подосланных Борисом Годуновым; народная песнь, современная этому происшествию, подтверждает вполне несчастное событие.

 
   Не вихрь крутит по долинушке,
   Не седой ковыль к земле клонится;
   То орел летит по поднебесью,
   Зорко смотрит он на Москву реку,
   На палатушки белокаменны,
   На сады ее зеленые,
   На златой дворец стольна города [49]49
  По вступлению уже видно, что эта песнь искажена; но, мне сколько известно, она нигде не напечатана в этом роде.


[Закрыть].
   Не лютая змея возвывалася,
   Возвывался собака булатный нож,
   Упал он ни на воду, ни на землю;
   Упал он царевичу на белу грудь,
   Да тому ли царевичу Димитрию, —
   Убили же царевича Димитрия!
   Убили его на Углищи,
   На Углищи, на игрищи.
   Уж как в том дворце черной ноченькой
   Коршун свил гнездо с коршунятами;
   Уж как тот орел, Дмитрий царевич;
   Что и коршун тот, Годунов Борис.
   Убивши царевича, сам на царство сел;
   Царил же он, злодей, ровно семь годов.
   Не вихрь крутит по долинушке,
   Не седой ковыль к земле клонится;
   То идет грозой Божий гнев
   За православную Русь!
   И погиб коршун на гнезде своем:
   Его пух прошел по поднебесью,
   Проточилась кровь по Москве реке.
 

Некоторые песни начала XVII в. и половины того же века не менее запечатлены выразительностью чувств и сердца, как, наприм., смерть кн. Михаила Скопина, который на пиру отравлен княг. Екатер. Шуйской, женой кн. Дм. Шуйского, брата царя Шуйского. – Она была дочь Малюты Скуратова.

 
   У князя было, у Владимира,
   Было пированье почетное.
   Ой, крестили дитя княженецкое!
   Ах! кто кум-то был? кто кума была?
   Ай, кум-то был князь Михаила Скопин,
   Князь Михаила Скопин, сын Васильевич.
   А кума-то была дочь Скуратова.
   Они пили, ели, прохлажалися,
   Пивши, евши, похвалялися,
   Выходили на крылечко на красное.
   Уж как учали похвалу чинить князья, бояре.
   Один скажет: у меня больше красна золота.
   Ах, что взговорит князь Михаила Скопин,
   Михаила Скопин, сын Васильевич:
   Еще что вы, братцы, выхваляетесь,
   Я скажу вам не в похвалу себе:
   Я очистил царство московское,
   Я вывел веру поганскую,
   Я стал за веру христианскую.
   То слово куме не показалося,
   То крестовой не понравилось.
   Наливала она чару водки крепкой,
   Подносила куму крестовому.
   Сам же он не пил, а ее почтил.
   Ему мнилось, она выпила;
   А она в рукав вылила, —
   Наливала еще куму крестовому.
   Как выпил князь Михаила Скопин:
   Трезвы ноги подломилися,
   Белы руки опустилися.
   Уж как брали его слуги верные.
   Подхватили его под белы руки,
   Повезли его домой к себе.
   Как встречала его матушка:
   Дитя мое, чадо милое!
   Сколько ты по пирам не езжал,
   А таков еще пьян не бывал! —
   Свела меня кума крестовая,
   Дочь Малюты Скуратова.
 

Отсечение головы Стеньке Разину.

 
   На заре то было, братцы, на утренней,
   На восходе красного солнышка,
   На закате светлого месяца.
   Не сокол летал по поднебесью,
   Есаул гулял по насаднику.
   Он гулял, гулял, погуливал;
   Добрых молодцев побуживал:
   Вы вставайте, добры молодцы!
   Пробужайтесь, казаки донски!
   Не здорово на Дону у нас,
   Помутился славный тихий Дон:
   Со вершины до черна моря,
   Да черна моря Азовского:
   Помешался весь казачий круг,
   Атамана больше нет у нас!
   Нет Степана Тимофеевича,
   По прозванию Стеньки Разина.
   Поймали добра молодца,
   Завязали руки белые,
   Повезли во каменну Москву.
   И на славной Красной площади
   Отрубили буйну голову!
 

Наказание виселицей пойманному разбойнику.

 
   Не шуми, мати, зеленая дубровушка!
   Не мешай мне, доброму молодцу, думу думать.
   Что заутра мне, доброму молодцу, в допрос идти,
   Перед грозного судью, самого царя.
   Еще станет государь царь меня спрашивати:
   Ты скажи, скажи, детинушка, крестьянский сын!
   Уж как с кем ты воровал? с кем разбой держал?
   Еще много ли с тобой было товарищей?
   Я скажу тебе, надёжа, православный царь!
   Всю правду скажу тебе, всю истину,
   Что товарищей у меня было четверо:
   Еще первый мой товарищ, темная ночь;
   А второй мой товарищ, булатный нож;
   А как третий-то товарищ, то тугой лук;
   Что рассыльщики мои-то калены стрелы.
   Что возговорит надежа, православный царь:
   Исполать тебе, детинушка, крестьянский сын!
   Что умел ты воровать, умел ответ держать.
   Я за то тебя, детинушка, пожалую
   Среди поля хоромами высокими, —
   Что двумя ли столбами с перекладиной.
 

Молодая жена, выданная замуж за разбойника, оплакивает убитых ее родных:

 
   Из-под лесу, лесу темного,
   Из-под частого осинничку,
   Как бежит тут конь, добра лошадь,
   А за ней идет добрый молодец,
   Идучи сам говорит ему:
   Ты постой, постой, мой добрый конь.
   Позабыл я наказать тебе:
   Ты не пей воды на Дунай реке,
   На Дунае девка мылася
   И совсем нарядилася,
   Нарядившись, стала плакати,
   И заплакав, сама молвила:
   Или в людях людей не было!
   Уж как отдал меня батюшка,
   Что за вора, за разбойника.
   Как со вечера они советовались,
   Со полуночи на разбой пошли,
   Ко белу свету приехали.
   Ты встречай, встречай,
   Узнавай коня томлёного.
   Ах! томлёный конь, конь батюшков,
   Окровавлено платье матушкино,
   А золот венок милой сестры,
   А золот перстень мила брата.
   Как убил он брата милого,
   Своего шурина любимого.
 

Молодая женщина оплакивает свою участь и свою опрометчивость в том, что она выбрала себе не по мыслям друга вековечного.

 
   Возле садику млада хожу,
   Возле зелена млада гуляю,
   Соловьевых песен слушаю.
   Хорошо в саду соловей поет!
   Он поет, поет припеваючи,
   К моему горю применяючи,
   К моему житью ко бессчастному!
   Не пеняю я, молодёшенька,
   Ни на батюшку, ни на матушку,
   Ни на братца, на ясного сокола,
   Ни на сестрицу, лебедь белую;
   Что пеняю я, младешенька,
   На свою ли участь горькую,
   На свои ли очи ясные!
   Ах вы, очи, очи ясные!
   Вы глядели, да огляделися;
   Вы смотрели, да осмотрелися.
   Не по мысли вы друга выбрали,
   Не по моему по обычаю.
 

Слезы верной жены по убитому мужу, который оставил после себя детей, и она, несмотря на советы вступить в новый брак, отрекается из любви к убитому мужу и своим детям.

 
   Как на дубчике два голубчика
   Целовалися, миловалися,
   Сизыми крыльями обнималися.
   Отколь ни взялся млад ясен сокол,
   Он ушиб, убил сизого голубя,
   Сизого голубя, мохноногого,
   Он кровь пустил по сыру дубу,
   Он кидал перья по чисту полю,
   Он и пух пустил по поднебесью.
   Как растужится, разворкуется
   Сизая голубушка по голубю,
   О голубушке мохноногоньком.
   Как возговорит млад ясен сокол:
   Ты не плачь, не плачь, сиза голубушка!
   Сиза голубушка по своем голубчике.
   Полечу ли я на сине море,
   Пригоню тебе голубей стадо:
   Выбирай себе сизого голубя,
   Сизого голубя, мохноногого.
   Как возговорит сиза голубушка:
   Не лети, сокол, на сине море,
   Не гони ко мне голубей стадо.
   Ведь то мне будет уж другой венец,
   Малым голубятушкам не родной отец.
 

Гибель молодого парня за его страсть к полюбовнице, которую простой народ называет змейкой-скоропейкой.

 
   Ты змейка-скоропейка, змея лютая!
   Из норы ты, змея, ползешь, озираешься;
   По песку ползешь, извиваешься;
   По траве ты ползешь, всю траву сушишь.
   Иссушила в поле всю травушку,
   Да всю травушку, всю муравушку,
   Все цветочки, все лазоревые.
   Ты душа ль, душа, красна девица!
   Иссушила ты добра молодца,
   Как былиночку в чистом поле.
   Довела его ты до погибели,
   Что до той ли темной темницы.
   Что из славного села Преображенского,
   Из того приказу государева,
   Что вели казнить доброго молодца,
   Что казнить его, повесити.
   Его белые руки и ноги скованы,
   По правую руку идет страшен палач,
   По левую идет мать его родная,
   Позади идет красная девица,
   Его милая полюбовница,
   Что зазноба его ретива сердца,
   Погубительница живота его.
 

Сестра по злости к своему брату решилась отравить его; но обман открылся преждевременно и она была сожжена посреди двора.

 
   Стругал стружки добрый молодец,
   Брала стружки красная девица,
   Бравши стружки, на огонь клала,
   Все змей пекла, зелье делала:
   Сестра брата извести хочет.
   Встречала брата середи двора,
   Наливала чару прежде времени,
   Подносила ее брату милому.
   Ты пей, сестра, наперед меня.
   Пила, братец, наливаючи,
   Тебя, братец, поздравляючи.
   Как канула капля коню на гриву,
   У добра коня грива загорается,
   Молодец на коне разнемогается.
   Сходил молодец с добра коня,
   Вынимал из ножен саблю острую,
   Снимал с сестры буйну голову.
   Не сестра ты мне родимая!
   Что змея ты подколодная.
   И он брал с костра дрова,
   Он клал дрова середи двора.
   Как сжег ее тело белое,
   Что до самого до пепелу,
   Он развеял прах по чисту полю,
   Заказал всем тужить, плакати;
   Что она над ним худо делала.
   Ей самой так рок последовал,
   От ее злости ненавидныя [50]50
  Эти песни напечатаны в «Нов. и полн. собр. русск. песн.», изд. в 1780 г., в следующем порядке: ч. I № 124, № 146; ч. 2 № 135; ч. I № 136 и 125; ч. 2 № 121; ч. 3 № 159; ч. I № 134, 131, 139, 144, 155; ч. 2 № 133, ч. I № 140. – Так много хорошего рассеяно в 3 частях песенника, что мы затруднялись в выборе и боялись еще обременить читателей. – Нельзя не заметить, что приведенные здесь песни напечатаны в других песенниках весьма неправильно. Напр., в «Новейш. и полн. российск. объяснен. песенн.», изд. Моск. 1810 г., № 239.
   При зачине каменной Москвы,   Зачинался тут и грозный царь, и пр.

[Закрыть].
 

Отмеченная у меня под № 121, ч. 2, совсем иначе напечатана. – Или:

 
   Не шуми, мати, зеленая дубровушка,
   Не мешай мне, доброму молодцу, думу думати.
 

Несправедливо приписывают ее Ваньке Каину – он только любил ее петь. Каин разбойничал в царствование Елизаветы. Пойманный и сужденный за преступление, он был сослан с клеймом на лбу и двух щеках и с вырыванием ноздрей в каторжную работу в порт Рогервик, ныне балтийский…

Вот где народная поэзия, проникнутая истинным чувством!

В царствование Иоанна IV толпы скоморохов ходили из села в село и пели песни от избытка чувств, раздающиеся поныне в деревнях и городах. Сам набожный царь Федор любил внимать пению: по отслушании вечерни он проводил все остальное время до ужина в забавах, коими тешили его шуты и карлы и услаждали песнями.

Предания старины памятнее для народа: лелея давно прошедшие события, он переносился в глубокую даль времени, украшал ее песнями и передавал потомкам. – Кто сочинял эти песни? – Имена сочинителей потеряны, но утвердительно сказать можно, что многие песни составлялись в кругу дружеской беседы, как это делали индейские певцы: харуны и бгаты, которые славили деяния своих предков [51]51
  James Tod «Annals and antiquities of Rajast'han or the central and western Rajpoot states of India», Lond., 1829 г., т. 2, с. 4; Ritter's «Erdkunde Asien», ч. IV, от. II, с. 418, 612; ч. I, с. 722; Malcolm «Memoir of central Indie», т. II, с 132–138; Heber «Narrative», т. V, с. 433–455.


[Закрыть]; ионические рапсоды, гомеровские греки, кельтийские барды, скандинавские скальды, германские минезингеры, французские трубадуры, менестрели, сербские гусляры и все воодушевленные песнопевцы, увлекаемые преданиями. Так сочиняли малороссийские кобзари (бандуристы) и казаки, собираясь на вечерницах (вечерних сходбищах) или в кругу пленительной дружбы. – Особенная жалость в тех думах, в коих глубоко запали в сердце уныние, тоска и печаль.

Для сравнения с приведенными образцами: об убитом воине, лежащем в степи, представляется здесь несколько малороссийских песен, которые древностью и, говоря беспристрастно, красотою, силою и живопроникнутой грустью превышают русские песни и думы.

1

 
   Витер гуде, трава шумит,
   Козак бидный убит лежит!
   На купини головою,
   Накрыв очи осокою.
   Кинь вороный у ноженьках,
   Орел сизый в головоньках:
   Вин козака доглядае,
   На кучери наступав.
   Козак до его промолвляе,
   Сизый орле! побратаймось.
   Як ты, брате орле, станет,
   З лобу очи выдирати,
   Дай же моей неньци знаты,
   Моей неньци старесенький,
   Матусеньци риднесенький.
   Ой, знай, орле, що казаты,
   Як у тебе моя маты
   Буде про мене пытаты.
   Скажи: служит вин у хана,
   У пана хана татарина,
   У крымского добродия;
   Да выслужив королевиньку,
   У чистым поли могилоньку.
 

2

 
   Ой, кинь бежит, трава шумит,
   Да вжеж козак убит лежит!
   На купини головою,
   Прикрыв очи осокою,
   Жовтое тило рокитою,
   Билы руки хустиною,
   Ясне личко китайкою.
   В головоньках ворон кряче,
   А в ноженьках коник плаче.
   Копытом землю выбывае,
   Свого пана вин пытае:
   Ой, пане ж мий, пане!
   Пане копитане!
   Ой, кому мене вручает?
   Кому коня покидает?
   Чи турчину, чи татарину?
   Тебе, коню, турчин не пиймае,
   А татарин не осидлае.
   Ой, бежи, коню, темными лугами,
   Бежи, коню, битыми шляхами;
   Да пробежи, коню, до двору
   Та вдарь копытом в болону.
   Ай выйде до тебе ненька старенька,
   Козацькая матусенька:
   Вона буде тебе за поводы браты,
   Буде тоби сина подкладаты,
   Буде тоби вивса подсыпаты,
   Холоднею водицею наповаты;
   И скризь слезы про мене пытаты.
   Да не кажи, коню, що я убывся,
   А скажи, коню, що я оженывся:
   Та поняв соби паняночку,
   У чистом поли земляночку.
   Що куды витер не вие.
   Ни сонечко вже не грие.
   Без виконец и без дверец,
   Там спит козак – молодец.
 

3

 
   Сидит козак на могили,
   З оружины огонь креше,
   Скалки ломит, розкладае,
   В свои раны заглядае:
   Пострелены – к сердцю пришили;
   Порубаны – кровью зийшли.
   Закладався орел за конем,
   А за тый криниченьки:
   Ой, чи скорийш ты добежиш,
   Мени крыльця повтинаеш? —
   Ой, ты скорийш долетиш,
   Мени ноги повтинаеш. —
   Ой, кинь бижит, земля дрожит;
   Орел летит, перо дзвенит;
   Ой, кинь бижит все ярами,
   Орел летит все лугами.
   Кинь до воды прибигае,
   Орла братца выглядае.
   Орел летит и не смие.
   Коня брата не низнае.
   Даруй, коню, крылечками,
   А хто ходит нижечками!
 

Печальные воспоминания казака по оставленной им родине.

 
   Ой кряче, кряче, черненький ворон,
   Та на глыбокой долине;
   Ой плаче, плаче, молодым козаче
   По несчастливой годыне.
   Ой кряче, кряче, да черненький ворон
   Та у лузи над водою.
   Ой плаче, плаче, молодый козаче
   По конику по вороному.
   Вороный коню! грай ты пидо мною,
   Та розбий туту мою!
   Розбий, розбий тугу по темному лугу,
   Козакови та молодому.
   Ой, иде козак дороженькою,
   Слизоньками умываеця:
   Десь моя пенька, десь моя старенька,
   Да за мною убиваеця!
   Та в недилоньку рано пораненьку,
   Да як сонце не зходило,
   Та зезжалася вся моя родына,
   Вона мне выпроводила, —
   Выпровожаеш, моя родинонько!
   Та чи не жаль тоби буде,
   Як я пийду на ту украину,
   Да меж чужии люди?
   Ой, загадай мене, моя стара нене,
   Сидаючи обидаты.
   Десь моя дитина, на чужой сторони? —
   Да никому одвидати!
   Ой, згадай мене, моя стара нене,
   Як сядеш у вечери исти:
   Десь, моя дитина, на чужой сторони? —
   Да не мае одней висти.
 

Могила, разговаривая с ветром, предвещает казаку, оставляющему своего отца, неминуемую смерть:

 
   Ой, у поли могила з витром говорила:
   Повий витре на мене, щоб я не чорнила,
   Щоб я не чорнила, щоб я не марнила,
   Щоб на мени трава росла, да й ще зеленила.
   И витер не вие, и сонце не грие,
   Тилько в степу при дорози трава зеление.
   Ой у степу ричка, через ричку кладка,
   Не покидай, козаченьку, ридненького батька!
   Як батька покинет, сам марне згинеш,
   Риченькою быстренькою за Дунай заплынеш.
   Бодай тая ричка, рыбы не плодила:
   Вона того товарища навики втопыла!
   Бодай тая ричка, кошуром заросла:
   Вона мого товарища за Дунай занесла! [52]52
  Максимович «Украинские народ. песни», Моск., 1834 г., ч. I, с. 150–153, № 15 и 16; с. 148 и 146, № 11; с. 168, № 34. – Придерживаясь правильного выговора малороссиян, я изменил правописание, введенное г. Максимовичем, и писал так, как произносят знатоки своего языка.


[Закрыть]
 

Необыкновенная красота и сила малороссийских песен заставляли многих собирать их и печатать; но никто доселе не был столько счастлив в собрании их и ознакомлении с ними нас в такой степени, как трудолюбивый писатель наш, г. Максимович. У него ныне собрано до двух с половиною тысяч разных песен и отрывков. С нетерпением ожидаем выхода в свет. – Г. Киреевский давно собирал русские народные песни и собрал их весьма много. Более десяти лет ожидали появления в свет обещанных им песен и, к сожалению, обещание не выполнено. – Постигшая смерть в 1843 г. похитила его у нас; с ним она унесла в могилу нашу надежду. Может быть, кто-нибудь из любителей народности издаст их; а теперь мы лишены возможности сказать о них что-либо. – Приведенные малороссийские песни принадлежат, судя по слогу, к концу XVI в. Но вот определенные по своему времени: на взятие Варны и на взятие Львова. Гетман Федор Богданко, опустошив Синоп, Трапезунд и Анатолию, подошел под Царьград (в 1577 г.) и ограбил его предместье; отсюда поплыл с казаками к Варне, которую он взял. По этому случаю сочинили казаки песнь:

 
   Чы я бы вийску не заплатила,
   Червонными золотыми
   Та биленькими таларами?
   Чы я бы вийску не заплатила,
   Червонною китайкою
   За услуженьку козацкую?
   А в недиленьку пораненько,
   Збыралася громадонька
   До козацкой порадоньки.
   Ставилы раду, та ставилы,
   Виткиль Варну мисто достаты:
   Ой чы з поля, чы з моря?
   Чы з рички невиличкой?
   Пыслали писла та под Варну,
   Пиймав же посел турчапина,
   Старого ворожбина.
   Сталы его выпытываты:
   Виткиль Варну мисто достаты,
   Ой, чы з поля, чы з моря?
   Чы з той рички невеличкой?
   А в недиленьку пораненько
   Бигут, пливут човеньцами,
   Поблыскивают весельцами.
   Вдарылы разом з самопалыв,
   А з гарматы вси козаки.
   Воны туркив забиралы,
   Сталы, нарекалы:
   Була Варна, була Варна,
   Славна славна;
   Славнийше того козаки,
   Що той Варны досталы,
   И в ней туркив забралы.
 

По взятии Львова Богданом Хмельницким (в 1648 г.).

 
   А в чистым поли, близко дороги,
   Стоит наметец дуже шовковый;
   В тым наметци стоит столичек,
   На тым столичку зречны молодец.
   Конце вийско збирае, над Львив встае,
   Тай пид Львив встае, все шерегуе,
   Свое вийско на Львив рихтуе.
   Як киньми зернув, аж Львив здвигнувся,
   Як шабелькой звив, Львив поклонывся.
   Ой, вийшлы к нему мищаны
   Ой, вси мищаны, вси предмищаны:
   Вынеслы йому мысу червонных.
   Вин тое бере, тай не дякуе,
   А свое вийско на Львив рихтуе.
   Ой, вийшлы к нему вси жидове,
   Вси жидове, вси кагалове:
   Вынеслы йому мысу червонных.
   Вин тое бере, тай не дякуе,
   А свое вийско на Львив рихтуе.
   Ой, вийшли к нему уси Панове,
   Уси Панове, вси гетманове:
   Вывелы йому конников в сидли,
   Конников в сидли, панну в карети.
   Вин тое бере, красно дякуе,
   А свое вийско та шерегуе.
   Як зачав вийско шереговаты,
   Ой, бильше Львива не турбоваты.
 

По летописям видно, что Львов избавился от грабежа казаков выкупом 200 000 червонцев, собранных с жидов и купцов армянских. – Не должно думать, чтобы песни на взятие Варны и Львова только и были бы определенные по своему времени – их довольное число. На некоторые из них указано для сравнения только с приведенными русскими…

Думая, что при звуках пленительной старины никто не может быть равнодушным, я решился привести несколько отрывков из сочинений пол. XVII в. и конца тоже века – казака Кирши Данилова и неизвестных.

Завоевание Сибири Ермаком, хранившееся долго в устах простолюдинов, носит отпечаток исторической верности:

 
   И собиралися во единой круг
   И думали думушку крепко за едино:
   Как бы им приплыть к горе тобольской той!
   Сам он, Ермак, пошел устьем верхним.
   Самбур Андреевич устьем средниим,
   Анофрий Степанович устьем нижниим,
   Которое устье впало против самой горы тобольской.
   Татары в них бьют со крутой горы;
   Стрелы летят, как часты дожди.
   И тому татары дивовалися,
   Каковы русские люди крепкие,
   Что ни единого убить не могут их.
   Каленых стрел в них, как в снопики налеплено,
   Только казаки все невредимо стоят.
 

Описание доспехов Михаилы Казарянина:

 
   Выезжал удача, добрый молодец,
   Молодой Михайло Казарянин.
   А конь под ним – как ясен сокол,
   Крепки доспехи на могучих плечах,
   Куяк и панцирь чиста серебра,
   А кольчуга на нем красна золота.
   Шелом на буйной голове замычется,
   Копье в руках мурзамецое, как свеча горит;
   Ко левой бедре припоясана сабля острая,
   В длину сабля сажень печатная,
   В ширину сабля осьми вершков;
   Еще с ним тугой лук разрывчатой,
   Полосы были булатные,
   А жилы елены сохатные
   А рога красна золота,
   А тетивочка шелковая,
   Белого шелку шамаханского,
   И колчан с ним каленых стрел.
   А конь под ним, как лютый зверь;
   Цены коню сметы нет.
   Почему коню цены сметы нет?
   Потому ему цены сметы нет:
   За реку броду не спрашивает,
   Скачет конь с берегу на берег,
   Котора река шириною пятнадцать верст.
 

Жалоба русской девицы, плененной татарами:

 
   На беседе сидят три татарина,
   Три собаки, наездники.
   Пред ними ходит красна девица,
   Русская девочка полоняночка,
   Молода Марфа Петровична.
   Во слезах не может слово молвити,
   Добре жалобно причитаючи:
   «О, злосчастная моя, буйна голова!
   Горе горькое, моя руса коса.
   А вечер тебя матушка расчесывала,
   Расчесала матушка, заплетала.
   Я сама, девица, знаю, ведаю,
   Расплетать будет мою русу косу!
   Трем татарам, наездникам».
   Они те-то речи, татары, договаривают,
   А первый татарин проговорит:
   «Не плачь, девица, душа красная,
   Не скорби, девица, лица белого;
   Асдему, татарину, достанешься.
   Не продам тебя, девицу, дешево;
   Отдам за сына за любимого.
 

В горе не должно кручиниться, говорили наши прадеды: