Текст книги "Волны (В стране любви)"

Автор книги: Александр Амфитеатров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Лештуковъ. Ты сама начала этотъ разговоръ по поводу Ларцева.

Маргарита Николаевна. Что же длать? Я не выношу фальшивыхъ положеній…

Лештуковъ. Я тоже до нихъ не охотникъ. Разъ попали въ фальшивое положеніе, надо изъ него выйти.

Маргарита Николаевна. Опять начинаешь сказку про благо бычка! Оставь свои теоріи, гляди на дло, какъ оно есть. Чего ты хочешь? Гражданскаго брака? Чтобы я сошлась съ тобою, какъ говорится, mАritАlement? Я прямо теб говорю, что это невозможно, мн будетъ вчно казаться, будто весь свтъ показываетъ на меня пальцами. Я мнительна, и выросла въ такихъ понятіяхъ, что это для женщины самый большой позоръ. И, такъ какъ ты будешь причиною моего позора, я тебя возненавижу, едва мы сойдемся. Я терпть не могу страдать и ненавижу все, что меня страдать заставляетъ.

Лештуковъ. Есть возможность развода.

Маргарита Николаевна. Развода мужъ мн никогда не дастъ. Онъ самолюбивый и… не злись на меня за эти слова… я никогда не ршусь ему сказать, чтобы онъ далъ мн свободу любить другого человка. Я его боюсь… боюсь больше, чмъ даже тебя. Если ты меня убьешь, то ты останешься преступникомъ, А я умру жертвою, и память моя чиста. Но y мужа право. Онъ можетъ уничтожить меня, какъ собственность, какъ испорченную вещь. Онъ убьетъ и будетъ правъ, А я, и мертвая, останусь виновата. А онъ y меня ршительно на все способенъ. Онъ вжливый, сдержанный, но весь изъ правилъ сотканъ, всю жизнь разбилъ на клточки, какъ въ лото. Выбросить ему судьба номеръ на такую клточку, что, по правилу, надо убить – онъ и убьетъ.

Минута тяжелаго молчанія. Лештуковъ злобно барабанитъ пальцами по колонн. Потомъ, вздохнувъ глубоко, съ усиліемъ.

Лештуковъ. Тогда… надо разорвать.

Медленными шагами, пошелъ по комнат.

Маргарита Николаевна ( откинула голову на спинку качалки, прямо въ лунный столбъ). Можетъ быть…

Потянулась и закинула руки на голову, жестомъ, полнымъ чувственной нги.

Только не сейчасъ.

Лештуковъ угрюмо ходитъ. Она поймала его за руку и привлекла къ себ.

Маргарита Николаевна. Только не сейчасъ.

Заставляетъ его опуститься на колни и кладетъ руки на его плечи.

Сейчасъ я слишкомъ тебя люблю и хочу, чтобы ты меня тоже любилъ… безъ ума, безъ памяти… какъ только такіе сумасшедшіе могутъ любить…

На улиц спшные шаги; потомъ порывистый стукъ въ дверь, куда раньше ушелъ Ларцевъ.

Маргарита Николаевна. Кто тамъ? Войдите.

Берта за сценою. Маргарита Николаевна, это я, Берта. Выйдите, голубушка, на минутку.

Маргарита Николаевна. Входите, входите. Что за пустяки?

Берта и Кистяковъ входятъ.

Мы здсь съ Дмитріемъ Владимировичемъ сумерничаемъ, философствуемъ. У насъ секретовъ нтъ.

Берта. Да, y меня-то къ вамъ есть. Нтъ, голубчикъ, сдлайте милость выйдемъ на минуточку; я нарочно бжала съ вокзала во весь духъ, впередъ всхъ, чтобы предупредить…

Быстро уводить ее въ дверь, возл Ларцевской лстницы налво.

Кистяковъ. Сумерничать пріятно, но бываютъ случаи, когда благоразумне отворить двери настежь (исполняетъ) и пустить электричество во всю (исполняетъ).

Лештуковъ. Что случилось? На Берт Ивановн лица нтъ.

Кистяковъ. Не знаю, съ чего она всполошилась? Бабы норовятъ выростить сенсацію изъ всякихъ пустяковъ. Ничего особеннаго. Къ Маргарит Николаевн мужъ пріхалъ.

Лештуковъ. Къ Маргарит Николаевн? Мужъ? Какой мужъ?

Кистяковъ. Да ужъ не знаю, какой, А надо полагать, что самый законный. Петербургская штучка. Цилиндръ, вещи дорожныя брезентовыя: знатный иностранецъ, одно слово.

Лештуковъ. Откуда вы узнали?

Кистяковъ. На вокзалъ за газетами ходили къ вечернему "диретто". Услыхалъ, что мы говоримъ по-русски,– самъ представился. Леманъ и Амальхенъ ведутъ его сюда.

Маргарита Николаевна ( входитъ). Слышали новость? я едва врю… Куда же вы? Кистяковъ, не уходите…

Лештукову быстро и тихо.

Ради Бога, возьмите себя въ руки.

Кистяковъ отходить въ глубину сцены и держится тамъ.

Лештуковъ. Но позвольте…

Маргарита Николаевна. Вотъ, вотъ, вы уже начинаете. Я васъ прошу, я васъ умоляю, я приказываю вамъ, наконецъ. Помните: я васъ сейчасъ страшно люблю. Но если вы вызовете скандалъ, я васъ возненавижу.

Лештуковъ, совершенно сбитый съ толку, изумленно смотритъ на нее, вытирая лобъ платкомъ.

Маргарита Николаевна ( подозрительно оглядывается, на дверь и электричество). Ахъ, это вотъ умно… Кистяковъ, вы что тамъ y дверей? Не смйте уходить…

Кистяковъ. Да я и не думалъ. Я природу созерцаю.

Маргарита Николаевна ( Лештукову). Ну, милый, хороши! ну, общай мн, что ты будешь умницей. Держись со мною какъ при всхъ, добрымъ другомъ, пожалуй, даже съ маленькой фамильярностью. Это ничего… y меня въ жизни всегда былъ какой-нибудь другъ на такой ног: онъ къ этому привыкъ…

Лештуковъ хотлъ злобно засмяться и не можетъ. Она смотритъ на него выжидательно.

Лештуковъ. Онъ такъ привыкъ? Привыкъ къ друзьямъ, при васъ состоящимъ? Ну, что же? Такъ и будемъ поступать, какъ привыкъ вашъ супругъ – будемъ состоять. Ха-ха-ха!

Порывисто уходитъ къ себ въ кабинетъ.

Маргарита Николаевна. Въ самомъ дл, какъ это я… неловко!… Вотъ всегда я такъ-то, сама не замчу, какъ обижу… А они сердятся.

Входить Леманъ, Амалія, Рехтбергъ. Факкино несетъ чемоданъ, сакъ и руло съ платьемъ, принятъ которые выбгаютъ дв, горничныя и Берта. Послдняя даетъ факкино деньги. Тотъ киваетъ головою и уходить, подбрасывая монету на ладони.

Рехтбергъ. Здорова? Весела?

Маргарита Николаевна. Конечно. Но откуда ты? какими судьбами?

Рехтбергъ. Взялъ отпускъ на двадцать восемь дней, вздумалъ сдлать турнэ по Европ и свалился – хе-хе-хе – какъ снгъ на голову!

Маргарита Николаевна. Вотъ, милый! Но отчего не телеграфировалъ?

Рехтбергъ. Говорю теб: какъ снгъ на голову.

Маргарита Николаевна. Мы встртили бы тебя всею нашею компаніей.

Рехтбергъ. Счастливый случай, и безъ того, помогъ мн познакомиться съ несколькими милыми представителями любезнаго общества, которое тебя окружаетъ. Господинъ Леманъ и mАdemoiselle Рехтзаммеръ были такъ добры сопутствовать мн со станціи.

Кистяковъ ( Амаліи). Чортъ знаетъ, какъ вжливо и солидно выражается этотъ компатріотъ.

Рехтбергъ. А здсь премило. Это твое помщеніе?

Маргарита Николаевна. О, нтъ. Я наверху.

Амалія. Это комнаты Лештукова.

Рехтбергъ. Вы назвали…

Берта. Лештуковъ, самъ Дмитрій Владимировичъ Лештуковъ.

Вмст съ горничными, который несутъ багажъ, уходитъ на верхъ по большой лстниц, но вскор возвращается черезъ боковую дверь справа.

Рехтбергъ. Извстный Лештуковъ?

Леманъ. Романистъ.

Рехтбергъ ( очень почтительно). А…

Маргарита Николаевна. Сейчасъ познакомитесь. Онъ дома… Мы только-что сумерничали и философствовали.

Кистяковъ ( Амаліи). Понравилось словечко…

Рехтбергъ. Буду очень счастливъ сдлать такое пріятное и лестное знакомство.

Леманъ фыркаетъ.

Кистяковъ. Молчи…

Рехтбергъ обозрваетъ ихъ нсколько дикимъ, но не лишеннымъ благосклонности взглядомъ.

Лештуковъ ( входить, блдный, но съ открытымъ веселымъ лицомъ). Позвольте представиться: Лештуковъ. Кто вы – я уже знаю. Какой пріятный сюрпризъ вамъ, Маргарита Николаевна.

Маргарита Николаевна. Вильгельмъ, рекомендую: мой поклонникъ и даже другъ.

Рехтбергъ. Тмъ пріятне слышать, что принадлежу къ самымъ усерднымъ почитателямъ вашего блестящаго таланта.

Леманъ ( Кистякову). Ишь, литературъ не чуждъ.А я думалъ, чинодралъ петербургскій.

Рехтбергъ. Мои служебныя занятія, глубокоуважаемый Дмитрій Владимирович!., не позволяютъ мн удовлетворять эстетическимъ потребностямъ духа въ той мр, какъ я желалъ бы. Но слдить за успхами русской мысли, русскаго творчества моя слабость… Одна изъ немногихъ слабостей.

Лештуковъ. О, не сомнваюсь, что изъ немногихъ.

Рехтбергъ. Съ тхъ поръ, какъ я имю честь состоять на государственной службъ, я поставилъ себ за правило прекрасную русскую пословицу: длу время, потх часъ. И потому ежедневно, посл обда, отдыхая въ своемъ кабинет, я посвящаю полчаса чтенію изящныхъ произведеній родной литературы.

Лештуковъ. Цлые полчаса?

Рехтбергъ. Отъ восьми съ половиною до девяти.

Амалія. Ни минуты больше?

Рехтбергъ. Аккуратность мой принципъ. Ровно въ восемь съ половиною я раскрываю книгу, ровно въ девять закрываю. По бою часовъ.

Кистяковъ. И часы, конечно, выврены на пушк?

Амалія. Ну, А если часы бьютъ, А вы не дочитали интереснаго мста?

Рехтбергъ. Хотя бы на перенос слова со страницы на страницу.

Леманъ. Здорово!

Кистяковъ. Такъ что вы читаете, скажемъ, во вторникъ: "я васъ люб", А "лю" дочитываете уже въ среду?

Рехтбергъ. Что жъ длать? Принципъ прежде всего.

Берта. Вы и здсь будете такой же аккуратный?

Рехтбергъ. О, mАdemoiselle, сейчасъ надо мною не тяготятъ бремя служебныхъ обязанностей. Я рзвлюсь, какъ мальчикъ, хе-хе-хе! Я рзвлюсь. Мое намреніе воспользоваться своимъ отпускомъ какъ можно веселе. Къ тому же пользоваться имъ такъ не долго.

Маргарита Николаевна. Разв ты скоро дешь?

Рехтбергъ. Да, Марго, къ первому сентября мы должны быть уже въ Петербург.

Маргарита Николаевна. Какъ? и я?

Рехтбергъ. Да. Марго.

Маргарита Николаевна. Вотъ неожиданность!

Рехтбергъ. Причины я объясню теб посл.

Кистяковъ. Да, позвольте. До русскаго перваго сентября остается всего дв недли.

Рехтбергъ. Вотъ почему, по истеченіи восьми дней, я и Маргарита Николаевна будемъ имть несчастіе разстаться съ прелестнымъ обществомъ, такъ обязательно посланнымъ намъ снисходительною судьбою въ очаровательномъ уголк благословенной Авзоніи.

Леманъ. Лихо сказано!

Кистяковъ. А ты учись: это онъ не спроста, А по прикладу, како пишутся знатные куплименты.

Маргарита Николаевна. Изумилъ ты меня.

Амалія. Душечка, какая жалость. Да, неужели и въ самомъ дл удете?

Берта. Вильгельмъ Александровичъ, это жестоко. Вы разрушаете всю нашу колонію.

Кистяковъ. Прямо можно сказать: вынимаете основную сваю.

Леманъ. Теперь вс такъ и разсыпемся.

Рехтбергъ. Хе-хе-хе! Очень лестно слышать, господа; но мы рабы обстоятельствъ.

Ларцевъ ( вбгаетъ съ улицы). Что за шумъ, А драки нтъ?

Замтилъ незнакомаго.

Ой!

Маргарита Николаевна. Художникъ Ларцевъ. Мой мужъ.

Рехтбергъ ( Кистякову). Извстный Ларцевъ?

Кистяковъ. Ну, да. На Римскомъ конкурсъ медаль получилъ.

Рехтбергъ. А! (къ Ларцеву). Позвольте пожать вашу руку.

Леманъ. И о художникахъ освдомленъ. Ай да чинофонъ!

Рехтбергъ. Къ глубочайшему сожалнію, мн еще не случалось видть вашихъ картинъ, но уже заране, по газетной молв, я вашъ пылкій поклонникъ.

Ларцевъ. Помилуйте!

Рехтбергъ ( Леману тихо). Какъ ихъ имя и отчество?

Леманъ. Андрей Николаевичъ.

Рехтбергъ. Мои служебныя занятія, уважаемый Андрей Николаевичъ, не позволяютъ удовлетворять эстетическимъ потребностямъ въ той мр, какъ я мечталъ бы. Но одна изъ моихъ слабостей слдить за успхами русскаго…

Кистяковъ ( подсказывая). Творчества.

Рехтбергъ. Искусства. Моя маленькая картинная галлерея, конечно, весьма небогата, но я пополняю ея недостатки, собирая иллюстрированные каталоги всхъ значительныхъ выставокъ въ Европ.

ЛАpцевъ. Что жъ? Похвально.

Рехтбергъ. И съ тхъ поръ, какъ я имю честь состоять на государственной службъ, я поставилъ себ заправило ежедневно посвящать полчаса обозрнію какого-либо изъ этихъ иллюстрированныхъ каталоговъ.

Лештуковъ. Вроятно, отъ восьми до половины девятаго?

Рехтбергъ. Прошу извиненія: нтъ. Отъ шести съ половиною до семи. Передъ обдомъ. Отъ восьми до половины девятаго я отдаю свое время Морфею. Затмъ слушаю граммофонъ.

Лештуковъ. Полезное изобртеніе.

Рехтбергъ. Дешево и разнообразно.

Маргарита Николаевна. Вильгельмъ, ты, наврное, усталъ и голоденъ съ дороги? Хочешь отдохнуть, или закусить?

Рехтбергъ. Нтъ, благодарю; я вдь халъ въ trАin de luxe съ вагономъ-ресторанъ… А впрочемъ…

Маргарита Николаевна. Берточка, вы угостите насъ чмъ-нибудь?

Берта. На томъ стоимъ. Ничего, если я накрою столъ рядомъ съ кухнею? Наверху ремонтъ…

Убгаетъ въ дверь налво.

Маргарита Николаевна. Пойдемъ, Вильгельмъ.

Рехтбергъ ( слдуетъ за женою). Сколько здсь картинъ! (Ларцеву). Это все ваши картины?

Ларцевъ. Гд?

Рехтбергъ. Вотъ эта?

Леманъ фыркаетъ.

Ларцевъ. Эта? Нтъ, это Джуліо Романо. Копія.

Рехтбергъ. Извстнаго Романо?

Леманъ фыркаетъ.

Ларцевъ. Самаго извстнаго…

Проходятъ.

Лештуковъ. Да что же это такое? Кошмаръ? Издвательство?

Бросается въ качалку и закрываетъ лицо руками.

Маргарита Николаевна ( входить, озираясь, подбгаетъ къ нему на цыпочкахъ; шопотомъ). Вы умница, чудный человкъ, я въ восторг отъ васъ, я обожаю тебя. Вотъ видишь: вести себя прилично вовсе не такъ трудно.

Лештуковъ. Если только я не задушу его…

Маргарита Николаевна. Не надо… не надо… Бдный мой! Теб тяжело?

Гладитъ его по голов.

Лештуковъ ( нетерпливо отстранился). Вы дете?

Маргарита Николаевна. Да, вотъ…

Лештуковъ. Значить, дете…

Маргарита Николаевна. Иди къ намъ. Неловко, что нтъ тебя одного.

Лештуковъ. Сейчасъ… оставь меня, сейчасъ!

Маргарита Николаевна уходитъ, робко опираясь, и по дорог не забываетъ притушить электричество, такъ что Лештуковъ остается въ тни. За сценой шумъ и смхъ.

Рехтбергъ ( выходить). Прелестно, прелестно! Вы, господа, живете здсь, какъ маленькіе боги, именно какъ боги.

Берта. Угощать васъ Италіей, такъ угощать. Поднимемся на крышу и будемъ музицировать подъ звздами. Кистяковъ, бгите за Джованни.

Кистяковъ. Да они здсь: и онъ, и Франческо. Дрыхнутъ въ мастерской y Ларцева.

Ларцевъ. Такъ будите ихъ.

Амалія. Гитара здсь.

Леманъ. Джованни, Джованни!

Берта. А я съ мандолиною…

Рехтбергъ. Прелестно, прелестно! Я не ожидалъ. Я упоенъ… даю вамъ честное слово. И вообразите, какое счастіе? Девять punctum.

Амалія. Такъ что же?

Рехтбергъ. Какъ разъ время, когда въ Петербург завожу граммофонъ.

Леманъ фыркаетъ.

Берта. Ну, вотъ, видите, какъ мы вамъ потрафляемъ.

Беретъ его подъ руку.

Рехтбергъ. Потому что, изволите ли видть, очаровательная Берта Ивановна, мои служебныя занятія не позволяютъ мн удовлетворять э… э…

Кистяковъ ( подсказываетъ). Эстетическимъ потребностямъ.

Рехтбергъ. Именно, благодарю васъ… въ той мр, какъ я бы мечталъ…

Леманъ ( фыркаетъ и бжитъ въ мастерскую Ларцева, вопія): Джованни! Джованни! Франческо! Франческо! едоръ едоровичъ!

Рехтбергъ. Кто это Джованни и Франческо?

Кистяковъ. Не безпокойтесь. Хорошіе люди. Тоже при насъ околачиваются.

Леманъ. едоръ едоровичъ!…

Франческо спускается съ верха, съ свирпымъ видомъ, пятерней поправляетъ волоса на ходу. Джованни слдуетъ за нимъ.

Франческо. Я теб, чорту, такого едора едоровича пропишу… Сказано: не люблю…

Расшаркивается передъ Рехтбергомъ и размашисто подаетъ руку.

Имю честь: Франческо-д-Арбуццо, бассо профундо ассолюто и потомственный почетный гражданинъ. Джованни, андьямо.

Бгутъ вверхъ по широкой лстниц.

Рехтбергъ. Извстный?

Кистяковъ. Нтъ, покуда еще неизвстный.

Рехтбергъ ( съ разочарованіемъ). Ну, такъ вотъ-съ… Тмъ не мене, милая барышня, одна изъ моихъ немногихъ слабостей…

Берта направляетъ его къ лстниц и ведетъ наверхъ, вся компанія съ шумомъ и смхомъ движется за ними. Слышны мандолина, гитара и басъ Франческо.

Лештуковъ ( приподнялся съ качалки, смотритъ вслдъ имъ). Собственникъ и состояніе… Отправимся состоять…

Поднимается по лстниц.

Занавсъ.

ДЙСТВІЕ III.

Мастерская Ларцева въ громадномъ и пустынномъ, какъ сарай, залъ, выходящемъ окнами на морскую набережную. Отсвты волнъ дрожать по стнамъ и высокому куполу зала. Слва высокія рзныя двери на выходъ, он растворены настежь. При поднятіи занавса, трое факкино выносятъ въ нихъ большую картину, заколоченную въ ящикъ. Стна отъ рампы до этой двери сплошь стеклянная, полузадернутая коленкоровыми занавсками и подзорами. Въ глубин – драпировка темно-синяго бархата: за нею маленькое жилое помщеніе. Справа въ углу узкая дверца на винтовую лстницу въ нижнія комнаты, черная деревянная, лакированная въ ростъ панели. Она длаетъ очень примтное и дисгармонирующее пятно. Правая стна и выступъ задней стны, до драпировки, расписаны старыми батальными фресками. Въ мастерской разгромъ и безпорядокъ. Слуга Ларцева и дв горничныя итальянки шныряютъ по сцен, забирая и унося мелкія вещи. Ларцевъ, загорлый, въ дорожномъ костюмъ, завязываетъ большой кожаный чемоданъ; Берта, въ глубинъ сцены, y драпировки – маленькій для вагона. Мебели очень мало. Какая есть разнокалиберная, случайная. Два-три стула очень старинныхъ. Слва, недалеко отъ стеклянной стны, и, замтно не на своемъ мст, большой письменный столъ; одинъ изъ краевъ его небрежно накрытъ скатертью нсколько тарелокъ съ сыромъ, виноградомъ, орхами, нсколько пустыхъ и полныхъ чашекъ чернаго кофе, коньякъ и рюмки къ нему, фіаска кіанти. Подл въ глубокихъ креслахъ XVIII вка – сидитъ Лештуковъ со стаканомъ вина, пьетъ частыми и маленькими глотками, какъ человкъ, y котораго поминутно пересыхаетъ во рту. Леманъ, тоже со стаканомъ, сидитъ верхомъ на внскомъ стулъ подл Ларцева.

Кистяковъ ( входить по винтовой лстниц). Ршено, стало быть? дешь окончательно и всенепремнно?

Ларцевъ. Безповоротно. Вс вещи уже на вокзал.

Леманъ ( смотритъ въ окно). Рехтберги къ теб шествуютъ. И ужасъ сколь великолепны. Онъ въ редингот, она въ визитномъ туалет.

Кистяковъ ( подбжалъ и заглянулъ). Фу ты, ну ты, ножки гнуты!

Берта. И даже не прямо изъ своихъ апартаментовъ, А съ улицы, по парадной лстницъ.

Кистяковъ. Это ужъ почета ради.

Леманъ. Вотъ что значить быть "нашимъ извстнымъ".

ЛАpцевъ ( Леману). Отвори имъ, сдлай одолженіе. Маттіа ухалъ на вокзалъ.

Леманъ. Оллъ райтъ!

Уходитъ.

ЛАpцевъ ( Лештукову). Богъ знаетъ эту бдную Джулію. Въ чемъ виноватъ передъ нею, самъ не знаю, А въ чемъ-то виноватъ.

Лештуковъ. Душа совстью заболла?

ЛАpцевъ. Такъ вотъ сердце и сжимается, когда вспомню о ней. И стыдно какъ-то. Будто что укралъ…

Входятъ Рехтбрги: мужъ и жена.

Маргарита Николаевна. Пришла пожать вамъ руку и – видите, какъ торжественно. Это, впрочемъ, Вильгельмъ Александровичъ заставилъ. Этикетъ по его части.

Рехтбергъ ( со всми здоровается). Хе-хе-хе! Этикетъ, даже и въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ, не худое дло-съ, далеко не худое.

Маргарита Николаевна. Здравствуйте, Дмитрій Владиміровичъ. Я не видала васъ сегодня за обдомъ.

Лештуковъ. Я провелъ весь день на мор.

Маргарита Николаевна. Въ такую-то волну?

Отходить къ мужу. Лештуковъ провожаетъ ее не добрымъ взоромъ. Вообще, съ тхъ поръ, какъ вошли Рехтберги, y него лицо и обращеніе фальшивы и непріятны. Онъ очень вжливъ, много улыбается, но, когда никто не обращаетъ на него вниманія, глаза его мрачны, видъ угрюмъ, въ немъ чувствуются опасная угроза, сильная ненависть. Кистяковъ, Леманъ и Берта образуютъ группу вокругъ Рехтберга, который сидитъ на средневковомъ стул, поставивъ около на полъ новенькій цилиндръ; Ларцевъ тоже услся на внскомъ стул, въ обязательной поз хозяина, стсненнаго гостемъ.

Кистяковъ. Ужъ больно вы строги, Вильгельмъ Александровичъ. Мы народъ вольный. Серьезную марку выдерживать – не могимъ.

Леманъ. Гд ужъ намъ, пролетаріямъ, оцнить напримръ, такое cri de Paris?

Указываешь на рединготъ Рехтберга.

Рехтбергъ ( съ любезною улыбкою). Господа, вы в заблужденіи…

Берта. Я думаю, вамъ цыганщина наша страсть осточертла?

Рехтбергъ. Какъ вы изволили?

Берта. Осточертла. Это отъ ста чертей.

Леманъ. Для статистики, знаете. Когда человку такъ скучно, что онъ чертей до ста считаетъ.

Маргарита Николаевна ( Лештукову). Ршено, завтра демъ.

Лештуковъ. Завтра?

Маргарита Николаевна. Утромъ, съ пароходомъ на Геную.

Лештуковъ. Вотъ какъ!

Маргарита Николаевна ( тихо). Желаетъ испытать морскія впечатлнія.

Отошла.

Рехтбергъ ( съ отмнной граціей, защищаясь отъ фамильярнаго спора). Вы вс, вс въ заблужденіи. Совсмъ нтъ. Цыганщина, богема… можно ли быть такъ черству духомъ, чтобы не любить богемы? Это прелестно, это поэтично. Я обожаю богему.

Кистяковъ. Это вы изъ деликатности говорите, А человку аккуратному съ нами, въ самомъ дл,– смерть. По многимъ нмцамъ знаю.

Маргарита Николаевна. Вильгельмъ, кланяйся и благодари: ты уже въ нмцы попалъ.

Рехтбергъ ( съ нкоторымъ которымъ неудовольствіемъ). Monsieur Кистяковъ, я долженъ исправить вашу ошибку. Я не нмецъ, хотя иные, по фамиліи, и принимаютъ меня за нмца.

Кистяковъ. Извините, пожалуйста. А, впрочемъ, что же? Обиднаго тутъ ничего нтъ.

Рехтбергъ. Впрочемъ, германская рыцарская кровь, дйствительно, текла въ предкахъ моихъ, баронахъ фонъ Рехтбергъ, гербъ и имя которыхъ я имю честь представить.

Леманъ. А что y васъ въ герб?

Рехтбергъ. Два козла поддерживаютъ щитъ, на коемъ въ нижнемъ голубомъ полъ плаваетъ серебряная семга, А съ верхняго краснаго простерта къ ней благодющая рука.

Кистяковъ. Занятная штука.

Рехтбергъ. Девизъ "Аb infimis ad excelsos". Это по-латыни.

Кистяковъ ( Берт). По-русски: «изъ грязи въ князи».

Леманъ. Хотите, я нарисую вамъ все это въ альбомъ?

Маргарита Николаевна. Ахъ, Леманъ, пожалуйста; онъ y меня просто помшанъ на такихъ вещахъ…

Отошла къ Лештукову.

Рехтбергъ. Чрезвычайно буду вамъ обязанъ. Признаюсь: маленькая гордость своимъ происхожденіемъ – одна изъ моихъ немногихъ слабостей.

Берта. Ну, оно съ богемой плохо вяжется.

Рехтбергъ. Ахъ, вы все о богем.

Маргарита Николаевна. Ты, въ самомъ дл, былъ на мор?

Лештуковъ. Да. Маргарита Николаевна. Ты гребецъ не изъ блестящихъ, съ моремъ шутить нельзя.

Лештуковъ. Да, если мн измаять себя надо?

Маргарита Николаевна. Но зачмъ?

Лештуковъ. Затмъ, чтобы не чувствовать себя опаснымъ ни для себя, ни для другихъ.

Рехтбергъ ( ораторствуетъ). Милая дружеская свобода обращенія, временами очаровательна. Особенно для нисколько смшанныхъ обществъ, члены которыхъ въ юности пренебрегли своимъ воспитаніемъ и отсутствіе строгаго приличія должны возмщать, по крайней мр, симпатичною и граціозною искренностью…

Леманъ ( Кистякову). Это какъ принимать? Комплиментъ или плюха?

Кистяковъ. Распишись на об стороны.

Рехтбергъ ( Берт). А что я не притворно симпатизирую богем, вотъ наглядное доказательство: мой любимый музыкальный номеръ вальсъ изъ оперы «Богема», и я даже пріобрлъ его для моего граммофона.

Маргарита Николаевна ( проходить мимо съ Лештуковымъ, къ фреск на правой сторон). Ахъ, да, это правда,– надодаетъ мн имъ чуть не каждый вечеръ.

Рехтбергъ. Согласитесь, однако, господа, что даже въ самыхъ рзвыхъ и свободолюбивыхъ кружкахъ также соблюдается свой этикетъ и имютъ мсто моменты, требующіе нкоторой торжественности. Шаферъ есть ли шаферъ, если онъ не во фрак, не при бломъ галстук, безъ флеръ-д'оранжа въ петлиц? И, наоборотъ, явиться въ бломъ галстук на похороны не величайшая ли безтактность, въ какую можетъ впасть порядочный человкъ?

Устремляетъ испытующій взоръ на Ларцева.

Ларцевъ. А, право, не знаю. Я въ послдній разъ былъ на похоронахъ лтъ пятнадцать тому назадъ: въ Тетюшахъ дяденьку хоронилъ. Тогда, признаться, на мн галстука вовсе не было.

Рехтбергъ. То есть почему же?

Ларцевъ. Да вдь я нмецкую аммуницію только по двадцатому году на плечи вздлъ, А то въ зипун ходилъ. Изъ мужиковъ мы, податнаго сословія.

Рехтбергъ. Да, въ такомъ случай…

Амалія и Франческа шумно входятъ съ винтовой лстницы.

Амалія. Съ урока. Слава Богу, не опоздали. Въ которомъ часу идетъ поздъ?

Ларцевъ. Въ восемь часовъ двадцать минутъ.

Амалія. Я такъ боялась, что маестро васъ задержитъ. А онъ сегодня, какъ нарочно, такой придирчивый, требовательный.

Франческо. Опять дуэтъ пли.

Ларцевъ. И удачно, Франческо?

Франческо. До седьмого поту. Весь въ вод.

Амалія ( къ Маргарит Николаевн). Что я вижу? Боже! сколько шика!

Маргарита Николаевна. Такъ много, что даже жаль его скрывать въ такомъ тсномъ кружк. У меня сегодня голова не хороша. Хотите, Амальхенъ, прокатиться до позда по марин?

Амалія. Людей посмотрть и себя показать? Съ наслажденіемъ.

Берта. Душечки, возьмите и меня.

Маргарита Николаевна. Конечно, Берточка.

Амалія ( вынувъ изъ своей музыкальной папки шелковый кашнэ, съ громкимъ театральнымъ хныканьемъ, подходить къ Ларцеву и трагически подаетъ ему одною рукою кашнэ, А другою закрываетъ лицо, съ опернымъ жестомъ отчаянія). Возьмите.

Ларцевъ. Что это?

Амалія. Кашнэ.

Ларцевъ. Зачмъ мн? Двадцать восемь градусовъ тепла.

Амалія. Жестоки. Не понимаетъ. На память. Сама вышивала. Видите: шелками,– Андреа Ларцевъ, питторе, палитра и изъ палитры кисть, кисть, кисть…

Ларцевъ. Вотъ охота была! Спасибо, Амальхенъ. Мн даже совстно.

Амалія. Ахъ, это даръ непонятой и не раздленной любви. Мое сердце страдало, ваше не знало.

Ларцевъ. Да, вотъ разв, что такъ…

Берта. И посл такой чувствительной сцены, вы, неблагодарный, все-таки покидаете насъ? на кого?

Леманъ. А я-то?

Берта. Подите вы!

Амалія. Намъ нуженъ человкъ основательный.

Берта. Что называется protecteur et solide.

Леманъ. Ну, если для основательности, то одна вамъ надежда на его благоутробіе, почтеннйшаго едора едоровича.

Франческо. Леманъ! Опять?

Леманъ. Врешь, братъ! При публик не боюсь. Помилуйте, господа: утромъ прошу y этого Гарпагона взаймы двадцать франковъ, не далъ. И посл этого звать тебя Франческо? Врешь, хорошъ будешь и едькой.

Франческо. То есть, до чего ты въ невжеств своемъ нисколько не образованъ, это одинъ я въ состояніи понимать.

Леманъ. Дай двадцать франковъ, стану образованный.

Амалія. Франческочка, дайте ему: неужто вамъ жалко?

Франческо. Да не жалко, А зачмъ онъ…Вотъ бери… только помни, чортъ: за тобою теперь сто сорокъ…

Леманъ. О, Франческо! Приди въ мои родительскія объятія.

Франческо. И брюки мои, которыя заносилъ, еще въ пятнадцати франкахъ считать буду.

Леманъ. Фу, Франческо, при дамахъ.

Амалія. Франческочка, отнын вы назначаетесь моимъ безсмннымъ кавалеромъ.

Франческо ( съ итальянскимъ отрицательнымъ жестомъ). Нонъ поссо.

Амалія. Ахъ, невежа! почему?

Франческо ( тыкаетъ перстомъ въ галстухъ). Скриттурато.

Леманъ. Что-о-о?

Берта. Франческочка, неужели?

Амалія. Франческочка, быть не можетъ!

Берта. Франческочка, миленькій, куда, куда, куда?

Франческо. Въ Лодію скриттурато. Вотъ и телеграмма

Леманъ. Такого и города нтъ.

Франческо съ (презрніемъ). Скажите? Какъ же это нтъ, ежели аджеиція содрала съ меня тысячу франковъ за скриттуру, да еще агентъ выпросилъ перстень на память?

Кистяковъ. Дорогой?

Франческо. Съ кошачьимъ глазомъ.

Показываетъ телеграмму.

Читай, коли грамотный, вотъ!

Кистяковъ. Въ самомъ дл скриттурато. И въ Лоди.

Франческо. Скриттурато. Въ "Лукреціи Борджі" дуку изображать… "Вьени ля міавендеетта"!…

Леманъ. Ай да Франческо! Ай да потомственный почетный гражданинъ!

Кистяковъ. Вотъ Вильгельмъ Александровичъ интересовался намедни, извстный ты или неизвстный. Теперь, пожалуй, и впрямь въ извстности выскочишь.

(Франческо бьетъ себя въ грудъ кулакомъ). Вьени ля міа вендеетта!

Рехтбергъ. Позвольте, уважаемый едоръ едоровичъ…

Франческо. Франческо-съ! Ежели желаете доставить мн удовольствіе, Франческо Д'Арбуццо. едоръ едоровичемъ, батюшка, всякая скотина можетъ быть, А Франческо Д'Арбуццо – одинъ я.

Рехтбергъ. Позвольте, уважаемый, принести вамъ мое искреннйшее поздравленіе съ первымъ успхомъ вашей карьеры, которую, мы надемся и не смемъ сомневаться, вы, подобно другимъ, присутствующимъ здсь, блестящимъ представителямъ русскаго таланта…

Кистяковъ. Помилуйте! |

Леманъ. Много чести! |

Амалія. Кланяемся и благодаримъ! | Вмст.

Берта. Слушайте, слушайте, слушайте! |

Рехтбергъ. Прославите и поддержите репутацію русскаго генія подъ вчно яснымъ небомъ, разстилающимся надъ родиною искусствъ.

Молодежь рукоплещетъ.

Франческо ( снисходительно). Это наплевать.

Рехтбергъ. Виноватъ: я не разслышалъ…

Франческо. Наплевать, говорю. Это все можно. Потому что силу въ грудяхъ имю…Вьени ля міа вендеетта.

Лештуковъ ( Маргарит Николаевн). Мы должны видться сегодня.

Маргарита Николаевна. Гд же? Когда? Ты видишь, мы все время на чужихъ глазахъ.

Лештуковъ. Ночью посл ужина ты будешь здсь y меня.

Маргарита Николаевна. Право, Дмитрій…

Лештуковъ. Ты будешь.

Маргарита Николаевна. Ахъ, оставь! Глупо! Самъ знаешь, что невозможно.

Лештуковъ. Это свиданіе мн необходимо. Надо сдлать невозможное, сдлай. Я прошу, умоляю, требую. Что же? Ты хочешь заставить меня грозить?

Маргарита Николаевна ( не скрывая досады). Ну, хорошо… Устроюсь какъ-нибудь, приду.

Рехтбергъ подходить къ нимъ.

Рехтбергъ. Дмитрій Владимировичъ кажется мн сегодня не совсмъ здоровымъ.

Лештуковъ. Душитъ… сирокко.

Ларцевъ. Къ ночи надо ждать бури.

Рехтбергъ. Если позволите, y меня всегда имется при себ гомеопатическая аптечка. Прелестнйшія крупинки противъ астмы.

Леманъ. Такъ я и зналъ, что онъ фаршированъ чмъ-нибудь этакимъ.

Лештуковъ. Благодарю васъ: я аллопатъ.

Подходить къ столу, наливаетъ стаканъ вина и выпиваетъ залпомъ. Рехтбергъ смотритъ на него съ нкоторымъ ужасомъ.

Кистяковъ. Ого!

Лештуковъ. Благословенъ аптекарь, который сочинилъ эту микстуру.

Маргарита Николаевна ( съ укоризною). Дмитрій Владимировичъ!

Леманъ ( также наливаетъ и пьетъ). Мы съ Дмитріемъ Владимировичемъ сегодня посл обда вторую фіаску почали.

Франческо. Челебрита.

Лештуковъ. Что, Франческо?

Франческо. Говорю: на счетъ, чтобы выпить, большая вы y насъ челебрита.

Рехтбергъ ( жен). Весьма милый человкъ, этотъ вашъ знакомый, г. Лештуковъ. Жаль, что, при его любезности и дарованіяхъ, онъ совершенно лишенъ характера.

Маргарита Николаевна. Почему вы это заключили?

Рехтбергъ. Прежде всего потому, что онъ пьетъ слишкомъ много вина, тогда какъ, при его нервности, это должно быть ему вредно, чего онъ, какъ умный человкъ, не сознавать не можетъ.

Маргарита Николаевна насмшливо смотритъ на мужа и злобно улыбается.

Рехтбергъ. Смю спросить о причинъ вашего веселаго настроенія?

Маргарита Николаевна. Мн смшно, что за все знакомство съ Лештуковымъ, съ извстнымъ Лештуковымъ, вы только и сумли разглядть въ извстномъ Лештуковъ, что онъ пьяница.

Рехтбергъ ( съ холоднымъ, острымъ взглядомъ). Нтъ, прошу извинить: вы ошибаетесь. Я только-что имлъ честь замтить вамъ, что считаю вашего знакомаго очень порядочнымъ человкомъ. И, благодаря порядочности, я разглядлъ въ немъ только одинъ недостатокъ, тогда какъ иначе имлъ бы право разглядть много… И… неужели вы желали бы этого?

Маргарита Николаевна ( струсила). А! Мн все равно.

Отходить.

Рехтбергъ ( смотритъ на часы). О… А мн еще надо написать нсколько писемъ… Андрей Николаевичъ, еще разъ позвольте выразить… Счастливъ, счастливъ знакомствомъ. Надюсь, что въ Петербургъ… Маргарита Николаевна, проси.

Маргарита Николаевна. Я еще на вокзал его увижу. До свиданія, Ларцевъ, мы, съ примадоннами подъдемъ къ позду.

Амалія ( Лештукову). Музикъ мой можно тутъ y васъ оставить?

Лештуковъ. Хоть цлый нотный магазинъ.

Маргарита Николаевна. Берточка, А ваша шляпа?

Берта. Сейчасъ, душечка, сейчасъ!

Убгаетъ по винтовой лстниц.

Маргарита Николаевна. Мы будемъ ждать васъ внизу въ экипаж.

Уходить съ Амаліей въ главныя двери.

Рехтбергъ ( Ларцеву). Если могу быть чмъ-нибудь полезнымъ, мое маленькое вліяніе къ вашимъ услугамъ.