Текст книги "Шаг навстречу (СИ)"

Автор книги: Александр Веденеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Вов, я пи-пи хочу, – на пороге кухни появилась маленькая пухленькая девочка в полосатой фланелевой пижаме. Она уставилась на Негневицына любопытными круглыми глазами такого же тепло-медового – как и у старшего брата – глазами.

– Ой… Здравствуйте… А вы кто?

– Кхм, здравствуй, Маша. Я учитель Владимира, Виктор Петрович.

– Вова что-то плохое сделал? – забеспокоилась Машка, метнувшись к брату.

– Нет-нет, все в порядке, – Негневицын решительно не умел общаться с детьми, поэтому бросил умоляющий взгляд на коварно ухмыляющегося Вовку.

– Маш, пошли в туалет?

– Пошли.

– Ты Мишу не разбудила, когда вставала?

– Нет. Он палец сосет.

– Как будто ты не сосешь.

– Я младше. Мне еще можно.

– Ты младше на двенадцать минут, забыла?

Что ответила Маша, Негневицын не услышал. Его поразило то, как спокойно и обстоятельно Вовка общается с младшей сестрой, какой заботой наполнено каждое его слово и жест… Удивительная Вовкина доброта и жертвенность не могла не восхищать. И, кажется, Солнышков все больше и больше нравился своему преподавателю…

– Дядя учитель, – маленькие пухлые пальчики подергали задумавшегося Негневицына за полу пиджака.

– Да, Маша?

– Погуляете завтра с нами в парке?

Часто моргая, будто что-то попало ему в глаз, Виктор Петрович посмотрел на старшего Машиного брата, но тот тоже был беспомощен перед напором непосредственной юной кокетки.

– С удовольствием, – не колебался ни секунды Негневицын, за что был вознагражден ослепительной щербатой улыбкой.

Удовлетворенная положительным ответом, Маша отправилась спать, а Вовка так и застыл на пороге кухни. Негневицын тоже встал. Столько чувств, невысказанных, тайных, горячих, наполняло сейчас крошечное кухонное пространство, что из-за них, казалось, становилось все труднее дышать. Оба не смели смотреть друг другу в глаза, потому что каждый опасался выдать то, что обуревает, захлестывает… и выдает с потрохами.

– Я заеду завтра… В десять будет нормально?

Вовка замер натянутой струной.

– Вы не должны…

– Я знаю. И, тем не менее, будьте готовы к десяти. – В улыбке Негневицына было столько тепла и усталости, что у Вовки болезненно сжалось сердце.

– Владимир…

– Да?

– Мне… Мне лучше уйти, – Виктор Петрович протянул руку, чтобы коснуться плеча своего такого противоречивого и загадочного студента, но, завороженный Вовкиным взглядом, сухим и горячим, не посмел, отступил. Но пальцы – совершенно бездумно, бесконтрольно – скользнули по прохладной юношеской руке. И Вовка дрогнул и потянулся навстречу, сцепляясь пальцами, принимая невинную ласку и… смущенно ускользая… Это был самый эротический момент в жизни сорокадвухлетнего профессора Негневицына…

*

Если бы Вовка знал, что Негневицын повезет их, всех четверых, в парк аттракционов «Диво-Остров» на Крестовский остров, он пресек бы его порыв на корню. Но спохватился он слишком поздно – когда Миша и Маша в два голоса запищали от восторга, завидев разноцветные карусели. Поэтому если Вовка планировал спокойную прогулку, то жестоко просчитался. И напрасно он бросал на Виктора Петровича гневные взгляды, пытался удержать рвавшихся развлекаться двойняшек, взывал к Денискиному чувству самосохранения…

Надувшись, Вовка молча топал за поедающим сладкую вату и веселившимся семейством, возглавляемым непокорным Негневицыным, и время от времени выступал в роли фотографа (Маша непременно хотела запечатлеться на камнях у фонтана, а Миша – около Бэтмобиля). Так что неизвестно, кто из них пятерых больше утомился.

Негневицынский «Фольцваген» благополучно доставил Солнышкиных в родные пенаты. К тому времени Миша и Маша крепко спали на заднем сидении, крепко сжимая в липких от многочисленных сладостей, которые скормил им Виктор Петрович, ладошках мелкие сувениры и корешки билетов на аттракционы. Вовка подозревал, что своими трофеями двойняшки еще очень долго будут хвастаться в детском саду.

Виктор Петрович любезно помог Вовке отнести двойняшек в квартиру и уложить на диван (Дениска по понятным причинам в этом нелегком деле был не помощник). Потом они вернулись в машину – якобы для того, чтобы забрать сумку, которую Вовка оставил намеренно. Парень понимал, что им с Негневицыным нужно поговорить: не просто так ведь тот потратит на них свой законный выходной?

– Вам не нужно было тратиться на нас, – с упреком сказал Вовка, едва усевшись. По губам Негневицына скользнула легкая улыбка.

– Мне было приятно. Я уже много лет вот так запросто не ходил в парк.

– Трудное детство? – фыркнул непочтительный студент.

– Скорее трудная юность, – отозвался Негневицын, нисколько не обидевшись на остроту. То, что Вовка оказался бойким на язык, стало для него сюрпризом. Приятным и неожиданным.

– Вы устали? Не хотите прокатиться? – сказал вдруг Негневицын, этим импульсивным предложением удивив даже себя самого. У Вовки – Негневицын слышал – перехватило дыхание.

– С одним условием, – сказал Солнышков, нервно облизав своим невообразимые губы и глядя прямо перед собой. – Вы перестанете называть меня по имени-отчеству и на «вы».

– Хорошо… Володя… – Виктору Петровичу казалось, что это имя – простое и игривое – пощипывает кончик языка как шампанское. Он с трудом верил в то, что остался один на один с объектом своей тайной, преступной страсти. Конечно, ничего «такого» Негневицын делать не собирался, но не мог отказать себе в удовольствии провести еще пару часов в обществе симпатичного мальчишки.

– Может быть, кофе? Вы не проголодались? – Виктор Петрович продолжал проявлять чудеса любезности, отчего только было расслабившийся Вовка вновь напрягся как струна.

– Виктор Петрович, зачем вам… все это? – выпалил Вовка, когда «Фольцваген» влился в стройную автоколонну на Проспекте Стачек. Он слегка развернулся, чтобы иметь возможность смотреть в лицо собеседника, и совершенно не к месту подумал о том, что у профессора красивый классический профиль (греческий или римский, Вовка не разбирался) с прямым носом, высокими скулами, ровной линией лба. В аккуратно подстриженных каштановых волосах – тонкие нити седины. В уголках глаз – лучики морщин. Вовка кусал губы, безумно сожалея о том, что согласился пусть и ненадолго, но продлить свою пытку.

– Что «это», Владимир… Володя? – сдержанно поинтересовался Негневицын, не отрывая взгляда от дороги.

– Парк… Прогулка с детьми… Кофе сейчас… – Вовка не знал, в какие слова облечь свои сомнения. – Вы из-за того, что я вас… видел, да? Думаете, проболтаюсь?

Если бы он так пристально не таращился на Негневицына, то не заметил бы, как дернулся краешек профессорского глаза. И лишь поэтому он понял, что задел что-то очень личное, больное. То, чего ему, Вовке, знать не полагалось.

Негневицын молчал ровно до тех пор, пока не свернул на какую-то боковую улочку и не припарковался. Внутри его мелко, нервически потряхивало, но внешне он оставался спокоен и невозмутим как скала.

– А теперь послушайте меня, Владимир Васильевич, – прошипел он едва не в лицо испуганно вжавшегося в пассажирское кресло Вовки. – Сегодняшний день был, потому что я хотел этого. Хотел парк с детьми, аттракционы и… («Вас», – кричало подавляемое негневицынское либидо)… и кофе. Что бы вам там не думалось, моя жизнь не фунт изюму. И ничего возвышенно-романтического в ней нет. И никого в ней нет. Поэтому не надо искать подвох там, где его изначально и не было. Понятно?

Вовка подавленно кивнул. Он не смел поднять на профессора глаз. Да, парню было мучительно стыдно за свои сомнения. Но ведь никто и никогда не хотел вот так просто… погулять с ним… пусть и в довесок с мелкими… Вовка позорно шмыгнул носом и тяжело засопел, пытаясь справиться с нахлынувшей волной отчаяния и желания, еще непонятного, темного, но такого острого и оттого пугающего.

– Что ты, Володя? – дернулся Негневицын, пораженный реакцией парня на свою обидчивую отповедь. Он торопливо отстегнул ремень безопасности и, забывшись, коснулся ладонью горячей от стыдливого румянца Вовкиной щеки. Еще по-мальчишечьи нежной, гладкой. И влажной от слез, бесшумно капавших на темную футболку.

– Что ты?.. Что?.. Вовка?.. Малыш?.. – бормотал совершенно несчастный Виктор Петрович, большим пальцем стирая мокрые ручейки с теплой золотистой кожи и жадно вглядываясь в юное лицо, дабы найти там причину, заставившую такого сильного парня вдруг заплакать. И когда Вовка поднял пронизанные солнцем медовые глаза, Негневицын увидел что-то такое, отчего его сердце на мгновение сбилось с ритма, а потом вдруг бешено пустилось вскачь. Почти не отдавая себе отчета в том, что делает, Виктор Петрович крепко прижался к приоткрытым розовым губам парня.

Негневицын почувствовал, как вжатый в спинку сиденья Вовка замер, и хотел было отстраниться, не без сожаления отнимая свои губы от чужого рта, но юноша вдруг расслабился, разом став гибким и покорным, и, робко положив руку на широкое профессорское плечо, сам нашел его губы. Виктор Петрович тихо вздохнул от облегчения и вновь вернулся к поцелую, слаще которого – как ему казалось – у него никогда не было.

Они целовались как сумасшедшие возлюбленные после очень долгой разлуки. Исступленно. Страстно. Дерзко. Бесстыдно сплетаясь языками и пуская в ход зубы. Хватаясь скрюченными пальцами за плечи и теребя волосы. Пока оба не начали задыхаться от сладострастия и… банальной нехватки кислорода. Вовка, смущенный и взволнованный, отпрянул первым и уткнулся пылающим лбом в плечо Негневицына. Тот, глупо улыбаясь вспухшими губами, нежно перебирал чуть влажные вихры на Вовкином затылке и терся щекой о пушистую макушку.

А когда в невинном порыве приласкать, успокоить, Негневицынские губы скользнули по пульсирующей на виске жилке, Вовка вскинулся, поднимая на профессора нестерпимо яркие, до краев наполненные лукавством глаза, и сам потянулся за новыми сладостными ощущениями…

Несмотря на то, что все у них так хорошо получилось, на это взаимное иссушающее душу желание, граничащее в безумством, Негневицын понимал, что не может отвезти Вовку к себе на Кронверкскую. Не потому, что не видел ответной, идентичной его собственной жажды в глазах парня. И не потому, что его останавливали какие-то нелепые, надуманные страхи. И даже не потому, что Вовка Солнышкин – его студент. Просто Виктор Петрович помнил о трех детях, оставшихся без присмотра старшего брата, которого он готов был похитить, запереть в своей тихой прохладной квартире и залюбить до тех пор, пока Вовка даже пищать не сможет. И уж точно не сможет подняться с его, Негневицына, кровати.

Осознание окружающей действительности возвращалось к Вовке медленно. Толчками пульса под кожей. Хриплым дыханием. Испариной над верхней губой. И совершенно бесконтрольным ощущением детского счастья.

Вовка не смотрел на Виктора Петровича, боясь увидеть на его лице, строгом, одухотворенном, сожаление. И другие эмоции, не менее обидные для целовавшегося впервые в жизни Вовки. Поэтому он осторожно пригладил лацкан негневицынского пиджака, который стиснул «в порыве страсти» и тайком вздохнул. Он и сам не ожидал, что так увлечется, что ему так понравится, что захочется непременного продолжения, а может и чего-то большего. Но Вовка слишком хорошо чувствовал разделяющую их пропасть: социальную, возрастную, общечеловеческую. И от этого становилось горько и муторно, и вновь хотелось расшмыгаться, чтобы почувствовать заботу сильных профессорских рук. Но Вовка мобилизовался и вполне спокойно откинулся на сиденье, подавив желание коснуться покалывающих губ пальцами.

– Нужно вернуться, – преступно сиплым голосом сказал Вовка, покраснел и откашлялся. Негневицын лишь кивнул, опасаясь, что его собственный голос звучит еще менее мелодично.

– Можешь мне кое-что пообещать?

– М? – Вовка все же рискнул взглянуть на своего преподавателя, с которым только что так сладко целовался, покраснел, но взгляда не опустил.

– Хотя бы в мыслях… называй меня по имени, – и спокойно переключил рычаг управления коробкой передач.

«Виктор…».

*

Как ни в чем не бывало Макс понедельничным утром зашел за Вовкой, и они отправились в университет.

Вовка понимал, что задолжал другу как минимум объяснения, но у него язык не поворачивался признаться Максу в том, что они с Виктором Петровичем… Виктором… целовались. Вовку, не робкого десятка парня, очень этот факт смущал и нервировал. Так же как и необходимость предстать пред светлые профессорские очи.

Перед собой Вовка был честен – если бы Негневицын сделал хоть намек, Вовка поехал бы с ним куда угодно, и все бы у них было. Не только поцелуи…

Был ли Вовка разочарован тем, что профессор с видимой легкостью отпустил его? Еще как. Только много позже, уже лежа под тонким верблюжьим одеялом и прислушиваясь к рваному Денискиному дыханию, он понял, что ходил по грани, в погоне за наслаждением едва не забыв о своем долге. Очередной выбор? Да. Вовка понимал, что вновь семья окажется на первом месте.

Всю пару Вовка ожидаемо просидел как на иголках и так ерзал, вздыхал, нервно чесал нос, что даже привычный к его выкрутасам Макс неодобрительно на него косился. А после занятия нарочито долго копался, собирая вещи (тетрадь и шариковую ручку), что Макс не выдержал и ушел без него.

– Виктор Петрович, – отчего-то совсем тонким, срывающимся голосом сказал Вовка и смущенно откашлялся, – я реферат принес.

Дверь аудитории мягко захлопнулась за последней студенткой, и Негневицын рискнул посмотреть на Солнышкова, что не позволял себе сделать последние час двадцать.

– Не нужно было, – с улыбкой сказал он, принимая папку.

– Нет, нужно, – горячо возразил Вовка и оскорблено на профессора зыркнул:

– Если мы с вами… кхм… гуляли… это не значит, что я должен увиливать от занятий.

Виктор Петрович как-то странно закашлялся, что заставило Вовку бросить на преподавателя быстрый взгляд и с изумлением обнаружить темный румянец на высоких острых скулах. Предательская горячая волна обдала все Вовкино существо с головы до ног. Томно и болезненно закололо в паху, и Вовка, опасаясь быть пойманным с поличным, уронил взгляд в пол.

– Похвальный энтузиазм, – тихо сказал Негневицын и едва уловимо коснулся красно-рыжих вздыбленных волос. Дышать вдруг стало так тяжело, словно из комнаты резко выкачали весь кислород. Вовка, чуть задыхаясь и сглатывая через раз, смотрел на преподавателя горячими медовыми глазами, в которых плескалась такая мольба, такое желание, что Негневицын, у которого покалывало кончики пальцев от желания коснуться, погладить, попробовать на ощуть, с трудом удержался в рамках приличия. А Вовка, словно не замечая его терзаний, жмурился как кот на солнцепеке и тянулся к его руке, едва не ластясь. Казалось, еще чуть-чуть, и оба они преступят некую негласную границу, неведомо кем и когда установленную.

– Владимир… – начал было Виктор Петрович, но за дверьми аудитории вдруг что-то звучно хлопнуло и раздался громкоголосый смех. Негневицын и Солнышков отпрянули друг от друга, разочарованные, злые и неудовлетворенные.

– Пара сейчас начнется…

– Да.

– Мне нужно идти…

– Иди.

– Отпускаете?

– Нет.

– Обсудим реферат?

– Нет.

– Семинар?

– Нет.

– Мне придется сдавать индивидуальный зачет?

– Пожалуй, да… Владимир… Я зайду сегодня?

– Да… Да… Я буду ждать…

Простые обычные слова заставили Виктора Петровича улыбнуться с радостным облегчением.

Сам себя в тот вечер Вовка назвал тридцатью тремя ходячими несчастьями. И критика эта была вполне оправдана.

Правда, виноват в том, что все Вовкины планы на вечер были безжалостно наружены, был вовсе не Вовка, а его друг Орловский, но Солнышкова это слабо утешало. А в какой-то определенный момент он совсем перестал беспокоиться о несостоявшемся свидании с Виктором Петровичем, ибо крепко спал на больничной койке, умиротворенный лошадиной дозой обезбаливающих.

Негневицын жалел, что не условился с Вовкой о времени их встречи, поэтому почти час просидел в машине у подъезда, в котором жили Солнышковы. Он прекрасно помнил номер квартиры, но почему-то постеснялся подняться. Не то, чтобы он был против стремительно развивающихся отношений с Вовкой (на его памяти несколько молодых преподавательниц заводили романы со своими студентами и даже выходили за них замуж). Но некоторая доля опасений грызла его привыкший к строгой упорядоченности и логичности мозг. Слишком быстро… Слишком внезапно… Слишком легко… Слишком подозрительной ему стала казаться готовность Солнышкова к нестандартно ориентированным отношениям… Не предполагаемое ли отчисление, которым грозил ему Негневицын, стало толчком к тому, чтобы он, Вовка, потянулся к профессору и вовсе не за знаниями?… Виктор Петрович гнал недостойные мысли прочь, и все же червячки сомнений начинали неприятно скребстись на душе, когда поутихла эйфория.

Погруженный в печальные раздумья, Негневицын едва не пропустил прибытие желтой Honda Civic. Только выглядела Максова «игрушка» уже не так изящно – справа на бампере появилась заметная вмятина, а на лобовом стекле – молнеобразная трещина. Сам Макс выглядел тоже не лучшим образом. И не помня себя от противоречивых чувств, Негневицын буквально вылетел из своего «Фольцвагена», позабыв поставить его на сигнализацию.

Орловский опешил от такого внезапного появления из ниоткуда. Но он был слишком испуган и ошеломлен случившимся с ним несчастья, что допытываться о причинах, вновь приведших Виктора Петровича в их дом, у Макса не было сил.

Макс нервно закурил и поведал душераздирающую историю столкновения его расчудесной Honda с громоздким чернично-черным внедорожником, за рулем которого сидела насмерть перепуганная блондинка. Это была целиком и полностью ее вина; впрочем, девчонка и не отказывалась компенсировать Максу ремонт машины. Но пока они полюбовно договаривались и обменивались номерами телефонов, Вовке, сидевшему на пассажирском сидении, стало настолько плохо, что он потерял сознание. В больнице Вовку задержали на ночь, хотя видимых повреждений не было, да и то лишь после того, как Макс ляпнул, что за Вовкой некому присмотреть. Но завтра, торжественно поклялся Орловский, он непременно вернет Вовку в родные пенаты. Негневицын лишь печально вздохнул: Макс, положительно, с каждым разом все больше разочаровывает его.

Дверь им открыл бледный, с синяками под глазами Денис. Парень едва стоял на ногах. Виктор Петрович даже предположить не смел, каково ему приходится.

Негневицын никогда и ни о ком не заботился. Так получилось. Но сейчас, поставленный в условия выбора, он предпочел остаться, чтобы побыть с детьми. Макс был отправлен восвояси. Пусть лечит свои душевные травмы на территории собственной квартиры, а не Солнышковской.

Виктор Петрович заставил Дениса лечь в постель, подсунув ему под оба бока Мишу и Машу как гарантов того, что мальчишка не начнет самодеятельничать. Братья и сестра немного поспорили, но быстро угомонились, и вскоре Негневицын услышал спокойный размеренный Денискин голос, читающий двойняшкам рассказы о животных Виталия Бианки. Подивившись такому классическому выбору, Виктор Петрович отправился готовить ужин и меньше, чем через час, позвал детей к столу.

Миша и Маша были дружелюбны и бесхитростны. Они ни в чем не подозревали Негневицына, ибо тот был приведен в дом любимым старшим братом, а Вовка, как ни крути, был для них непререкаемым авторитетом. Так что Виктор Петрович, несмотря на полное отсутствие опыта общения с юным поколением, быстро нашел с двойняшками общий язык и для простоты общения разрешил им называть себя по имени. Шутрая Маша тут же сократила Виктора до Вика. Негневицын не возражал. Ему было даже в какой-то степени приятно.

А вот бдительный Денис то и дело пронзал Негневицына внимательным, сканирующим взглядом, отчего Виктору Петровичу сделалось неудобно. Но он понимал, что Денис, оставшийся за старшего, вполне вправе потребовать объяснений, и настроился на серьезный мужской разговор.

Негневицын неторопливо мыл посуды и складывал ее в сушилку, когда Денис, устроивший двойняшек смотреть мультики, вернулся на кухню. Кряхтя (все-таки помятые ребра давали о себе знать), он устроился в углу за столом, поближе к батарее, как успел заметить Негневицын.

– Виктор Петрович, вы гей? – без обиняков спросил Дениска, гоняя по клетчатой скатерти сахарную крупинку.

Не ожидавший такой откровенной подставы Негневицын замер.

– Почему ты так решил? – спросил он через секундную паузу, показавшуюся обоим бесконечной.

– Логически помыслил, – хмыкнул Денис. – Вы нам не родственник, так что выгуливаться в парке или готовить ужин вас никто не принуждает. Киднеппинг тоже не прокатит – взять-то с нас нечего, кроме внутренних органов. Может в вас, конечно, отцовские инстинкты проснулись, но это вряд ли. К тому же я видел, какой Вовка домой пришел… после вашей… ммм… поездки.

Виктору Петровичу было очень любопытно узнать, как же выглядел Вовка после встречи с ним, но он решил не усугублять и без того непростую ситуацию. Хотя если Вовка был хотя бы вполовину так эмоционально растревожен, как он сам, то ничего удивительного, что наблюдательный Денис «просёк фишку».

– Мне нравится твой брат, – сказал Негневицын, уставившись на пресловутую сахаринку. – Но я не буду портить ему жизнь.

– Даже если у вас это взаимно?

– Даже если… – кивнул Негневицын. Было мучительно горько добровольно отказываться от тепла, которое щедро дарил ему Вовка Солнышков, ведь Виктор Петрович почти укрепился в мысли о том, что Вовка – именно тот, кого он подспудно искал все эти одинокие годы, кого желал всем сердцем…

– Ерунда какая, – долетел до него звенящий Денискин голос. – Если нравится, почему бы и не попробовать? Вдруг да получится.

– А ничего, что мы с ним оба мужчины? – язвительно спросил Негневицын, скривив губы. На данную сентенцию Дениска лишь подал плечами:

– Да кого это волнует? Сейчас никого не удивишь нестандартной ориентацией. Выпячивать наболевшее тоже, конечно, не стоит – мало ли на каких придурков нарветесь, но и башкой в песок как страус тоже не надо зарываться: подавление собственного либидо может отрицательно сказаться на здоровье, знаете ли.

Услышать такое из уст мальчишки, который был едва не в три раза его младше, было удивительно и, чего греха таить, приятно. Негневицын словно родительское одобрение получил.

– Значит, разрешаешь мне встречаться с твоим братом? – весело спросил он, бросив на Дениса хитрый взгляд.

– А вам разрешения, по-моему, и не требуется, – не остался тот в долгу и нагло ухмыльнулся. Виктор Петрович как-то разом вдруг успокоился и расслабился. В одном Денис был прав – не стоило накручивать себя раньше времени. Ведь предстояло еще выслушать вердикт самого Вовки.

Несмотря на то, что Дениска числился на официальном больничном, Виктор Петрович заставил его взяться за учебники, чтобы не упустить важный школьный материал, а сам сбежал к двойняшкам в гостиную – смотреть мультфильмы, раскрашивать каких-то странных существ («Вик, это же смурфики!») и читать забавные «Денискины рассказы» Драгунского, которые сам Негневицын очень любил в детстве.

И как-то само собой получилось, что Виктор Петрович остался у Солнышковых с ночевкой, а утром приготовил вкуснейшую запеканку из манной крупы и творога, полив ее абрикосовым вареньем, и отвез двойняшек в сад. Целый день он был как на иголках, потому что не терпелось поехать в больницу за Вовкой, а когда он, наконец, туда добрался, то выяснилось, что Вовка уже выписался (попросту говоря – сбежал). Покачав головой, Негневицын отправился к Солнышковым, по дорогу заглянув на рынок и накупив для детей фруктов.

Дверь ему открыл одетый в верхнюю одежду Денис. Поздоровавшись, он сказал, что Вовка на кухне, подмигнул и был таков. Мучимый дурными предчувствиями, Негневицын отправился в указанном направлении.

Вовка строгал овощи и закидывал их в кипящую воду. Под тонкой домашней футболкой напрягались ровные гладкие мышцы, и у Негневицына появилось острое желание прикоснуться, провести ладонями по длинной спине, сжать дрогнувшие плечи, зарыться лицом в красно-рыжие вихры на затылке. Но он не смел… Пока не смел…

– Здравствуйте, Владимир, – сказал Виктор Петрович, выгрузил фрукты в пакетах и корзиночках на стол.

– Здравствуйте, Виктор Петрович, – начал было Вовка, но осекся и уставился на подарки круглыми глазами. – Это что?

– Яблоки, мандарины, груши, кокосовый орех, виноград, питахайя… Что это, не знаю, но продавец сказала, что очень вкусно и сладко.

– Зачем? Не нужно было.

– Я Мише проспорил, – неожиданно признался Виктор Петрович и засмеялся, глядя на вытянувшееся Вовкино лицо.

– Даже боюсь спрашивать о предмете спора! – осторожно улыбнулся тот в ответ. – С Мишей лучше не спорить – дело это заведомо провальное.

– Я это слишком поздно понял, – фыркнул Негневицын и осторожно уточнил:

– Как вы себя чувствуете, Владимир?

– Я еще вчера себя неплохо чувствовал. Макс, сволочь, запаниковал не по делу. Я ж пристегиваюсь всегда, да и удар легкий был. Машина и психика Макса пострадали больше, чем моя тушка… Спасибо, что вчера побыли с детьми.

– Не за что, – отозвался Негневицын, напряженно размышляя о том, передал ли Денис старшему брату содержимое их вчерашнего разговора. – Вам помочь? – кивнул он в сторону кастрюли.

Вовка перевел взгляд на плиту, несколько секунд непонимающе смотрел на закипающий суп и покраснел от сознания того, что когда Негневицын вошел на кухню, все его, Вовкины, мысли разом переключились на профессора. Вовка накрыл кастрюлю крышкой и убавил огонь.

– Останетесь на ужин? – неожиданно предложил он, не глядя на Негневицына. От волнения, вызванное присутствием Виктора Петровича, у него пересохло в горле, и Вовка тайком облизал губы, что, естественно, не укрылось от внимательно наблюдавшего за ним Негневицына.

Виктор Петрович вытащил из Вовкиных рук потрепанное кухонное полотенце, не глядя отбросил его в сторону и взял Вовкино лицо в ладони, заставляя поднять мутный бездумный взгляд. Негневицын провел большим пальцем по дрогнувшим Вовкиным губам и почувствовал дрожь, которая передалась и всего его существу – нервная, колкая, возбуждающая. Он коснулся Вовкиного рта. Не целуя. Лишь дразня. Прикусил нижнюю губу. Потянул. Заставил желать большего и самому решиться сделать шаг навстречу. И Вовка прижался к нему, ловя губы, втягивая, смело сплетаясь языками. Вцепился пальцами в бока Виктора, чувствуя чужое возбуждение, как свое собственное, и от сознания того, что именно он, Вовка, стал причиной волнения профессорских чресел, тело изогнулось в истоме, напрашиваясь на более решительное, более глубокое, более интимное… От тихого стона – чьего? – оба пришли в себя и уставились друг на друга тяжело и непонимающе.

Вовкины руки на бедрах Виктора.

Ладони Виктора под майкой Вовки.

– Нужно в детский сад…

– Через час…

– Денис…

– На репетиции до шести…

Что это? Приглашение? Негневицын смотрел на лукаво улыбающегося Вовку, но тот не позволил ему вновь стать серьезным, строгим, вдумчивым профессором, потянул за собой и закрыл дверь в комнату, прислоняясь к ней спиной и облизывая розовые исцелованные губы.

– Вовка…

– Вик…

И вновь сила притяжения толкнула их в объятия друг друга. Пытаясь сохранить контроль, Виктор старался быть сдержанным, но его благие намерения были разрушены тихим шепотом в губы:

– Хочу тебя… Так давно тебя хочу…

Негневицын выцеловывал Вовкину шею, губами пощипывая чуть влажную кожу. Жадно вдыхал горячий запах его кожи, прикусывал, чтобы вновь услышать низкий чувственный стон и с облегчением понять, что это не очередной эротический сон. Вовка сам стянул майку и, путаясь, неуклюже помог Виктору освободиться от рубашки. Вот так. Кожа к коже. Дыхание в дыхание. И нет ничего более правильного, более желанного, чем то, что сейчас происходило между ними.

Виктор уложил Вовку на диван и слегка отстранился, стягивая с мальчишки домашние шорты вместе с нижним бельем. Делом это оказалось трудным – Вовка был сильно возбужден и болезненно морщился от легчайшего трения ткани. Его кожа покрылась мурашками, и, чтобы больше не смущать парня, Виктор накрыл его своим телом, вновь пленяя губы, сладкие и отзывчивые.

Может, Вовка и был неопытен, но уж невинным и наивным назвать его было нельзя. Их объятия и поцелуи лишь раззадорили его, а медлительность Виктора начинала нервировать куда больше, чем полная собственная обнаженность. Поэтому он обхватил мужчину сильными ногами и вцепился короткими ногтями в бедра, притягивая и пленяя. Вовка кусал, засасывал, рвал чужую плоть, изнывая от нетерпения и окончательно теряя здравый смысл. И чувствуя в ответ такой же напор, такую же одержимость.

Им и в голову не пришло, что самый первый раз мог бы быть куда более романтичным, медленным и томным. Куда там, если все существо пылает, корчится и вопит как душа в адском котле, и хочется быстро и грубо, и резко, и так, чтобы не осталось сомнений и сожалений…

И Виктор, кажется, разделял эти его прихотливые желания. Вовка почувствовал запах его возбуждения, сильный, терпкий, такой мужской и сводящий с ума. И среагировал на него совершенно недостойно парня – терся, скулил, ерзал, умоляя… Вот только о чем?…

Но Виктор был опытнее. Он понимал, чего просит распластавшееся под ним тело. И, несмотря на охватившую их обоих горячку, осторожно размял, подготовил, увлажнил собственной слюной, безумно жалея, что не предугадал такого поворота в отношениях и не подготовился заранее – ведь ему не хотелось причинить Вовке боль.

Делая первый толчок вглубь желанного тела, он внимательно следил за выражением затуманенных медовых глаз, поэтому от него не укрылась болезненная гримаса, скривившая Вовкины губы.

– Хороший мой… Больно?

– Мммх… Нет… Необычно… И жжется немного… Продолжай! – И слеза по виску, которую Виктор поймал губами, понимая, что иначе никак, что боль неизбежна, но все равно раскаиваясь в содеянном.

Вовка, светлая душа, быстро приспособился и сам потянулся навстречу.

И вновь пьяный бессмысленный взгляд, закушенные губы, сорванное дыхание… Размеренные толчки. Невесомые поцелуи. Успокаивающий шепот. Бисеринки пота на висках. Жаркий запах. Ощущение единения с чужим телом. Дрожь удовольствия от макушки до поджатых пальцев ног. Первый стон, хриплый и сладострастный. И движения – вдруг резкие, ритмичные. Шум в ушах. Кровь толчками к причинному месту. И холодок по спине – как предвестник чего-то яркого, ослепительного, блаженного. Еще чуть-чуть. И крик рвется наружу вместе с сочным матерным словом…

У Виктора хватило сил отстраниться и не наваливаться на совершенно обессиленного Вовку, который сразу закрыл глаза и обмяк в его объятиях. Негневицын нежно коснулся губами краешка дернувшихся в улыбке губ, убрал со лба прядь мокрых волос, провел кончиком пальца по тяжело вздымающейся груди. Вовка, едва не мурлыча от томной сонной неги, уткнулся носом в его шею и горячо засопел. Он не знал, какие подобрать слова, чтобы выразить свою благодарность этому человеку… Впрочем, все слова теряли краски и значения рядом с тем, что он, Вовка, только что пережил, с теми чувствами, в которых он насовсем потерялся.