Текст книги "Уроки Великой депрессии (СИ)"
Автор книги: Александр Шубин
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
Эти показания, данные Сухановым в августе 1930 г., вскоре после ареста, внутренне логичны и совершенно расходятся со схемой следствия. Для выдвижения своего проекта «куцей конституции» Суханов считал необходимым создать авторитетную в стране группу, вождем которой прочил члена президиума Госплана и члена коллегии ЦСУ В. Громана, человека известного и уважаемого в среде социалистической интеллигенции. Но весной 1929 г. Громан отклонил проект Суханова, назвал его тезисы «сталинскими». Из этого можно сделать вывод о том, что попытка Суханова создать организацию не удалась. Но это не противоречит другому толкованию – Суханова не пустили в существовавшую организацию как «слишком левого». Впоследствии, на дне рождения Суханова 9 декабря 1929 г., между Сухановым и Громаном произойдет даже бурное объяснение по поводу подозрения, будто Суханов состоит в германской компартии. Нужен ли был меньшевикам лидер с коммунистическими воззрениями?
Из воспоминаний Валентинова известно, что обвиняемые по делу 1930–1931 гг. В. Громан, П. Малянтович, Э. Гуревич состояли в «Лиге объективных наблюдателей» (название условное, как бы «шуточное»). Валентинов утверждает, что она прекратила существование в 1927 г.[286]286
Валентинов Н. Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина. С.363, 31.
[Закрыть] Это утверждение вызывает целый ряд сомнений. Во-первых, Валентинов в 1927–1930 гг. лечился и работал за границей, и мог не знать о том, что делается в Москве. Ему могли не сообщать о деятельности Лиги и во время кратких приездов в Москву – лишнее распространение информации об этом было нежелательно. Во-вторых, Валентинов не мог не понимать, что его рассказ о Лиге доказывает факт длительного существования нелегального кружка политически влиятельных социал-демократов, и подтверждает материалы процесса. Не желая «лить воду на мельницу» коммунистической пропаганды, Валентинов должен был «умертвить» Лигу именно в 1927 г., чтобы она не могла преобразоваться в «Союзное бюро». Между тем с 1927 г. у социал-демократов было больше оснований для недовольства официальным курсом, что могло только активизировать, а не прекратить их обсуждения. 1927 г., таким образом, может рассматриваться как дата прекращения работы Лиги лишь в том случае, если Лига в этом году преобразовалась в политическую группу с другим наименованием. Подследственные называли разные даты образования «Союзного бюро» в 1926–1928 гг., в том числе 1927 г. Вероятно, это был постепенный процесс, без акта образования бюро.
Как они себя называли на самом деле? Материалы следствия не могут дать ответа на этот вопрос, потому что наименование «Союзное бюро» (СБ) полностью совпадает с тенденцией следствия. Поэтому в дальнейшем мы можем одну и ту же группу с оппозиционными социал-демократическими позициями называть как «Лига», так и СБ.
Несмотря на то, что Суханова до декабря 1929 г. не допускали в «Лигу», именно через него она и «засветилась». Социал-демократы посещали смешанный по составу «салон» на квартире Суханова, где шел обмен информации, и, благодаря радикалу Суханову, «в шутку» ставились острые политические вопросы. Меньшевик Ф. Череванин, не посещавший эти беседы и относящийся к обвиняемым на процессе меньшевиков враждебно, так передал дошедшие до него слухи: «У Суханова был салон, где собирались люди, занятые на высокой советской службе и безусловно лояльные, но иногда фрондирующие»[287]287
Цит. по: Литвин А. Л. Указ. соч. С.14.
[Закрыть]. Очень характерный взгляд инакомыслящего из подполья на инакомыслящих из правящей элиты. Так же смотрели радикальные, но далекие от власти неформалы 80-х гг. XX в. на статусную коммунистическую интеллигенцию, тихонько обсуждавших возможность реформирования системы «реального социализма» вплоть до полной ее ликвидации. Именно этот стык властных и диссидентствующих кругов является крайне опасным для системы – в случае «сдвига власти» эти люди могут выдвинуть реальные проекты реформ и даже взять управление на себя.
Сталин отнесся к собраниям куда как серьезней, ибо понимал, что после 1928 г. в этих кругах гораздо больше фронды, чем лояльности.
Вождь писал Молотову: «Нужно пощупать жену Суханова (коммунистка!): она не могла не знать о безобразиях, творившихся у них дома»[288]288
Письма И. В. Сталина В. М. Молотову 1925–1936 гг. С.198.
[Закрыть]. Кто-кто, а Сталин прекрасно понимал, чем могут кончиться такие «безобразия» на квартире Суханова – именно там планировался октябрьский переворот 1917 г., правда, в отсутствие самого хозяина. Тогда в стране тоже был острый социальный кризис.
В. Базаров подтвердил, что посещал воскресные вечера у Суханова, которые «сводились к свободному обмену мнений по различным политическим и экономическим вопросам. Иногда этот обмен мнений носил резкий характер»[289]289
Меньшевистский процесс 1931 года. Кн. 1. С.46.
[Закрыть]. Особенно резко высказывался Громан, опасавшийся, что политика большевиков конца 1929 г. может привести к «правовому хаосу» (другие говорили о «кровавой каше»).
Эти беседы не были организацией с единой программой, скорее – местом согласования разных программ. Там бывали и народники из круга Кондратьева, и, возможно, более правые «промпартийцы». Суханов, как и Сталин, понимал, что «при наличии продуманной платформы, группа может образоваться в 48 часов»[290]290
Там же. Кн. 2. С.59.
[Закрыть]. Речь шла о подготовительном этапе создания организации, которая сможет составить конкуренцию коммунистам в случае распада их диктатуры. Как бы Суханов ни доказывал, что «куцая конституция» укрепит советскую власть, было очевидно, что она стала бы лишь переходным состоянием, позволяющим оппозиции легализоваться, укрепить организационные связи и перейти в наступление[291]291
Эти планы поразительно напоминают не только ситуацию революции 1905 г., на которую намекал Суханов своей аналогией с «булыгинской думой», но и развертывание оппозиционного движения в период Перестройки 80-х гг. Суханов даже выдвигает идею двух коммунистических партий, которая была популярна на начальном этапе Перестройки.
[Закрыть].
Свое сближение с группой Громана в рамках этих бесед Суханов относит к концу 1929 г. Потом следствие «передвинет» этот момент на весну 1929 г., игнорируя столь важную деталь, как объяснение с Громаном на дне рождения Суханова 9 декабря 1929 г. Только после этого Суханова могли допустить к более интимным обсуждениям («принять в СБ»). На заседаниях СБ Суханов делал крайне критический доклад об аграрной политике, содержание которого явно расходятся с тенденцией следствия: колхозы названы там «воскрешением народнической утопии», что бьет и по большевистской идеологии, и по версии о близости меньшевиков и народников из ТПК.
Лишь в январе 1931 г. Суханов под давлением следствия начинает косвенно признавать факт «вредительства», выразившийся в том, что меньшевики не поддерживали план пятилетки и поэтому не выполняли его с должным рвением. Ничего невероятного в таком саботаже не было, тем более, что многие лидеры групп уже были уволены за саботаж разработки сверхиндустриалистских планов.
В показаниях 22 января 1931 г. происходит психологический перелом. Теперь Суханов уже недвусмысленно говорит о поддержке со стороны СБ интервенции против СССР и вредительства, называет нужные следствию сроки. Казалось бы, фальсификация состоялась. Но и дальше Суханов не называет никаких фактов вредительства, а предпочитает рассуждать о политике, называя встречи «совещаниями», «заседаниями» и «пленумами». Даже сдавшийся Громан все равно пишет: «Сношения носили характер политических собеседований…»[292]292
Меньшевистский процесс 1931 года. Кн. 1. С.357.
[Закрыть] Правда, ничего кроме правды…
Ранние показания Суханова в целом соответствуют поздним показаниям Кондратьева. 26 февраля он утверждал, что до 1928 г. они с Громаном были скорее политическими противниками: «я считал его тогда сверхиндустриалистом и инфляционистом. Он обвинял меня в крестьянофильстве и антииндустриализме».[293]293
Там же. Кн. 2. С.405.
[Закрыть] В это время Кондратьев считался идейным лидером «прокрестьянского» направления общественной мысли, на него ориентировались единомышленники-специалисты по всей стране, как на Громана – специалисты социал-демократических взглядов. Левая оппозиция попрекала правящую группу тем, что они находятся под влиянием Кондратьева и Громана. Так, в 1927 г. тезисы Кондратьева к совещанию наркомземов Зиновьев назвал манифестом кулацкой партии. Он даже пытался опубликовать об этом статью, но нарком земледелия Смирнов не позволил этого сделать. Идеолог «левых» возмущался: «Калинин тоже, насчет того, что кулак в Америке богат, а у нас какой-де кулак, у нас он бедный. Это все вдохновляется Кондратьевым».[294]294
РГАСПИ. Ф. 323. Оп. 2. Д.100. Л.690.
[Закрыть]
Понятно, что после перемены курса 1928–1929 гг. лидер «крестьянофилов» оказался в опале. После увольнения Кондратьева с поста директора Конъюнктурного института Наркомфина в 1928 г. началось его личное сближение с Сухановым и Громаном. Постепенно Кондратьев понял, что за Громаном стоит какая-то организация, и Громан понял то же самое о Кондратьеве.
До этого момента в показаниях Кондратьева нет ничего невероятного. За обоими теоретиками стоял круг близких по взглядам людей. Тут бы, с точки зрения тенденции следствия, и начать свидетельствовать о Союзном бюро ЦК РСДРП, его подрывных действиях, стремлении к интервенции и т. д. Но Кондратьев не желает говорить то, чего не знает: «Но я никогда ни от Громана, ни от Суханова не слышал, что во главе организации стоит оформившееся Союзное бюро ЦК меньшевиков… Я не помню, чтобы указывал Громану и Суханову, что наша организация называется ТКП».[295]295
Меньшевистский процесс 1931 года. Кн. 2. С.405.
[Закрыть] Ничего кроме правды…
Кондратьев признает, что в центральную группу (ЦК) ТКП входили также Юровский и Макаров. ЦК дано в скобках. Хотите называть лидеров группы ЦК – ну называйте. Хотите называть консультации Кондратьева, Громана и Суханова блоком – называйте. Тем более, что в разговорах «употребляется даже самый этот термин»[296]296
Там же. С.406.
[Закрыть].
Планы ТКП Кондратьев излагает как сценарий вероятного развития событий, которыми оппозиция может воспользоваться, но которые не собирается провоцировать. Участник обеих организаций высказывались за демократическую республику и экономическую программу НЭПа. Но, вопреки интересам следствия, Кондратьев добавляет: «Должен, однако, сказать, что платформа как меньшевистской организации, так и ТКП была далеко не закончена выработкой и потому по ряду вопросов не существовало единства взглядов как в одной, так и в другой организации». Кондратьев подчеркивает: «ЦК ТКП не имел никаких непосредственных связей с интервентами… Совместных специальных организационных действий по подготовке общего восстания организации не предпринимали»[297]297
Там же. С.407.
[Закрыть]. Даже Громан, согласившийся полностью «разоружиться» перед следствием, все таки подчеркивал разногласия между организациями блока: «о слиянии организаций не может быть и речи, в виду явного различия политических программ»[298]298
Там же. Кн. 1. С. 311–312.
[Закрыть]. По утверждению Громана, в 1928 г. был создан только информационный центр (то есть люди делились друг с другом информацией). Более того, весной 1929 г. представители Промпартии не явились на встречу, контакты с ними были потеряны.
Не получается блок сплоченных вредительских организаций. А клубы оппозиционных политиков вырисовываются вполне рельефно. Но в случае социального кризиса и политической демократизации из таких клубов быстро формируются партии. Если не за 48 часов, как утверждал Суханов, то за неделю. И в случае кризиса власти массы узнают, кого поддерживать, и такие партии становятся массовыми движениями. «Теневые правительства» выйдут из подполья и начнут претендовать на власть. В феврале 1917 г. оппозиционные политики, известные интеллигенции, подхватили падавшую власть.
Громан утверждает, что обсуждался вопрос о создании временного правительства из представителей СБ и ТКП, возможно с привлечением Промпартии и правой оппозиции ВКП(б). Думали ли Громан, Суханов и Кондратьев на самом деле о создании «временного правительства»? Базаров рассказывал, что как-то в конце 1929 – начале 1930 г. у Суханова кто-то из присутствующих, возможно Громан, заявил, что в стране, в ВКП(б) нет никаких организующих сил, на которые можно было бы опереться. В ответ на это Суханов, шутя, заметил: «Как нет таких сил? Даже из числа присутствующих здесь лиц можно указать таких, какие могли бы быть министрами. Вот, например, Базаров мог бы быть министром иностранных дел… Одновременно Суханов и других присутствующих характеризовал как способных занять министерские посты»[299]299
Там же. С.47.
[Закрыть]. Обмена мнениями после «шутки» Суханова не было, но позднее Кондратьев сообщил Громану, что его хотелось бы видеть в будущем правительстве. Тема «теневого кабинета» обсуждалась в шутку, но обдумывалась всерьез.
Были ли у людей, которых посадили на скамью подсудимых, реальная возможность взять управление страной на себя в случае крушения большевистской диктатуры? А. Л. Литвин отрицает наличие у этих людей политического опыта: «О каком политическом опыте обвиняемых в данном конкретном случае приходится говорить, если Суханов, Гринцер, Громан и другие поверили следователям, говорили под их диктовку явные несуразности, а потом удивлялись, как же их обманули»[300]300
Литвин А. Л. Указ. соч. С.17.
[Закрыть]. Здесь явно смешивается политический опыт и опыт подследственного, что не одно и то же. Можно ли отрицать наличие политического опыта у Зиновьева, Каменева, Рыкова и др. большевиков, которые вели себя не лучше. Как подследственные, меньшевики пытались спасти себе жизнь. В этом была своя логика – коммунистическая диктатура могла рухнуть в любой момент. Меньшевики не верили, что она могла продержаться долго. Покаяния на процессе не были непреодолимым препятствием для возвращения в политическую жизнь. Это подтвердил опыт Восточной Европы, где выжившие в коммунистических застенках люди становились партийными и государственными лидерами в 50-80-е гг. Важно было пережить этот трагический период. И здесь следователи не обманули подследственных – смертные приговоры вынесены не были.
Думаю, не побывав в тюрьме, несправедливо обвинять людей, которые не справились со следственным прессингом, в недостатке «политического опыта». Политический опыт заключается в знаниях иного рода. Напомню, что Громан занимался планированием развития народного хозяйства со времен Временного правительства. Кондратьев, видный эсер, товарищ Министра земледелия в 1917 г., не был выслан в 1922 г. из СССР по просьбе Наркомфина, остро нуждавшегося в его знаниях. Очевидно, такие люди могли справиться с управлением экономикой России не хуже большевиков. Тем более, что у каждого была своя команда и связи с коллегами в провинции. Громан показывал: «Постепенно для меня и Суханова выяснилось, что кондратьевская группировка представляет собой весьма разветвленную организацию, с базой в органах Наркомзема, а частью и Наркомфина, как в центре, так и на местах, с охватом всех видов кооперации…»[301]301
Меньшевистский процесс 1931 года. Кн. 2. С.357.
[Закрыть] «Разветвленная» сеть могла быть основана не на формальных связях, а на личном авторитете лидеров. Нужно ли формально считать себя членом подпольной организации, чтобы в случае революционного развития событий агитировать за того, кого уважаешь, и выполнять его указания.
Однако куда делись документы меньшевиков? По признаниям обвиняемых их было совсем немного. Тиражи листовок ограничивались десятками. Внутренние документы также были немногочисленны. И. Рубин признался, что отдал чемодан со своими бумагами директору Института Маркса и Энгельса Д. Рязанову. Рязанов, конечно, категорически отрицал это, что не спасло его от наказания. «Красный диссидент» Рязанов видел в своем Институте хранилище социалистической мысли – не только «правильной». Чемодан с меньшевистскими бумагами представлял для него большую ценность, а после начала арестов – еще большую опасность. У Рязанова было достаточно времени, чтобы перепрятать или уничтожить архив.
Отсутствие письменных источников, созданных организацией, еще не свидетельствует о том, что организации не было. Так, описанная Н. Валентиновым «Лига» создала программный документ «Судьба основных идей Октябрьской революции», который тоже до нас не дошел. Но это еще не является основанием для того, чтобы считать воспоминания Валентинова выдумкой.
Гинзбург утверждает, что листовки СБ печатались тиражом ок. 40 экземпляров. Что мешало следствию фальсифицировать эти листовки? Не ставили такую задачу. Фальсифицировать нужно было обвинение во вредительстве, а не в пропаганде. Пропагандистские действия меньшевиков не вызывали сомнения. Главные обвинения не предполагали документальных доказательств.
Сохранились письма к Икову из-за границы. В них ничего не говорится о вредительстве и приверженности интервенции, но факт переписки, связи с РСДРП, налицо.
«Сознательный» обвиняемый А. Гинзбург воспроизвел резолюцию СБ, написанную им в феврале 1930 г. Казалось бы, документ должен был быть написан под диктовку следствия, повторять основные его версии. Но текст не подтверждает это предположение. Политика режима характеризуется в выражениях, которые вряд ли могли возникнуть в головах следователей: «авантюра большевизма, чувствующего свое банкротство», которая ведет «к вооруженному столкновению со всем капиталистическим миром». Это столкновение рассматривается не как благо, а как бедствие, что тоже противоречит версии следствия. Вставкой выглядит призыв к противодействию пятилетке, «не останавливаясь перед дезорганизацией работы советских хозяйственных органов»[302]302
Там же. Кн. 1. С. 226–227.
[Закрыть]. В остальном документ явно является плодом оппозиционной социал-демократической мысли, развивающейся вне тюремных стен.
Для торжества сталинской версии не хватало главного – фактов вредительства. Под давлением следствия обвиняемые согласились признать вредительством проведение умеренного курса в своих ведомствах и возможный саботаж радикальных партийно-государственных решений. Нельзя исключать и обсуждения темы вредительства в оппозиционных кружках, хотя нет признаков, что дело пошло дальше разговоров.
Главное направление «вредительства» представляло собой воздействие на коммунистических руководителей, «манипулирование» ими с помощью превосходства в знаниях. Сталин писал Молотову: «Теперь ясно даже для слепых, что мероприятиями НКФ руководил Юровский (а не Брюханов), а „политикой“ Госбанка – вредительские элементы из аппарата Госбанка (а не Пятаков), вдохновляемые „правительством“ Кондратьева-Громана… Что касается Пятакова, он по всем данным остался таким, каким он был всегда, т. е. плохим комиссаром при не менее плохом спеце (или спецах). Он в плену у своего аппарата»[303]303
Письма И. В. Сталина В. М. Молотову 1925–1936 гг. С.193, 203.
[Закрыть]. Такой вывод Сталин сделал после того, как Пятаков «поправел», ознакомившись с первыми результатами первой пятилетки.
С этой же опасностью манипуляции слабыми руководителями со стороны сильных специалистов Сталин столкнулся и привлекая к работе бывших лидеров «бывшей» партийной оппозиции. Он писал Молотову: «Как бы не вышло на деле, что руководит „Правдой“ не Ярославский, а кто-нибудь другой, вроде Зиновьева…»[304]304
Там же, С.161.
[Закрыть], который начал сотрудничать в главной большевистской газете. Власть экспертов, власть знания разлагала власть партийно-государственного руководства. Но главная опасность была не в этом, а в существовании «теневого правительства» спецов, которое могло предложить политическую альтернативу и стать центром консолидации массового народного движения.
Если социалисты рассчитывали на новый «Февраль», то «промпартийцы» могли рассчитывать на интервенцию. В показаниях упоминался также военный переворот. «Тенденция следствия»? Эта версия повторяется и в показаниях арестованных по «академическому делу», идейно близких «промпартийцам».
После ареста в 1929–1930 гг. академиков и участников их научных кружков следствие выясняло, каких политических взглядов придерживаются подследственные, с кем они обсуждали эти взгляды. Было трудно отрицать, что на гуманитарных семинарах господствовал дух реставрации, ностальгия по монархии и либерализму. Выяснилось, что в научных кругах было немало военных или бывших венных. Этот след показался особенно опасным для диктатуры. В 1931 г. именно военные участники академического кружка, обсуждавшие вопросы истории России с монархических позиций, будут расстреляны. По признанию академика Е. Тарле один из участников их бесед говорил, что «диктатором мог быть Брусилов, популярный человек и вместе с тем не какой-нибудь эмигрант, не знающий происходящих изменений в психологии военных масс»[305]305
Академическое дело 1929–1931 гг. Вып.2. Ч.1. СПб., 1998. С.80.
[Закрыть]. Самого Тарле по версии обвиняемых по делу Промпартии прочили на место министра иностранных дел. Но он, как и академик-монархист С. Платонов, отделался ссылкой. Странно: и Громан, и Рамзин, и Тарле сотрудничали со следствием, а какие разные судьбы. Но это объяснимо: Громан представлял опасность для режима сам по себе – как носитель знаний и идей. Идеи Рамзина и Тарле не могли быть приняты послереволюционными массами или новой правящей элитой, и поэтому они были безопасны. При условии, если старая правящая элита не имеет вооруженной поддержки в армии.
Из показаний интеллектуалов следовало, что такая поддержка есть. В августе 1930 г. были произведены массовые аресты военных специалистов, бывших царских офицеров. Операция по ликвидации старого офицерства была названа «Весна», так как в кругах внепартийной, в том числе военной, интеллигенции ходили слухи о том, что весной 1930 или 1931 г. будет интервенция, и происходили обсуждения, что делать в этом случае. Репрессировали более 10000 человек. Это был своего рода «удар по площадям». Подозревая, что в офицерской среде зреет заговор, ОГПУ и руководство страны снова не стали разбираться в деталях, а вырезали целый социальный слой. Были арестованы бывшие генералы М. Бонч-Бруевич (в 1931 г. отпущен с миром), А. Свечин, А. Снесарев, А. Секретарев и др.
«Дутый» характер некоторых дел был очевиден даже следователям. Но в ряде случаев удалось найти вещественные доказательства и получить правдоподобные показания. Так, офицеры продолжали собираться на вечера, посвященные их боевому братству в дореволюционные годы, хранили дореволюционную и белогвардейскую форму и символику (включая даже полковые знамена). До 1926 г. вечера георгиевских кавалеров возглавлял сам генерал Брусилов. Это явно – не тенденция следствия.
Память покойного героя Первой мировой было решено не тревожить публично. На встречах георгиевских кавалеров Брусилов говорил о своей радости, «что, несмотря на то, что волею судеб сейчас служим в Красной Армии, мы все же не забываем старых традиций русского офицерства». Ему ответствовал Снесарев, который говорил, что собравшиеся и дальше не будут «терять друг друга из виду»[306]306
Тинченко Я. Голгофа русского офицерства в СССР. 1930–1931 годы. М., 2000. С.132.
[Закрыть].
Снесарев был близок к научной интеллигенции, что увязывало военное дело с академическим через «Русский национальный союз» профессора И. Озерова. Упоминалась ли возможность создания такого союза в беседах генерала и профессора? Сам Снесарев признал, что георгиевские кавалеры считали его одним из преемников Брусилова. Старика Снесарева выпустили уже в 1932 г., без массы старого офицерства он был не опасен. Свечин говорил: «Мы только беспечные ландскнехты»[307]307
Там же, С.73.
[Закрыть]. Сталин не доверял ландскнехтам, тем более, если они ведут ностальгические разговоры о старой России. Он опасался, что в момент интервенции тысячи офицеров, носители советских военных тайн, отправятся на занятую интервентами и белогвардейцами территорию (как в свое время на Дон), придадут массовость русским контрреволюционным формированиям и дезорганизуют тыл Красной Армии. При первых сигналах о заговоре в «белогвардейской среде» было решено уничтожить саму почву этой «пятой колонны» (используя крылатое выражение, возникшее в Испании через шесть лет).
Но при расследовании заговорщических настроений среди военспецов Сталина ждала неприятность. Оказалось, что недовольство наблюдается не только в среде старого офицерства. Бывший полковник Н. Какурин (с 1920 г. сражавшийся в Красной Армии) показал: «В Москве временами собирались у Тухачевского, временами у Гая, временами у цыганки (имеется в виду любовница Какурина – А. Ш.). Лидером всех этих собраний являлся Тухачевский». Во время XVI съезда решено было выжидать, «организуясь в кадрах», чтобы потом вмешаться в борьбу сталинцев и правых. Целью считалась «военная диктатура, приходящая к власти через правый уклон»[308]308
Военные архивы России. 1993. Вып. 1. С.104.
[Закрыть]. Тухачевский обсуждал и возможность покушения на Сталина фанатика из оппозиции. По мнению Какурина, участники бесед рассматривали Тухачевского как военного вождя на случай «борьбы с анархией и агрессией».
Показания Какурина были особенно ценны, так как во-первых, он был почитателем и товарищем Тухачевского (как и признававшийся по этому же делу И. Троицкий), и во-вторых, были получены не под давлением – первоначально он поделился своими откровениями с осведомительницей ОГПУ, своей родственницей.
10 сентября 1930 г. Менжинский писал Сталину: «…Арестовывать участников группировки поодиночке – рискованно. Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая пока агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. Считаю нужным отметить, что сейчас все повстанческие группировки созревают очень быстро и последнее решение представляет известный риск».[309]309
Там же. С. 103.
[Закрыть] 24 сентября Сталин предлагает Орджоникидзе подумать о мерах «ликвидации этого неприятного дела»: «Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии… Эти господа хотели, очевидно, поставить военных людей Кондратьевым-Громанам-Сухановым. Кондратьевско-сухановско-бухаринская партия, – таков баланс. Ну и дела…»[310]310
Там же. С.104.
[Закрыть] «Письмо Сталина показывает, что он хорошо понимал, что дело о „военном заговоре“ сфабриковано в ОГПУ. Чем иначе объяснить благодушную готовность „отложить решение вопроса“ еще на несколько недель, оставить „заговорщиков“ на свободе, несмотря на „предупреждение“ Менжинского об опасности?»[311]311
Хлевнюк О. В. Указ. соч. С. 37.
[Закрыть] – комментирует О. В. Хлевнюк. Перечитаем письмо еще раз. Оно написано Орджоникидзе, а не в газету «Правда». Сталин не убеждает своего товарища в необходимости расправы с Тухачевским или правыми (по поводу Бухарина у них уже нет разногласий). Он не мистифицирует Орджоникидзе и не сетует на излишнее усердие ОГПУ. Нет, пожалуй, письмо Сталина «не показывает». Тогда почему заговорщиков не арестовали? Менжинский фактически объяснил это. Слишком рискованно. Не ясно, кто еще вовлечен, нет уверенности в вине Тухачевского и его товарища комдива Г. Гая (слишком уж они отличаются от арестованных военспецов). И потом у Сталина было свое объяснение «фронды» Тухачевского, которое требовало не хирургических, а терапевтических методов лечения: в это время между ними возникли временные разногласия по поводу темпов развития советского ВПК[312]312
См. Самуэльсон Л. Красный колосс. Становление советского военно-промышленного комплекса. 1921–1941. М., 2001; Шубин А. В. Вожди и заговорщики. Политическая борьба в СССР в 20-30-е гг. М., 2004.
[Закрыть].
Перечитаем письмо еще раз. Перед мысленным взором Сталина встала страшная картина. Страна на грани социального взрыва. Интеллигенция настроена враждебно, и при первой возможности начнет формировать альтернативную большевикам политическую систему, привлекая враждебные Сталину элементы партии. И в этих условиях, даже без всякой интервенции, армия может нанести по партийным лидерам решающий удар, если спровоцировать красных «генералов». Неограниченная власть самодержца ограничена только переворотом.
Но по трезвом размышлении Сталин понял, что не все так страшно. Интервенции пока не будет. «Теневые правительства» арестованы, их политическая сеть обезглавлена. Между правыми коммунистами, эсерами из крестьянской партии, меньшевиками и тем более правыми либералами из инженерных и академических кругов – множество разногласий, и единого штаба у сопротивления по-прежнему нет. То же можно сказать и о военной «фронде». Причастность Тухачевского к заговору старого офицерства была маловероятной: будущий маршал был известен как сторонник скорейшей индустриализации, критик «правого уклона» в военном строительстве и оппонент Свечина, арест которого вызвал одобрение Тухачевского. «Фронда» Тухачевского была вызвана не его политическими взглядами, а недавней обидой, нанесенной самолюбию Тухачевского Сталиным, который оказался «правее» своего полководца. Ситуация осени 1930 г. заставила Сталина по-новому взглянуть на сам конфликт. Взгляды Тухачевского противостояли взглядам Шапошникова, старого офицера с консервативными военными взглядами. Осенью 1930 г. Шапошников торопливо вступает в ВКП(б). Прежде – не считал нужным, а теперь это – жест лояльности, необходимый для спасения, для того, чтобы отмежеваться от «брусиловцев». Сталину нужно было выбирать между Шапошниковым и Тухачевским.
Были проведены очные ставки между Тухачевским и Какуриным. Тухачевский твердо опровергал обвинения (возможно, толковал смысл говорившегося на встречах в свою пользу). Были проведены беседы с другими «генералами»: Гамарником, Якиром и Дубовым. Это помогло Сталину определиться и решить «зачеркнуть» это дело.
«Что касется дела Тухачевского, то последний оказался чистым на все 100 %. Это очень хорошо»[313]313
Письма И. В. Сталина В. М. Молотову 1925–1936 гг. С.231.
[Закрыть], – писал Сталин Молотову в октябре 1930 г. Сталин выбрал «своих». Шапошников был отправлен командовать Приволжским военным округом (без опоры на разгромленное военное офицерство он был не опасен). На его место был назначен А. Егоров, старый товарищ Сталина по гражданской войне. Он не был столь опытен в штабной работе как Шапошников и Тухачевский. Сталин «двигает» Тухачевского в сторону от непосредственного руководства войсками, на разработку военно-технической политики.
«Разрулив» своих военных, Сталин завершил и разгром спецов. Офицеров, арестованных по делу «Весна» примерно наказали. 31 участник «заговора» был расстрелян, остальные отправлены в тюрьмы. Некоторых потом выпустили и позволили продолжать работу. Опасная среда консервативного офицерства была разрушена.
Были «закрыты» и другие дела: участников ТПК и большинство меньшевиков посадили решением ОГПУ без суда, расстреляли 48 подозреваемых в участии во вредительской организации в области снабжения во главе с профессором А. Рязанцевым и бывшим редактором «Торгово-промышленной газеты» Е. Каратыгиным. 1–9 марта 1931 г. успешно прошел процесс меньшевиков, их присудили к различным срокам тюремного заключения. Одновременно с постов были сняты и большевистские командиры, скомпрометированные связями со своими спецами-«белогвардейцами». Высшее руководство РККА за десятилетие сменилось на 80 %. Во главе армии встали две категории командиров – военные чиновники, безусловно лояльные политическому руководству, и инициаторы технической модернизации армии. «Не аристократ-кавалерист, „благородный рыцарь“ или интеллектуал-генштабист „мозг армии“ теперь были объектом уподобления в качестве элитарного образца, а „механик“, грубоватый, но сноровистый „мастеровой“»[314]314
Минаков С. Т. Советская военная элита 20-х гг. Орел, 2000. С.542.
[Закрыть]. Индустриализация и здесь определяла направление человеческих судеб.