Текст книги "Проходящий сквозь стены"
Автор книги: Александр Сивинских
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– А можно? – скромно спросил бес.
– Пожалуй, – согласился я, прислушавшись к собственным чувствам. Мне действительно не хотелось сейчас оставаться одному. И мне действительно было приятно тепло его маленького лохматого тельца. Я повторил: – Пожалуй, да. Но обещай, mon enfant [15]15
Дитя мое (фр.).
[Закрыть],
– Яволь, сагиб! Заметано, – с вспыхнувшим энтузиазмом тявкнул он и задвигал хвостом. – Я буду смирней немой от рождения курицы, несомой на заклание. Я буду как в рот воды набравшая рыба. Я прикушу язык и ни за что, ни за что не разину пасть, ибо уста мои затворены печатью молчания. Кстати, Паша, мне это только чудится или от тебя на самом деле неописуемо, совершенно охренительно пахнет бабой?
Полностью восстать из руин мне, к сожалению, так и не удалось. Ни бравурная громкая музыка (я запустил «Легендарные марши Третьего рейха»), ни переодевание в свежую одежду, ни даже контрастный душ не возвратили душевного равновесия. Жерар добросовестно пытался развеселить меня анекдотами и забавными историями из своей долгой жизни. Врал он при этом, по-моему, безбожно. Но добился того лишь, что, выдав: «А еще был случай. Одна довольно именитая поэтесса, моя тогдашняя хозяйка, а шел, сколько помню, год тысяча девятьсот шестьдесят пятый, дожив до весьма уже преклонных лет полной затворницей и аскетом, вдруг страстно взалкала чувственной любви. И непременно с чистым впечатлительным юношей…», – был послан по известному адресу. С множеством мелких, уточняющих маршрут подробностей.
Спохватился я чересчур поздно. Пройдоха бес в мгновение ока уловил суть моего бешенства и противно захихикал.
– Башку оторву! – растерянно пообещал я. Презрев угрозу, псина повалился на спину и принялся дрыгать лапами, взвизгивая совсем по-человечески: «Так ты что, девственность потерял? Нет, серьезно? Со старухой? А мы-то все завистливо думали, что Паша у нас Дон Жуан де Казанова! А оказалось-то… Ой, не могу!» Веселился мерзавец так заразительно, что и я в конце концов не вытерпел – подхватил, захохотал вместе с ним.
– Учти, зверь, – сказал я несколько минут спустя, волевым усилием возвращая лицу суровое выражение. – Об этом никто не должен знать. Приказать не могу, но – прошу. Язык у тебя, конечно, как помело, и все-таки. Войди в положение. Должна же быть какая-то мужская солидарность. Договорились?
– Какой разговор, чувачок, мы же напарники! Будь спокоен, я – могила. Склеп! – выпалил он одним духом, старательно тараща на меня честнейшие глазки. Сразу сделалось понятно, что доступ в «склеп» будет открыт полный, причем для каждого желающего. С пространными комментариями экскурсовода по поводу захоронений. – А она была очень старая?
– Кто? А-а… Да нет, – сказал я небрежно, стремясь хотя бы этим подретушировать свой порядком поблекший портрет, на котором еще вчера блистал великолепный boulevardier [16]16
Вертопрах (фр.).
[Закрыть]. – Совсем не старая. Вроде Софьи Романовны. Только телесно чуточку стройнее. В общем, крайне худая. И довольно красивая.
– Тощие – они в постели самые злые, – со знанием предмета заявил бес. – Верно тебе говорю. А еще…
Я взял его за загривок и, несильно встряхнув, сказал:
– Достаточно. Избавь меня от необходимости выслушивать эту похабень, – я смягчил интонацию, – напарник.
После чего погладил по головке и добавил ласково:
– А то утоплю ведь, как обещал. Тогда уж точно воды в рот наберешь.
– Ладно, ладно, молчу, – пискнул бес. – Только перестань, пожалуйста, держать меня на весу. Да поспеши, пока не стошнило. Я высоты и качки боюсь.
Пришлось опустить его на пол.
– Спасибо вам огромное, – сказал он ворчливо и, лизнув себе бочок, спросил: – Знаешь, кого ты мне сейчас сильно напомнил?
– Ну?
– Шефа. Один в один. То злишься, то хохочешь, то сотрудников тиранишь. Интересно, ты специально стараешься его копировать или это получается бессознательно? Думается мне, ты был обделен в детстве родительской нежностью, поэтому до сих пор ищешь во взрослых мужчинах замену недолюбившему тебя отцу.
– Сулейман – не мужчина, – отмахнулся я. – И вообще, угомонись наконец, психоаналитик доморощенный.
– Вот, помню, точно так же и Фрейд мне говаривал. Помалкивай, дескать, песик. Кто из нас врач – ты или я? А потом взял, да и опубликовал мои выкладки под своим именем.
– Ну, зверь, – сказал я потрясенно, – ты уж совсем заврался.
– Можешь не верить. – Кажется, он натурально обиделся. Дулся Жерар весь день. Даже Софья заметила, что между нами кошка пробежала.
– Что натворил этот проказник?
– Есть отказался. Сухой корм ему, видите ли, опротивел.
– Но Поль! Ведь он прав. Вот ты (она с первой минуты моей службы перестала обращаться ко мне на вы) мог бы кушать ежедневно одни сухари?
– Я – другое дело. Человек – венец творения, тонкий инструмент эволюции. А он всего лишь животное. Кроме того, я покупаю ему самое дорогое питание, специально для некрупных пород собак. Лучшие ветеринарные врачи гарантируют, что оно полезно и полностью удовлетворяет потребности организма. Не хочет доверять опытным собаководам, дело его. Будет голодать. Тоже полезно.
– Голодать он не будет, – твердо сказала Софья. – Я найду для него что-нибудь особенное. От чего он не сможет отказаться. Согласен, Жерарчик?
Бес изо всех песьих сил начал демонстрировать полное и безоговорочное согласие сожрать из ее рук что-нибудь особенное.
– Видишь, Поль?
– Да он же просто в вас влюблен, – сказал я. – И я его вполне понимаю.
– Ах, Поль! – Она погрозила мне пальчиком. – Будь осторожен. Я могу рассердиться. Флирт с руководителем – далеко за пределами твоей компетенции.
– Готов рискнуть, – сказал я. – Но не делать комплиментов очаровательной женщине, тем более комплиментов заслуженных – выше моих сил.
Она с улыбкой отвернулась.
Случился этот разговор часу в двенадцатом, а до того я успел пройти процедуру знакомства с домом и челядью Софьи Романовны. Дом, симпатичный двухэтажный особнячок (этакое шале альпийского стиля), расположенный в центре небольшого садового участка и окруженный приличной высоты новеньким кирпичным забором, был, очевидно, в недалеком прошлом детским садом. Прислуга же, которую Софья отрекомендовала «мои надежные друзья и помощники», вполне возможно, трудилась в этом детсаде, подбирая тогдашним хозяевам сопельки и кормя их кашкой. Во всяком случае, дамы. Горничная и кухарка.
Они были представлены первыми (просто Танюша и Танюша Петровна) и оказались женщинами средних лет и вполне заурядной внешности. Зато не таков был мажордом Анатолий Константинович, плотный представительный дядечка с седыми висками и холеным усатым лицом. Было заметно, что кухарка и горничная от мажордома просто без ума. Обе. И в жестоких контрах по этому поводу между собой. Он же – холоден и бесстрастен. Верный признак того, что почем зря пользуется слабостью воздыхательниц – как первой, так и второй.
Это объяснил мне мой лохматый напарник. Сам бы я до таких глубоких умозаключений вряд ли дошел. Кроме домашней прислуги была у Софьи еще и, так сказать, челядь мобильная, сопровождающая ее за стенами дома. Шофер и телохранитель. А теперь вот и я вдобавок.
Вообще, обязанности мои в первый день на новом месте оказались самыми пустяковыми. Подай-принеси да «расскажи что-нибудь веселое». Сама «деловая девушка» тоже не очень-то изнуряла себя переговорами, изучением бумаг и тому подобными скучными занятиями. Может быть, еще оттого, что день выпал субботний. Мы пару раз прошлись по магазинам (я, разумеется, таскал картонки и пакеты – к счастью, довольно легкие), пообедали в какой-то простенькой закусочной, заглянули в салон красоты и солярий. Часам к трем пополудни завернули и в расположение фирмы «СофКом – электронные системы».
В офисе, рассчитанном на десяток работников, но по причине выходного абсолютно пустом, Софья Романовна большей частью баловалась на компьютере, увлеченно уродуя с помощью специальной программы фотоизображения артистов и политиков. А чем-то похожим на работу занялась только под самый вечер, когда вдруг с огромной скоростью заработал факс. Она тут же выставила меня из кабинета – вместе с бесом, – приказав «посылать всех туда, куда Макар телят не гонял».
К моему полному удовлетворению, посылать никого не пришлось. На протяжении полутора часов, пока она сидела взаперти, заглянул один лишь курьер из местного представительства «Cosmopolitan-Россия». Привез стопку свежих журналов с лицом Софьи на обложке и восторженной статьей о «Леди Успех и Элегантность».
Курьер был моим сверстником и, видимо, редкостным лентяем. Наше присутствие в офисе его приятно удивило.
«Выходной же. Думал, придется домой к ней тащиться, как подорванному. А транспорта-то от редакции шиш дождешься». Мы поболтали о том, о сем, но недолго. Курьер спешил восвояси. «Доложусь о выполнении, и – геймовер! Потеряюсь до понедельника. В воскресенье корячиться меня вообще не таращит. Ни за какое бабло. А ты долго еще тут париться будешь?» Услышав «как получится», он снисходительно посочувствовал мне и потерялся. Думаю, навсегда.
Сунуть нос сквозь стенку и поглядеть одним глазочком, что за секретные сообщения поступили на адрес Леди Успех, тоже не удалось: в приемной помимо меня постоянно обретались еще двое Софьиных подчиненных. Подремывающий за газеткой шофер Кириллыч, похожий манерами и фантастически подвижным лицом на актера-комика (впрочем, водил он очень прилично). И угрюмый телохранитель, с маниакальным упорством сжимавший резиновое кольцо эспандера. Телохранителя звали, как и меня, Пашей. Был он круглоголов, курнос и конопат, с длинными прямыми волосами, перехваченными на лбу шнурком. Похоже, я ему сильно не нравился. В его взглядах, изредка бросаемых на меня, явственно читалось: «Ну, блин, и пидор – бабской работой занялся… Секретут, екарный бабай!..» А Жерара, дай волю, он вообще бы прикончил. Придушил бы своими натренированными до железной твердости пальцами.
Бес это понимал и безвылазно сидел под моим столом.
У меня понемногу начало складываться убеждение, что наши заказчики приняли за настоящий след откровенную липу. Софья была всего-навсего яркой «ширмой», и даже не слишком старательно сделанной. Основными делами «возглавляемой ею» фирмы ворочали, скорей всего, скромные трудяги, сидящие в каком-нибудь неприметном кабинете где-нибудь под крылышком у властей предержащих. Или даже прямо здесь.
Она же в лучшем случае только подписывала бумаги. Ну и снималась для «Космо».
Но проблемы и промашки заказчиков волновали меня, как можно понять, меньше всего.
Глава четвертая
ОТКРЫТЬ КИНГСТОНЫ
Испытательная неделя ползла, как умирающий червь, и тянулась, как песня погонщика северных оленей. Днями я служил на посылках, много улыбался, мягко стелил, низко кланялся, был рад стараться и то тянулся в струнку – руки по швам, а то прогибался в дугу. Дабы я, чего доброго, не взбунтовался от такой жизни, проклятый мой сообщник беспрерывно напоминал мне заветы шефа.
Были они почему-то как на подбор унизительными до последней степени, сообщая, что, не поклонясь до земли, и гриба не подымешь, спесивому и кошка на грудь не вскочит, а заносчивого коня построже зануздывают. И вообще, если ты профессиональный шпион, то, пребывая «на холоде» (как выражаются разведчики о заданиях в глубине вражеской территории), не надо зазнаваться, что вошь в коросте.
Тем я и занимался. Помаленьку лаялся с бесом наедине и изображал доброго хозяина принародно. Вечерами исправно поставлял Сулеймановым курьерам всякий информационный мусор (перерывать его в поисках жемчугов приходилось, очевидно, «курам» из аналитической группы) и старательно мыл-намывал собственную голову, заметив особо щепетильное отношение Софьи Романовны к чистоте волос у окружающих.
Последние сомнения в том, что я попусту трачу время, отпали, когда в офисе «СофКома» мне повстречался деловитый, как никогда, наш серендибовский интеллектуал
Максик, обладатель заоблачного IQ. Задирая нос выше собственного шибко развитого лба, он прошествовал к столу, отмеченному внушительно-загадочной табличкой «Начальник отдела „IT“, по-хозяйски уселся в кресло и принялся отбивать по компьютерной клавиатуре сбивчивую чечетку. Заметил Максика и Жерар.
– Весь мир стал полосатый шут; мартышки в воздухе явились! – тревожно шепнул он мне на ушко. – Ну, чувачок, дело-то, похоже, и вправду серьезное. Иначе бы хрена два папаша Сул рискнул своим главным блюдолизом. (Правда, выражение бес применил значительно более крепкое.)
Я кивнул и молча пожал ему лапу. Больше мы на «начальника отдела „IT“» не смотрели, опасаясь выдать взглядом – не его, боже сохрани! – собственное злорадное торжество. Торжество, подобное которому возникает, надо думать, у окопной братии, заметившей вдруг скорчившегося рядом, под массированным неприятельским обстрелом, по уши в холодной грязи холеного штабного хлыща. Впрочем, офис «СофКома» Леди Успех и Элегантность (и мы с нею) посещала совсем не часто. Максик мог чувствовать себя спокойно.
Когда выдавалась свободная минутка, мне нравилось выбраться в сквер, окружающий шале Софьи, и развалиться на травке в его дальнем углу. Сквер был порядком запушенный, засаженный сиренями и акациями. Трава стояла почти до середины икр. Я лежал в одуванчиках и куриной слепоте, забросив ноги на гимнастическое бревно, каким-то чудом уцелевшее после закрытия детсада, и жевал какой-нибудь стебелек.
К сожалению, и здесь мне далеко не всегда удавалось избежать общества Жерара. Видимо, даже бесу порядком осточертела необходимость постоянно угодничать и лебезить.
Кто бы мог подумать?..
Вот и сейчас он сидел неподалеку – но так, чтобы я не мог запросто достать его кулаком или ногой, – и, с азартом выгрызая что-то из шкуры, бубнил наставительно:
– Пора подвести некоторые итоги, Паша. Обо мне и моих колоссальных успехах, если не возражаешь, поговорим чуть позже. Сейчас речь о тебе… Сухие факты. Без обид, хорошо? Результаты, как мне ни жаль, мало впечатляют…. но не станем о грустном. Кое-что удалось и тебе. Пусть ты не сумел пока влезть Софье в дела, зато накоротко сблизился с обеими Танюшами – кухаркой и горничной. Замечательно, напарник, мои поздравления! Такая дружба, без всякого сомнения, крайне для нас полезна.
– Тебе видней.
– Это точно. Однако в деле поддержания этой дружбы все-таки существуют, как я понимаю, некоторые трудности? – Он высвободил морду из шерсти и уставился на меня, ожидая подтверждения.
– Не без того, – лениво согласился я. Трудности действительно существовали. Бес оказался абсолютно прав, когда заявлял, что Танюши сохнут по мажордому Анатолю Константиновичу небезответно. Так оно и было. Усатый подлец вопреки поговорке с успехом сидел (и даже, боюсь, полеживал) на двух стульях сразу. Словом, одаривал благосклонностью обеих дамочек. И поскольку каждая прекрасно понимала, насколько бывает непрочной любовь сердечного друга при наличии конкурентки, бесились обе из-за того чудовищно. А сохранять одинаково ровные отношения с враждующими на почве страсти русскими женщинами…
– Конечно, не без того! – с непонятной мне радостью воскликнул Жерар. – Посмотри, страсти приближаются уже по накалу к испанским средневековым. Скоро должны начаться конфликты. Ах, как это чудесно… Яд и кинжалы!
– Скорее ругань и драки, – поправил я. – Вокруг, как можно заметить, отнюдь не средневековая Испания.
Жерар точно не слышал. В кои-то веки я не трясу его, как погремушку, заставляя немедленно умолкнуть, а прилежно слушаю! Этим нужно было пользоваться. И он пользовался:
– Чтобы оставаться добрым товарищем каждой из соперниц, я же вижу, Пашенька, тебе приходится постоянно маневрировать. Проявлять настоящие чудеса изворотливости. Куда там героям Бомарше! Как ни удивительно звучит, но это здорово играет нам на руку! Совершая маневры… ты…– Бес заговорил, делая полные потаенного смысла паузы. – Совершенно неожиданно… должен оказаться… В мягких объятиях просто Танюши! И… И лучше бы неоднократно.
Я от возмущения просто онемел. Так вот куда он клонит, кобель паршивый! Опять за старое. Ну, постой…
Жерар продолжал вдохновенно вещать, упиваясь собственным красноречием:
– Конфликт естественным образом исчерпается, а мы получим союзницу. Да еще какую! Горничная, Паша, это же почти что стопроцентный доступ к любым секретам любой семьи. К личным дневникам, коробочкам с лекарствами и ящикам с бельем. Горничная вхожа в такие места, в которые нам не попасть ни при каких обстоятельствах! Будуар, ванная… наконец, дамская, прошу прощения, комната…
Увлеченный открывающимися перспективами, песик окончательно забыл о необходимости соблюдать бдительность. За что немедленно поплатился, будучи в очередной раз бит. Жестоко, по темечку. Связкой ключей. Надеюсь, из окон за экзекуцией никто не наблюдал. Впрочем, сирени скрывали нас достаточно надежно.
Потом бес, жалобно постанывая, зализывал раны, а я, устыдившись собственного гнева, виновато оправдывался:
– Ну, прости… Ну, сорвался. Так ведь сколько можно? Уже, на фиг, запарило, что ты постоянно подталкиваешь меня к связи со зрелыми дамами. Реально запарило. И почему ты, псиная душа, считаешь меня каким-то извращенцем? Геронтофилом каким-то. Единственный позорный факт биографии не может служить основанием для выводов о моей окончательной порочности. Я вполне нормальный молодой человек, интересующийся в первую очередь сверстницами. У меня, к твоему сведению, есть Аннушка, куколка моя. И еще сестрички-мелиссы Лада и Леля. Которых я давеча встретил вторично – и славно пообщался, между прочим. Без всяких двусмысленных маневров с их стороны… Жив-здоров, как видишь. Бес прекратил вылизываться и с сарказмом заметил, что касаемо Макошевых отроковиц еще разобраться надо, кто у кого есть. Если они до сих пор не сотворили кое с кем простодушным чего-нибудь страшного, то исключительно оттого, что держат вышеназванного кое-кого за неприкосновенный запас. На случай черного (в особенности сам знаешь, для кого) дня. И когда однажды прелестные рыбачки останутся без улова потребных мужеских тел, то упомянутый простак тотчас послужит им сырьем для омерзительных манипуляций и, мучительно погибая, вспомнит, конечно, своего маленького неоцененного друга, но будет поздно… А о куколке Аннушке Жерар, коли на то пошло, вообще впервые слышит. Однако заранее готов к тому, что она стократ опаснее Лады и Лели вместе взятых, чтоб им пусто было.
– Впрочем, – блеснул он глазками, – познакомь?
– Pourquopas [17]17
Почему нет? (Фр.).
[Закрыть]? – ответил я как можно более небрежно. – Как-нибудь…
– Сегодня. – Бес, чутко уловив в моем голосе слабину, стал тверд.
– Почему нет? – повторил я.
Чем ближе мы подходили к «FIVE O'CLOCK», тем меньше у меня оставалось решимости сделать первый шаг к более близкому знакомству с Аннушкой. Ну что я ей скажу? Как? Может, подстеречь ее у служебного входа после завершения смены и хлопнуть по попке: «Хелло, бэби! Как ты смотришь на то, чтобы потусоваться со мной в „Папе Карло“ этой ночью?» Или пасть на колено прямо посреди торгового помещения: «Мадемуазель, я потрясен вашей ангельской красотой! Позвольте стать вашим рыцарем?» Бред. Кроме того, и в первом и во втором случае существует вполне реальная опасность схлопотать от файф-о-клоковских гардов [18]18
Охранников (англ).
[Закрыть]…
Кроме того: вдруг у нее имеется друг? А ведь наверняка имеется.
– Сучка ты, Жерар, хоть и кобель, – тоскливо сказал я.
– Тяв-тяв! – довольно подтвердил бес, нагло пристроившийся у меня на сгибе левого локтя.
Я ущипнул его за что пришлось и вошел в магазин.
Аннушка, куколка моя, с доброжелательной улыбкой рассказывала что-то немолодому, плешивому и обильно потеющему толстозадому дядьке, делая жесты в сторону одетого с иголочки манекена. Дядька был очень большой, в шелковой гавайке, мятых шортах и дурацких желтых шлепанцах на босу ногу. У него были тугие щеки чревоугодника, похожий на кукиш подбородок и могучий рубильник с торчащим из ноздрей густым волосом. Он походил на разжиревшего облезлого попугая. В руке он крутил ключи от машины. Демонстративно так крутил.
Ну, еще бы – брелок у ключей был золотой, с мерседесовской символикой. На манекен престарелый попугай не смотрел вовсе, а пялился выкаченными бледными гляделками только лишь на Аннушку. Причем с видимой похотью.
Мне сразу же захотелось настучать ему по башке чем-нибудь тяжелым. Отобрать ключики мерсюковские да кэ-эк вмазать по родимчику! Разиков пять. Можно больше. Как давеча Жерару.
– Это она, – сказал я одними губами, отвечая на нетерпеливые подергивания Жерара. – И, кажется, ее нужно спасать.
Бес мой, оказывается, придерживался того же мнения. Он встрепенулся и, совершив длинный самоотверженный прыжок, очутился на полу, возле толстых икр носатого владельца «Мерседеса». Звонко пролаяв, он бросился бежать.
– Стой, дурашка! – закричал я с паникой в голосе, устремляясь вдогонку. Поднялась суматоха. Полусогнутый на манер буквы «зю», с вытянутыми руками, я носился между манекенов и вешалок с одеждой, умоляя пса вернуться. Тот задорно гавкал, подпрыгивал, крутился как заведенный и возвращаться решительно не собирался. Сперва вся эта кутерьма была спектаклем исключительно двух актеров, но постепенно к нам подключились продавцы, некоторые посетители и – что самое приятное – Аннушка. Ей-то терьер и попался.
– Спасибо, – сказал я, принимая у нее все еще дергающего конечностями беса. Посмотрел на бейджик и добавил: – Анна Антоновна.
– Вообще-то, вход в магазин с собаками категорически запрещен, – строго сказала она, ероша Жерару шерсть между ушами. – Вы должны были видеть сообщение на дверях. Штраф – пятьсот рублей.
– Так то с собаками, – сказал я. – А это кто? Это ж чудовище мелкое. Монстр какой-то термоядерный. Катастрофа хвостатая. Про мелких чудовищ в сообщении, между прочим, ничего не сказано.
– Это самое…– подал голос забытый всеми попугай, зазвенев своими ключами, точно дурак из ярмарочного балагана – бубенцами колпака. – Девушка… Мы с вами еще не…
– Долли, – сказала Аннушка, обращаясь к одной из подошедших умиляться Жераровой внешности девушек-продавцов. Долли своей мордашкой, хранящей чуточку испуганное выражение, и мелкими кудряшками удивительно походила на хорошенькую беленькую овечку. Я поневоле стрельнул глазами окрест: не найдется ли поблизости овечки-близняшки. Не нашлось. Впрочем, полное имя девушки по сообщению нагрудной нашивки было Долорес. Долорес Кудряшова. – Долли, поговори, пожалуйста, с этим господином, – попросила Аннушка Кудряшову-в-кудряшках. – Дело в том, что мне срочно нужно определить, стоит ли штрафовать этого молодого человека…
– Которого, между прочим, скучные документы зовут Павлом, а друзья – Полем, – вставил я, широко улыбаясь.
– …Которого вдобавок зовут Полем, – с готовностью согласилась она, – за вход в наш мирный магазин с действующим термоядерным взрывом. И если стоит, то на какую сумму.
– В самом деле, – сказал я, интенсивно кивая. После чего (эх, была не была!) взял Аннушку под руку и мягко повлек в сторону. – В самом деле, разобраться необходимо. Причем спешно. Однако же и скрупулезно. – Я добавил вполголоса: – Может быть, мне еще премия полагается. За освобождение красавицы от не слишком приятного для нее общества чрезмерно привязчивого дура… хм… клоуна.
– Не уверена, что такие расходы предусмотрены в нашем бюджете, – возразила, улыбнувшись, Аннушка, но руку высвобождать не стала.
– Да бог с ней, с премией! – воскликнул я. – Разве ж я за презренный металл жизнью рисковал? Нет, нет и еще девятьсот девяносто восемь раз нет. Такое постыдное качество, как алчность, вашему покорному слуге категорически чуждо. Главное, что мне удалось проявить себя защитником и освободителем. Где-то даже героем. Паладином! Во все времена у самых прекрасных девушек к героям было совершенно особое отношение. Сейчас я с законным правом могу примазаться к славе всяких Робуров и Артуров.
– Настоящий герой – он, – сказала Аннушка, куколка моя, тормоша ликующего от ласки Жерара. – Кажется, это йоркширский терьер?
– Он самый.
– Вы не находите, Поль, что спасенная имеет право знать имя отважного пса?
Вот так всегда! Никогда не соревнуйтесь, люди, в умении завладеть вниманием понравившейся девушки с детьми и животными. Один черт проиграете.
– К сожалению, его настоящее имя, а вернее, кличка, записанная в метриках и дипломах, совершенно не произносима для человеческого языка, – сказал я печально. – Два десятка одних согласных, первая из которых «Ж». К тому же, если все-таки, сломав язык и завязав его морским узлом, кто-нибудь измудрится произнести эту кличку без запинки, прозвучит она довольно неприлично. С запинками – тем более. В переводе с древне-йоркшир-терьерского она означает, прошу прощения, – Блохастый. Если угодно, Вшивый. Ни ему, ни мне такой сомнительный оборот, разумеется, не нравится. Поэтому я зову его Жориком.
Жерар дернулся, как от укола иголкой в мягкое место, и укоризненно уставился мне в глаза.
– Видите реакцию, Анна Антоновна? Ведь все понимает. И признателен, признателен, первый друг человека…
– Аня, с вашего позволения. Кстати, лично я не вижу в его глазах признательности. По-моему, он чем-то недоволен.
– Не исключено, – поспешил я поддакнуть. – Капризная порода. Балованная.
– Дамская, кажется.
– Безусловно, Аня, безусловно! – с жаром согласился я. – Самая что ни на есть дамская. Но, заметьте, это сейчас. Раньше йоркширских терьеров злые капиталисты содержали на фабриках специально для того, чтобы рабочие вытирали о них замаслившиеся руки. Живая ветошь, представляете? К тому же сама себя чистит. Язычком, язычком. Жестоко, конечно, но зато очень удобно и крайне выгодно с утилитарной точки зрения. Их почти что не кормили. Смазки-то в те годы использовались все больше растительного да животного происхождения. Вот они и были сыты. Жили, естественно, мало…
– Ужасно! – пожалела Аннушка несчастных животных. – Но вы-то об него, надеюсь, грязные руки не вытираете?
– Что вы, Аня! Как можно…
– Тогда отчего такой странный – для мужчины (в голосе ее появились лукавые нотки) и паладина – выбор? Носить его всюду на руках, терпеть капризы. А порой, должно быть, и ощущать косые взгляды окружающих… Не лучше ли было завести собаку другой породы? Посолидней. Стаффорда, например. Тоже терьер.
– Понимаете, Аня (ах, как мне нравилось произносить снова и снова ее имя!), я ценю в животных прежде всего ум. И еще… как бы это выразиться… домашность, что ли. Бойцовые собаки, вроде того же Стаффорда, они, конечно, солидно выглядят, повышают престиж владельца, но мозгов у них… Это ж машины для убийства. А мыслящая машина, дорогая Аня, – абсурд. Кроме того, Жорик – он в некотором смысле подарок. А дареному кобелю, как и дареному коню…
– В некотором смысле? – с живым интересом переспросила Аннушка. – Интересно, как это может быть? Расскажите, Поль!
«Жорик» насторожил ушки. Ему тоже было любопытно, как я выкручусь и что наплету.
– О, это весьма занятная история! – принялся я самозабвенно врать. – Ведь я, Анечка (прошла Анечка, великолепно!), отчасти француз. По прадедушке. Соответственно, имею в далекой Галлии более-менее близких родственников. Иногда они вспоминают о существовании русского правнучатого кузена (или что-то вроде того) и скрепя сердце приглашают погостить недельку в Париже. По правде говоря, такое счастье выпадало мне всего дважды: первый раз в почти бесштанном детстве (это было давно и неправда), а второй – в прошлом году. Тогда-то все и случилось. Присматривать за взрослым мальчиком не в парижских традициях, поэтому я гулял по городу совершенно свободно. Благо кое-как умею изъясниться – ну, там: «мосье, же не манж па сие жур», «шерше ля фам» и тому подобное. Вот топаю я как-то по Монмартру, лижу мороженое «L'arc Triomphal» – «Триумфальная арка», как вдруг!.. Слышу вдруг в насквозь нерусской атмосфере мелодическое струение родных русских отборных, pardon, идиом и их неповторимых сочетаний. Причем звучат сии фразеологизмы на удивление интеллигентно и даже где-то изящно. Да может ли такое быть, спрашиваете вы, Анечка, недоуменным взглядом, и я решительно отвечу: может! Может. А почему? А все потому, что произносятся оные лексические па-де-труа – не в том, разумеется, смысле, что они на три голоса, а в том, что в три этажа – надтреснутым старушечьим голосом. И еще слышатся в голосе том отзвуки былого, допускаю, белоэмигрантского еще аристократизма, свободный стиль кокаиново-поэтических салонов Серебряного века и т. п. и т. п. Зачарованно иду на звук. Ну, так и есть: la vieille [19]19
Старушка (фр.).
[Закрыть]– бабулька! Совершеннейший божий одуванчик. Вы, Анечка, видели когда-нибудь этих стареньких парижанок в кожаных мини-юбках, ботфортах, декольте и париках? Зрелище, признаюсь, для русского глаза, привыкшего к убогой сермяге отечественных пенсионерок, экстравагантнейшее, зато и незабываемое.
Аннушка увлеченно слушала. Порозовевшая, то улыбающаяся смущенно, а то и смеющаяся. Рука ее оставалась в моей ладони. Воодушевленный этим несказанно, я продолжал:
– Ну вот, мадама ругается на чем свет стоит, яростно шурует зонтиком под скамейкой, но объекта ее гнева я пока не вижу. Тогда я подхожу и этак по-русски, будто не в Парижске, понимаете, нахожусь, а где-нибудь в Старой Кошме, спрашиваю, могу ли чем уважаемой соотечественнице помочь. Она выпрямляется, окидывает меня цепким взглядом и делает лицо наподобие чернослива. Улыбается то есть. О, говорит, милый мальчик из России. Ах, Россия, belle Россия, детство, юность, ностальгия… Конфетки, бараночки, Дедушка Мороз… Конечно, говорит, дитя, вы можете мне помочь. Я, говорит, хочу своего драгоценного песика, наследство покойного мужа, барона де Шовиньяка, вытащить из-под этой вот дьявольски низкой скамейки. А потом, говорит она уже чуточку другим тоном, шкуру с него спустить и вообще – хм, хм… закопать. В землю. Ибо тварь он неблагодарная и пакостливая. Гостям в обувь гадит («Повторяюсь, – мелькнула мысль, – это я уже говорил Ладе с Лелей; к тому же во Франции, придя в гости, разуваться вроде не принято; а впрочем, какая разница!»), ценные вещи грызет. Причем предпочтение отдает антиквариату и предметам искусства. И вообще, барон, покойничек, был изрядною, entre nous soit'dit [20]20
Между нами говоря (фр.).
[Закрыть], сволочью. И его щеночек точно такой же. Такой же, знаете ли, породистый и такой же сволочной. Достаньте мне его из-под скамьи, mon ami, и я подарю вам тысячу франков или даже… Эх, говорит она и широко взмахивает зонтом, была не была, просите, что пожелаете. Хотите эскиз самого Гогена? Ей-богу, не пожалею за возможность эту гадину обнять в последний раз. За шею его породистую обнять. И делает баронесса пальчиками такие, знаете, Анечка, хватательные движения, демонстрируя, как именно бедного щенка обнимать собирается. Он, говорит, поверите ли, моего возлюбленного за пипи… ой, pardon, за… закусал едва не до смерти. И возлюбленный меня покинул. Тут старушка умолкает, одним глазом роняет слезу, а другим зорко следит за моей реакцией. Я сочувствующе вздыхаю и готов уже предложить ей свой платок, но тут окончательно растаявшая «Триумфальная арка» падает мне на брюки. Платок приходится использовать самому. Старушка со слезинкой справляется самостоятельно и продолжает жаловаться. А ведь был-то, говорит, возлюбленный лишь едва-едва старше вас, молодой человек. Где другого такого скоро найдешь?.. О, mon ami, как я несчастна…
