Текст книги "Тачанка с юга"

Автор книги: Александр Варшавер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

6

Поезд, на котором мы ехали в Екатеринослав, застрял на полпути. Борода, оставив меня на перроне какого-то полустанка, ушел, как он сказал, «поискать дружков, чтоб помогли».

У меня сложилось впечатление, что, попади он на Луну, то и там через несколько минут будет хлопать по плечу лунного жителя и кричать: «Ты, палка-махалка, будь другом, не откажи!…» Так было и здесь. Появился Борода с двумя матросами. Пересмеиваясь, они вспоминали какого-то Кузю-барабана. Проводив нас до конца перрона, один из матросов распрощался с Бородой, а другой подошел с нами к небольшому, из четырех вагонов, составу.

– Стой! Кто идет? – окликнул часовой.

– Свои, свои! – отозвался наш провожатый и постучал в дверь последнего вагона. – Открой, Бабкин! – Дверь приоткрылась. – Посади товарищей в мою каюту, – приказал матрос и зашагал к паровозу.

Нас устроили в двухместном купе.

Вскоре матрос возвратился, поставил на стол чайник и кружки, потом протянул Бороде большую банку консервов.

Борода взял банку и, покрутив ее в руках, спросил:

– А это что за чудо?

– Бери-бери! – угощал матрос. – Консервы вкусные, трофейные. – Неожиданно он повернулся ко мне: – Вот ты какой, Киркин помощник! Я думал, ты побольше. Мало, видно, каши ел?

– Мало, Егор, – вмешался Борода. – Саша из Питера. Не очень-то там разъешься! Отца беляки убили. А что мал ростом, так это не такой уж грех. Парень храбрый, испытанный и стреляет здорово.

Моряк недоверчиво посмотрел на меня.

– А ты, салага, не дрейфишь?

– Страшновато, но я не один, я ведь с Кириллом Митрофановичем! А вообще, – добавил я, – стараюсь об опасности не думать.

Егору, видимо, понравился мой ответ.

– Ты, браток, в одном неправ. Думать об опасности, конечно, надо. Но только о том, как ее отвести. А страх перед опасностью есть у каждого живого человека. Страх – это не трусость! Его можно в себе подавить, а вот трусость – с ней ничего не сделаешь. Правильно говорю, Кира?

Борода кивнул и пододвинул мне банку консервов.

– Ешь, Саня, а мы с Егором поболтаем.

Они стали вспоминать товарищей. То и дело слышалось: «Убит, погиб, расстрелян беляками». Назывались фронты, от Черного моря до Тихого океана.

– Осталось нас, дружков с тральщика, если по пальцам считать, одной руки хватит, – печально сказал Борода.

– Геройские ребята погибли, – вздохнул Егор. Поезд стал замедлять ход. Матрос посмотрел в окно.

– Подъезжаем. Ну, Кирюха, – они обнялись, – так держать!

– Есть так держать! – ответил Борода.

– Прощай, салага, береги своего начальника! – протянул мне руку Егор и вышел из купе.

– Кто он? – полюбопытствовал я.

– Сослуживец мой по минному тральщику, рулевой. Работает порученцем у Дзержинского, а здесь он начальник охраны замнаркомвоена, да, наверно, еще какое-нибудь задание имеет.

На станции наш состав еще долго маневрировал, пока не остановился на запасных путях. Когда мы вышли на перрон, вокзальные часы показывали три часа. Борода позвонил по телефону. Из Чека за нами прислали машину и отвезли на квартиру.

А на следующий день начался маскарад. Утром, после завтрака, пришел парикмахер. Он сбрил Кириллу бороду и сделал ему залихватскую прическу «бабочкой». Пышные усы превратились в тоненькие стрелки-усики, закрученные вверх. Лицо Кирилла стало настолько смешным, что я не выдержал и рассмеялся.

– Ты брось ржать, лучше скажи: похож или не похож я на себя? – приосанился Борода.

– Что вы, только по костюму да по голосу можно узнать!

– Это еще не все. Сейчас за тебя возьмемся. Товарищ мастер, сделайте ему больничную стрижку, как стригут санитарки. Знаете такой фасон? – И он сделал волнообразное движение рукой.

Мастер понимающе кивнул головой, и через несколько минут моя гордость – длинноволосая, пышная прическа – хлопьями лежала на полу, а из зеркала смотрело смугловатое уродище, остриженное под барана. Теперь уже Кирилл стал смеяться. Он хлопал парикмахера по плечу и приговаривал:

– Ай да мастер! Да ты просто артист. Тебе бы в театре работать!

Напустив на себя полное безразличие, я смотрел, как парикмахер складывает свой инструмент. Едва он ушел, Борода перестал смеяться, обнял меня и ласково сказал:

– Ты прости меня, Саня, я ведь не со зла смеялся. Не огорчайся. А что волосы?… Тьфу! Через месяц другие вырастут, получше. Была бы голова цела. Вот о чем нам думать надо.

Мне стало как-то невыразимо тепло. Был я тогда очень одинок. Мать писала редко, Самовар присылал с фронта записки телеграфного содержания: мол, здоров, скоро домой, пиши, как идут дела. Поэтому ласка Бороды, к которому я относился почтительно и по-мальчишески влюбленно, меня потрясла. У меня невольно выступили слезы. Борода заметил их, но, видно, понял мое состояние и отвернулся. Потом сказал:

– Теперь, Саня, давай одеваться.

Он вытащил из-под кровати два мешка и высыпал на пол их содержимое.

Чего тут только не было! Кирилл Митрофанович подобрал мне невероятную рванину: косоворотку, застиранную и залатанную в нескольких местах, брюки некогда серого цвета, с коричневыми заплатами на коленях. Еще в худшем состоянии была обувь. Осмотрев несколько пар ботинок, я выбрал себе опорки от сапог. Хотя они спадали с ног, зато имели целую подошву.

Борода неодобрительно покачал головой.

– Дали тут ребята маху, не угадали.

– Ничего, Кирилл Митрофанович, сойдет! Мне ведь не танцевать и не пешком ходить, – ответил я и стал примерять картуз с переломленным и сшитым проволокой козырьком.

– Как знать, Саня. Все может случиться. Может, и танцевать придется!

Себе Борода подобрал синие галифе, потертый офицерский френч коричневого цвета, фуражку-керенку, а поверх надел брезентовый плащ с капюшоном. Потом достал из спичечного коробка два крестика: серебряный, на замусоленном шнурочке дал мне, а позолоченный, на цепочке надел сам. Затем аккуратно сложил нашу одежду в один из мешков и сказал:

– А сейчас, Саня, пойдем смотреть наш экипаж.

Мы шли по улицам, и мне казалось, что на нас все смотрят, вернее – на меня. Борода же ничем не выделялся среди прохожих.

На окраине города, в маленьком домике, стоявшем в переулке, нас ждали два товарища. С ними Борода тотчас же стал обсуждать маршрут нашей поездки. Маршрут составлялся с таким расчетом, чтобы деревни миновать в дневное время, а ночевать в поле или в лесу: так безопаснее. Весь маршрут, примерно двести пятьдесят – триста верст, Борода рассчитывал проделать за пять – шесть дней. Один из товарищей сказал, что нельзя делать более тридцати верст в день: «Дорога неважная, кони заморятся и подобьются». Борода возразил: «Это ничего, что кони подобьются, так даже правдоподобнее будет: мы же едем из-под Ростова, а это – вдвое дальше. Нам нужно объездить как можно больше хуторов и деревень и намозолить глаза тачанкой».

С этими доводами нельзя было на согласиться.

Товарищи указали пункты, где следует быть поосторожней, сообщили несколько адресов и передали Бороде какие-то документы. Кирилл внимательно просмотрел их и спрятал в карман.

– Какие будут у вас пожелания или претензии, товарищ Бардин? – спросил один из чекистов.

– Претензий, товарищ Капустин, нет. Спасибо за помощь. А просьба одна – дообмундировать Сашу; пиджак или свитку нужно ему и обувку другую. А за остальное еще раз спасибо.

Капустин очень внимательно осмотрел мой наряд и задал несколько вопросов: не трушу ли я, понимаю ли задачу и ответственность. Прощаясь с Бородой, сказал: «Рискованный вы человек, товарищ Бардин! Очень рискованный!» Мое участие в операции он явно не одобрял.

Товарищи ушли, а на пороге, к моему удивлению, появился Степан – конюх, обучавший меня конному делу.

– Здравия желаю, товарищ начальник! Здорово, Сашко!

– Здравствуй, Букин! Где же твое хозяйство?

– А здесь, во дворе, все готово!

Мы вышли на большой двор и увидели тачанку с расписанной цветами спинкой, широким, обитым кожей сиденьем и откидной скамеечкой. Сзади к тачанке был приделан сундук.

– Здесь, товарищ начальник, самое главное! – Букин открыл сундук, нажал что-то внутри и осторожно вынул дно, под которым было другое. Хорошо пригнанное фальшивое дно можно было обнаружить лишь в том случае, если бы кому-то вздумалось произвести обмер сундука. Борода несколько раз вставил и вынул дно.

– Молодец, Букин, – похвалил он. – А где кони? – Когда Букин вывел из сарая невзрачных лошадок, Борода недовольно крякнул: – Ну и ну! Так это же не кони, а котята! Куда им по пятьдесят верст в день? Эх, Букин, Букин, хороший ты парень, а в конях до сих пор не разбираешься! Товарищ Капустин коней видел?

– Видел, товарищ начальник, и даже очень хвалил. Тут уж вы сами ошиблись. Кони-сибирки, им в день хоть сто верст – и то нипочем!

Борода стал внимательно осматривать лошадей. Делал он это очень старательно: лазил им в рот, дул в глаза, щупал ноги.

– Ладно, сибирки, так сибирки! Лишь бы до Сибири не довели, – невесело сказал Кирилл. – Ну, что ж, Букин, теперь тащи багаж!

Конюх вынес из сарая небольшой мешок и клок мочалы. В тайник, на мочалу, он аккуратно уложил шесть гранат-лимонок и пучок узких ремешков-ушивальников из сыромятной кожи. Сюда же уместились кольт Бороды, мой браунинг и запасные вожжи. Поверх крышки тайника Букин набросал тряпок, обрывки веревок, положил солдатский котелок и две деревянные ложки.

– Правильно, Букин! Пригодится – водицы напиться, а случись щи, так не лаптем хлебать, – похвалил Борода.

В тачанке был еще один тайник. Отвинтив железный лист на задней стенке тачанки, Борода спрятал туда плоский, завернутый в газету пакет и, поставив лист на место, затер головки винтов грязью. На мой вопросительный взгляд сказал: «Здесь самая главная наживка для Полковника!»

Ближе к вечеру Букин притащил две попоны, ватную телогрейку, которую он назвал «спинжаком», и несколько пар обуви. Из них я выбрал разношенные, но целые солдатские бутсы.

Позднее к нам пришел смуглый здоровяк в кожаной фуражке и матросском бушлате. Увидев его, Борода радостно закричал:

– Кого я вижу? – И они долго хлопали друг друга по плечам, выкрикивая:

– Жив?

– Куда же мне деться?

– А мы тебя уже не раз хоронили!

– Вот черти!

Оба очень жалели, что нет времени поговорить. Матрос принес какой-то документ и сверток с едой, который прислал Капустин.

– Ну, бывай здоров, Кира! Береги себя! – Друзья обнялись и расцеловались. Напоследок матрос протянул мне руку: – Смотри, салага, не очень-то лезьте с Кирилкой на рожон!

– Ладно, ладно! – ворчал Борода. – Еще один советчик-воспитатель на мою голову.

7

Выехали мы ночью. Я угрелся в своем «спинжаке» и подремывал. За темное время мы отмахали от Екатеринослава больше тридцати верст, а нашим сибиркам было хоть бы что: они даже не взмокли.

На восходе солнца мы прибыли в большое село. Хотя Борода был здесь впервые, он уверенно проехал по широкой улице и свернул в переулок. Возле большой хаты с затейливо выкрашенным фасадом и ярко-зелеными ставнями остановил тачанку, передал мне вожжи и вошел во двор. Спустя некоторое время он появился вместе с пожилым мужиком, открыл ворота и велел мне заезжать, распрягать и кормить сибирок.

Вскоре нас пригласили на чай. За столом Борода разливался соловьем о привольной жизни на Дону, расспрашивал о возможностях сбора и закупки трав, шутил и быстро расположил к себе хозяев. А когда он несколько раз недоброжелательно отозвался о Советской власти, то хозяин стал словоохотливее, и глаза его, ранее настороженные, подобрели.

Часа два продолжалась задушевная беседа. Потом Борода спохватился. «Надо ехать», – сказал он. Все встали. Я пошел запрягать сибирок, хозяин стал помогать мне, а Борода на ходу досказывал хозяйке, дородной бабе лет пятидесяти, что-то о способах лечения коровьих болезней.

Помогая мне, хозяин несколько раз пытался узнать:

– А хто ж вин такий, твий хозяин: чи ахвицер, чи що?

Я делал вид, что не слышу, и не отвечал, а он не возвышал голос, боясь, что Борода услышит расспросы.

Расстались хозяева с Бородой друзьями. Они ни за что не хотели брать денег за угощение, а хозяин дал адрес своего кума и побратима, проживающего в тридцати верстах по пути нашего маршрута.

Когда мы съезжали со двора, хозяйка несколько раз перекрестила нас. Борода был доволен.

– Первый узелок завязался, – сказал он, имея в виду полученный адрес.

– Все хорошо, только уж очень вы про Советскую власть…

– А что же, по-твоему, я должен был перед этим кулачьем агитацию разводить и себя раскрывать? Нет, брат, так дела не делаются. Придется, может, еще и не такое говорить…

* * *

Солнце стояло еще высоко, когда мы приехали в указанное село. Кум – точная копия кулака с плаката РОСТА [6]  [6] РОСТА – Российское Телеграфное Агентство – выпускало агитационные плакаты.


[Закрыть], выслушав привет от своего побратима, принял нас как родных. Стол ломился от всевозможных закусок и самогона.

Борода выпил два стаканчика, сославшись на «печеночную болезнь», и снова стал плести байки. На меня же никто не обращал внимания. После ухабистой дороги и плотного обеда мне хотелось спать, и, не дождавшись прихода «сусидей», которых пригласил хозяин, чтобы познакомить с интересным гостем, я поблагодарил хозяйку, перекрестился на образа, как научил Борода, и пошел «до коней». Свернувшись калачиком на заднем сиденье тачанки, я мгновенно уснул.

Уже смеркалось, когда Борода разбудил меня. Рядом с ним стоял хозяин и несколько «сусидей». Все они опробовали явно не по одному стаканчику самогона и в один голос уговаривали нас переночевать.

– А то не дай бог, если в такой поздней дороге повстречает вас лихой человек, – говорили они. Борода заинтересовался:

– А что, такие водятся?

– Да бывают: и от Махно, и от Маруси, – сказал хозяин.

– Маруся и Махно теперь в Крыму, а тут бывают только повстанцы, – авторитетно разъяснил один из «сусидей».

– Откуда вы знаете? – удивился Борода, как показалось мне, вполне искренне.

– Как же нам не знать? – загадочно усмехнулся дядько. – Езжайте! Пусть поможет вам божья матерь! А коли вас кто недобро встретит, скажите, что дядько Мыкола Курилех купил рябого бычка.

Это напутствие очень обрадовало Кирилла Митрофановича. Он долго тряс руку Курилеху, а тот с восторгом в пьяных глазах несколько раз повторил:

– Ну, и сильны же вы, добродию [7]  [7] Добродию – соответствует русскому обращению «милый человек».


[Закрыть]. Был бы из вас добрый атаман!

– А скажите, дядько Мыкола, как далеко можно рассказывать о вашей покупке? – поинтересовался Бардин. Курилех неопределенно пожал плечами:

– А кто его знает, где сейчас наши хлопцы. Может, за сто верст, а может, и далее. – Он посмотрел на свою руку и еще раз повторил: – Ну и сила у вас, добродию!

Когда мы выехали из деревни, Кирилл Митрофанович оглянулся и сказал:

– Ох, и бандюга этот Курилех: такой допрос учинил, что не всякому следователю под силу. И про Ростов, и про Врангеля, и зачем еду. Я ему насчет сбора трав, а он говорит, мол, учился в первом классе церковно-приходской школы лет тридцать назад и с тех пор сказки не слушаю. Пришлось намекнуть, что еду на связь, да на такую, что самому сатане рассказать нельзя, и, как видишь, расстались друзьями. Этот «бычок» – бандитский пропуск! Считай, Саня, что нам крепко повезло.

Еще пять дней кружили мы по деревням и хуторам, останавливались на ночлег в лесу или в поле, подальше от дороги. Во время ночлегов Борода намечал различные планы операции «Тачанка», назначал сигналы, по которым я должен был действовать. Планы эти несколько раз менялись и уточнялись. Некоторые варианты мы прорепетировали на безлюдных дорогах. После одной из таких репетиций Борода решил:

– Все это, кроме сигналов, ни к чему. Поступать придется по обстоятельствам, как сложится обстановка. Может, придется вернуться, так и не захватив Полковника. – И сразу добавил: – Ты только себя на такое не настраивай! Возьмем! Возьмем, как миленького!

По утрам на привалах Борода доставал зеркальце, бритву и мыльницу с помазком, тщательно скреб щеки и подбородок и чертыхался: жалел свою знаменитую бороду:

«Эх, когда еще такую отращу!»

От села к селу у нас накапливались сведения о возможном местонахождении Аркадьева. Мы узнали, что Полковник живет у одного из своих помощников, на хуторе. Где точно, «кумы» не знали, но где-то близко.

В одном селе нам сказали, что вчера здесь были хлопцы Полковника. Приехали на тачанках, убили красноармейца, гостившего у матери, и поехали дальше. По рассказам «кумов». Полковник сейчас собирает своих людей. «Наверно, – говорили они, – думает крепко ударить по комиссарам». На вопрос Бороды: «Где собирается банда?» – дядьки чесали в затылках и, пожимая плечами, отвечали, что про это им неизвестно. Их не оповещали и не собирали. Наверно, где-то возле Покровки.

Куда бы мы ни приезжали, о чем бы ни говорили с хуторянами, Кирилл, как бы между прочим, спрашивал про Полковника, не проявляя внешне никакого интереса к ответам. Мы ездили от «кума» к «куму», и везде Борода рассказывал про Кубань и Крым, изредка поминал Миколу Курилеха как своего лучшего друга, и это вызывало к Бороде большое уважение.

Везде его принимали как посланца какого-то знаменитого «батьки». Иногда «кумы» не скрывали своих предположений, а спрашивали напрямик: мол, пусть скажет добродию, кем он послан, Петлюрой или Махно? Борода не говорил ни да ни нет, а переводил разговор на урожаи мяты, шалфея и других трав. «Кумы», улыбаясь, качали головами: «Ну, як вы такой скрытный, то що з вас визьмеш!»

– Кирилл Митрофанович, – взмолился я после посещения очередного «кума», – неужели мы будем встречаться только с кулачьем и бандитами? Мне уж на них смотреть тошно, а вы… а вы с ними чуть не целуетесь. Разве нет в селах наших, советских людей?

– Эх, Саня, Саня, – вздохнул Борода. – Хороших людей в селе тысячи, а бандитов единицы. А теперь подумай, кто мы? И мы бандиты. – Неожиданно он рассмеялся и повторил: – Бандиты, да еще какие! Сынок фабриканта и офицер, врангелевский курьер. Вот и решай, к кому заезжать в гости? Кто может дать нужные нам сведения? Кулак-мироед или незаможник-бедняк, у которого бандиты забрали последнюю курицу?

Борода безусловно был прав. Мы очень часто встречали недоброжелательные, даже враждебные взгляды селян, когда расспрашивали, как проехать к тому или иному «куму». При упоминании о Полковнике они, не стесняясь, называли его палачом и бандитом, а вдогонку нам летели нелестные отзывы, вроде: «Наверно, такая же мерзость, как тот Полковник» – и пожелания «сгореть трижды, пока мы его найдем!»

Порой мы встречали мужиков в бинтах и повязках. На расспросы они угрюмо отвечали: «Ударил конь» или: «Порезался серпом».

– Это армия Полковника, – пояснял Борода. Иногда мы ехали мимо возделанных полей, их было немного. Жиденькие полоски зеленеющих посевов пшеницы и ржи мы видели только в непосредственной близости от сел. Поля зарастали сурепкой, желтым ковром покрывавшей землю до самого горизонта. Однажды, проезжая мимо такого поля, я воскликнул: «Как красиво!» Борода насупился:

– Что с тебя взять? Что ты знаешь о хлебе? Что его дают по карточкам да что раньше его было сколько угодно. Эх! Саня, Саня, эта красота – слезы наши. И хочет мужик землю обрабатывать, и боится. На этой земле уже три года война идет.

Как бы в подтверждение его слов, у самой дороги лежали два разбитых, поржавевших зарядных ящика, а поодаль валялся на боку орудийный лафет без колес. Тут же, из небольшого холмика, торчал крест.

Кресты близ дороги встречались нередко. Возле них Борода останавливал лошадей, сходил на землю и, сняв фуражку, рассматривал надписи.

– Ищу дружков-балтийцев. Бились они в этих местах с немцами и гетманцами. Эх, какие братишки сложили тут свои головы! – печально повторял он каждый раз.

Кружа из села в село, проезжая в день не менее пятидесяти верст и достаточно «намозолив глаза» по району, на исходе шестого дня мы попали, как сказал Борода, «в нужный квадрат» где находился Аркадьев. На карте губернии «нужный квадрат» представлял собой скорее треугольник, охватывающий своими сторонами десятки сел, хуторов и два уездных города, где Бардин, даже без бороды, показаться не мог.

От центра этого условного треугольника до нашего дома было не более восьмидесяти верст. Но как одолеть их, если удастся взять Полковника? Сдать его где-нибудь по дороге Борода не хотел: к тому времени уездные Чека были упразднены, а отряды уездной милиции недостаточно сильны, чтобы оказать сопротивление бандитам, если они попытаются отбить Полковника. При обсуждении деталей операции Бардин даже слышать не хотел о чьей-то помощи.

– Пойми ты, – говорил он, – «Тачанка» – это из секретов секрет. О ней знает пять-шесть человек. Нет, палка-махалка, такие дела чем они секретнее, тем вероятнее успех. Основная задача, Саня, – взять, а удержать – удержим! Главное, самим верить в успех, не дрейфить, все заранее продумать.

Борода обсуждал мельчайшие просчеты, которые могли возникнуть в ходе операции. Эти обсуждения напоминали мне решение шахматных задач, когда приходится играть за обе стороны. Проиграть мы не имели права…

– Теперь, Саня, смотри в оба, – наставлял меня Борода, – и за людьми и за собой. Скоро наша главная игра.

В одном селе, где мы остановились, нас принял плюгавый «дядько», особо рекомендованный «кумами» еще за сто – сто двадцать верст отсюда. Хата его, с земляным полом, крытая соломой, поваленный плетень и полуразвалившийся сарай с раскрытой крышей – все это производило впечатление запущенности и бедности. «Кумы» же отзывались о Гнате Петровиче как о весьма богатом и грамотном хозяине. Имя Курилеха и еще нескольких «кумов» открыли двери хозяйской хаты. И все-таки Гнат Петрович был очень осторожен. Порасспросив Бороду, кто он, куда и зачем едет, он перешел к расспросам «политического характера», вроде: «Правда ли, что Врангель хочет стать российским царем, и не отберет ли он обратно землю у крестьян?» Помытарив нас около часа, Гнат Петрович предложил распрягать лошадей и закусить:

– По бедности, что господь бог послал нашему дому. Бог, похоже, и в самом деле не был особенно щедр к этому дому. Хозяйка принесла холодную картошку, миску соленых огурцов с помидорами, несколько ломтей черного хлеба и маленький кувшинчик молока. За последние дни мы привыкли к более обильным угощеньям.

Без особого аппетита разделяя с нами трапезу, хозяин как бы невзначай обмолвился:

– Тут дня два болтают, что едет к нам какая-то бричка из Ростова. Может, это про вас?

– Это и есть мы, – степенно подтвердил Борода.

– А где же вы ночевали две ночи? Невольно Гнат Петрович выдал себя: как и предполагал Борода, за нашей поездкой следили.

– Мы? Ночевали в поле. И воздух чистый, и блох нет. Да и спокойнее: ни тебе советских, ни кадетских – никто документами не интересуется.

– А вы що за люди? – Это прозвучало так, будто хозяин и не вел предварительных расспросов.

– Мы ищем полковника Александра Семеновича Аркадьева! – спокойно ответил Борода и занялся молоком.

– А кто он такой? Вроде бы не слыхал!

– Как же вы не слыхали? Александр Семенович – человек известный, – сказал Борода и закричал мне: – Допивай молоко, Саня, да поедем!

– Аркадьев, Аркадьев… Нет, не слыхал, – решительно заявил хозяин. – А что делает тот Александр Семенович?

Хозяин явно «темнил», как любил говорить Борода, и Кирилл разом оборвал разговор.

– Раз не знаете, то и разговору нет. Поищем в другом месте. – И он стал рассказывать, как на Кавказе гонят самогон из виноградных отжимов. Тема эта явно не интересовала хозяина. Он все время старался настроить Бороду на откровенность, а Борода всячески уклонялся. Наконец Гнат Петрович не выдержал:

– Есть тут один дядько, может, он что-нибудь знает? Коли вам будет желательно, то мы его сейчас покличем до хаты. Хозяйка! Поклычь до нас Вовка!

– Волка?

– Та то так – прозвище. Фамилия его Сирый, а дразнят Вовком.

«Сирый вовк» появился немедленно, будто стоял здесь же за дверью. Высокий, худющий, с крючковатым длинным носом, из-под которого, как мышиные хвостики, свешивались черные усы. Его правая рука была забинтована и висела на перевязи, а левую он протянул Бороде, назвав себя Федором Антиповичем.

– Павел Афанасьевич, – буркнул Борода. – А это Саша Сараф.

– Сараф? – взглянув на меня, переспросил Сирый. – Из каких-таких Сарафов будешь?

– Саша почти не слышит, – вмешался Борода, – после тифа осложнение. Он сынок того Сарафа, чей табак вся Россия курила. – И он очень подробно рассказал мою биографию.

Сирый и хозяин стали разглядывать меня словно какое-то чудо.

– Подумать только: батько миллионами ворочал, а сын… Вот до чего людей довели! – Сирый изобразил на лице сострадание. – А я смотрю, Гнат Петрович, до вас бричка подъехала. Люди вроде не наши; дай, думаю, зайду, может, новостями какими разживусь. – Он сел, осторожно положил перевязанную руку на край стола и, встретив мой взгляд, сказал Бороде: – Вот косу отбивал да с непривычки порезался. Вторую неделю не заживает, гноится.

– А вы бы в город съездили, – участливо посоветовал Борода.

Сирый махнул здоровой рукой, словно муху отгонял.

– Не люблю ездить в город, наездился! – И, взглянув на стол, покачал головой: – Ты, Гнат Петрович, послал бы ко мне: у нас и телятинка есть, и первачок.

Борода стал благодарить и сказал, что мы сыты по горло, да и в дорогу пора.

– У них, Федор Антипович, дело до какого-то Аркадьева Александра Семеновича, – невинно заметил хозяин. – Ты человек бывший военный, может, слыхал про такого? Они говорят, что он полковник.

Сирый сделал вид, что задумался, переспросил:

– Полковник Аркадьев? Слыхал про такого еще на фронте, в восемнадцатом. А почему вы, уважаемый Павел Афанасьевич, думаете, что он где-то здесь?

– От тех людей, которые к нему послали, имею указание, что он проживает в этих краях. – Ответ Бороды был строг и официален.

– Так, так! А какое, осмелюсь поинтересоваться, дело у вас до полковника? – пощипав усики, спросил Сирый.

– Что ж рассказывать, если дело мое лично к Александру Семеновичу. Да к тому же вы не знаете, где его искать. Вот мы отдохнули, спасибо Гнату Петровичу и хозяйке, а теперь поедем в Кобищаны, – сказал Борода и скомандовал: – Саня, запрягай!

– Уважаемый Павел Афанасьевич, а если мы сделаем так, – предложил Сирый, – вы меня подвезете до Кобищан, а там есть у меня один знакомый дядько. Может, он знает про полковника или укажет, кто знает и где его искать.

– Не дядько ли Григорий Соченя?

– А откуда знаете Соченю?! – удивился Сирый, а хозяин даже встал.

– У меня и к Сочене есть поручение.

– Какое? – в один голос переспросили Сирый и хозяин.

– К Сочене – хозяйственное. Мой друг Курилех просил передать, что он «купил рябого бычка».

Позднее Борода сказал мне, что, назвав этот бандитский пароль, он не особенно верил в его силу, но «рябой бычок» подействовал как приказ. Хозяин с Сирым переглянулись. Сирый сказал:

– Вы бы с этого и начинали! Соченя нам без надобности, а к Александру Семеновичу мы вас сами доставим.

– А нас доставлять не нужно. Мы не заказное письмо, – перебил Борода, – вы только укажите адрес! Сирый встал, голос его посуровел:

– Не обижайтесь, почтенный. Время сейчас тревожное. Вы, я вижу, человек военный, а Александр Семенович у нас большой командир. По пустякам его тревожить нельзя. Вы мне изложите, по какому делу к Александру Семеновичу, мы его известим, а уж потом дадим адрес.

– Что ж, может, вы и правы, – согласился Борода и, бросив взгляд на забинтованную руку Сирого, добавил: – Видать, и вы человек военный: стреляный, рубаный. Передайте полковнику Аркадьеву, что я к нему по делу «Жемчужной брошки». Никаких писем нет, а что нужно – приказано передать лично, секретно. Все, господин… звание ваше не знаю – по возрасту, наверно, поручик или штабс-капитан?

Лицо Сирого расплылось в самодовольной улыбке.

– Немного постарше, уважаемый Павел Афанасьевич. – И, вытянувшись, по-военному представился: – Имени атамана Симона Петлюры гайдамацкого полка бунчужный!

Борода развел руками.

– Виноват, слабо знаю украинский. Это что же: должность или чин?

Сирый снисходительно улыбнулся:

– Чин! Соответствует российскому подполковнику.

– Прошу прощения, господин под… бунчужный, я, может, был с вами невежлив?

– Ничего, ничего, – успокоил Сирый, – с кем не бывает промашки. Вот и наш хозяин обознался: своих не узнал. – И, обернувшись к Гнату Петровичу, не попросил, а приказал: – Одна нога здесь, а другая к Степке! Да чтоб он конный немедленно ко мне. Хозяйка, на стол чего получше!

Гната Петровича как ветром сдуло.

– Отбой, Саня! – распорядился Борода. Я отправился во двор. Парень лет пятнадцати поставил перед сибирками колоду и сыпал в нее из ведра овес. Тачанку явно осматривали. Попоны, лежавшие в сундуке, теперь были аккуратно сложены на сиденье. Я молча взял их и открыл сундук. Крышку тайника я маскировал, насыпая по углам маленькие кучки овса. Овес не был потревожен. Положив попоны на место, я строго спросил:

– Зачем лазил куда не надо? Парень смутился.

– Та то не я, а дядько…

– Говори громче, не слышу!

Парень, еще больше смутившись, закричал:

– Дядько искал овес, а у вас его там нема. Тогда он велел насыпать хозяйского…

– Какой дядько?

– Та Вовк, Федор Антипович.

– А ты кто такой? Как зовут?

– Меня? Олекса. Живу у дядьки Гната, работаю при волах на хуторе. А вы кто такий будете?

Пока мы знакомились, возвратился Гнат Петрович, а вслед за ним во двор въехал верховой. Кинув Олексе поводья, он пошел в хату, а через несколько минут хозяйка позвала меня.

В хате все изменилось. Стол был накрыт нарядной скатертью. На огромной сковороде, издавая невероятно вкусный запах, шипела колбаса, залитая яйцами, горой были нарезаны белый хлеб и розовое сало. Борода, снявши свой френч, сидел на почетном месте – под иконами. Справа от него расположился Сирый, слева – хозяин. Приехавший конник стоял перед столом с пустым граненым стаканом в одной руке и куском сала в другой.

– Значит, так, – напутствовал его Сирый, – записку передашь Бабашу и жди ответа. Хоть всю ночь жди, а без ответа не возвращайся! Да не потеряй письмо, а то отлупцую левой не хуже, чем правой! Ставь стакан – больше не дам! Ступай! И аллюр три креста!

Гонец вышел. Мне и хозяйке налили из маленького графинчика вишневой настойки. Борода пригрозил мне пальцем и закричал:

– Смотри не напивайся, а то коней побьешь! Горе мне с таким кучером.

Хозяйка взяла меня под защиту:

– Шо вы до дитыны ципляетесь? Хай выпье одну, це тильке на пользу.

Борода рассказывал смешные истории, провожал каждый стаканчик шутливыми тостами и приговорками, чем окончательно покорил хозяина и Сирого. Голоса становились все громче. Речь шла о скорейшей ликвидации Советской власти на Украине. Сирый и хозяин спорили, высказывая самые невероятные планы, Борода, как вежливый гость, не принимал ничьей стороны. Все, однако, сходились на одном – Советской власти на Украине не бывать. В разгар споров Борода, сильно пошатываясь, встал из-за стола, обнял меня за плечи и вывел из хаты.