Текст книги "Махно и его время: О Великой революции и Гражданской войне 1917-1922 гг. в России и на Украине"

Автор книги: Александр Шубин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

2. Две Украины

Относительное равновесие продержалось на Украине до конца ноября, но в преддверии I съезда советов Украины борьба вновь стала переходить в силовую фазу. 17(30) ноября националисты принялись разоружать в Киеве неукраинские части и высылать солдат на восток. Попытка разоружения просоветских частей была предпринята и в других городах. В Полтаве, например, удалось разогнать Совет и разоружить просоветские силы. В Харькове солдатская секция Совета 4 декабря отвергла требование о разоружении. Этот город становился столицей советской Украины – и как близкий к России промышленный и транспортный центр, и как плацдарм для расчистки коммуникаций в сторону Донбасса. 5 декабря в Харькове начал работу областной съезд советов Донецкого и Криворожского бассейнов, что было демонстрацией неподчинения Украине с ее съездом, проходившим в то же время.

6 декабря в Харьков прибыли красногвардейцы и матросы под командованием М. Ховрина и Р. Сиверса, направлявшиеся на борьбу с Калединым. Они вошли в город без боя – большевики и местные сторонники Рады не считали, что идет война. При этом большевистский ревком во главе с Артемом выступал против «вражеских действий против харьковских радовцев» ^{89} . Тем не менее 10 декабря Сивере вместе с местными красногвардейцами и просоветским 30 полком разоружили украинский бронедивизион, и Харьков был занят советскими войсками во главе с Антоновым-Овсеенко. Собственно боевых действий еще не происходило.

3-5 (16-18) декабря большевики и левые эсеры потерпели поражение на I съезде советов Украины. Съезд начали готовить большевики, чтобы противопоставить его Центральной раде, но лидеры Рады перехватили подготовку, включили в состав депутатов представителей украинизированных частей и взяли ход мероприятия в свои руки. Сторонники советской власти ушли со Съезда, обвиняя Центральную Раду в том, что она нарушила нормы представительства и не допустила на съезд часть делегатов с востока Украины. Приехав в Харьков, 127 делегатов украинского съезда объединились с 73 депутатами проходившего там Донецко-Криворожского съезда и 11-12 декабря провели свой Съезд советов Украины, провозгласивший Украинскую советскую республику. Ей на помощь пришли отряды из России и Донбасса (населенного русскими и украинцами, а 30 января создавшего свою Донецко-Криворожскую советскую республику). Местные коммунисты не были настроены на включение своей территории в Украину и терпели УССР, пока для Советской Украины не была отвоевана своя столица. «Отсутствие активной поддержки со стороны руководящих харьковских товарищей крайне усложняло работу советского правительства в Харькове» ^{90} , – вспоминала член совнаркома УССР Е. Бош.

Правительство УССР в это время мало чем управляло, так как власть была передана Советам на всех уровнях. 27 декабря система местных комиссаров, то есть вертикаль власти была упразднена приказом народного секретаря внутренних дел советского правительства Украины, а их полномочия переданы советам соответствующего уровня.

Получив «свою» Украину, большевики должны были также признать принадлежность к Украине и «своих» восточных районов со смешанным населением.

В наши дни войну украинских националистов и красных в 1918 году на Украине иногда называют «агрессией России». Но в колоннах красных шли как раз жители Украины. И они поднимали восстания за власть Советов.

Столкнувшись с кризисом своей политики в Киеве, большевики пошли на эскалацию конфликта. В начале декабря это еще не было неизбежным шагом. По выражению Г. Чичерина, «несчастье в том, что Троцкий любит театральное громовержество… А Ильич любит решительность, беспощадность, ультиматумы и т. д.». ^{91} В этом нежелании договариваться проявился и присущий большевизму политический стиль, но прежде всего – недооценка фактора Украины. Ведь в других ситуациях, когда считали необходимым, большевистские лидеры умели договариваться.

4 (17) декабря 1917 г. Советское правительство России в своем манифесте признало право Украины на независимость, но при этом оно отрицало право Центральной рады представлять украинский народ. Центральная рада ответила, что стремится к автономии Украины в составе федеративного Российского государства, но не признает большевиков его законным представителем. Таким образом, не признавшие друг друга де юре правительства России и Украины не имели принципиальных разногласий по вопросу о статусе Украины. Россия не будет возражать, если легитимная власть Украины потребует независимости, но Украина ее не требует и готова остаться в составе России, если в ней будет восстановлена легитимная демократическая власть.

Центральная Рада обвинялась советским правительством в дезорганизации фронта, насильственном разгоне советов и главное – она отказывается «пропускать войска против Каледина» ^{92} . Таким образом, проблема Рады и в декабре оставалась для большевиков внутренней, а не внешнеполитической.

Формально этот манифест даже объявлял войну Центральной раде. Но это была все же формальная угроза. «Громовержество» не привело в это время к полномасштабной войне. Переговоры между Совнаркомом и Центральной радой продолжались, хотя 17 декабря большевистский ЦИК Украины опубликовал манифест с призывом к свержению Центральной рады. Обострению ситуации способствовало похищение в ночь на 25 декабря и затем убийство одного из лидеров киевских большевиков, депутата Учредительного собрания Л. Пятакова. После его ареста гайдамаками и разгрома его квартиры большевики обратились к Винниченко и министру труда В. Поршу, но те только руками развели и обещали «принять меры» ^{93} . Но выяснилось, что министры Центральной рады не в состоянии контролировать свою вооруженную силу.

Только 30 декабря СНК заявил о полном разрыве переговоров с Радой из-за ее уклончивой позиции в отношении Каледина. При этом Ленин специально оговаривался: «Национальные же требования украинцев, самостоятельность их народной республики, ее права требовать федеративных отношений признаются Советом Народных Комиссаров полностью и никаких споров не вызывают» ^{94} . Характерно, что независимость Украины при этом не была упомянута.

Махно окунулся в эту новую политическую реальность. Он был на острие борьбы за власть Советов в этих местах еще до Октябрьского переворота, и теперь не пристало терять время. Решался вопрос, в какую сферу влияния попадет Левобережье Днепра – Советской власти, Украинского государства или «белой» контрреволюции. Махно участвует в примирении Екатеринославского Совета и готовых взбунтоваться георгиевских кавалеров, всячески препятствует распространению влияния Украинской Центральной Рады. В Гуляйполе существовала сильная организация сторонников украинской государственности, которые проводили здесь свои митинги ^{95} . Махно собрал окрестных крестьян на II съезд Советов, который принял резолюцию «Смерть Центральной Раде» ^{96} . Украинские сепаратисты на время затихли.

Вооруженные столкновения в середине декабря 1917 г. не были собственно российско-украинскими. Продолжалась борьба украинских политических сил, одной из которых помогали российские большевики.

Только 25 декабря Антонов-Овсеенко провозгласил общее наступление против Каледина и Центральной рады. Война началась по-настоящему, но ее центр тяжести находился на Дону. Основные силы красных продвигались в направлении рудников Донбасса, чтобы соединиться с державшейся там красной гвардией. Обеспечивая правый фланг этих сил, колонны Сиверса и Егорова двигались через украинское левобережье Днепра. Этот регион был занят расположенными вперемешку и рядом друг с другом отрядами и частями гайдамаков, красной гвардии, русской армии. Солдаты либо были настроены нейтрально, либо поддерживали большевиков с их лозунгом мира. Красные колонны, продвигаясь на юг, обрастали местными сторонниками советской власти, разоружали и разгоняли небольшие силы гайдамаков на левобережье. Местные сторонники советской власти – не только большевики, но также левые эсеры и анархисты – блокировали и подход казачьих эшелонов с фронта, которые могли обеспечить Каледина новой живой силой. В операциях по разоружению фронтовых казаков получил первый военный опыт Н. Махно.

Под новый 1918 г. Махно узнал, что в Александровске идет бой между красногвардейским отрядом Богданова и гайдамаками. Пока гуляйпольский совет и профсоюз обсуждали положение, пока формировали отряд на помощь красным, гайдамаки были разбиты. Но гуляйпольцы все же направили в Александровск «вольный батальон» во главе с братьями Махно (командир – Савва, политический организатор – Нестор).

Махно вошел в ревком Александровска и вместе с левым эсером Миргородским и эсером Михайловским проводили пересмотр дел заключенных тюрьмы, освобождая часть из них.

В это же время району стала угрожать еще более серьезная опасность – с фронта возвращалось несколько эшелонов казаков. Если бы они прошли в этот момент на Дон, то атаман Каледин получил бы реальную силу. С точки зрения сиюминутных интересов Махно мог бы просто пропустить казаков на Дон. Но нужно было мыслить в более широкой перспективе.

Впервые Н. Махно предстояло показать себя в качестве военачальника. Полководческий талант будущего батьки еще никак не проявился, когда махновцы заняли подступы к Кичкасскому мосту через Днепр. В коротком бою 8 января 1918 г. махновцы в союзе с большевиками и левыми эсерами остановили и разоружили казаков. Исход этого боя осложнил положение Каледина.

Численный перевес был на стороне красных, казаки сражались против них неохотно. В конце января сопротивление калединцев и Добровольческой армии было сломлено. 29 января (11 февраля) Каледин сложил с себя полномочия и застрелился. 23 февраля красная колонна Сиверса заняла Новочеркасск, а 25 февраля колонна Саблина вошла в Ростов. Добровольческая армия отступила в степи.

Красные приближались к Киеву. Гуляйпольскому совету никто пока не угрожал.

* * *

Пока бойцы под красными знаменами с пением Интернационала шли на смерть за Власть советов, у них в тылу укреплялась Советская власть. Становилось заметно, что это – не одно и то же.

Российская революция была мощным движением огромных людских масс, которые стремились изменить свою жизнь к лучшему. Эта революция первоначально ставила перед собой три важнейших цели: народовластие, политическую свободу («волю») и социальную справедливость. Справедливость понималась как передача в полное распоряжение земли крестьянам, а фабрик – рабочим. Рабочие, крестьяне и интеллигенты считали, что народовластие обеспечит переход к свободному труду на своей земле и своих предприятиях. Разогнав Учредительное собрание, большевики нанесли удар по народовластию. Еще раньше они ограничили политические свободы граждан, в том числе и рабочих, от имени которых выступали. Большевики проводили аресты недовольных и на время прекратили перевыборы в советы, чтобы не потерять большинство в них. Но, укрепив свою диктаторскую власть, большевики надеялись провести социальную революцию, сделав отношения между людьми более справедливыми. В политике большевиков образовалось противоречие между политическим и социальными задачами революции.

До середины 1918г. радикальные массы не замечали это противоречие, воспринимали его как россыпь досадных недоразумений, не замечая за деревьями леса. Люди, согласные с общим курсом режима, не склонны считать его диктатурой. Правительство действует так, как хочет народ – какая же это диктатура? Но ведь речь идет не обо всем народе, а о той его части, к которой относится говорящий… Пока Махно проводил свой первый социалистический эксперимент, в крупных городах России шла красногвардейская атака на капитал, рабочие брали предприятия в свои руки, советы распоряжались в городах, а крестьяне делили землю. Махно мог чувствовать себя частью большого дела, которому Ленин придал всероссийский размах. И Ленин видел в таких людях, как Махно, своих союзников: «теперь, в эпоху коренной ломки буржуазного строя понятия об анархизме принимают, наконец, жизненные очертания… И в то время, как одни анархисты с боязнью говорят о Советах, все еще находясь под влиянием устаревших взглядов, новое, свежее течение анархизма определенно стоит на стороне Советов, в которых видит жизненность и способность вызвать в массах сочувствие и творческую силу» ^{97} . Это сказано с трибуны III съезда советов в январе 1918 г. Слово «анархизм» здесь употреблено в качестве синонима слова «коммунизм». На будущий год и позднее Ленин будет говорить об анархии только как о синониме стихии и бунта. Был ли он искренен в январе 1918 г.?

Определенно, в 1917 г. Ленин, как и анархисты, рассчитывал на самоорганизацию масс, которые, лишь при общем руководстве коммунистов и их союзников, смогут создать основы коммунистических отношений. Ведь эти отношения в соответствии с теорией марксизма естественно вытекают из краха капитализма. Но жизнь оказалась сложнее, переход от капитализма к новому обществу вел через хаос, результаты самоорганизации разочаровывали. Нужно было выбирать – или самоорганизация, самоуправление, низовая демократия, или «строительство» нового строя, новой экономики, а значит – управление, подчинение, диктатура. Советская самоорганизация была для Ленина средством, а коммунизм – целью. Выбор было сделать легко.

В апреле, в разгар сложной политической борьбы, Ленин считает возможным переосмыслить многое из того, что было сформулировано им в 1917 г. Новое кредо Ленина называлось прозаично: «Очередные задачи Советской власти».

Перед Лениным и его партией стоит предложенная еще Марксом задача построения сверхцентрализованного нетоварного общества, своего рода единой мировой фабрики, в которой страны обмениваются продуктами в соответствии с единым планом. В таком обществе не должно быть социальных противоречий, потому что все подчиняются создателям плана.

И это – задача ближайшего будущего. На повестке дня стоит «созидательная работа налаживания чрезвычайно сложной и тонкой сети новых организационных отношений, охватывающих планомерное производство и распределение продуктов, необходимых для существования десятков миллионов людей» ^{98} .

Утопия? Конечно утопично представление о том, что некий «планомерный» механизм может учесть все возможности и потребности людей (даже если им управляют идеально умные и честные люди). Но Ленин не был утопистом – он вовсе не придерживался догм. Он был готов пойти на значительные изменения программных целей ради того, чтобы удержать свою партию у власти до момента, когда радикальное преобразование общества, создание единого хозяйства с «планомерным производством и распределением продуктов, необходимых для существования десятков миллионов людей» станет возможным. Ленину не довелось дожить до этого времени, но его работа помогла создать предпосылки для тоталитарного эксперимента 30-х гг. Первую попытку подобного рода Ленин планировал уже в 1918 г.

Для начала необходимо стабилизировать обстановку в промышленности, где после поддержанной большевиками «красногвардейской атаки на капитал» царил хаос. Сразу же после большевистского переворота, рабочие стали захватывать фабрики в свои руки. Но если до октября в таких случаях они пытались организовать производственное самоуправление и хозяйничать самостоятельно, то теперь им присылали красного комиссара, представителя советского правительства, который должен был заменить капиталиста. Поскольку красные директора смыслили в производстве еще меньше рядовых рабочих, производство замирало. Отход от принципа «фабрики – рабочим» в пользу беспорядочной национализации оказался губителен для промышленности.

Махно в своей глубинке тоже «налаживал связи». Но для начала он считал нужным установить экономические отношения конкретных рабочих и крестьян «по горизонтали». Этот путь плохо согласовывался с ленинской стратегией планомерного производства и распределения сразу для всех.

Ленин предлагает прекратить беспорядочную «красногвардейскую атаку» на капитал. Беспорядочная национализация не создает стройной системы, которой легко управлять. Но «в войне против капитала движения вперед остановить нельзя… продолжать наступление на этого врага трудящихся безусловно необходимо» ^{99} – начинается национализация целых отраслей.

На национализированных предприятиях уже вводятся по настоянию Ленина так называемые «Брянские правила» распорядка, устанавливающие режим беспрекословного подчинения начальству.

Ленин требовал от рабочих и служащих: «Веди аккуратно и добросовестно счет денег, хозяйничай экономно, не лодырничай, не воруй, соблюдай строжайшую дисциплину в труде…» ^{100} . Если рабочий не захочет с энтузиазмом работать на нового хозяина – государство-партию – то он уже не рабочий, а хулиган – в такой же степени враг, как и эксплуататор: «Диктатура есть железная власть, революционно-смелая и быстрая, беспощадная в подавлении как эксплуататоров, так и хулиганов» ^{101} . Чтобы не было сомнений в том, как надо их подавлять, Ленин пишет о «поимке и расстреле взяточников и жуликов и т. д.». ^{102}

По мнению Ленина, «русский человек – плохой работник, по сравнению с передовыми нациями». Научить его работать может «последнее слово капитализма в этом отношении, система Тэйлора…» (конвейерная система, доводящая до максимума отчуждение человека в процессе производства). «Советская республика во что бы то ни стало должна перенять все ценное из завоеваний науки и техники в этой области» ^{103} . Рабочий должен был стать послушным инструментом в руках управленца. Стихийность и спонтанность должна смениться порядком и управлением.

А стихия революции все еще видела Ленина своим вождем.

Установленный большевиками режим под флагом диктатуры «пролетариата» утверждал классовое господство технократии и бюрократии новой по составу, менее компетентной, но более решительной в достижении собственных социальных целей благодаря партийной сплоченности и милитаризации. Вплоть до начала всероссийской гражданской войны в мае-июне 1918 г. в политике большевиков чувствовалось и стремление к компромиссу с капиталистическими управленцами-технократами. Это вызывало возмущение левых коммунистов, левых эсеров и анархистов. Близился кризис левого блока, установленного в дни Октябрьского переворота. Но в открытую форму он перешел не из-за внутренних, а из-за внешних проблем.

3. Брестский выбор

Несовершенство революции, ее отход от изначально заявленных целей не мог смущать большевиков – все равно социализм может победить только как всемирная система. Теория марксизма предполагала, что социалистическое общество не может возникнуть в стране, где для него еще не возникли предпосылки – развитая промышленность, многочисленный пролетариат, высокая политическая культура трудящихся. В России пролетариат составлял несколько процентов населения, экономика была относительно неразвитой, политический опыт масс был невелик. Еще основатели марксизма писали, что только вслед за социалистической революцией в развитых странах можно будет решать социалистические задачи в таких странах, как Россия. Ленин и его партия надеялись, что пролетариат Германии и других стран по примеру России восстанет и придет на помощь российским товарищам. А пока нужно было срочно прекратить войну с Германией, которая высасывала все силы страны.

Сейчас важно продержаться до того момента, когда цепная реакция революций охватит Европу. Оттуда придет культурная, экономическая и технологическая поддержка «лапотной» России. И так России выпала огромна честь – начать, подтолкнуть мировой процесс из тупика мировой бойни.

Но вот беда – бойня все никак не кончалась, и мировая революция не спешила начинаться. В принципе расчет на то, что после мировой войны последует мировая революция, оказался верен – сразу после окончания войны Центральную и Восточную Европу охватило пламя социальных и межэтнических конфликтов. В 1919 г. эстафету подхватила и часть Азии. Однако дорого яичко ко Христову дню – большевики обещали народу мир, а Германская империя пока была стабильной, и нужно было как-то выйти из войны с этим сильным противником.

20 ноября (3 декабря) в Брест-Литовске начались переговоры о перемирии с Германией и ее союзниками. 2 (15) декабря было заключено перемирие на 28 дней с возможностью продления. Стороны обязались предупреждать друг друга о возобновлении военных действий за 7 дней и не проводить переброску войск на другие фронты, за исключением уже начавшихся.

Центральная рада вступила в Брестскую игру уже во время переговоров о перемирии – 23 ноября (6 декабря) С. Петлюра заявил о выходе Юго-западного и Румынского фронтов из подчинения российского командования и превращении их в Украинский фронт. Конечно, реальных сил для обеспечения этого решения у Центральной рады не было, но парализовать снабжение этих фронтов Рада вполне могла. Так что у Советского правительства было только два пути – или договариваться с Радой, или уничтожить либо кардинально преобразовать ее. Пока не было возможности решить проблему силой, приходилось договариваться.

25 ноября (8 декабря) «Известия ЦИК» сообщили, что Советская власть готова удовлетворить желание Рады включить представителей Украины в состав мирной делегации. Это была точка невозврата, после которой вовлечение Рады в процесс переговоров стал неизбежным. Можно ли было предотвратить это решение?

А что было делать? Центральная рада настаивала, что мирный договор может заключить только правительство, признанное всей Россией. То есть документ, подписанный Совнаркомом России, Радой признан не будет. Втягивать Раду в переговоры – единственная возможность получить признание мира с ее стороны.

Большевики, конечно, могли бы не втягивать Раду в переговоры, но это никак не спасало от втягивания Украины в сепаратные переговоры с Австро-Венгрией в дальнейшем, поскольку Рада не была связана подписями большевиков.

В то же время между Петроградом и Киевом продолжались постоянные консультации о сближении позиций по вопросам, тогда стоявшим острее, чем проблема мирных переговоров – вопрос об устройстве общероссийской власти, о гражданской войне между большевиками и калединцами.

Не пуская украинцев на Брестские переговоры, большевики проигрывали бы сразу по множеству позиций: они проявляли бы себя как великодержавные шовинисты, нарушающие права Украины (это чревато ослаблением позиций в политической борьбе за Украину), брали на себя всю полноту ответственности за возможное заключение непопулярного мира и при этом заранее позволяли Украине и другим частям страны не признавать его; получали в тылу фронта силу, которая может открыто дезорганизовывать его, не будучи связанной никакими обязательствами.

Собственно, совокупность этих факторов оставляла перед большевиками очень узкий коридор возможностей – либо играть на опережение, втягивая УНР в дело переговоров, надеясь связать украинцев общей ответственностью, либо попытаться задержать момент вступления УНР в переговорный процесс, хотя она могла сделать это самостоятельно позднее, установив прямые контакты с представителями Четверного союза. «Оттирание» Рады от Брестских переговоров было целесообразно только в одном случае-готовности как можно скорее заключить мир на немецких условиях.

Нас не должно обманывать и демонстративное желание Рады уклониться от переговоров на первом этапе, чтобы не нести ответственность за непопулярные решения в случае, если на них пойдут большевики. Эта линия Рады создает иллюзию, что большевики искусственно втянули Раду в Брестскую игру. Являясь реальной самостоятельной властью в регионе, граничащем с Австро-Венгрией, Рада была обречена на взаимодействие с государствами Четверного союза. Она лишь выбирала наиболее выгодный формат вступления в переговоры.

28 ноября (11 декабря) Центральная рада назначила своих наблюдателей на переговоры о перемирии.

В этой ситуации Антанта прозондировала возможность противопоставить Украину большевистским сепаратным переговорам. 21 декабря генерал Табуи сообщил правительству Центральной рады, что назначен при нем комиссаром Французской республики. Это полупризнание еще не провозглашенной украинской независимости не возымело эффект – Украина не собиралась воевать с Германией на стороне Антанты. Однако «неблагодарность» украинских националистов была взята в Париже на заметку, что сыграло свою роль в дальнейшем.

Прибыв в Брест 3 (16) декабря, на следующий день после подписания перемирия, представители Рады прояснили позицию УHP: Украина не признает право большевиков на заключение мирного договора от имени всей России. Для представителей Четверного союза это был сюрприз, они боялись вмешательства в переговоры еще одного неизвестного субъекта, рассчитывая, что большевики быстро согласятся на мир на немецких условиях. Как будет вести себя Рада? Соответственно, они обусловили признание Украины получением документов нового государства. Таким образом, теперь участие Рады в переговорах зависело от Четверного союза. Поскольку вовлечение Рады было им выгодно, оно было неизбежно. Первоначально немцы обусловили признание правительства Украины соответствующим решением Советского правительства, но, разобравшись в отношениях Совнаркома и Рады, уже не считались с советскими возражениями.

9 (22) декабря 1917 г. начались мирные переговоры между Россией и державами Четверного союза в Брест-Литовске. От них зависела судьба Украины, в том числе судьба гуляйпольских жителей, судьба Махно.

Большевики приняли тактику затягивания переговоров в ожидании мировой революции. В первые дни переговоров «революционная дипломатия» еще давала большевикам шанс «сохранить лицо», обусловив территориальные потери демократическими принципами. Они выступили за самоопределение народов. Это вызвало известное замешательство в среде дипломатов Четверного союза. С одной стороны, Австро-Венгрия не собиралась соглашаться с самоопределением своих народов. С другой, самоопределение народов без разъяснения его механизма – значило для России де факто отдать под протекторат Германии Польшу, Литву и Курляндию и закрыть вопрос с войной, что давало возможность позднее по-своему трактовать условия мира. Вопрос об Украине еще не стоял, а на южном фланге фронта Австро-Венгрия ничего не требовала от России, кроме мира и торговли (так как остро нуждалась в продовольствии).

К началу переговоров у немцев уже была радиограмма Рады о том, что Украина признает результаты мирного договора только при условии, если ее делегация будет участвовать в переговорах самостоятельно ^{104} , так что любая линия советских представителей должна была учитывать, что Украина участвует в решении вопроса о мире.

В сложившихся условиях никто не хотел ковать железо, пока горячо. Лидеры Советской России еще не осознали, какая опасность исходит от возможного возобновления германского наступления в условиях разложения армии (даже Ленин придет к выводу о невозможности сопротивляться во второй половине декабря, между всеармейским съездом по демобилизации 17 декабря и возвращением из отпуска 28 декабря) [5]5
  В этом вопросе можно согласиться с выводом А. Рабиновича о том, что во время отдыха в Финляндии Ленин окончательно определился с вопросом о необходимости подписать мир. (Указ. соч. С.218).


[Закрыть], и выступали с позиции силы. Немецкий генерал Гофман 17 (30) декабря даже с возмущением прокомментировал, что «русская делегация заговорила так, будто она представляет собой победителя, вошедшего в нашу страну» ^{105} . Советские представители понимали, что Германия остро заинтересована в мире и считали, что одно это защищает советские позиции.

Нельзя сказать, что эти расчеты были совсем уж неверными. Так, 22 декабря (4 января), в ожидании советской делегации министр иностранных дел Австро-Венгрии О. Чернин писал: «Нет сомнения, что если русские решительно прервут переговоры, положение станет тягостным» ^{106} . Когда Троцкий прибыл в Брест, немцев (здесь и далее под словом «немцы» мы будем понимать и союзников Германии) охватило бурное веселье, сменившее тягостное напряженное ожидание.

Однако, пока большевики вели свою мировую игру, апеллируя к уставшим от войны народам, упрекая Антанту за то, что она не желает присоединиться к переговорам, 18 (31) декабря 1917 г. в Брест прибыла делегация Центральной рады.

* * *

И после 25 декабря отношения Совнаркома и Центральной рады еще не были разорваны, и стороны активно торговались по поводу поставок хлеба в Великороссию и на фронт за рубли. Одновременно рассматривается вопрос о включении представителей Рады в российскую делегацию на мирных переговорах в Бресте ^{107} . Происходили отдельные столкновения сторонников Советской власти и Центральной рады в городах на востоке. На время переговоров в Бресте можно было отложить разногласия, что было важно для сохранения обоих режимов.

С правовой точки зрения претензия Рады на самостоятельное участие в Брестских переговорах, но без провозглашения независимости, была по-своему логична. Центральная рада настаивала, что нет легитимного правительства, признанного всей Россией. В ноте Рады, оглашенной 28 декабря, говорилось: «Мир от имени всей России может быть заключен только тем правительством (правительством притом федеральным), которое будет признано всеми республиками всех областей России» либо их объединенным представительством» ^{108} . Раз легитимное правительство всей России до Учредительного собрания не возникло, Рада имела право считать Совнарком в Петрограде лишь одной из властей, возникших на территории России. А значит, у Рады столько же прав участвовать в переговорах, сколько у Совнаркома.

28 декабря Троцкий был вынужден признать Украину в качестве полноправного участника переговоров.

Этот шаг часто оценивается как чистая ошибка, «зевок» в дипломатической игре. Однако важно учитывать, что Троцкий в своем признании не отождествил Украинскую республику и Центральную раду, так как «Украинская республика находится сейчас именно в процессе своего самоопределения». Историк И. Михутина считает, что это давало Троцкому возможность «отложить вопрос о субъектности Украинской республики, ее правительства и дипломатических эмиссаров», «но глава советской делегации по собственной воле, никем и ничем не вынужденный, отказался от такой возможности…» ^{109} Этот упрек не справедлив. Во-первых, Троцкий как раз отложил вопрос о субъектности Украины (чем потом пользовалась советская сторона). Во-вторых, решать вопрос о статусе украинского правительства и его представителей было не во власти Троцкого. Он не мог выдворить правительство Центральной рады из Киева, а его представителей – из Бреста. Троцкий видел несколько дальше собственного носа и понимал, что если немцы хотят иметь с дело с украинцами, то будут его иметь. А вот проявление «империализма» со стороны российских представителей в Бресте серьезно затруднит и дело достижения компромисса с Радой (если это возможно), и дело борьбы за Украину, если договориться не удастся. Представитель Рады Голубович настаивал на существовании двух «отдельных самостоятельных делегаций одного и того же русского фронта бывшей Российской империи» ^{110} . И ничего поделать с этим Троцкий не мог.