Текст книги "Шаг навстречу (СИ)"

Автор книги: Александр Веденеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Александр Веденеев a.k.a. Gentle Strike

«Шаг навстречу»

Никто не сделает первый шаг, потому что каждый думает, что это не взаимно.

Ф.М. Достоевский

*

Монотонность. Рутинность. Сонливость. Размеренность. И перманентное желание впасть в спячку.

Можно было бы объяснить факт отсутствия интереса к жизни тем печальным обстоятельством, что весна в этом году подзадержалась, и истощенный долгой зимой организм погрузился в состояние анабиоза. Но за окном – теплый солнечный апрель, первая зелень на прогалинах, неугомонный пересвист мелких неведомых птиц. И толпы, толпы, толпы обоеполых студентов, радостно разоблачившихся до неприличного минимализма.

Не далее как вчера Макс Орловский, староста МУП-409, войдя в кабинет Негневицына, шумно повел носом и с непосредственным воплем «Фу, как у вас душно!» задрал футболку едва не до сосков. Пред негневицынскими очами на миг мелькнул идеальный кубический пресс с овальной ямкой пупка. Сей фортель никого не оставил бы равнодушным, но Виктор Петрович лишь покачал головой – «Орловский, ведите себя прилично, здесь же девушки!» – и уткнулся в ноутбук в поисках презентации, необходимой для следующей лекции.

Не то, чтобы Макс Орловский был страшен как черт. Как раз наоборот: парень был симпатичен, дружелюбен, не нахален. Внимание будущих однокурсников он привлек, еще будучи абитуриентом, что впоследствии обернулось для него тяжкой обязанностью старосты. Но при всей видимой поверхностности и бесшабашности Макс числился одним из лучших студентов потока, получал повышенную стипендию, и со слов завкафедры экономики, где имел честь трудиться Виктор Петрович Негневицын, перед парнем вырисовывались весьма радужные перспективы.

Но на строгого (а подчас даже сурового в своей непреклонности) профессора экономики было сложно произвести положительное впечатление лишь привлекательной внешностью да безукоризненной зачеткой. Поэтому поблажек ни у Макса, ни у тридцати двух его однокурсников не было никаких.

Перед самым звонком, когда Негневицын уже включил проектор, и на экране высветились тема и план лекции, в аудиторию скользнул неприметный парень, бросил на чуть нахмурившегося профессора быстрый взгляд, пробормотал «Здрасьте!» и шлепнулся рядом с Максом. Тот что-то спросил, «опоздун» ответил, и оба тихо, как-то по-заговорщицки засмеялись.

Негневицын бессмысленно таращился на веселившуюся парочку и едва не пропустил звонок, возвестивший о начале пары. Он с трудом подавил желание встряхнуться как собака под дождем, чтобы привести мысли и – главное – чуства в порядок. Лишь многолетняя преподавательская практика не позволила ему ударить лицом в грязь перед притихшими студентами и спокойно сообщить тему занятия, обратив взоры будущих управленцев на экран.

Рассказывать о влиянии интеграционных процессов на мировое экономическое развитие было сложно.

Не потому, что Негневицын не знал своего, можно сказать, родного предмета.

И не потому, что на него смотрели три десятка пар глаз, ловили каждое слово, затаив дыхание и без устали строча конспект…

Только Он. Он один. И словно для Него объяснялось, повторялось, раскладывалось по полочкам, хотя лишний взгляд в Его сторону Негневицын бросать опасался.

Вопросом, что, черт возьми, с ним происходит, уважаемый доктор экономических наук задавался не раз. И даже не два. Размышлял о причине своего внезапного, странного, стыдного влечения к двадцатилетнему студенту с тех самых пор, как пришел на замену («Подхватите МУП-409 Тарасевича, Виктор Петрович, миленький!») и увидел любопытные медово-карие глаза.

И беспорядочную копну темно-красно-рыжих волос.

И россыпь золотистых веснушек – в январе! – на обычной, ничем не примечательной физиономии.

И крепкие мускулистые руки под закатанным до локтей свитером.

И задорную белозубую – а ведь, наверное, курит, мерзавец! – ухмылку, невероятно преобразовавшую лицо.

Негневицын был несказанно удивлен той невероятно высокой степенью интереса, которую вызвал в нем посредственный студент-управленец. Но, стоило закрыть глаза, и ему представлялись широкие ладони с красивой формы ногтями, чуть припухлые розовые губы, легкая сутулость размашистых плеч… Такого бурного эмоционального всплеска Негневицын не испытывал даже во времена юности, уровень эндорфинов в крови начинал совершенно по-весеннему зашкаливать.

А ведь ничто, как говорится, не предвещало…

Виктор Петрович Негневицын был неисправимым трудоголиком и до последнего выкладывался на работе. Лишь в тишине трехкомнатной квартиры на Кронверкской улице он позволял себе расслабиться. Например, поваляться с книжкой на диване, выпить бокал прохладного пива или посмотреть старую советскую комедию.

От решения хозяйственных проблем Негневицын был давным-давно отстранен матерью. Оставшись вдовой в довольно молодом возрасте, Ольга Константиновна взвалила на свои хрупкие плечи заботы о единственном сыне, отдав тому на откуп страстное увлечение наукой.

К сожалению, до присвоения Виктору Петровичу докторского звания Ольга Константиновна не дожила: в возрасте шестидесятивосьми лет она перенесла инсульт и скончалась в центральной городской клинике. Негневицын в этот момент читал лекции по внешнеэкономической политике в Лозанне.

Виктор Петрович не любил одиночество и тяжело уживался с пустотой, которая поселилась в квартире после ухода матери. Оглянувшись назад, он понял, что неоднократно упускал шансы на создание собственной семьи, и сейчас на взлете пятого десятка вдруг задумался о том, что ждет его впереди.

О том, что сын питает тайную симпатию к особам своего пола, Ольга Константиновна даже не догадывалась и часто сетовала на то, что такой умный и талантливый молодой человек никак не может отыскать свою единственную-ненаглядную, которая бы и хозяйство подхватила, и ребеночка бы родила.

Поначалу подобные причитания лишь раздражали Виктора Петровича, но со временем он привык и даже стал отшучиваться: дескать, я женат на своей работе, студенты мне за детей, а завкафедрой – за любимую подругу жизни. (Уважаемая Нонна Юрьевна занимала данную должность уже более тридцати лет и о пенсии даже не помышляла. Так что в чем-то ирония Негневицына была небезосновательна: Задорнюк была его преподавателем, куратором и научным руководителем, а теперь еще и непосредственным начальником).

Ольга Константиновна качала головой и время от времени устраивала непутевому сыну свидания с родственницами своих многочисленных приятельниц. Однако Негневицын оставался непоколебим в своем холостячестве, чем сильно маму расстраивал. Но не мог же он и в самом деле признаться, что последние три года активно встречается с интересным молодым шведом, работавшим по обмену на их же кафедре.

Судьба столкнула Виктора Петровича Негневицына и Матса Дальберга на новогоднем корпоративе, где по случаю было торжественно объявлено о том, что их не последний в рейтинге петербургских университет подписал договор о дружбе и сотрудничестве со Шведским Институтом Менеджмента. И – вуаля – вот они, первые ласточки: пять молодых специалистов, которые будут читать лекции, проводить семинары и вообще учить тёмную российскую профессуру основам стратегического менеджмента.

Негневицына шведы интересовали мало: менеджмент никогда не был его коньком. Поэтому обменявшись любезностями с коллегами и пригубив оказавшегося вполне приличным шампанского, он засобирался домой… Но не тут-то было. Величественная как «Титаник» Нонна Юрьевна пришвартовала рядом с Негневицыным ощутимо смущенного шведа, отрекомендовав его как Матса Дальберга, которого «прикрепили» к их кафедре…

Матс был интересным собеседником и щедрым любовником. Но в какой-то момент Негневицын перестал наслаждаться их совместным времяпровождением. И когда Матс понял это, он ушел, оставив за собой право время от времени затаскивать Виктора Петровича в постель. Эти встречи не были тайными любовными свиданиями. Просто двое взрослых людей избавлялись от физического напряжения традиционным способом.

Их расставание случилось через полгода после смерти Ольги Константиновны, и Негневицын немного стыдился своего нынешнего равнодушия к человеку, который так поддержал его в трудные времена.

Правда, ни один из них так и не сделал решительного шага к тому, чтобы перевести отношения в новое русло: Негневицын ревностно оберегал свою репутацию, которую могли бы здорово подпортить слухи о том, что он живет с мужчиной. А Матс… Матс слишком хорошо понимал суровые реалии российской действительности, чтобы настаивать на официозе. К тому же он был благополучно женат и обильно детен, и скандал, пусть и вдали от родины, ему тоже был ни к чему.

Негневицын уже вполне смирился с предстоящим одиночеством, о котором предостерегала его мудрая мама. И тут – на тебе! – в его жизнь врываются эти медовые глаза и смешные веснушки…

К счастью, Виктор Петрович был во вполне здравом уме и отлично контролировал свое либидо, не позволяя ни малейшей тени интереса коснуться чела четверокурсника Вовки.

То есть Владимира Васильевича Солнышкова.

Да-да, числилась за Негневицыным такая не сказать, чтобы странная, особенность – называть своих студентов исключительно на «вы» и только по имени-отчеству. Поначалу ребята здорово пугались такой официальности, но быстро привыкали к странному профессорскому юмору.

А то, что МУП-409 теперь его, Негневицынский, сомнению не подлежало: после внезапного ухода Тарасевича его нагрузка была перетасована между остальными преподавателями. Виктору Петровичу достались управленцы третьего и четвертого курсов. Никаких коренных изменений в профессорской жизни не произошло, за исключением – будь он неладен! – Солнышкова с его на втором ряду пламенеющей темным огнем шевелюрой.

Исключительно на автомате Негневицын дочитал лекцию и напомнил студентам о том, что вопросы к семинару можно взять на кафедре в папке с его, Негневицына, фамилией. Ну, или посмотреть на сайте факультета. Да-да, хмыкнул Виктор Петрович, приметив удивленные переглядки, я умею пользоваться компьютером и знаю, что такое интернет. Управленцы осторожно похихикали и потянулись на выход.

– Распишитесь, пожалуйста, Виктор Петрович, – Макс Орловский протягивал Негневицыну журнал посещений, где тот бодро подставил свою подпись. Взгляд его скользнул по Солнышковской фамилии.

– Хорошая посещаемость, – одобрил Негневицын, но не преминул отметить:

– За некоторым исключением, – и он постучал по восемнадцатой строчке ручкой.

Макс ощутимо напрягся, но тотчас широко улыбнулся:

– Этого больше не повторится, Виктор Петрович.

– Пропущена бОльшая часть семестра, Максим Сергеевич. Боюсь, если с семинарами дело обстоит также печально, я не допущу Владимира Васильевича к экзамену.

– У него все лекции есть, – пылко возразил Орловский, начиная нервно кусать губы.

– Даже не сомневаюсь, – тонко улыбнулся Негневицын. Он знал о своей репутации тирана, деспота и привереды, но всегда был уверен в правильности принимаемых решений, ибо они были направлены исключительно во благо студентов и науки.

– Он отработает, – уверенно заявил Орловский.

– Хорошо. Я посмотрю на записи Льва Дмитриевича и вынесу вердикт на семинаре. А вам вменяется в обязанность проследить за готовностью господина Солнышкова.

– Спасибо, Виктор Петрович.

– Не за что пока, – пожал плечами Негневицын и кивком разрешил Максу удалиться восвояси.

И очень вовремя. Потому что при одной лишь мысли о медноголовом прогульщике у него началась совершенно неконтролируемая и необоснованная эрекция, которую не замаскировал бы даже удлиненный вязаный кардиган.

Негневицыну хотелось выть от безнадежности. Ситуация начинала раздражать. Единственный выход из создавшегося положения виделся ему в скорейшей встрече с Матсом.

Виктор Петрович выудил телефон из недр дорогущего кожаного кейса с монограммой (подарок французских коллег за помощь в разрешении некоего деликатного финансового вопроса), но сделать звонок ему было не суждено: в аудиторию бочком внедрился объект его эротических мечтаний.

Ошеломленный Негневицын спрятался за высокую кафедру, ибо напряжение в паху стало невыносимым. Над верхней губой выступила испарина – настолько велико было его смущение вкупе с юношеской взволнованностью чресел.

– Виктор Петрович…

– Слушаю вас, Владимир Васильевич.

– Это насчет семинара…

– Орловский передал вам содержание нашего разговора? Надеюсь, вы будете готовы и исправите свое плачевное положение?

– Я не смогу присутствовать.

– Вот как? – Негневицын демонстративно вскинул темную бровь. – Не желаете объясниться?

Юноша дернул плечом и перевел взгляд с пола на замершего в ожидании преподавателя.

– Я работаю в пятницу. Можно сделать письменный доклад и прислать вам по электронке? Или распечатать и на кафедру занести?

– Не прокатит, Владимир Васильевич. Количество ваших пропусков превышает допустимый процент.

– Что же делать? – студент уставился на Негневицына с такой детской надеждой, что тому стало не по себе.

Виктор Петрович мог бы ответить на этот вопрос совершенно четко и непристойно, однако жесткий моральный кодекс был впитан им с молоком матери и передан с кровью отца-военного, поэтому никаких реверансов в сторону вожделенного объекта он себе не позволил.

– Если вы собираетесь продолжать совмещать учебу с работой, то, боюсь, ничего. Ваше расписание слишком плотное, а предметы стали достаточно специфическими и сложными, поэтому вам придется сделать выбор.

– Понятно, – проговорил Солнышков, вперив взгляд в пол. Но на долю секунду Виктору показалось, что в медовых глазах мелькнули обида и разочарование. Хотя это, возможно, было лишь игрой его воображения.

Владимир давно ушел, а Негневицын все еще смотрел на тихо закрытую дверь. После разговора с Солнышковым остался стойкий горький осадок. Негневицын вовсе не был живодером и шел на уступки некоторым студентам. На самом деле он давным-давно навел справки и прекрасно знал о том, что Владимир – пусть и не самый способный студент, но не так безнадежен, как могло показаться на первый взгляд.

Но после зимней (очень слабо сданной) сессии парень явно расслабился, количество пропусков резко увеличилось. Негневицын даже начал подозреваться Макса в том, что тот прикрывает Владимира, когда тот отсутствовал на парах. За такие вольности Орловский мог быть отстранен от должности старосты курса – с дисциплиной у управленцев всегда было очень строго, хотя Тарасевич никогда не держал их в ежовых рукавицах. Негневицын был принципиальнее, поэтому ситуация с Солнышковым могла довести до неприятного курьеза, хотя скандалов-интриг-разоблачений Виктор Петрович вовсе не хотел.

Негневицын все же позвонил Матсу Дальбергу. Но их разговор носил уже не фривольный характер.

*

На кухне что-то звонко упало и, кажется, разбилось. Вовка вздрогнул и проснулся. Несколько мгновений он таращится в потолок, пытаясь сообразить, какое сегодня число и день недели. Воскресенье. Выходной. Какое счастье!

Бросив взгляд на настенные часы, Вовка потянулся, с трудом сдержав стон. Болела каждая клеточка тела, словно он, не разгибаясь, копал грядки или чистил рыбу. Впрочем, почти так оно и было: по выходным Вовка подрабатывал в гипермаркете грузчиком, а вчера случился заезд фур с продукцией.

Домой он притащился далеко за полночь. Бросил взгляд в гостиную, где как ангелочки посапывали двойняшки Миша и Маша, спросил играющего в какую-то космическую стрелялку Дениса, ужинали ли они и наведывалась ли мать, и заснул раньше, чем дождался ответа. Судя по тому, что он лежал в одних трусах и под одеялом, ему еще хватило сил на то, чтобы раздеться.

Обычно Вовке хватало пяти часов на оздоровительно-восстановительный сон, но в воскресенье он мог позволить себе поваляться подольше – смена в ночном клубе, куда пристроил его Макс Орловский, начиналась в шесть вечера.

Позевывая, Вовка вышел из комнаты, которую делил на двоих с братом. В смежной гостиной, как называла ее мама, двойняшки смотрели «Спанч Боба». Перед ними стояла глубокая тарелка с яблоками, порезанными кусочками и присыпанными сахаром.

– Добрая утра, – заулыбалась Маша. Недавно у нее выпали верхние передние зубы, чем она страшно гордилась и охотно демонстрировала при любой возможности.

– Привет, – отозвался Вовка и, умыкнув яблочный ломтик, весело им захрустел. – Завтракали?

Двойняшки переглянулись. Миша открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал.

– Это сюрприз! – провозгласила разговорчивая Маша и скосила голова на закрытую дверь, ведущую на кухню.

– Для кого, интересно? – удивился Вовка. Неожиданностей он не любил. Чаще всего обещанный сюрприз по закону подлости превращался в чудовищный кошмар с глобальными последствиями. Поэтому все действия или подарки Вовка предпочитал проговаривать заранее. Однако шестилетним двойняшкам подозрительность старшего брата была неведома, и они с радостью предвкушали обещанный сюрприз.

Задействовав логику, Вовка пришел к выводу, что сюрприз устраивает Денис, ибо больше некому, да и незачем. А судя по грохоту, разбудившему его, брат пытался соорудить что-то съестное. Вовка хмыкнул: Денис и кулинария были несовместимы.

Подтвердив, что поход в парк не откладывается, Вовка отправился на кухню оценивать масштабы разрушения.

Сердитый, встрепанный Дениска в майке, обляпанной пятнами неизвестного происхождения, и домашних шортах, что-то помешивал в изрядно подпаленной кастрюле, не отрывая взгляда от стоящего на разделочном столе ноутбука. В мойке возвышалась гора немытой посуды, а на полу подсыхала серовато-желтая субстанция, в которой Вовка опознал задел для омлета.

– Боюсь спрашивать, что это, – улыбнулся Вовка, понимая, что может задеть самолюбивого Дениса неосторожной критикой.

– Главное, чтобы это было съедобно, – хмуро отозвался брат. Вовка сунул нос в кастрюльку и поморщился от исходящего запаха.

– Как паленая карамель, – констатировал он, принимаясь за посуду.

– Это геркулесовая каша с медом, – надулся Денис.

– Овсянка что ли? А она у нас есть? – удивился Вовка.

– Ага, ты же сам покупал на прошлой неделе крупы и консервы. Кажется, Миша где-то услышал, что овсянка полезна и ее нужно есть каждый день на завтрак.

Вовка кивнул и улыбнулся. Для своих шести лет Миша был слишком серьезен. Да и интеллектуальное развитие у него не в пример выше Машиного. Миша уже освоил алфавит и прочитал всю азбуку, тогда как хорошенькая Машина головка была забита исключительно куклами и мультиками. Через год двойняшки пойдут в школу, и Вовка опасался, что им обоим будет тяжело из-за этих особенностей развития. Он даже подумывал отвести обоих на консультацию к детскому психологу, но поход постоянно откладывался: то из-за отсутствия денег, то из-за нехватки времени.

– Разогрей сырные палочки – возьмем с собой в парк, чтобы на еду не тратиться, – обратился Вовка к брату. Тот полез в холодильник, и через секунду Вовка услышал нехорошее ругательное слово.

– Не матерись, – автоматически попросил он и добавил:

– Что там?

– Эта сука мясо спи*дила, – с отвращением процедил Денис, сжав губы.

– Всё? – не поверил Вовка и, отряхнув с рук пену, сунулся в морозильник. Шесть пакетов, в которые он собственноручно уложил нарезанную небольшими кусками свинину, действительно отсутствовали. Вовка не верил в проголодавшихся призраков и оборотней, а также в то, что Денис мог куда-нибудь переложить ценный и редкий в их доме продукт, поэтому сделал правильный вывод…

– Твою ж!.. – тепла в Вовкином голосе было не больше, чем в Денискином: по вполне объяснимым причинам мать он недолюбливал. Мягко говоря.

– Когда она заходила? – строго спросил старший брат.

– В пятницу вечером. Блин, то-то я думал, что она слишком долго проторчала на кухне, а потом быстро смылась, – Денис чувствовал себя виноватым. Но Вовка не позволил ему впасть в отчаяние.

– Посмотри, может еще что пропало.

– А ты куда?

– До Гришки. Я быстро.

На ходу натягивая джинсы и куртку, Вовка выскочил на площадку и, перепрыгивая через две ступеньки, вылетел из подъезда. Его душила ярость. Попадись сейчас мать ему под руку, он бы ее – Господи, прости! – так отделал, чтобы жизнь малиной не казалась.

Вовка заставил себя дважды обежать вокруг дома, прежде чем зайти в крайний подъезд, где располагалась квартира нынешнего материного собутыльника и сожителя. Не то, чтобы он надеялся на возвращение многострадального мяса. Но он должен был устроить матери хорошую взбучку, чтобы какое-то время она забыла дорогу в родные пенаты.

– Чего тебе? – обшарпанную дверь с неоднократно выбитыми замками и подожженным звонком открыл лысый, тощий, синюшно-бледный Гришка – не гнушающийся воровством и обманом алкоголик, дебошир и головная боль соседей и участкового.

– Мать позови, – хмуро бросил Вовка, с трудом сдерживаясь.

– Галина, – рявкнул Гришка слишком сочным для такого щуплого человека басом, – спиногрыз твой пришел. Старший.

Где-то в глубине квартиры послышалось кряхтение, скрипнула кровать, упала на пол пустая стеклянная бутылка. Не менее трех минут потребовалось Галине Солнышковой, чтобы выбраться в коридор. Увидев сына, она заулыбалась (если можно назвать улыбкой сонный щербатый оскал ввалившихся губ).

– Володька, маленький мой, – запричитала она и протянула руки, чтобы обнять Вовку, но тот ловко увернулся. – Мамку пришел навестить?

– Ма, ты зачем в пятницу приходила?

Галина захлопала мутными карими глазами и зачастила:

– Вовчик, пенсия-то еще только через неделю, а нам кушать нечего. Ты не смотри, что Гриша худой такой – жрет-то за троих. Что ж тебе для мамки куска хлеба жалко?

– Бля, а ничего, что мне трех детей кормить чем-то надо? Отправь Гришку своего на работу, пусть бабло зарабатывает…

– Ты чужие деньги-то не считай, – встрял Гришка, шкрябая впалую грудь грязными обломанными ногтями. – Свои зарабатывать научись, а то жируешь на материну пенсию да детские пособия!

Вовка издал странный шипящий звук и так крепко сжал кулаки, что на запястьях горячо запульсировали вены.

Галина, сообразив, что сейчас старший сын бросится бить ее «большую любовь», загородила Гришку спиной и умоляюще сложила руки:

– Вовчик…

– Чтобы ноги твоей больше у нас не было, понятно? Только посмей в подъезд зайти, вызову «дурку». И в сторону мелких даже не дыши – им такая мать нах*р не нужна!

– Воооова…

– Что «Вова»? Я уже двадцать лет как Вова. И пять из них воспитываю ТВОИХ детей, мама… Прошу, просто не приходи, ладно? Ничего нам от тебя не надо, сами справимся. Просто оставь нас в покое. Договорились?

Галина шмыгнула носом и кивнула. Иногда она умело изображала из себя отверженную и оскорбленную добродетель, но Вовка уже давно не верил ее спектаклям.

Оказавшись на улице, Вовка вдохнул полной грудью еще по-утреннему прохладного воздуха. Его начало так трясти, что пришлось остановиться и перевести дыхание. Зажмурившись, он что есть силы пнул ни в чем неповинное дерево, но легче не стало – злость, раздражение, глухая ненависть душили по-прежнему.

И волнами накатывала усталость. Моральная. И физическая. Хотелось, как в детстве, с головой закутаться в большое теплое одеяло и, наконец, выспаться.

Но Вовка быстро заглушил малодушную жалость к себе. Если он сдастся, опустит руки, то потеряет Дениса и двойняшек: участковый, толстый, одышливый, хотя еще довольно молодой мужик, видя, как убивается Вовка на своих многочисленных подработках, не раз намекал на то, что может походатайствовать перед органами государственной опеки и несовершеннолетних детей заберут или в приют, или в приемные семьи. Эта перспектива наполнила Вовку таким ужасом, что он, нервно заикаясь, клятвенно пообещал Антону Сергеевичу прилежно учиться и возвращаться с работы до полуночи. Конечно, он часто нарушал это обещание, потому что находить разовую работу становилось все труднее, а на постоянную он не мог устроиться из-за учебы в престижном университете.

В очередной раз Вовка пожалел о том, что повелся на поводу у одноклассника Макса и за компанию с ним поступил в Ржевку, а не в какой-нибудь колледж или техникум, где ему дали бы пусть и не высшее, но профессиональное образование. Например, сантехника… Ну а что? Шикарная работа – устанавливать стиральные машинки и душевые кабины, менять батареи и смесители – с очень неплохим заработком. Или автомеханика. Знай себе меняй масло да свечи в дамских кабриолетах…

Вовка неплохо окончил школу. Голова у него была светлая, а руки – золотые. К сожалению, необходимость заботиться о младших братьях и сестре лишила его возможности должным образом проявить себя в обучении, хотя точные математические науки всегда нравились ему. Наверное, новый преподаватель – Виктор Петрович – считает его мажором, прогуливающим лекции ради собственного удовольствия…

При мысли о Негневицыне Вовка напрягся. Он вспомнил, что профессор поставил его перед выбором… Хотя выбора у Вовки не было: лучше он потеряет перспективу получить высшее образование, чем хорошо оплачиваемую работу.

Черт, а ведь этот мужик с самого начала понравился ему – спокойный, деловитый, с юмором. И объяснял Негневицын значительно лучше и доходчивее престарелого Тарасевича. Хотя большинство Вовкиных однокурсников его недолюбливали за излишнюю принципиальность и требовательности. Да и от одного его холодного строгого взгляда шумная аудитория мгновенно замирала как кролики перед голодным удавом.

Вовка поежился и побрел домой. Сегодня им еще предстояла долгая прогулка по парку, и непоседливые двойняшки наверняка изведут старших братьев, так что придется запастись терпением, дабы сэкономить силы перед ночной сменой… Не забыть бы проследить, чтобы все надели удобную обувь.

*

Негневицын в крайнем раздражении отошел от окна, переложил с места на место стопку приготовленных для семинара пособий, зачем-то достал и вновь убрал очки и, наконец, уселся во вращающееся кресло, сложив руки, сцепленные в замок, на несуществующем животе.

В замешательство с изрядной долей ревности и некоторой обиды его привела занимательная картина прибытия Орловского и Солнышкова на новой (Негневицын готов был поклясться, что чувствует запах кожаного салона и лакового покрытия) Honda Civic восьмого поколения. Молодые люди, смеясь и болтая, выбрались из салона, и их тут же обступила шумная толпа университетских приятелей.

Негневицын не мог не отметить, что Макс и Владимир всегда держатся вместе. Но Виктор Петрович предпочитал не фантазировать о степени их близости.

Гораздо больше совместного появления Орловского и Солнышкова его обеспокоило то, что Владимира не было на семинаре в пятницу. Негневицын задавался вопросом, не намеренно ли Солнышков проигнорировал его предостережение, и пообещал самому себе разобраться с этим вопросом сегодня же.

На лекции обычно невозмутимый Негневицын бросал в сторону прогульщиков (не один Солнышков пропустил важное с точки зрения Виктора Петровича занятие) стрелы сарказма, не воздерживаясь от едких замечаний типа «Вот если бы вы были на прошлом семинаре…» и «Вы должны были запомнить эту формулу с минувшего семинара… Ах, вы ведь не сочли нужным присутствовать на нем!». Неудивительно, что полтора часа для студентов тащились со скоростью беременной черепахи, и аудитория мигом опустела, стоило Негневицыну произнести заветное «Все свободны!».

…Чертовы медовые глазищи, испуганно таращившиеся из-за чужих широких плеч… Чертовы пламенеющие на солнце лохмы… Чертова сияющая улыбка… Чертов Владимир Солнышков со всеми его прогулами… Сейчас Виктор Петрович очень сожалел о том, что в субботу не позволил Матсу развести его на секс…

– Виктор Петрович, можно?..

– Проходите, Владимир Васильевич.

– Я насчет пятницы…

– Слушаю вас.

– Могу я как-то отработать?

В голове Негневицына пронеслось с полдюжины вариантов Солнышковской «отработки». И во всех случаях оба они были обнажены.

Обругав себя старым озабоченным дураком, Виктор Петрович прохладно улыбнулся:

– Вы полагаете, что у меня есть время, чтобы принимать межсессионные задолженности? Обратитесь в деканат – возможно, вам посоветуют другого преподавателя по этой дисциплине.

– Мне бы хотелось у вас…

– Что бы вам хотелось? – иронично вскинул бровь Негневицын.

– Я бы хотел писать у вас курсовую. И, возможно, диплом, – выпалил Вовка, подавив желание зажмуриться. Ему было не по себе от этого разговора с Негневицыным, но он понимал, что должен разрулить ситуацию прежде, чем наживет врага в лице профессора.

Виктор Петрович неинтеллигентно присвистнул и уставился на Солнышкова с веселым восхищением.

– Да вы просто наглец, молодой человек! По-моему, вам русским языком было сказано, что ваше присутствие в стенах этого университета зависит от вашей посещаемости. Однако намек вы проигнорировали… К тому же по сложившейся традиции управленцы не защищаются на нашей кафедре.

– Правила нужны для того, чтобы их нарушать, – хмыкнул Вовка, поражаясь собственной дерзости. Но, чем больше сердился Негневицын, тем сильнее хотелось его задеть, расшевелить, раззадорить. И увидеть в строгих серых глазах огонь, который загорался лишь тогда, когда профессор с головой погружался в любимую экономическую тематику.

Вовка и сам не понимал, откуда взялось это непроизвольное, странное и совершенно неконтролируемое желание. Ведь Негневицын, судя по всему, отныне и вовеки веков внес его, Вовку Солнышкова, в личный черный список.

– Мне чрезвычайно импонирует ваше нахальство, Владимир Васильевич, но прошу вас избавиться от юношеского максимализма, если вы хотите продолжить обучение в стенах этого университета.

– То есть вы меня не отчисляете?

– К сожалению или к счастью, это не в моей компетенции. Тем не менее, советую не расслабляться… А теперь к главному… В порядке исключения я позволю вам написать реферат по мировой экономике на тему «Бреттон-Вудская система организации денежных отношений и торговых расчётов». Не менее двадцати машинописных страниц двенадцатым кеглем… Надеюсь, мы поняли друг друга?

– Да, Виктор Петрович.

– Что ж, не разочаровывайте меня, Владимир Васильевич. До встречи в среду.

Вовка вылетел из негневицынской аудитории, не чуя ног. Все его существо находилось в каком-то мистическом раздрае, хотя Вовка привык считать себя человеком скорее думающим, нежели чувствующим.

Негневицын… Виктор Петрович… ух… сам Негневицын сменил гнев на милость и позволил ему реабилитироваться. А уж он-то, Вовка, постарается не обмануть профессорских ожиданий.

Из восторженной эйфории Вовку вырвала вибрация телефона в заднем кармане потрепанных джинсов.

– Привет, Наташ… Что случилось?

– Вовка, выручай. Мне к маме в Зеленогорск на пару дней нужно съездить, а наши сучки все как одна отказались сменами меняться. Подменишь меня сегодня и завтра?