Текст книги "Из штрафников в разведку"

Автор книги: Александр Терентьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Александр Терентьев
Из штрафников в разведку

© Терентьев А.Н., 2015

© ООО «Издательство «Яуза», 2015

© ООО «Издательство «Эксмо», 2015

В оформлении переплета использована иллюстрация художника И. Варавина

* * *

Моим отцу, деду и всем вернувшимся и не вернувшимся с той страшной войны посвящаю…

Audentes fortuna juvat – смелым помогает Фортуна.

Вергилий, «Энеида»

Предисловие

Под утро и озеро, и лес спрятались за дымной пеленой тумана, постепенно менявшего свою окраску от холодновато-белого к нежно-голубому. Птичьи пересвисты казались неправдоподобно громкими и какими-то слишком уж восторженно-ликующими. Хотя птиц вполне можно было понять – судя по всему, день обещал быть солнечным и жарким. Где-то далеко за лесом уже потягивалось лениво большое и доброе солнце, готовясь вот-вот всплыть над горизонтом.

Невысокий крепкий мужчина лет сорока зябко поежился, поправил накинутую на плечи телогрейку и, бросив под ноги окурок папиросы, начал колдовать над давно потухшим костром. Минут через десять огонь уже вовсю танцевал-потрескивал и, казалось, дурашливо играл с котелком, в котором парила вода для чая. Мужчина прикурил от головни еще одну папиросу и, морщась не то от дыма, не то от жара костра, всыпал в закипевшую воду горсть чайной заварки и отставил котелок в сторону. Посмотрел на всплывающее в туманной молочности солнце, с сожалением вздохнул и направился к темневшему свежей хвоей шалашу.

– Лешка, подъем! Вставай, лежебока, а то все на свете проспишь! – Услышав невнятное, но явно недовольное мычание, мужчина хмыкнул и без особых церемоний постучал носком сапога по выглядывавшей из-под старенького дождевика босой ступне. – Подъем, говорю! Давай-давай! Бегом умываться и чай пить – я уже заварил…

– Ну, пап! Я чуть-чуть еще… три минуточки…

– Не папкай! Леш, я ведь сейчас рассержусь. – В голосе мужчины послышалось отчетливое раздражение. – Пока до города доберемся, пока то-се, а мне сегодня в ночную смену, между прочим. Сетки проверить надо? Надо. Веников для бани нарезать собирались? Собирались. Так что давай поднимайся!

– Да все, все… встал уже… – в треугольном проеме показалось чуть припухшее юное лицо – на вид парню можно было дать лет семнадцать. Серые сердитые глаза, черты правильные, стрижен под полубокс – ничего особенного, обычный русский мальчишка, по-юношески стройный и легкий. Вроде уже и не мальчик, но и для мужчины парню пока еще явно недоставало солидной крепости мышц и несуетливой основательности.

Паренек, не переставая что-то там ворчать, наконец-то выбрался из шалаша. Для начала Лешка крепко зажмурился, потом потянулся и, сбросив тенниску и легкие брюки, резво рванул к курившейся светлым дымком воде. Минут пять парнишка плескался и нырял, плавал и саженками, и на спине, сопровождая шумное действо невнятными, но явно одобрительными возгласами. Затем быстренько выбрался на берег и присоединился к отцу, сумрачно прихлебывавшему чай без сахара. Алексей же не без удовольствия кинул в кружку целых три кусочка и принялся завтракать, налегая на оставшийся от ужина хлеб.

– Молодость, – как-то непонятно вздохнул мужчина и, выудив из синеватой пачки «Норда» новую папиросу, сердито шикнул спичкой и окутался облаком синевато-серого дыма. – Все, заканчивается наш выходной. Сейчас удочки, барахло соберем, потом уже сетки посмотрим. Ну, если успеем, то и веников наломаем. А потом и к дому двинем. Ты сегодня чем заниматься-то думаешь?

– А что? – насторожился Лешка. – Ну, не знаю… Вечером в кино с ребятами собирались. На «Трактористов».

– В какой раз? В десятый? – мужчина осуждающе покачал головой. – Я матери что обещал? Что присматривать буду за тобой хорошенько – чтоб человек из тебя вышел! Инженер, например. Инженер Алексей Сергеевич Миронов – звучит, а? А у тебя только футбол на уме! Лоботряс. Ты вот в кино собрался, а про переэкзаменовку кто думать будет – Пушкин? Была бы мать жива, она б тебе…

– Да ладно тебе, пап, – где еще та осень, – отмахнулся Лешка. – Успею. И вообще, по-моему, танкист Алексей Миронов звучит не хуже! «Броня крепка и танки наши быстры!» Или летчик… Я, может быть, в военное училище буду поступать.

– Так тебя с двойкой по арифметике – или что там у вас? – и взяли, – ядовито усмехнулся старший Миронов и болезненно поморщился.

– Голова болит? – без особого сочувствия поинтересовался Лешка и отыскал взглядом валявшуюся в траве пустую бутылку из-под водки. – А я тебе говорил, что не надо сразу всю! Ой, погоди, я же и забыл совсем…

Паренек живо поднялся и нырнул в пахучую темноту шалаша. Через минуту вернулся и, хитро улыбаясь, торжественно протянул отцу бутылку пива.

– Героическим кавалеристам от будущих танкистов! Я с вечера припрятал. Ура?

– Ура… – мужчина щелкнул крышкой, отхлебнул солидный глоток, довольно зажмурился и подобревшим голосом сообщил: – Жить, товарищи, стало лучше, жить стало веселей. Слышь, танкист, я с Петровичем разговаривал: он согласен взять тебя в смену. До осени – в смысле, до школы. Пойдешь?

– Здорово! Ну конечно, пойду! Сколько ни заработаю – все хорошо. И ботинки новые надо, и за школу платить, и вообще, – Лешка неопределенно покрутил ладонью.

– Вот именно – и вообще, – согласно кивнул старший Миронов. – Все меньше собак гонять будешь и обувку трепать. Сто пятьдесят за твою учебу – не такие и великие деньги, но и они не с неба валятся. Это понимать надо. Ну, ничего, десятый закончишь, а там посмотрим. Год и не заметишь, как пролетит, а аттестат нынче большое дело! Это не мои четыре класса с коридором. Опять же, мать хотела… Ладно, давай собираться – солнце вон уже где!

…До окраины города Мироновы добрались за пару часов. Белогорск жил вроде бы самой обычной жизнью небольшого провинциального городка: в депо деловито посвистывали паровозы, где-то патефон наигрывал легкую танцевальную мелодию, сушилось на веревках белье, с криками носилась ребятня, белая коза на лугу смешно жевала траву пополам с какими-то невзрачными цветами.

Но было что-то во всем этом не так, как обычно, и Лешка поначалу никак не мог сообразить, что же показалось ему неправильным. Прикидывая, как половчее выпросить у отца купить у тетки, торговавшей с тележки фруктовой водой, стакан вкуснейшего напитка с вишневым сиропом – а еще лучше два! – Алексей вдруг понял, что вызвало его недоумение. Около пивной палатки почти не было мужиков. Обычно в выходной там толпились десятки разномастных любителей горьковатого напитка, а сейчас лишь несколько человек маячили рядышком с дощатой коробкой и деловито сдували с кружек белую пену.

– Смотри-ка, и очереди нет – повезло! – Миронов-старший заказал пива себе и бутылку ситро для Лешки и, пока буфетчица возилась с краном и отсчитывала мокрую мелочь на сдачу, поинтересовался у потрепанного мужичка, жадно прихлебывавшего из стеклянной кружки: – А где народ-то? Или выходной отменили, а я и не заметил?

– Там! – мужик кивнул куда-то себе за спину. – На базаре. Ждут чего-то…

На городском рынке, почему-то гордо именовавшем себя «колхозным», действительно – масса народа толпилась на центральном пятачке, и все выжидательно поглядывали на квадратный раструб репродуктора, черневшего высоко на столбе. Люди в толпе сдержанно переговаривались, на все лады повторяя «важное» и «сообщение». Наконец репродуктор ожил и, слегка шипя, выдал:

– Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление… Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие…

– Да они… Да мы их… – Лешка, едва сдержавший улыбку, когда Молотов в слове «гражданки» сделал странное ударение, хотел сказать, что теперь немцам точно конец – Красная армия покажет этим дуракам, как надо воевать! Хотел, но поймал странно неприязненный взгляд отца, коротко бросившего сквозь зубы: «Рот прикрой!» Рот Алексей, конечно же, благоразумно закрыл, но поблескивающие глаза выдавали если и не азарт, то явное ожидание чего-то большого и невероятно интересного.

«Война! Так у нас же этот… пакт! О ненападении. Газеты ведь писали! Вот же гады! Ну, ничего – как напали, так и драпать начнут, – уверенно прикидывал про себя Лешка, сожалея сейчас лишь об одном: ему-то всего шестнадцать! – Сколько понадобится Красной армии времени, чтобы в хвост и в гриву наподдать немчуре? Неделя, две? Ну, пусть даже месяц! В любом случае на фронт мне не попасть – скажут, мал еще. Вот так всегда: все самое интересное происходит без нас! Гражданская, война в Испании, Хасан с Халхин-Голом, финская – люди воюют, настоящие подвиги совершают, а тут…»

– Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами! – договорил репродуктор и умолк.

На несколько мгновений на площади воцарилась тягостная, нехорошая тишина, а затем откуда-то со стороны раздался неимоверно тоскливый женский плач, тут же перешедший в жутковатый вой. Толпа, словно по сигналу, ожила-зашевелилась. Озабоченные помрачневшие лица, тревожные, растерянные, испуганные взгляды – и ни одного смешка, ни одного веселого возгласа. Алексей опасливо покосился на отца и только сейчас, пожалуй, начал соображать, что происходит действительно нечто очень нехорошее. Миронов-старший вдруг показался ему враз постаревшим лет на десять.

– Я – в депо, – отец тяжело затянулся новой папиросой, – а ты дуй домой! Картошки свари – сам поешь и мне вечером принесешь. Хлеба, яиц пару. Да, в магазин сходи – макарон купи, масла постного. Папирос… Нет – махорки возьми пачек десять. Спички и соль тоже не забудь. Хотя… В общем, если очередь будет, то постой, не ленись! Деньги в комоде – знаешь. Ну все, пошел я…

Лешка проводил взглядом отца и заторопился домой. Дел предстояла куча: выполнить все поручения и непременно найти Гришку Штильмана, дружка закадычного, – надо же было с кем-то обсудить невероятные новости и посоветоваться, прикинуть, нельзя ли как-нибудь поскорее попасть в военкомат и попробовать записаться добровольцем на фронт…

Глава 1. Белогорск, август 1941 года

Война тяжелой грозовой тучей ворочалась и громыхала на западе, но тень ее непостижимым образом распространялась на всю страну – «с южных гор до северных морей» и от Бреста до далекого Владивостока. Сводки Совинформбюро не радовали – то и дело в них звучало: «тяжелые оборонительные бои» и «наши войска оставили». Далее звучали названия известных городов и множества населенных пунктов, о которых Алексей слышал впервые в жизни, – украинских, белорусских, прибалтийских. Когда шестнадцатого июля немцы взяли Смоленск, Миронов-старший только сплюнул и коротко выругался.

– Прет, сволочь! Если и дальше так пойдет, то скоро и до нас доберется. Сколько ж драпать-то будем, а? О чем они там думают, мать их за ногу?! Эшелон за эшелоном за Урал гоним… Эвакуированных, видел, сколько?

Лешка видел. И эшелоны, и толпы эвакуированных, на лицах которых читались испуг, страшная усталость и какая-то особенная печать знания того, что можно понять, лишь побывав под настоящим обстрелом или бомбежкой. Белогорск за все это время бомбили всего раза три-четыре, и Лешка бегал смотреть на здоровенные воронки и несколько разрушенных домов, хотя главной целью немецких летчиков были, конечно же, железная дорога, паровозоремонтное депо и многочисленные склады.

– Я тут с мастером знакомым переговорил, – отец ловко свернул махорочную самокрутку, прикурил, пыхнул сладковатым дымом и продолжил: – Там у них завод эвакуируется. В общем, я договорился – он и тебя в списки внесет. Поедешь. Там же потом и работать будешь – место найдется. Может, и доучишься в какой школе вечерней…

– А ты как же? Я без тебя не поеду!

– А тебя никто и не спрашивает! – повысил голос Миронов. – Не поедет он… Поедешь как миленький, только ветер в ушах засвищет! А я пока здесь остаюсь – депо в любом случае до последнего работать будет. Без дороги и паровозов нынче никак, сам понимаешь. На то мне и бронь дадена. А то стал бы я тут в мазуте ковыряться. Давно бы уже… Вон, считай, совсем зеленых пацанов попризывали, а много они навоюют? Ни ума, ни понятия настоящего!

Слова отца вызвали у Алексея воспоминания не самые приятные. Примерно в середине июля они с Гришкой все-таки смогли пробиться к военкому. План был прост: если не возьмут добровольцами на фронт, то хотя бы попробовать получить направление в военное училище. Несмотря на гениальную простоту, план провалился с треском. Немолодой капитан с воспаленными от недосыпа глазами, донельзя издерганный и явно ненавидящий весь мир, чуть ли не в шею вытолкал «добровольцев» из забитых народом военкоматовских коридоров, да еще и наорал на маявшегося около центральных дверей солдатика: «Петренко, зараза, если ты ко мне еще хотя бы одного сопляка пропустишь, я тебя лично пристрелю! Тут вам не детский сад, понимаешь, а военное учреждение!»

Вскоре Гришка с матерью эвакуировались куда-то в Казахстан, а Алексей продолжил трудиться в депо, куда его пристроил отец. Правда, поскольку зачислили Лешку разнорабочим, то с отцом они виделись не так уж и часто. Миронов-старший пропадал в ремонтных цехах, а Алексей все больше погрузкой-разгрузкой занимался. Дома ночевали через раз – все чаще оставались на ночь прямо в депо. И удобнее, и проще. Опять же, здорово выручала столовая для своих рабочих – кормили пусть и не больно сытно, но хоть какой приварок к карточкам. Карточки на продукты ввели уже в июле, но отоварить их было не так и просто – везде очередь, толкучка, а порой и до драки дело доходило. Лешка несколько раз добросовестно отстоял свое в очередях и теперь совершенно искренне ненавидел любую толпу.

Примерно через неделю после разговора об эвакуации отец вручил Алексею собственноручно сшитый вещмешок, почему-то именуемый в народе сидором, и объявил, что эшелон его знакомого отправляется завтра вечером.

– Тут харчей немного – сколько было, собрал. Ну, бельишко-рубашки, само собой. Денег тоже мало – на всякую ерунду не трать. Документы отдельно держи и чтоб всегда при себе, понял? А то еще примут за дезертира, да и к стенке – сейчас с этим строго. Провожать не приду – в смену мне. Вот так вот, сына… Ты там, смотри, не балуй, ну и вообще… – Миронов-старший неопределенно повел ладонью, потом досадливо махнул рукой и принялся скручивать очередную самокрутку.

Лешка бездумно смотрел на темные от невымываемого машинного масла пальцы отца, колдовавшего с газетным лоскутком и махоркой, и вдруг отчетливо понял, что этот вечер вполне может оказаться последним, когда они с отцом вместе. По-настоящему последним – война, и никто ведь не знает, что с ними будет завтра…

Алексею захотелось обнять отца и, как в детстве, прижаться лбом к теплому плечу, вдохнуть привычный запах – отцовские рубашки всегда так здорово пахли прокаленной солнцем материей, табаком и чуть-чуть крепким мужицким потом. Не обнял – застеснялся нахлынувшей излишней чувствительности. Не принято было в их семье обмениваться нежностями – это для малышей и девчонок еще как-то годится, а мужикам такие вещи вроде и не к лицу. Поэтому Лешка просто подошел и положил ладонь на отцовское плечо. Чуть сжал пальцы и негромко сказал:

– Ты это… не беспокойся. Все нормально будет. Я, как устроюсь, напишу.

– Ну, вот и договорились. Езжай, сына, – и мне так спокойнее будет…

На следующий день Алексей прибыл на вокзал около семи вечера. Эшелон должен был отправиться в восемь – или, говоря по-военному, в двадцать ноль-ноль. Но война давно уже внесла свои коррективы во все расписания, так что поезд мог уйти как в семь, так и в десять – это уж как получится.

Лешка, придерживая на плече лямки вещмешка, пробирался между составами, то и дело спотыкаясь о рельсы, и все никак не мог найти свой эшелон. Станция даже в вечерние часы напоминала муравейник, в который сунули палку. Посвистывали паровозы, лязгали сцепки, то и дело прибывали и отправлялись составы, суетился народ. От всей этой вокзальной круговерти, казавшейся совершенно бессмысленной и бестолковой, Алексей слегка растерялся. Мелькнула предательская мысль послать всю эту эвакуацию к черту и вернуться домой, но Лешка представил себе недоуменное лицо отца и, обреченно вздохнув, упрямо поджал губы и поплелся дальше. Не хватало еще расплакаться и опозориться на весь белый свет! На фронт он собирался – тьфу, и больше ничего!

Алексей уже совсем было отчаялся, когда наконец-то услышал совсем рядом знакомую фамилию.

– Бондаренко, закончили с погрузкой? Сейчас и нас отправляют!

Лешка торопливо подбежал к толстячку в помятом пиджаке и в нелепой шляпе и начал сбивчиво пояснять: мол, я такой-то и что есть договоренность с товарищем Бондаренко насчет эвакуации и прочего. Толстяк, явно занятый гораздо более важными делами, мельком глянул на паренька и сердито буркнул:

– Миронов? Ну, и где ты болтался до сих пор? Отправляемся уже! Вон, лезь в ту теплушку, а потом разберемся! Ох, молодежь, ну прям беда с вами…

То, что с молодежью «прям беда», Алексей, сам того не желая, подтвердил на следующий же день. Миронов-младший отстал от поезда. Причем отстал глупо и совершенно по-детски: во время стоянки на какой-то очередной станции решил сбегать в привокзальный буфет – попробовать прикупить чего-нибудь из еды. И, если повезет, лимонада попить – захотелось вдруг страшно! Попил… Никакого лимонада в буфете, естественно, не оказалось, а пока Лешка метался по вокзалу и между составами, его эшелон ушел.

Проклиная свою беспечность и дурость, Миронов, по совету какой-то сердобольной тетки, рванулся обратно на вокзал. Должен же там быть милиционер, или дежурный, или любой другой начальник! Помогать гражданам – это их прямая обязанность. Вот пусть и помогают!

Пожилой милиционер с двумя треугольничками старшего милиционера в петлицах безразлично выслушал сбивчивые объяснения взмокшего от беготни паренька и сухо потребовал:

– Документы!

Пока милиционер, шевеля губами, просматривал бумаги, Алексей мысленно благодарил отца, приказавшего документы ни в коем случае не держать в вещмешке. Лешка представил свой сидор, благополучно путешествующий – в отличие от хозяина – в уютной теплушке, и едва не взвыл от отчаяния.

– Иди к дежурному, – милиционер равнодушно пожал плечами и вернул документы. – Он сейчас вроде на перроне где-то бегал. Может, что и придумает…

Дежурный придумал – без особых расспросов подсадил Миронова в удачно подвернувшийся состав с беженцами. Алексей забрался в вагон и тут же попал под опеку пожилой полной тетки в больничном халате далеко не первой свежести.

– Отстал от своих, хлопчик? То беда нэ велика – догонишь, – по-украински «гэкая», тетка указала Лешке место в уголке и, услышав «спасибо», вяло отмахнулась пухлой ладошкой: – Та нэма за що! Ось туточки и ложись. Ты ж, мабудь, голодный, а? Зараз я кашки тебэ – трохи осталося… Ой, война та клята, ой, лышенько! А мы с-под самого Киева идемо – почитай, мисяц вжэ! И скильки ще той дорози – хто знаемо…

Через полчаса Миронов-младший, совершенно осоловевший от нервотрепки, беготни и холодной каши, крепко спал, свернувшись калачиком в своем уголке. Последнее, что он успел расслышать сквозь наваливающийся сон, были тихие причитания тетки, горько сетовавшей на тяжелые времена.

Под мерный перестук колес снилось Лешке тихое летнее озеро. Вечернее солнце только-только скрылось за лесом, и все вокруг подернулось едва заметной нежнейшей зеленоватой дымкой. И только небо оставалось блекло-синим, а на опушке яркими заплатами белели россыпи цветущей черемухи, заполнявшей все вокруг своим одуряющим горьковато-теплым запахом…

Глава 2. Август 1941 года

Проснулся Алексей от страшного грохота и в первые мгновения никак не мог сообразить, где же он сейчас находится. Чуть позже пришло понимание, что происходит что-то неординарное, грозящее серьезной опасностью. Где-то совсем рядом, сотрясая ненадежные стенки вагона, тяжело ухали разрывы, с истошным воем проносились самолеты, и раз за разом надрывно кричал гудок паровоза – казалось, это большое и насмерть перепуганное животное сипло трубит сигнал опасности.

Первым порывом Лешки было непреодолимое желание забиться поглубже куда-нибудь под лавку, сжаться в комочек и прикрыть голову руками. Затем до слуха донеслось заполошное женское кудахтанье: «Ой, диты, скорийше уси тикаем с вагону! Опять бомбы кидают, ироды!»

Ага, пронеслось в голове, похоже, это та тетка в белом халате людей из вагона выгоняет! Правильно выгоняет – во время бомбежки вроде бы надо подальше от поезда разбегаться и на землю ложиться.

Лешка вскочил, намереваясь побыстрее сигануть из вагона, и тут же чуть ли не уткнулся носом в обтянутую халатом объемистую грудь. Вскинул голову, встретился взглядом с наполненными тревогой глазами женщины и от растерянности задал совершенно идиотский вопрос:

– Это бомбежка?

– Бомбежка, сыночка, бомбежка, – торопливо закивала тетка и, оглянувшись себе за спину, где в длинном проходе толклись десятки перепуганных, еще только начинающих плакать и кричать ребятишек, живо распорядилась: – Ты, хлопчик, шибчей спрыгивай и детишек принимай: высоко там, самим им из вагона – никак! Побьются и руки-ноги поломают! Сейчас главное: их из вагона вытащить, а там они в поле разбегутся и сами схоронются – цэ не в перший раз нас уже так…

Снаружи все оказалось гораздо страшнее, чем воспринималось на слух из темноватого вагона. Самолеты с мерзким, выматывающим душу ревом пикировали и сбрасывали бомбы, рвавшиеся вокруг остановленного состава. Несколько теплушек в хвосте поезда горели, и свежий утренний ветер старательно раздувал черно-оранжевое пламя, отгоняя в сторону едкий темный дым. Из вагонов разноцветным горохом сыпались люди и с криками беспорядочно метались, разбегаясь по длинному полю, желтевшему между железнодорожными путями и темневшим вдали лесом. Гудки паровоза, вой самолетных двигателей, взрывы бомб, взметающие черные груды земли, бегущие и падающие люди – все это напоминало совершенно нереальный кошмарный сон.

Алексей и сам не понял, как ему удалось удержаться и не рвануть в поле вместе с другими – наверное, остановили теткины глаза, в которых робкой просьбы было гораздо больше, чем требования. Словно автомат, он чисто механически поднимал руки, принимал детей, торопливо ставил их на землю, бросал короткое «беги!» и вновь поворачивался к проему вагонной двери. Последней из вагона выбралась охающая и пыхтящая тетка и, неуклюже переваливаясь, засеменила прочь от состава, крепко придерживая за руки двух девчонок лет восьми-десяти.

Очередной самолет с крестами на крыльях спикировал на горящий состав, и Лешка, чувствуя, как холодеет от ужаса затылок и под ложечкой разливается противная пустота, пустился бежать. Где-то за спиной гулко ухнуло, и Алексей, буквально сбитый с ног тугой взрывной волной, споткнулся и с лету кувыркнулся в свежую воронку, успев расслышать дробное «ту-ту-ту» – видимо, немец бил из пулеметов.

Машинально стряхивая с волос комочки земли, Миронов тут же обнаружил, что в воронке он не один. Девушка с санитарной сумкой склонилась над мальчонкой лет десяти, чуть в стороне вжимались в сырой, остро пахнущий теплой землей откос еще трое или четверо ребятишек. Рядом с детьми в странноватой позе лежал молодой парень в форме с кубиками младшего лейтенанта на петлицах. Лицо лейтенанта было спокойным и очень бледным. Наверное, тоже раненый, предположил Алексей и скосил взгляд на окровавленного мальчишку.

– Отмучился, – отстраненно и как-то очень буднично сказала девушка и, привалившись к откосу, начала сосредоточенно оттирать землей кровь с ладоней. – Черт, только еще больше измазалась!

– А этот чего? – Лешка тяжело сглотнул и кивнул в сторону лейтенанта, запоздало понимая, чем таким остро-пряным и незнакомым пахло в воронке – свежей кровью, пропитавшей рубашку на животе и штаны мальчонки.

– Да ничего, цел он, – пожала плечами девушка, прислушиваясь к затихающему звуку самолетных моторов. – Вроде уходят… А лейтенант просто сомлел от перевозбуждения и от вида крови. Это ничего – и с крепкими мужиками бывает! Что-то у тебя взгляд нехороший, мутный. Голова кружится, тошнит, нет?

– Да нет, ничего, – Миронов прислушался к себе и неопределенно пожал плечами, – только немного шумит и звенит все.

– Похоже на легкую контузию, – кивнула девушка. – Это пройдет. Ну вот, кажется, и лейтенант наш очухался. Как вы, товарищ командир?

– Нормально я, – буркнул лейтенант, отводя глаза. Тут же исподлобья покосился на Миронова и зло усмехнулся: – Что вылупился? Цирк тебе здесь? Сейчас будет нам цирк – когда на поле убитых считать начнем…

На поле действительно ничего веселого не наблюдалось. Лешка, спотыкаясь, медленно брел к составу, непроизвольно поглядывая на небо: нет – похоже, и правда улетели. Люди выбирались из воронок, отряхивались, осматривали раненых, убитых – и все это проделывалось как-то слишком уж обыденно, привычно, почти без криков и причитаний. Лишь в одном месте Алексей услышал тихий плач – детский. Без особого интереса посмотрел и увидел ребятишек, сгрудившихся около неподвижно лежавшей на земле тетки – той самой, в белом халате.

Женщина лежала вниз лицом в нелепой позе, раскинутыми руками неловко прижимая к себе и прикрывая своих девчонок. На спине женщины вокруг темных дырок краснели расплывчатые, уже начинающие подсыхать пятна. Такие же пятна Миронов увидел и на узеньких девчоночьих спинах.

«Так вот какая смерть бывает», – отстраненно подумал Миронов, не в силах отвести взгляда от некогда белоснежного, а сейчас пропитанного кровью халата. Видимо, немецкий летчик срезал их одной очередью. Просто нажал на гашетку, и все – нет ни доброй тетки, еще вчера кормившей его кашей, ни маленьких девчонок! Ладно, солдаты на фронте друг друга убивают – это еще как-то понятно, а вот этих троих за что?!

До сих пор Алексею пришлось так близко видеть умершего человека лишь один раз – когда восемь лет назад умерла мать. Лешка хорошо помнил длинный гроб и лежавшую в нем женщину с белым и совершенно незнакомым лицом. Мать, как ее помнил Миронов, была веселой и очень красивой. А та – в гробу, в белом платке и с непонятной веревочкой под подбородком… Все было странным, непонятным и таинственным – гроб, какие-то старухи, молчаливый отец и витавшее в душном воздухе слово «поминки»…

– Ее баба Ганя звали, – услышал Лешка за спиной голос медсестры и машинально кивнул. – Там еще шестеро. Надо их как-то похоронить. Поможешь? Лопата, наверное, у машиниста паровоза есть…

– А успеем? Сейчас, думаю, ремонтная бригада приедет. Путь починит, и поезд дальше пойдет.

– Успеем – мы всегда так делаем. Не возить же их с собой – куда и зачем? В воронку поближе к путям уложим и закопаем. Вот так и едем, парень… – вздохнула девушка и, безнадежно махнув рукой, пошла к одной из воронок, куда уже стаскивали трупы.

Миронов подошел к машинисту, с мрачным видом забивавшему деревянные колышки в пулевые пробоины на черном боку паровозного тендера, и попросил лопату.

– В будке возьми, – не прерывая работы, ответил машинист, – только верни, не забудь!

– Колышки – это чтобы вода не ушла, да?

– Да. Без воды паровоз мертвый. Что, разбираешься?

– Отец у меня в депо работает – и такие «Эрки» тоже ремонтирует. И часто вас так? Ну, самолеты…

– Бывает. Неделю назад у меня помощника убило – осколком… Ладно, иди! И про лопату не забудь!

Алексей машинально забрасывал землей кое-как уложенные на дно воронки трупы и размышлял о войне. Еще совсем недавно он был твердо уверен, что война – это всегда что-то невероятно героическое и интересное! Грохочут танки, красивым строем летят самолеты, сверкая шашками, несется кавалерия, лихо пылят и поливают врагов из пулеметов тачанки. И враги, естественно, бегут в страшной панике, бросая винтовки и знамена. А потом всесоюзный староста товарищ Калинин в Кремле награждает отважных красноармейцев орденами и медалями и говорит хорошие слова. И сам товарищ Сталин по-доброму улыбается в усы и хлопает в ладоши, приветствуя героических танкистов, летчиков и славных конников-буденовцев.

Теперь он понимал, что все его былые представления почти ничего общего с реальной жизнью не имеют. Нет, где-то там, недалеко, на фронте, наверное, и самолеты наши летают, и танки немцев бьют, но здесь-то все совершенно иначе! Здесь немецкие самолеты вот так запросто бомбят мирные эшелоны с беженцами и расстреливают из пулеметов теток и детишек. А потом по убитым неторопливо ползают муравьи…

Лешке вдруг вспомнился вчерашний сон, в котором были озеро, цветущая черемуха и нежно-зеленый вечерний сумрак. Если бы сейчас кто-то спросил его, мол, так что же такое война, Миронов-младший ответил бы точно: «Война – это черный туман!» Туман, который убивает и заставляет людей бояться всего – неизвестности, холода, голода, валящей с ног усталости и многого другого. И всего этого «другого» оказывается столько, что уже и сама смерть не кажется такой уж страшной! И исчезнет туман войны лишь тогда, когда – как в детской сказке – развеется ужасное колдовство. Оно непременно развеется – надо только разбить и уничтожить всех врагов! Всех до единого, до самого последнего фашистского гада…

Лишь спустя сутки Алексею удалось догнать и разыскать свой эшелон. Бондаренко выслушал сбивчивый рассказ отчаянно красневшего от стыда Миронова о неудачном походе за лимонадом, о бомбежке и о последующем путешествии на перекладных, помолчал и, устало обмахиваясь своей шляпой, подвел итог:

– Я ж говорил, что одна беда с вами, молодыми. Еще один такой фокус – я тебя, стервеца, лично выпорю, а потом батьке напишу обо всех твоих художествах! Марш в теплушку, и пока до места не доедем, чтоб ни шагу никуда!