Текст книги "«Поворот все вдруг!». Укрощение Цусимы"

Автор книги: Александр Лысев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

18

– Подавляющее большинство происходящих с нами событий укладывается в закон причинно-следственных связей. Сделал – получи. Не сделал – извини, сам виноват. Надеяться на чудо может только блаженный или дурак. – Тут профессор сделал паузу и внимательно оглядел аудиторию поверх сдвинутого на переносицу пенсне. – Впрочем, дуракам везет. А еще это вовсе не значит, что чудес не бывает… Сегодняшняя лекция окончена, благодарю вас за внимание.

Петя Веточкин старательно записывал за Мигуниным. Лекции оказались неожиданно интересными, и он ни капли не пожалел, что выбрал эту дисциплину. Сам предмет одним словом было охарактеризовать весьма сложно. Мигунин, известный в университете оригинал, читал на грани сразу нескольких наук – экономических, исторических и философских. Выходило нечто мировоззренческое. Но не в форме проповеди, а в виде приглашения к размышлению, что ли. Вообще, нагрузка на Петю в этом году выпала нешуточная: как-никак последний год обучения! Строго говоря, ходить к Мигунину Петя был вовсе не обязан. Однако, движимый неподдельным интересом, он не только не пропускал ни одной лекции профессора, но и когда Мигунин предложил посещать свои семинары, согласился не раздумывая. Однако оригинальными теориями профессора были увлечены, мягко говоря, далеко не все студенты веточкинского курса. В итоге ввиду малого количества желающих на них ходить занятия перекочевали из университетской аудитории на квартиру профессора, благо таковая располагалась совсем неподалеку, на восьмой линии Васильевского острова.

– Слова ничего не стоят. Самооправдание есть лицемерие, – вещал Мигунин, сидя за большим столом в огромной гостиной вместе с немногими верными своими студентами. – Ведь всегда знаешь, когда поступаешь плохо. Знаешь не потом, после осмысления происшедшего. Сейчас речь о том, когда ты знаешь именно в момент совершения, что поступаешь худо. Это и есть лицемерие. Ты не в волнении, не в беспамятстве. Просто эгоистический разум говорит: «Отойди, не связывайся. Тебе это доставит хлопоты, неудобства. Можешь даже причинить вред себе любимому». И ты проходишь мимо. Делаешь вид, что не заметил. А кто-то, быть может, нуждался в помощи, именно когда ты проходил. Это мог быть вопрос жизни и смерти. Но тебе удобнее было пройти мимо. Потом оправдание себе найдется…

– Я когда к вам шел, мужика на набережной видал. Пьяный валялся, а на улице осень уже вовсю, – раздался голос одного из слушателей. – Но я к вам торопился…

– «Кругом всеобщее разъединение», – процитировал Петя и зарделся.

– Кто сказал? – быстро повернулся к нему Мигунин.

– Достоевский в «Подростке». Про третью четверть девятнадцатого века… – Петя помолчал и, чувствуя, что его слушают, закончил: – А от себя добавлю – зла много. Зависти к людям много. Нежелания помочь. Самооправдания по любому поводу. Это называется «ведать и творить». Начнешь с себя – все оказывается о себе…

Мигунин обвел всех своим традиционным взглядом поверх пенсне. Произнес тихо и внятно:

– Прежде всего нужно полюбить людей. Братьев и сестер своих во Христе. Это очень трудно.

Однажды товарищу, с которым они еще минувшей весной штудировали и взахлеб обсуждали немецких экономистов, Петя заявил, что на очередной «разбор немцев» не пойдет, поскольку занят у Мигунина.

– Ну как знаешь, – последовал ответ. – Только имей в виду, будущее принадлежит социалистическим идеям. Мы еще заявим о себе, и очень скоро. А ты ударился в какое-то толстовство.

– Там скорее Достоевский… – попытался объяснить Петя, но товарищ повернулся к нему спиной и зашагал прочь.

По курсу пошли толки, что Мигунин не просто чудак, но еще и чудак «не модный». Последнее определение оказалось для студентов решающим. Вскоре Веточкин остался единственным из постоянных слушателей мигунинских семинаров. Профессор угощал Петю чаем. Как-то раз к Мигунину на квартиру пришел один только Петя. Профессор провел его в столовую, усадил и будто в утешение заявил:

– Отказаться от этого мира гораздо более простой выход, чем в этом мире остаться и пытаться, несмотря ни на что, делать его лучше.

Петя потом долго думал над словами профессора и, кажется, понял, что тот имел в виду. По крайней мере, хотя бы часть сказанного…

А между тем дни шли своим чередом. Близилась зима.

19

Зима застала 1-ю Дальневосточную эскадру на стыке двух океанов. Вопреки ожиданиям, Индийский океан миновали вполне благополучно. А вот Тихий встретил русские корабли отчаянными штормами. Эскадра упорно пробивалась сквозь непогоду на северо-восток.

Адмирал Фелькерзам расхворался и был совсем плох. Скрывать от личного состава эскадры это обстоятельство стало невозможно. Состояние здоровья командующего не могло добавить бодрости духа его подчиненным – от старших офицеров до последнего матроса.

– Занедюжил наш Филя, – слушал матросские разговоры на своем броненосце Егор Шолов. – Как бы Богу душу не отдал.

– Да, дурное предзнаменование, – потихоньку гудел на каждом судне чуткий к любым, особенно худым, приметам морской мирок.

Фелькерзам лежал в своей каюте, усыхал на глазах и постоянно кашлял кровью.

– Скоротечная чахотка, – негромко ответил на вопрос Ключевского доктор после очередного визита к командующему. – Видимо, была предрасположенность. Открылась в результате сильного сотрясения всего организма, надо полагать. Больше я вам сказать ничего не могу… И сделать тоже.

– Ответят мне япошата за Дмитрия Густавовича, – пыхтел в кают-компании неизменной папиросой Бэр. – Утоплю этих латинов косоглазых. Тоже мне – пираты Аденского залива…

Фелькерзама на эскадре искренне любили.

В начале декабря в командование фактически вступил контр-адмирал Вирениус. Однако флагманом по-прежнему считался броненосец «Ослябя». Он и вел эскадру, построенную двумя колоннами, когда на очередном переходе русские корабли попали в невиданный и аномальный для этих широт и этого времени года шторм. Накануне перед выходом с последней якорной стоянки Бэр доложил Вирениусу, что в носовом подбашенном отделении вверенного ему броненосца снова открылась течь – давали знать о себе последствия столкновения с японцем и отчаянная килевая качка в последние несколько суток.

– О задержке не может быть и речи. Ремонтируйтесь собственными силами, – отрезал Вирениус.

– Есть!

Воду из «Осляби» откачали. Текущие швы и стыки снова законопатили на скорую руку. И теперь броненосец боролся с разбушевавшейся стихией.

– Эк его заваливает, – вглядываясь в шедший впереди флагман сквозь брызги и летящие клочья белой пены, говорил Егор Шолов. Разговор происходил на баке «Наварина». Сюда, несмотря на непогоду, все же сползлась на традиционный перекур свободная от вахты кочегарная команда. Сползлась в прямом смысле этого слова, с трудом пробравшись на излюбленное место вдоль леерного ограждения. Сам «Наварин» скрипел и стонал, казалось, от верхушек мачт до самого киля, то стремительно, будто игрушечный, взлетая на гребень волны, то проваливаясь вниз под пугающим углом, зарываясь в пучину по самые клюзы. Палуба то и дело уходила из-под ног в разные стороны.

– Да, «Ослябю» заваливает градусов под тридцать на каждый борт, – утирая мокрое лицо, прикинул старший механик.

– Так и до беды недалеко, – обронил кто-то.

– Не каркай! – как по команде зацукали все остальные.

Папиросы быстро намокали, несмотря на то что все курили в кулаки.

– Братва! – На баке появился инженер. – Все, кто свободен, айда за мной! В орудийных портах течь. Батарейную палубу заливает.

Цепляясь за ограждение, матросы гуськом стали перебираться к трапу, ведущему вниз. Шторм еще усиливался…

– Ваше высокоблагородие, снова течь в носовом подбашенном отделении, – доложили капитану первого ранга Бэру.

По гуляющей во все стороны палубе командир спешно отправился к месту происшествия. На баке «Осляби» суетился трюмно-пожарный дивизион. Все носовые помещения корабля были заняты снующими с уровня на уровень матросами. В руках инструменты, упоры, деревянные стойки.

– Двоих смыло за борт, одного задавило бревнами. Тяжело. Отправлен в лазарет, – взяв под козырек притянутой подбородочным ремнем фуражки, доложил командиру начальник дивизиона. – Много людей с ушибами, но работы не бросают.

– Убрать всех лишних с верхней палубы, – распорядился Бэр. – Что с течью?

– К сожалению, принимаемые меры результата не принесли. Помпы не справляются. Вода прибывает…

В это время на корме «Осляби» Ключевский, держась за стенки, выходил в коридор из адмиральской каюты. У запертой снаружи на ключ двери остался караулить матрос, исполнявший при Фелькерзаме обязанности вестового.

– Держи язык за зубами, – наказал матросу Сергей Платонович.

– Есть, вашбродь, – козырнул вестовой. И, сняв бескозырку, размашисто перекрестился прямо на тускло мерцающую лампочку аварийного освещения. – Прости, Господи, грехи наши тяжкие…

Шатаясь как пьяные, начали продвижение к центральному посту. Впереди, выставив перед собой саквояж, неловко балансировал доктор. Кое-как добравшись до трапа, повернулись лицами друг к другу.

– Значит, так, о случившемся пока никому ни слова. Бэру я доложу сам, – произнес Ключевский.

Доктор быстро закивал в знак согласия и, стянув головной убор, широко перекрестился. Полчаса назад в своей каюте скончался адмирал Фелькерзам…

После двух часов напряженной работы орудийные порты «Наварина» были законопачены на совесть. Проникшую внутрь судна воду благополучно откачали. Шолову пора было скоро заступать на вахту. В оставшиеся полчаса Егор, несмотря на строжайший запрет, все же полез на верхнюю палубу перекурить. Пробираться на бак в такую погоду было нечего и думать, поэтому кочегар с товарищами расположились прямо у комингса ведущего вниз люка.

– Гляньте, братцы, «Ослябя» заваливается! – вдруг закричал один из наваринцев. Забыв о буре, все подскочили к леерному ограждению. Егор вцепился в ограждение так, что побелели костяшки пальцев. Все напряженно вглядывались в разбушевавшийся океан.

– Фок-мачту, кажись, сорвало, – комментировали матросы периодически открывавшуюся им между набегающими валами картину бедствия.

– А крен-то, крен! Почти на борт лег!

– И носом зарылся.

– Куда ж его? Его же в сторону ото всех сносит!

– Да он не управляется, братва!

– А на эскадре-то в курсе? – вдруг осенило кого-то.

– Егор, дуй низами, доложи по команде…

Шолов не заставил себя просить дважды. Привычно вихрем слетел вниз по трапу, побежал, растопырив руки в стороны, по жилой палубе. Чуть не сбил с ног попавшегося навстречу старшего артиллериста броненосца. И пока тот возмущенно набирал воздуху в легкие, одним духом выпалил о виденном с «Ослябей». Артиллерист выдохнул, крякнул и поспешил в центральный пост. Егор поозирался кругом и рванул следом…

К следующей назначенной якорной стоянке корабли 1-й Дальневосточной эскадры собирались двое суток – так сильно потрепал и разметал их по океану шторм. Последним приполз броненосец береговой обороны «Адмирал Сенявин». Прождали еще сутки, приводя суда в порядок. Флагман, новейший эскадренный броненосец «Ослябя», так и не появился. В командование эскадрой вступил адмирал Вирениус, перенеся свой флаг с «Нахимова» на «Сисоя Великого». Под влиянием последних событий Вирениус ходил мрачнее тучи. Под стать было настроение и у всех на эскадре. Море успокоилось, и крейсера обшаривали квадрат за квадратом обратно по пройденному эскадрой за последний переход пути. Беспрерывно стучали аппараты беспроволочного телеграфа. Опрашивались встреченные по дороге иностранные торговые суда. Увы, все безрезультатно. По прошествии недели с начала поисков Вирениус собрал на «Сисое» командиров всех судов эскадры. С горечью констатировал, что потерю «Осляби» приходится признать свершившимся фактом. Адмирал обвел всех собравшихся суровым взглядом, глухо, но твердо произнес:

– Поход продолжается, господа! Выступаем завтра на рассвете…

20

Семен Семенович Цибулевич-Панченко был в последние месяцы угрюм и подавлен. Оно и неудивительно – история с аварией на броненосце «Орел», случившаяся несколько месяцев назад, вывела его из душевного равновесия. Да что там равновесие! Косвенно (слава богу, пока только косвенно!) пострадала его деловая репутация. Семен Семенович стал замечать, что некоторые двери, в которые он был до этой истории запросто вхож, стали закрываться перед журналистом. С любезными отговорками и под благовидными предлогами, но… закрываться. А это в его профессии самое скверное. И хоть была созвана комиссия по расследованию происшествия на «Орле», и потрудилась она обстоятельно, и были оглашены ее выводы, и в выводах этих не было ни слова о злом умысле, а говорилось лишь о небрежности, допущенной при постройке броненосца, терзали, ох, терзали душу Цибулевича тяжкие сомнения.

– Я абсолютно уверен в вашей непричастности, – совершенно искренне (уж в людях-то журналист разбирался!) говорил тогда во время расследования Семену Семеновичу тот капитан по фамилии, кажется, Вырин. – Но, возможно, в кругу ваших знакомых… Постарайтесь вспомнить…

Зачем, спрашивается, этот Вырин ему такое говорил, если официально комиссия сделала выводы о небрежности?

Семен Семенович сначала возмутился. А потом поручился, дал слово за всех, кто мог его посредством попасть на столь важный государственный объект. Больше его задерживать не смели…

– Будьте покойны, этот разговор останется между нами, – мягко заметил тогда капитан. Но Цибулевич уловил в этом замечании вполне недвусмысленный намек держать язык за зубами. А еще бы не держать – хоть капитан и не назвал своей должности, Семен Семенович людей на своем веку повидал, его не проведешь, сразу смекнул, что имеет дело с контрразведкой флота…

«Смекнул и помалкивай», – сам себя оборвал сейчас же журналист, направляясь по белоснежному Невскому в свой излюбленный ресторан. Кругом продолжались рождественские и набирали ход новогодние гулянья, на дворе наступил 1904 год, и начало января выдалось тихим и мягким, с легким морозцем и пушистым снегом.

В «Палкине» было довольно людно. Скинув свою роскошную даже по питерским меркам соболью шубу на руки служителю в гардеробе, Семен Семенович проследовал в абонированный им с некоторых пор отдельный кабинет. На столе, как обычно, его уже ждали дымящаяся чашечка крепчайшего турецкого кофе и свежие газеты. Предобеденные пристрастия такого уважаемого постоянного посетителя в ресторане изучили хорошо. Семен Семенович бухнулся в кресло, недолго полистал прессу и, подперев ладонью щеку, предался размышлениям.

Да, преподнес сюрпризы прошедший год! Размеренная жизнь Российской империи была основательно взбаламучена событиями вокруг нашего Дальнего Востока. Событиями, надо признать, противоречивыми. С одной стороны, наша возросшая активность в дальневосточных делах не могла не радовать. С другой стороны, огорчали наши неудачи. Ну как иначе, чем ошибками и промахами, а то и просто фатальным невезением не назвать, скажите на милость, происходящее вокруг 1-й Дальневосточной эскадры? Слава богу, корабли эскадры наконец дошли до Порт-Артура. Но какой ценой? Потеряли «Ослябю», новый броненосец, флагман. Позор! Но еще больший позор этот случай в Адене – надо ж было так замараться с тараном японского крейсера! Теперь европейские газеты пишут, что поделом досталось русскому броненосцу – мол, как говорят сами русские, Бог шельму метит. А последние пируэты Макарова? Судите сами: в канун Рождества адмирал забрал из Порт-Артура четыре новейших броненосца и пару легких крейсеров и не придумал ничего лучшего, как пуститься с ними в заграничное плавание по восточным морям. Отправился встречать «осиротевшую» 1-ю Дальневосточную эскадру. И что вы думаете – встретил? Как бы не так! Макаров и Вирениус разминулись в китайских морях подобно двум отчисленным за неуспеваемость гардемаринам-первогодкам. Еще один конфуз и опять на весь мир! Правда, снова был сильный шторм… В итоге еще и пострадал от шторма однотипный с «Ослябей» броненосец макаровского отряда «Пересвет». Пострадал так, что еле дотащился до китайского берега и теперь в море выйти без ремонта не может. Нечего сказать, всем доказали, что мореходные качества броненосцев этого проекта ниже всякой критики. В итоге Макаров торчит сейчас со своим отрядом в Шанхае – исправляет «Пересвет». Сидел бы уж лучше в Артуре, зачем поперся встречать? И это надежда нашего флота, лучший ум и прочая!.. Эх, и все напоказ, все в иностранных газетах освещено, все косточки перемыты, все в подробностях обмусолено.

Семен Семенович поворошил подшивку отечественной и иностранной прессы на своем столе. Выхватил взглядом один из последних заголовков – «Гибель русского броненосца подтвердилась». С неподдельной болью в сердце пробежал глазами заметку: на днях в Шанхай пришел французский торговый пароход. Французы подобрали в море двух человек с потерпевшего крушение «Осляби». Офицер и матрос несколько дней провели в открытом море, пока добрались до оживленных морских торговых путей и их шлюпку наконец заметили. Оба крайне истощены, рассказывают о гибели «Осляби» во время шторма. Моряки спаслись на сорванной с тонущего броненосца и чудом не опрокинувшейся шлюпке. Больше, к прискорбию, никого не спасли. Русских передали Макарову на флагманский броненосец «Цесаревич», где они и находятся в данный момент на излечении в лазарете. Правда, гостеприимные французы их за время пребывания на своем пароходе порядком откормили и сейчас потерпевшие кораблекрушение чувствуют себя вполне прилично. Адмирал Макаров от комментариев прессе отказался…

Семен Семенович откинулся в кресле. Форменный кошмар! Семьсот с лишним человек одним махом загубили. Погиб командующий эскадрой. Просто немыслимо! И опять-таки резонанс в мире…

Подали обед. Покушав без особого аппетита (всегда отменный аппетит стал в последнее время Семену Семеновичу изменять – надо полагать, на нервной почве), журналист закурил дорогую папиросу. Мысленно снова вернулся к делам дальневосточным. Ну и расклад получается! В Порт-Артуре из кораблей собралось одно старье. Наша сильная крейсерская эскадра под командованием адмирала Скрыдлова сосредоточилась во Владивостоке. Замысел хорош – угрожать в случае войны вражеским коммуникациям непосредственно на японских островах. Однако не есть ли это опасное распыление сил? Ну, крейсер «Олег» догнал-таки Вирениуса на последнем переходе – так это особой погоды не сделает. Макаров со своим отрядом застрял в Шанхае и еще неизвестно, сколько там проторчит – пишут, что на «Пересвете» объем ремонтных работ чрезвычайно велик. Броненосцы проекта «Бородино» до сих пор в стадии достройки, да и попробуй их еще с Балтики на Дальний Восток притащи! Пресквернейший расклад получается. Ведь если японцы в ближайшее время ударят, то размолотят все наши корабли по частям. А вероятность того, что ударят и притом ударят в самое ближайшее время, чрезвычайно высока. И о чем только в наших штабах думают…

«Стоп, – мысленно одернул себя Семен Семенович. – Хватит, поразглагольствовал. На то они и штабы, чтобы думать». В любом случае, будем следить за развитием событий. Такова профессия! И притом из соображений патриотизма…

Расплатившись по счету, Цибулевич вышел на Владимирский проспект. По нему в обе стороны сновали сани, запряженные бодрыми извозчичьими лошадками. Гуляли прохожие: одинокие, парами и целыми семьями с детьми. Со стороны Фонтанки весело ударил фейерверк. Разноцветные гирлянды огней побежали над крышами по вечернему питерскому небу. Столица гуляла, отмечая праздники. «Неужто может случиться война? – подумалось журналисту. – Да нет, даст бог, все же обойдется…»

21

– Война! Война! – гудел университет с самого утра.

Занятия в этот день ни в одной из аудиторий так и не начались – все обсуждали последние события. В полдень студенты толпами повалили на набережную. Народ стекался к Благовещенскому мосту. Там намечались патриотическая демонстрация и шествие.

– Вероломное нападение на русский флот в Порт-Артуре! – выкрикивали мальчишки-газетчики, сновавшие в толпе тут и там. – В результате ночной атаки подорваны два броненосца и крейсер!

Петя Веточкин поймал за рукав бойкого мальчугана, протянул ему мелочь и, махнув рукой на сдачу, торопливо развернул свежую газету, жадно впиваясь глазами в строчки. Японцы без объявления войны атаковали наш флот в Порт-Артуре! Высочайший манифест о состоянии войны с Японией… Отряду Макарова китайским правительством предложено по законам военного времени либо в трехдневный срок покинуть Шанхай, либо разоружить корабли и интернироваться… Патриотический подъем во всех городах и весях… Верноподданнические адреса от земств… Так, это уже не столь интересно. Петя сунул газету под мышку и стал проталкиваться в толпе. По слухам, собирались идти на Дворцовую, к Зимнему. Говорят, там перед народом появится сам царь…

Следующий день обсуждали события боя в Чемульпо. Занятия опять были сорваны, но никому за это не влетело. Почти все студенты, проявляя невиданное доселе единодушие, восхищались подвигом «Варяга» и «Корейца».

– Вы представьте, господа, двое против четырнадцати! – кричал щупленький паренек в студенческой тужурке, запрыгнув на кафедру, которую зачем-то положили на бок. – И не побоялись выйти, и сразились!

– И ни с чем вернулись, и корабли потеряли, – в диссонанс общему настроению заявил кто-то довольно громко из задних рядов.

– Зато честь не потеряли! – обрушились на критиковавшего со всех сторон.

– За честь и жизнь отдать не жалко! – бушевала учащаяся молодежь.

– Легко сказать… – бурчал одинокий оппонент, боком пробираясь к выходу из аудитории.

Через некоторое время почти весь курс, на котором учился Веточкин, распевал по-немецки: «Die Fahnen sind hoch, die Kanonen bereit…» Опубликованное австрийским автором в одном из мюнхенских журналов стихотворение о «Варяге» нашло моментальный отклик в России. Вскоре оформился и лег на музыку его русский перевод:

«Наверх вы, товарищи, все по местам…» По-русски студенты запели с еще большим воодушевлением…

Занятия в университете все же вернулись в нормальное русло. В один из дней, когда пары уже закончились, Петю окликнули в сумрачном коридоре:

– Эй, Веточкин!

Петя разглядел выступивших из полумрака своих бывших товарищей по кружку, в котором они в прошлый учебный год изучали труды немецких экономистов.

– Послушайте, Веточкин. – В заговорившем с ним Петя узнал того, кто критиковал наперекор всем в аудитории подвиг «Варяга» и «Корейца». – Не пора ли нам определить свои позиции?

– В каком смысле? – не понял Петя.

– Вы прогрессивный человек, Веточкин. У вас сильная теоретическая подготовка, мы с вами вместе Маркса штудировали, – сурово напомнили ему.

– Эта война империалистическая, – вступил в разговор еще один студент, тоже из кружковцев. – Российское самодержавие не должно в ней победить. Иначе все трудящиеся попадут в еще большую кабалу.

– А вы, Веточкин, в последнее время отдалились от прогрессивных идей. Нехорошо.

– Так что вы скажете, Веточкин? – Петю незаметно приперли в темный угол. – Вы с нами или нет?

– Я… – Петя поозирался вокруг и вдруг выпалил то, что в его собственной голове еще только неосознанно вертелось все эти дни, но до последнего момента целиком пока не обрело законченных форм: – Я ухожу добровольцем на фронт.

И в совершенно несвойственной ему манере сделал решительный шаг вперед, толкнув плечом загораживающих проход собеседников, у которых от такого оборота дела с удивлением пооткрывались рты.

– Дайте пройти, – твердо заявил Петя и, выбравшись в коридор, добавил невпопад: – Пожалуйста… Честь имею, господа!

– Ступайте, батенька, – заявил профессор Мигунин, которому Петя поведал о своих намерениях. – Разговоры разговаривать – невелика премудрость. А вот взять и сделать… Бог вам в помощь!

…В середине февраля 1904 года Цибулевич-Панченко присутствовал на одном из светских обедов, целью которых был сбор средств в помощь армии и флоту. Сюда явились сливки петербургского военного и морского обществ. Мелькали фраки представителей деловых кругов и роскошные платья женщин. Совершенно неожиданно журналист здесь встретил и Хлебникова. Штабс-ротмистр был одет с иголочки, наутюжен и напомажен, кошачьи усы весело топорщились над верхней губой расплывшегося в широчайшей улыбке рта. Закончив светскую беседу с каким-то морским чином, Хлебников, держа в руке бокал шампанского, подошел раскланяться с журналистом.

– Здравствуйте, дорогой Семен Семенович! Какие у нас в вами сплошь гастрономические случаются встречи, – пошутил ротмистр.

– Здесь цель отнюдь не чревоугодие, – отвечая на приветствие, заметил Цибулевич-Панченко.

– Безусловно! – Лицо Хлебникова моментально приняло самое серьезное выражение. – Достойнейшие люди жертвуют средства нашим героическим армии и флоту. Благородно. В высшей степени благородно!

– Как ваша командировка? – сдержанно поддержал разговор Панченко.

– Командировка? – вскинулся Хлебников. – Моя командировка прошла превосходно! Замечательных лошадок заготовили.

И, понизив голос, сообщил доверительно:

– Лошадки уже отправлены эшелоном на восток. Ну, вы понимаете… Скажу только вам, любезный Семен Семенович, я здесь тоже не задержусь. В самое ближайшее время – туда… – Хлебников сделал многозначительный жест головой.

– Понимаю, – покивал Панченко.

Хлебников поставил бокал, из которого, кажется, даже не пригубил, на столик. Произнес сочувственно:

– Вы выглядите уставшим, Семен Семенович.

– Да, дела…

Ротмистр выставил перед собой кисти рук с поднятыми вверх пальцами, энергично помотал ими перед журналистом:

– Даже не спрашиваю, Семен Семенович, даже не спрашиваю, что за дела! Все понимаю, решительно все! Время военное, любое неосторожное слово… Согласен с вами и полностью поддерживаю…

– Ну, так-то уж, может, и не надо, в самом деле… – стушевался журналист.

– Надо! Именно так и надо. Простите, Семен Семенович, вынужден откланяться – служба…

Цибулевичу-Панченко представили того морского чина, с которым несколько минут назад оживленно беседовал Хлебников. Как выяснилось из разговора, моряк недавно получил назначение на эскадренный броненосец «Слава».

– Есть ли шансы успеть закончить постройку и присоединиться к остальным броненосцам проекта «Бородино»? – поинтересовался Семен Семенович.

– Да, «Слава» в постройке отстает от своих собратьев. Приложим все усилия, чтобы успеть.

Выпили шампанского. Офицер, любезно улыбаясь, сообщил журналисту:

– Я уже рассказывал вашему другу штабс-ротмистру о том, как идут дела на броненосце. Господин Хлебников по секрету поведал, что вы пишете очередную статью, вот и интересовался по-дружески, так сказать…

– Моему другу?.. – промямлил Цибулевич.

– Он отрекомендовался вашим другом. Разве не так? – вскинул бровь офицер. – Вы так мило беседовали. Я наблюдал.

– Да, конечно, другу… Беседовали…

Возразить было нечего.